Текст книги "Любовь властелина"

XXVIII

Мадам Уилсон, вызванная нажатием кнопки, вошла без промедления и остановилась в двух метрах от стола эпохи Людовика XVI. Пятидесятилетняя, строгая, лишенная округлостей, твердо убежденная в незыблемости своего положения, выделяющая химически чистый устрашающий запах лаванды со шлейфом мыла Пирс, она ждала в тишине, прямая как палка, компетентная, честная и бесстрастная, без страха и упрека, сверля начальника прямым зеленым взглядом.

Опустив глаза, чтобы не встретиться взглядом с торжествующей посредственностью, он попросил ее созвать директоров. Она сдержанно кивнула с почтительным, но независимым видом, повернулась на плоских каблуках и удалилась, лишенная фундаментального зада, но закованная в броню уверенности в своем Боге и короле, в собственной непоколебимой честности, в гарантированной загробной жизни, в своем коттедже в Сарри, уже приобретенном ею, где она будет доживать свою жизнь после того, как выйдет на пенсию, обрезая кусты шиповника между двумя чашками крепкого чая без сахара, окруженная всеобщим уважением, в дружбе с женой пастора, непогрешимая и счастливая в этом своем коттедже, который она покинет, только отправившись прямиком на небо, по-прежнему девственной, вперед длинными ногами. Повезло ей в жизни, она свято в это верила. А он был никем, одиноким человеком, который ни во что не верил. Вывод – самоубийство. Но в ожидании момента можно пока разыгрывать фарс повседневной жизни.

Шестеро директоров ожидали в конференц-зале, сидя вокруг круглого стола, положив перед собой блокноты, покуривая и предлагая друг другу прикурить от шикарных дорогих зажигалок, обмениваясь милыми шутками и ненавидя друг друга что есть сил. Минхер ван Вриес мало участвовал в беседе, втайне презирая своих коллег, которых считал простолюдинами, лишенными социальных благ, тогда как сам он был щедро ими наделен. (Кроме всего прочего, он был горд своими познаниями в светском этикете, например, он знал, что знаменитые имена – такие как Брольи или Холмондели, произносятся совершенно неожиданным, прелестным образом и что в некоторых ситуациях слово «герцогство» может быть женского рода. И к тому же, когда вместо «мой смокинг» он говорил «мой diner jacket», его переполняло сладостное ощущение собственного превосходства. И вот все подобные убогие пустяки – быть знакомым с графиней-поэтессой, вечно умирающей, но ловко использующей свои связи, быть вхожим к придурковатой королеве в изгнании – составляли смысл существования жалкого типа с глазами навыкате, вечно вонявшего юфтью.)

Когда Солаль вошел, директора встали. Он посмотрел на них оценивающим взглядом. Все они, кроме Бенедетти, который строил против него козни, были верны ему – то есть довольствовались сдержанной улыбкой, иногда с оттенком одобрения, когда кто-то говорил о нем плохо в их присутствии.

Он предложил им сесть, сказал, что на повестке дня всего один вопрос, который попросил включить сам Генеральный секретарь, причем сэр Джон лично сформулировал его так: «Действия в пользу целей и идеалов Лиги Наций».

Никто из директоров не знал, в чем же заключаются сии действия, да и сам сэр Джон этого не знал, но он надеялся, что подчиненные придумают что-нибудь на означенную тему. Несмотря на это, все говорили и говорили, один за другим, ведь главное правило гласило – никогда не терять лица, всегда казаться компетентными, ни за что не признаваться, что не понимаешь чего-то или не знаешь.

И они отважно, с жаром, несли околесицу, не особенно понимая, о чем же все-таки идет речь. В то время, как его коллеги, которых выматывало любое длинное выступление кого-то, кроме них, чертили в блокнотах маленькие геометрические рисуночки, а потом вяло доводили их до совершенства, ван Вриес десять минут докладывал, что лучше других понимает, как составить план действий, не только систематический, но еще и конкретный. Тут вступил Бенедетти и развил подробнее два пункта, которые объявил самыми важными, а именно: что, во-первых, по его смиренному мнению, речь идет о том, чтобы принять программу действий, а не просто план действий, конечно же программу, ему казалось, что нюанс этот очень важен; и во-вторых, что программа действий должна быть проработана как отдельный проект, специфический проект, я не побоюсь этого слова, специфический.

Другие директора закивали, признавая абсолютную необходимость специфического проекта. Они обожали в Секретариате эти специфические проекты. Никто толком не знал, что дает слово «специфический» в соединении со словом «проект», но «специфический проект» звучало гораздо более солидно и четко, чем просто «проект». По сути дела, никто не знал разницы между «проектом» и «специфическим проектом», и никто никогда не задумывался о смысле и необходимости этого звучного прилагательного. Просто с удовольствием произносили «специфический проект», не уточняя. Как только проект объявляли специфическим, он приобретал неизъяснимую прелесть, некий многообещающий престиж плодотворного действия.

Взяв в свою очередь слово, Бассет, директор отдела культуры, отметил, что необходимо действовать в тесном сотрудничестве с заинтересованными добровольными организациями. Но при этом играем – карты на стол! – перебил Максвелл, директор отдела планирования и связей с общественностью, – и сразу уточняем, что Секретариат играет главную роль в специфическом проекте! Но послушайте, воскликнул Джонсон, необходимо быть благоразумными и обязательно согласовывать действия со странами – членами Лиги! С этой целью необходимо разослать список вопросов разным правительствам, и специфический проект программы действий нужно разрабатывать в соответствии с их ответами. Орландо на это сообщил, что лучше будет установить контакт с разными министерствами образования, с тем, чтобы разработать программу школьных конференций о целях и идеалах Лиги Наций.

Вернувшись к вопросу ответственности, Бассет – настоящее имя его было Коэн, родовое имя потомков Аарона, брата Моисея, но он, маленькая вонючка, предпочитал маскироваться под Бассета – заявил, что «специфический проект должен содержать программу действий, не только систематических и конкретных, но еще и скоординированных, так что необходимы отдельные меры по координации, с одной стороны, между разными отделами Секретариата, и с другой стороны, между Секретариатом и разными межправительственными организациями, дабы избежать повторов, некомпетентности, неправильного распределения сил, и возможно, в конце концов прийти, путем соглашения с заинтересованными правительствами разных стран, к созданию отдела в Секретариате, ответственного за распространение целей и идеалов Лиги Наций». Ну вот и все, сказал он, потупив глаза, гордый своим вмешательством не меньше, чем тем, что превратился в Бассета. Его коллеги тут же одобрили идею создания нового отдела, поскольку им была знакома переиодически овладевавшая Секретариатом ненасытная жажда реорганизации. Подобно ребенку, бесконечно собирающему и разбирающему конструктор, старикашка Чейни обожал перестраивать свою игрушку, то убирая отдел, то разделяя другой на два, то создавая вовсе новый, и в результате через несколько месяцев опять возникала исходная структура.

Желая блеснуть перед молчащим боссом, все фонтанировали и выдавали блестящие импровизации на странном жаргоне Секретариата: «ситуации, требующие разработки», «генеральный агреман на разделение как организационных, так и исполнительных обязанностей», «разнообразные способы разрешения проблемы», «завершение специальных мероприятий», «легкость получения решений от правительств в случае обращения к их доброй воле и желанию сотрудничать», «результаты опыта, широко демонстрирующие срочную необходимость конкретных действий», «очевидные меры, которые следует осуществить в целях выполнения намеченной программы», «практически несущественные трудности», «внушающие оптимизм речи, недавно прозвучавшие на заседании Совета». И так деле, и тому подобное, и все еще приправлено противоречивыми и непонятными предложениями, которые были скрупулезно записаны стенографисткой, которая ничего в этом, впрочем, не поняла, поскольку была умна.

Внезапно наступила тишина. Намутили столько тины, что никто не знал, что же все-таки решили и на чем остановились. Максвелл спас ситуацию, предложив обычное ленивое решение, а именно: «учреждение рабочей группы, которая проработала бы ситуацию и представила бы перед комиссией ad hoc, созданной в дальнейшем и составленной из членов правительств, предварительный специфический проект, состоящий из конкретных предложений, устанавливающий основные положения конкретной долгосрочной программы, определяющей систематические и скоординированные действия для продвижения целей и идеалов Лиги Наций».

Раздосадованный тем, что не ему в голову пришла эта идея, и озабоченный тем, чтобы его оценили в должной мере, ван Вриес предложил, что на базе дискуссий, которые сейчас имели место, и решений, которые сейчас будут приняты, «следует подготовить ориентировочное сообщение для использования рабочей группой и установления генеральной линии и предпочтительных направлений ее действий». Довольный своим подлым ударом в спину и довольный тем, что подпихнул грязную работу конкуренту, он выразил пожелание, чтобы Максвелл занялся подготовкой этого сообщения, которое впоследствии будет представлено на суд сэра Джона.

– Ну вот, превосходно, мы все пришли к согласию, – сказал Солаль и снова закусил губу. – Максвелл, за дело. Господа, я всех вас благодарю.

Оставшись один, он представил, что будет дальше. Максвелл призовет Мосинсона, временно прикрепленного к отделу планирования и связей с общественностью, скажет ему, что стенографический отчет о собрании содержит все необходимые элементы будущего доклада, что, по сути, вся работа уже проделана и Мосинсону нужно только все упорядочить и подредактировать. В общем, дел всего на час или два. «Короче, за дело, заключит он, все почти готово, но только будьте бдительны, учитывайте все политические аспекты проблемы и национальные особенности, это материя тонкая, ничего такого, что может не понравиться правительствам, больше тонкостей, больше нюансов, и принесите мне это завтра с утра». И бедный Мосинсон возьмется за дело, поддерживая себя бессчетными чашками кофе; не будет спать всю ночь. Погрязнув в бессмысленных дебрях расширенного отчета, потеряв надежду распутать клубок загадок, он просто сам сочинит то, что решили шесть директоров, и целиком извлечет из своего мозга ориентировочное сообщение. В общем, маленький еврей, временный служащий на мелкой должности, получающий всего пять сотен в месяц, примет решение за сэра Джона Чейни, генсека Лиги Наций, кавалера многих орденов.

– Мисс Уилсон, позовите ван Вриеса.

Начальник отдела мандатов – долговязый конь, страдающий неврастенией, рыжий, расчесанный на прямой пробор, – вошел сгорбившись, заранее ощущая себя виноватым, всегда в ожидании возможной выволочки. Солаль предложил ему сесть и, глядя в сторону, поинтересовался, доволен ли тот молодым Дэмом. Ван Вриес симулировал приступ кашля, чтобы иметь возможность обдумать ответ, дабы тот мог понравиться начальнику. Дэм, которого он ненавидел за его репутацию литератора не меньше, чем за его лень и опоздания, тем не менее был повышен в ранг «А» прямым указанием Солаля. Значит, этот маленький засранец замечен в высших сферах. Значит, нужно сказать о нем хорошо.

– Очень доволен. Превосходный работник, пунктуальный, инициативный и очень приятный в общении.

– Поручайте ему время от времени какую-нибудь миссию.

– Ах, конечно, я думал об этом буквально сегодня, – моментально соврал ван Вриес. – Я как раз намерен был отправить вам служебную записку с предложением отправить его в Париж и Лондон наладить контакт с соответствующими министерствами. Нет ничего лучше личного контакта, когда нужно наладить атмосферу доверительного сотрудничества. Кроме того, он сможет привезти нам ценную документацию, которую гораздо легче получить на месте. Я даже думал потом предложить вам отправить его на те территории, где требуется специальный подход, проблемные территории, я имею в виду Сирию и Палестину.

Сказав это, он уважительно кашлянул и стал ждать ответа, глядя на начальника преданным взглядом. Солаль одобрил его предложение, и ван Вриес удалился, довольный тем, что так легко на этот раз отделался. Выйдя в коридор, он гордо выпрямился и пошел с важным видом. Очень даже неплохо отделаться от Дэма на целых два месяца. Мосинсон, временный служащий, усердный труженик, с успехом его заменит.

XXIX

– Знаешь, старик, все отлично получилось, – сказал он, застегивая брюки, под успокаивающий шум любимого унитаза. – Мои поздравления, старина, – повторил он и вышел, сдерживая желание бежать и отряхиваться, как маленькая собачонка, радостная, только что выполнившая свой долг в густой траве, мокрой от утренней росы.

В коридоре он спросил себя, что ему теперь надо сделать. Он уже получил ежедневную инъекцию какодилата в медицинском кабинете, попил кофейку, осталось взяться за работу. Какая очаровашка эта медсестра-датчанка. «За работу, за работу», – напевал он, толкая дверь в свой кабинет. Сев за стол, он открыл газету, и залюбовался добрым лицом нового Папы Римского, избранного накануне.

– Неплохое продвижение по службе, а? – подмигнул он Его Святейшеству. – Но я тоже не промах.

Отложив журнал, он с обожанием оглядел свой кабинет чиновника ранга «А», потоптался ногами по персидскому ковру, чтобы ощутить его нежную упругость, обласкал глазами застекленный книжный шкаф, запирающийся на ключ, провалиться на этом месте, украшенный толстыми томами из библиотеки, малоинтересными, но шикарно изданными.

– А если они потребуют вернуть, грязные ничтожества, я скажу им, что книги нужны мне для постоянного пользования. В этой банке с пауками надо уметь себя защитить!

Страшно довольный какодилатом, придающим сил и совершенно притом бесплатным, повеселев оттого, что тот прекрасно усваивается, он слегка передвинул фотографию жены, стоящую на столе и поздравил себя с таким решением. Теперь ее видно не только ему. Всякий посетитель ранга «Б», которому он предложит присесть в кресло, сможет ею любоваться. В этой рамке старого серебра она выглядела очень аристократично, изящное декольте, одним словом, красавица. Его жена, провалиться на этом месте, он же может трогать ее сколько хочет. «Куэн, куэн, куэн», – гундосил он от счастья, пощипывая ноздри указательным и большим пальцами. Отличная мысль – поставить в кабинете это фото, вроде бы такой ненавязчивый признак крупного деятеля. Жалко, детей у них нет. Фотография очаровательной маленькой девочки в красивом платьице – это выглядит уж вовсе по-начальнически. Ну, что делать. В любом случае он здорово привел в порядок свой кабинет, с тех пор как его повысили. На стене висела абстрактная картина, явный признак того, что здесь сидит культурный человек, стремящийся работать в атмосфере искусства. И еще неплохая идея – эта шкатулка, тоже из старого серебра, очень даже престижная вещица.

Открываю ее, подталкиваю к какому-нибудь чиновнику ранга «Б», который пришел спросить меня о чем-нибудь. Сигаретку, Карвалхо? Сигаретку, Эрнандес? Здорово было бы получить фотографию зама генсека с надписью на память: «Адриану Дэму, с сердечными пожеланиями». Или даже: «Адриану Дэму, с дружескими пожеланиями». С дружескими было бы шикарно. Представляю себе физиономию Веве, когда он это прочтет! Да, но я недостаточно еще хорошо знаю зама генсека. Терпение, старина, не дай маху, не спеши, лучше выжди! Я в новом смокинге, она в вечернем платье! Ну да же, старичок, ужин у господина заместителя Генерального секретаря Лиги Наций! Был у меня порыв сказать об этом Веве, пришлось собрать всю волю в кулак и сдержаться. Нет уж, дорогуша, подождем, когда отношения с замом генсека станут действительно близкими. Решено, ничего не рассказывать Веве, пока мое положение не станет окончательно незыблемым. Какое вежливое письмо к Ариадне! Будьте любезны принять мои извинения. Как завернул, а? И потом он же заверил ее в своем почтении. Да, все-таки я кое-чего добился в этой жизни. «Куэн, куэн, куэн», – загнусил он снова. Если завтра вечером все пройдет гладко, я незамедлительно организую коктейль, на который попрошу его прийти. Или нет, приглашу на ужин, тем более что Папуля с Мамулей завтра уедут на два месяца. По сути дела, мне повезло, что он не смог прийти в тот вечер. Точно, приглашение на ужин. Я просто приглашу его в ответ, что уж там. Он, Ариадна и я, в тесном кругу. Метрдотель в белых перчатках. «Куэн, куэн, куэн». Но сейчас самое важное – произвести завтра вечером приятное впечатление. Надо принять макситон заранее, за час, чтобы уж совсем блистать. Я образованный, но при этом наделенный живым умом, остроумный. Если он засмеется, заинтересуется, это победа. Да, кстати, ни в коем случае не опоздать. Без шуток, а? В письме он сказал – восемь часов. Значит, едва пробьет восемь, состоится явление господина Дэма и его очаровательной супруги. Она вроде сейчас хорошо настроена. В общем-то после этого, ну понятно, чего. Женщины без этого не могут. Это, мой петушок, конечно, замечательно, но тебе сейчас самое важное блистать и быть интересным. Значит, после обеда сегодня притащить все, что есть дома по Моцарту, Вермееру, Прусту, вызубрить все сегодня с двух часов дня до шести вечера, да в таком ключе, что читал свидетельства современников, и поразить его глубиной своих знаний. Самое важное будет, если он скажет себе, внезапно поглядев на меня с любопытством: а он неплох, малыш Дэм, с ним можно общаться, с малышом Дэмом. Надо не забыть спросить у него, был ли он на выставке Пикассо, я тогда смогу вставить свою маленькую речь. (Он хихикнул. Неплохая идея выучить наизусть три фразы из статьи про Пикассо. Сногсшибательно эффектные фразы.) Но говорить их надо медленно, с растяжкой, как будто я подыскиваю слова, как будто я сам это придумал. Боже правый, а если он не любит Пикассо? Я тогда сяду в галошу с моими тремя фразами. Значит, сначала надо прощупать почву, узнать, любит ли он Пикассо или нет, да, точно. Вот увидишь, все будет хорошо. Короче, изысканная беседа, нашпиговать ее разными «а вот еще», растолковывать их, направлять беседу в нужное русло – вот что мне надо. А вот еще, нужно составить список всяких прочих тем для беседы, которые дали бы мне возможность показаться образованным и умным. Глубоких, но забавных высказываний. Да-да, нужно его рассмешить, но остроты должны быть элегантны. Если он смеется, мы автоматически становимся приятелями! И тогда на горизонте замаячит подписанное фото и должность советника! Ведь ты ж понимаешь, старина, что я не собираюсь засиживаться в чиновниках ранга «А». Боже правый, да мне уже осточертело это «А», как только Петреску внезапно назначили советником! Неудивительно, на его столе – фотография их этого министра, Титулеску. Как противно, такой фаворитизм. Засранец этот Петреску. Чего только не увидишь в этой конторе. Да, старина, советником, есть за что бороться. Но для этого надо, старина, чтобы он оценил тебя и стал твоим другом. Короче, надо заслужить уважение, а затем и дружбу. Список тем для беседы можно написать на бумажке, чтобы подсмотреть, если память вдруг подведет. Быстро глянуть под стол, и никто не заметит. Не бойся, старина, я буду блистать, и потом есть же еще Ариадна, такая супертонкая, сногсшибательный эффект, она ему безумно понравится. Нет, пожалуй, не надо макситона, может подействовать как-нибудь не так, лучше немного виски для куража в первые десять минут. Если у меня будет большое фото с дарственной надписью, я поставлю его на письменный стол, оно будет мне охранной грамотой для Веве. За ужином не говорить о повышении, ни намека, так я покажусь с лучшей стороны. Быть незаинтересованным – в моих интересах, вот. Слушай, старина, хватит уже болтать. Между нами говоря, ты сегодня утром палец о палец не ударил.

Охваченный угрызениями совести, он в задумчивости покрутил секретный волчок, затем покатал по столу сердоликовые шарики, потом попытался прогнать тоску с помощью своей точильной машинки, без всякого удовольствия, поскольку его раздражала собственная праздность и он искал себе оправдания. А оправданий не было, просто как-то скучно работать в четверг. Потому что ведь четверг – это почти конец недели, остается совсем мало времени, и это как-то не дает работать. Но у него еще целый час, он успеет совершить дневной рацион, это уже вопрос профессионального самосознания. Положив шарики и волчок на место за двумя магнитами – другой секрет, дававший ему сладостное времяпрепровождение, он наконец открыл досье Камеруна.

– О труд, святой закон природы.

Но тут зазвонил телефон. В ярости он выругался, вновь надел колпачок на ручку. Боже правый, в этой конторе ни минуты нельзя быть спокойным! Он сорвал трубку с рычага и надменно назвался в трубку.

– Да, месье, – сказал он вежливо, – я сейчас буду.

Ну вот, едва он собрался поработать, ударно поработать, его отрывают! Нет возможности спокойно делать свое дело! Какая мерзкая контора, право слово.

– Вставай, проклятьем заклейменный, – пробормотал он, вставая.

Что еще ему надо, этому Веве? – думал он в коридоре. – Ожидает ли его головомойка? Он остановился, расстегнул пиджак, почесал голову. Наверное, Веве его видел, когда они с Канакисом шли в кафетерий. Тьфу, да и наплевать! Он завтра вечером ужинает у зама генсека! Он вновь застегнул пиджак, энергично потянул за полы. И вообще, он теперь ведь «А». Но, подойдя к двери кабинета начальника, он тихонько постучал и вошел с выражением на лице, присущим рангу «Б».

– Присаживайтесь, – сказал Веве, бросив на него косой взгляд, и продолжал что-то писать, не поднимая головы.

Это был его обычный прием, чтобы поддержать авторитет, получить маленькое садистское удовлетворение и отомстить подчиненным за унижение, которое ему приходилось терпеть от вышестоящих. К тому же подобная наглость была безопасна и утешала его в том, что он не сделал карьеру (о, как легко, без всяких усилий, абсолютно естественно он тогда наносил бы визиты всяким Брольи и Холмонделям!). Вызывая к себе того или иного подчиненного, он развлекал себя тем, что заставлял их ждать более или менее долго, в зависимости от характера и занимаемой должности, и поводом чаще всего бывало недописанное замечание на листе-вкладыше в досье. (Эти вкладыши ван Вриеса были предметом восхищенной зависти других начальников и доводили до отчаяния сотрудников. Он прослыл великим мастером искусства сказать что-то, ничего не сказав. Этот патологически осторожный чиновник был способен нацарапать дюжину фраз, которые казались наполненными смыслом, но при внимательном прочтении не имели даже намека на это и таким образом снимали с него всякую ответственность. Такой уж был у этого тупицы талант, ничего не сказать на нескольких страницах.)

Сегодня утром он счел благоразумным подвергнуть маленького интригана, непостижимым образом попавшего в милость в кругах, которые ван Вриес называл «высшие сферы», совсем недолгому ожиданию. Он отложил ручку, поднял большие больные глаза и приветствовал дружеской улыбкой маленького засранца, того, кому он был обязан унизительным ощущением – видеть, как кого-то из его подчиненных повысили по прямому указанию сверху, через его голову, без его ведома, даже без предварительной консультации, чтобы он хоть как-то сохранил лицо.

– Как дела, Дэм?

Адриан ответил, что все нормально, и, взбодрившись от такого начала, сел поудобнее, а в это время дверь открылась под напором столика на колесиках, который ввезла в кабинет официантка. Ван Вриес предложил ему чашечку кофе, он поблагодарил. Но такие знаки внимания со стороны начальника не скрасили печали, вызванной видом чайничка: таким чайничком пользовались все директора, тогда как простые служащие имели право только на одну чашку чая. Он решил как-нибудь поговорить об этом с Кастро и какими-нибудь другими сослуживцами в ранге «А». Да, нужно составить коллективное письмо от всех «А» в хозяйственную часть, дабы прекратить это безобразие и добиться права на чайничек, пусть не такой красивый, как у директоров, но чайничек, черт подери! И к тому же история с таким письмом дала бы ему возможность связаться с разными сослуживцами в ранге «А», с которыми он еще не был знаком, и пригласить их в гости.

Официантка вернулась со второй чашкой, налила чаю и вышла. Ван Вриес сказал что-то забавное на ее счет, что для него было вовсе непривычно, и это было оценено по заслугам подчиненным, который разразился громогласным хохотом. (Адриан Дэм часто дико хохотал, но по разным поводам, в зависимости от собеседника. Если это случалось в разговоре с вышестоящим, цель была доказать ему путем безудержного, неуемного веселья, насколько он оценил его остроту. С равным бурный смех имел целью заработать репутацию хорошего парня, доброго товарища и вообще золотого сердца. А с женщинами, в особенности со своей женой, он заливисто и громко хохотал, чтобы произвести впечатление мужественности и силы духа.) Создав таким образом своей шуткой дружественную атмосферу – с любимчиками начальства надо быть осторожным, – ван Вриес покачался на кресле, положил ноги на стол и сложил руки на затылке, чтобы изобразить «начальника в хорошем расположении духа», эту его позу подчиненные называли «позой одалиски».

– Я решил доверить вам миссию, – начал он начальственным тоном, который внушал ему веру в незыблемость своего существования. Небольшая пауза на размышление. Намекнуть на его беседу с заместителем Генерального секретаря? Пожалуй, нет. Если этот малявка Дэм узнает, что инициатива идет сверху, да еще с таких вершин, он надуется от важности и им будет труднее манипулировать. К тому же надо сохранить престиж начальника, который сам решает, что ему делать. Однако из осторожности, поскольку все равно потом все выяснится, он добавил частичку правды: – Я говорил об этом с высшим начальством. – Маленькая пауза, он как бы смаковал два последних слова, столь ему приятные. – Высокое начальство согласно. Таким образом, я отправляю вас в Париж и в Лондон. По зрелом размышлении я решил отправить вас еще и в Брюссель, хотя бельгийские мандаты не находятся в вашей компетенции. Но ваша национальность облегчит вам контакты. А закончите вы глубоким анализом ситуации в Сирии и Палестине, это две самые непростые из наших подмандатных территорий. Выполнение миссии не должно занять у вас более двенадцати недель, исключая непредвиденные обстоятельства; в этом случае в предписанное время вам нужно будет получить разрешение на продление в соответствии с надлежащей процедурой. Официально ваша роль будет состоять в том, чтобы собрать нужные для нашего отдела документы как в соответствующих министерствах трех столиц, так и в верховных комиссариатах Сирии и Палестины, при этом стараясь, конечно, в чем и заключается неофициальная, но не менее важная часть вашей миссии, установить дружеские, сердечные отношения доверительного сотрудничества с высшим руководством этих министерств и верховных комиссариатов. Вам следует передать в высшие инстанции, с необходимым для этого умением…

И тэдэ… ван Вриес еще долго дипломатично наводил тень на плетень и между прочим рекомендовал Дэму использовать сильные и слабые стороны властей предержащих на местах, убедить их в горячей симпатии, с которой Секретариат Лиги Наций трудолюбиво и благородно блюдет и охраняет их интересы, одним словом, работа на благо цивилизации, и прежде всего затрагивать все соответствующие вопросы с вышеуказанными правительствами аккуратно, учитывая все нюансы и тонкости национальной политики, которые так важны.

– Учитывайте нюансы, дорогой мой Дэм, учитывайте нюансы, нюансы прежде всего.

По истечении четверти часа, надлежащим образом выписав Дэму командировочное удостоверение для выполнения миссии, ван Вриес наконец завершил то, что он называл «инструктажем» или же еще употреблял модное слово «бриффинг», и встал. Улыбнувшись и дружески пожав руку своему дорогому Дэму, он пожелал ему счастливого пути и успеха и мысленно обещал себе как следует его подковырнуть по возвращении при первой удобной возможности.