Текст книги "Любовь властелина"

LIX

Безнадежно глупые, утомленно-сексуальные, царственной походкой – живот вперед, взгляд устремлен в заоблачные высоты – девушки-манекенщицы в последний раз прошли по подиуму под суровым оком маленького великого кутюрье, а он, грациозно обернувшись, улыбнулся клиентке.

– Ну, что ж, дорогая мадам, я полагаю, мы пришли к согласию по всем пунктам. – (Она опустила глаза: неприятно резануло слух это «дорогая мадам».) – Сегодня у нас четырнадцатое. Таким образом, первая примерка будет в пятницу, семнадцатого, а вторая в среду, двадцать второго, и все будет готово двадцать пятого, самое позднее в одиннадцать часов. Мы немного ограничены во времени, но постараемся, ведь мы так счастливы угодить вам. Модели, которые вы выбрали, совершенно в вашем стиле, очень выразительные, вам все это необыкновенно пойдет. Честь имею, дорогая мадам.

Крайне довольный собой, надушенный и румяный Волькмаар поклонился и удалился, виляя ляжками, оставив все заботы о задатке своей главной продавщице. Мадам Хлоя, платиновая блондинка с устрашающим подбородком, деликатно поинтересовалась на эту тему. Ариадна покраснела и промямлила, что она как-то не подумала, а банки, вероятно, уже закрыты.

– Вообще говоря, мадам, банки закрыты уже с пяти часов, – сказала продавщица печально, но назидательно, с почти неуловимым оттенком упрека.

– О, как неудобно, что же делать? – виновато спросила несчастная, но Хлоя в это время уже встретилась глазами с толстячком, который незаметно подал знак, что клиентке можно доверять: вид у нее честный и наивный.

– Ну, время терпит, мадам, – сказала продавщица. – Договоримся на завтрашнее утро, – протянула она, будто обращаясь к младенцу. – Наш торговый дом открывается в девять часов. До свидания, мадам. Не беспокойтесь, я закрою.

Ариадна, опустив голову, вышла на улицу, перебирая мысленно покупки. Значит, два вечерних платья, одно из белого крепа, очень простое и расшитое золотом, модель «Юнона», как сказал Волькмаар, очень шикарное, высший класс. И еще два костюмчика, из полотна, белый с пиджачком типа спенсер и голубой с широким довольно-таки кардиганом, перламутровыми пуговицами, рукавами три четверти и жилетными карманами. Просто душка этот кардиган (она улыбнулась душке). Совершенно неотразимый и тот светло-серый фланелевый костюмчик, классический силуэт, очень стильный, с накладными карманами и английским воротником. Она в нем замечательно себя чувствовала. Модель «Кембридж», так сказала кретинка, на которой, кстати, он вполне неплохо смотрелся.

– Да, мой господин, я вам понравлюсь в этом «Кембридже».

Она остановилась, поняв внезапно, что расшитое золотом платье слишком декольтировано. У рыженькой манекенщицы, которая его показывала, грудь была открыта на три четверти, а когда девушка поворачивалась, одна грудь чуть не выскочила наружу. Она задумчиво брела вперед, понурив голову. Возле озера вновь остановилась, как громом пораженная: еще промах, да какой! Всего две примерки – это же просто безумие! Платье никогда хорошо не сидит на второй примерке!

– А еще безумие – согласиться, что заказы будут готовы только двадцать пятого, в этот день возвращается Соль, всяких недоделок всегда полно, и не останется времени ничего исправить. Если учесть, что я заберу их в субботу до полудня, останется только вторая половина дня, чтобы справиться с катастрофой, и еще неизвестно, открыты ли они в субботу после обеда, в любом случае они будут работать кое-как, и я получу сплошной ужас, и мне нечего будет надеть, когда он приедет, только всякое старье. И все это потому, что я робею перед этим жирным поросенком и его Хлоей. Да, точно, я всегда робею перед вульгарными людьми. И они оба так много говорили специально, чтобы меня запутать, и я на все отвечала «да», просто чтобы со всем этим покончить, чтобы уйти, чтобы не слышать больше «дорогая мадам». В глубине души я трусиха, совсем не приспособлена к жизни. Нет-нет, надо действовать, надо вернуться назад к поросенку. Что делать, надо бороться. Да, бороться за него, бороться за то, чтоб он считал меня элегантной. О, любовь моя, я так страдала, я не понимала, что произошло. Почему он так поздно дал телеграмму? Да, надо бороться. Но сначала нужно продумать, что сказать жирному поросенку, найти аргументы. Составить план сражения, написать краткое руководство, чтобы не мямлить, вот прямо в этом кафе и написать, а что делать.

Но, войдя в кафе, она тут же утратила всю смелость: на нее уставились несколько карточных игроков. Она развернулась, слишком сильно толкнула вертушку входной двери, которая вдогонку ударила ее по спине и вышвырнула на тротуар, и тут она заметила, что ей навстречу идет знакомая, с которой она дружила до того, как вышла замуж. Чтобы избежать встречи, она заскочила в писчебумажный магазин, где была вынуждена купить ручку, дабы оправдать свое там присутствие. К ней подошел маленький котенок, она почесала его, как полагается, сперва лобик, потом под подбородком, спросила, сколько ему, какой у него характер, потом поинтересовалась, как его зовут; звали его, увы, Барсик. Тема была приятная, котенок симпатичный: она обменялась с его хозяйкой опытом по поводу кошек, посоветовала давать сырую печенку, неисчерпаемый источник витаминов, погладила на прощанье котенка и вышла, улыбаясь.

– В общем-то, нет смысла писать никаких памяток, я просто скажу поросенку то, что хочу сказать, нужно лишь отрепетировать. В общем, надо попросить три примерки, близкие между собой по времени. В пятницу семнадцатого, во вторник двадцатого и в четверг двадцать третьего, нет, лучше в среду двадцать второго, чтобы остался запас времени, если они что-нибудь напортят. Нужно спокойно это потребовать, с уверенностью в голосе. Не говорить «мне хотелось бы», а сказать «я желаю», беспрекословным тоном. Месье, я желаю, чтоб было три примерки и чтобы все было готово в пятницу двадцать четвертого с утра. Что делать, придется солгать в целях необходимой самообороны. Сказать ему, что непредвиденные обстоятельства, форс-мажор, что мне нужно будет уехать уже в пятницу вечером, двадцать четвертого августа, то есть на день раньше, чем я собиралась. И поэтому мне абсолютно необходимо закончить все к утру пятницы. Нужно принять уверенную позу и смотреть поросенку прямо в глаза. И не соглашаться, что они пришлют все в Колоньи, я сама приеду в пятницу утром и заберу. Так, в пятницу утром я приеду, якобы чтобы в машине или в такси увезти все платья и костюмы, и воспользуюсь тем, что пришла в магазин, скажу им так, будто эта мысль только что внезапно пришла мне в голову, что хочу померить еще раз. Да, смелей! Они не смогут отказать. И тогда у меня вроде бы будет четвертая примерка. Предположим, на этой примерке я обнаружу, что есть еще недочеты, тогда я попрошу их исправить к вечеру пятницы, то есть через шесть часов. Если все равно будут недостатки, я вновь солгу, что уж тут делать, скажу им, что отложила поездку до вечера субботы, соответственно, они нанесут последний штрих и безупречные платья будут готовы в субботу утром или хотя бы в два часа. Вся прелесть этой истории с отъездом в пятницу вечером в том, что у меня появляются лишние двадцать четыре часа на всякие улучшения. Конечно, лгать нехорошо. Любимый, я лгу из-за вас.

Короче говоря, нужно держаться молодцом, не сдаваться ни под каким предлогом. Я в сильной позиции, потому что еще не заплатила задаток. Если поросенок не согласится на мои условия, я скажу ему, что аннулирую заказ, и тогда придется лететь в Париж самолетом и там ходить по самым шикарным бутикам готовой одежды, но ведь у меня фигура манекенщицы, могу себе позволить не так уж зависеть от поросенка. Да, вот еще что, нужно уменьшить декольте у золотого платья.

Перед дверью с балдахином, ведущей в модный дом, она остановилась, не решаясь войти. Видимо, она все-таки боится разговаривать с поставщиками, этими вульгарными людьми, которые вас не любят, которые вас осуждают. Нет, не хватает смелости встретиться лицом к лицу с этой улыбающейся, насквозь фальшивой бандой, с этим Волькмааром, считающим весьма изысканным называть ее «дорогая мадам», с накрашенными продавщицами, которые обсуждают вас за вашей спиной, с этой Хлоей, что строила из себя великосветскую даму, сверкая перстнем на мизинце, со всей этой плебейской толпой манекенщиц, которые изображали роковых княгинь, а сами, небось, консьержкины дочки. Лучше позвонить по телефону. Появляется больше смелости, когда тебя не видят.

В кабине телефона-автомата она нацарапала основные фразы, которые должна сказать, на оборотной стороне закрытого конверта с иерусалимской маркой, это было очередное непрочитанное письмо от мужа. Ох, нужно их все-таки прочитать или хотя бы послать ему телеграмму, спасибо за такие интересные письма, читаю их и перечитываю, и все такое прочее. Ладно, хватит, она подумает об этом вечером. Прислонив конверт к стене перед собой, она набрала номер, чихнула, скривилась, услышав голос Хлои.

– Мадам, это говорит… – (Стыдно произнести «мадам Ариадна Дэм.) – Я только что к вам приходила. Звоню, чтобы сказать… – (Она наклонилась, чтобы поднять конверт с памяткой, который слетел, когда она чихнула, но ей не удалось.) – В общем, я скоро заеду. – (Нельзя говорить, что она звонит из автомата напротив.) – Я буду у вас через четверть часа.

Она резко бросила трубку, чтобы не слышать ответа, и отправилась бродить по маленьким улочкам неподалеку. На тринадцатой минуте она повернула назад, внезапно решившись и преисполнившись энергии. Смелей, в жизни чего-то может добиться только тот, кто презирает мнение других, кто сметает все преграды на своем пути. Да, нужно уметь требовать, сказала она себе, когда швейцар в галунах толкнул перед ней дверь. Но в надушенном салоне, озаренном приглушенным светом, она вдруг почувствовала несоразмерность своих двух просьб. Чтобы внутренне оправдаться и задобрить Волькмаара, она сказала прежде всего, что хочет другой костюм. Он склонился перед клиенткой в золоте.

– Но прежде, чем решить с портным, – сказала она (лицо загорелось), – я бы хотела попросить о небольшом изменении в золотом платье. Да, в общем, мне хотелось бы, чтобы вместо декольте был вырез лодочкой.

– Лодочкой, – похоронным тоном повторил Волькмаар. – Отлично, дорогая мадам, мы сделаем вам вырез по шее. А что до другого костюма, из какой ткани вам угодно будет заказать?

– Я вот еще о чем хотела вас попросить. Непредвиденные обстоятельства вынуждают меня ускорить свой отъезд, я отбываю уже в пятницу вечером. – (Волькмаар бесстрастно смотрел на нее.) – Мне только что сообщили об этом. Значит, весь мой заказ надо перенести на утро пятницы двадцать четвертого, ну, короче говоря, до обеда, потому что я же не могу собирать чемоданы в последний момент.

– А? – только и удосужился сказать кутюрье, давно привыкший к этому старому трюку со срочным отъездом.

– Конечно, мало времени… – боязливо улыбнулась она.

– Очень мало, мадам.

– Дело в том, что форс-мажорные обстоятельства.

– Крайне мало, мадам, – сказал Волькмаар с садистски-непроницаемым видом.

– Я… – (Сказать, что заплачу? Нет, это может его оскорбить.) – Я охотно пойду на дополнительные расходы, если это облегчит вам задачу.

Он сделал вид, что не услышал, закрыл глаза на мгновение, как бы глубоко и мучительно задумавшись, потом молча зашагал по салону; она встревоженно следила за ним.

– Нам придется выложиться по полной, дорогая мадам, но мы справимся, хоть бы и пришлось заставить все ателье работать ночь напролет. Хорошо, все будет закончено к вечеру пятницы. По поводу дополнительной оплаты договоритесь с мадам Хлоей.

Она пробормотала, что очень и очень признательна. Затем, избегая встречаться взглядом с кутюрье, проговорила прерывистым голосом:

– Мне хотелось бы три примерки. Первую, в пятницу на этой неделе, две остальные во вторник и в среду на следующей.

Она перевела дыхание, а он добродушно кивнул, решив как следует общипать клиентку, которую мысленно отнес к типу «недотепа».

– А теперь займемся костюмом, – сказал он. – У меня есть кое-что вам показать. – Он повернулся к изможденной туберкулезнице с трагическим лицом и невероятно длинными ресницами. – Жозиана, принесите сверху «Дормейль», который только что поступил, «Миннис» двенадцать тринадцать и «Ганьер» с узорами.

– Нет, не стоит труда, вот эта фланель, что лежит на столе, мне очень нравится.

– У вас прекрасный вкус, дорогая мадам. Замечательная вещь. Этот антрацитово-серый цвет восхитителен. А в каком стиле будет костюм? Вам пойдет, как я сам вижу, очень короткая баска с поясом из той же ткани и высокими карманами и, возможно, с большими лацканами и большим вырезом, подчеркивающим грудь. Хлоя, пришлите мне «Каприз» с «Беттиной» и «Андрокл» с «Патрисией».

– Не стоит труда, – повторила она, подталкиваемая желанием как можно быстрее перестать быть «дорогой мадам». – Сшейте этот костюм так же, как и тот, другой, который тоже из фланели. – Мерзкий Волькмаар, он не должен был соглашаться.

– Хорошо, дорогая мадам. Пометьте, Хлоя. Второй «Кембридж» из голландской фланели антрацитового цвета. Первая примерка всего в пятницу семнадцатого, после обеда. Будем заниматься исключительно мадам. Всех остальных клиентов придержим. Честь имею, дорогая мадам.

Свободная, счастливая оттого, что вдыхает воздух без запаха парфюмерии, она решила побаловать себя несколькими чашечками чаю. Но перед кондитерской ее осенило, что платье, расшитое золотом, будет ужасно уродливо выглядеть с вырезом лодочкой. Абсурдно так вот менять модель, над которой тщательно работал мастер высокой моды. Мерзкий Волькмаар не должен был соглашаться. Совершенно идиотская идея этот вырез лодочкой. Вырез колодочкой. В общем, костюм для казни путем отсечения головы на колоде. Мерзкий Волькмаар. Она пнула ногой булыжник, который никому не сделал ничего плохого. Когда получит платья, она напишет анонимное письмо Волькмаару о том, что у него, должно быть, груди, как у женщины, и при этом жирные и вялые.

– На этот раз я им позвоню.

В кабинке телефона-автомата она набрала номер, поставив перед глазами текст священной телеграммы, чтобы придать себе смелости. Но, услышав голос Хлои, повесила трубку и стремглав убежала. Перед кондитерской она остановилась. О Господи, телеграмма! Она побежала, влетела в стеклянную клетку. Телеграмма была еще на месте! Любовь моя, сказала она телеграмме.

Смелей, нужно пойти туда, пережить еще несколько неприятных минут. Месье, я подумала, расшитое золотом платье лучше оставить так, как было первоначально задумано, то есть с большим декольте. А может, лучше сказать, что она аннулирует заказ, потому что это платье слишком жаркое для лета. Да, аннулировать, пожалуй, будет разумнее, им тогда не покажется, что она то и дело меняет решения и у нее ветер в голове.

В полночь ей никак не удавалось уснуть, она зажгла свет и в очередной раз схватила зеркальце. Волосы у нее и правда необыкновенные. Каштановые, но с чудесным золотистым отливом, жженый орех и золото. Нос тоже необыкновенный, очень красивый, хотя и чуть больше обыкновенного. В общем, она очень красива. Даже лебеди смотрели на нее, когда она прогуливалась по берегу озера, выйдя наконец из дома поросенка. Но зачем ей быть красивой, когда его нет рядом?

– Первое, из белого крепа, совершенно бесполезное, поскольку есть еще одно такое же, короче, дурацкая идея. Второе и третье – два миленьких полотняных. Четвертое – фланелевый светло-серый костюмчик, он просто лапушка, я так себя в нем хорошо чувствую. Пятое – антрацитовый фланелевый, потому что я трусиха и полная идиотка, заказать зимний костюм, ну ладно, предположим, что будут прохладные дни. Тот поцелуй в первый вечер, когда я поцеловала ему руку, дал неожиданный поворот нашим отношениям. В общем-то, я его рабыня. Мне стыдно, что я люблю его именно так, но ведь это так прекрасно! Теперь платья, которые я заказала, чтобы мне простили отмену заказа того самого, расшитого золотом. Шестое или седьмое, из черного бархата, пока непонятно, посмотрим. Седьмое или восьмое, спортивное, двенадцать деревянных пуговиц по всей длине спереди и сзади, очень даже ничего себе. Восьмое или девятое, на шнуровке, из льняного полотна, обожаю его, ткань типа парусины, но очень тоненькая, шикарно быть одетой, как парусник. Очевидно, были какие-то просчеты, наверняка что-нибудь да не подойдет. Значит, сколько всего костюмов? Восемь или девять? Ну и ладно, увижу на примерке. Смешно, что приходится проделывать всю эту работу, чтоб ему понравиться. Нравиться, только нравиться, какое унижение. Завтра обязательно нужно просмотреть письма Адриана. Уже четверть первого. Шикарно, день прошел, осталось ждать всего десять дней. Да, этот народ, избранный Богом. Может, принять иудаизм? Во всяком случае, нужно попросить у него прощения за те два слова, в письменном виде, вслух я не решусь. Любимый, приезжайте, вздохнула она, укрываясь одеялом. Любимый, посмотрите, я уже готова, я жду вас.

LX

На следующее утро она вошла в патрицианское здание отеля, где размещались господа Саладин, Красношляпп и Компания, банкиры семейства д’Облей на протяжении более чем двух веков. Обменявшись парочкой приветливых слов со швейцаром, которого она очень любила, потому что у него жил дрессированный ворон, обожавший кофе с молоком, она направилась к окошку кассы. Кассир, едва увидев ее в дверях, уже заранее осведомился о состоянии счета племянницы дорогой усопшей клиентки.

– Сколько я могу снять со счета, месье?

– Ровно четыре тысячи франков, мадам. До первого октября больше никаких поступлений.

– Это очень хорошо, – сказала она, показывая ему зубы. – Забавно, потому что я должна отдать в задаток как раз четыре тысячи франков.

Она подписала чек, взяла деньги, спросила, как поживает ворон, выслушала с восхищенной улыбкой ответ и вышла, а ушастый кассир стал лихорадочно поправлять гвоздику в петлице, эту утешительную гвоздику он менял каждый день, поскольку она помогала ему чувствовать себя джентльменом.

Выйдя на улицу, она сказала себе, что глупо платить только задаток, когда она все равно знает конечную сумму заказа. Восемь тысяч пятьсот франков, сказала ей Хлоя, добавив к счету новые заказы. Значит, надо заплатить все сразу и избавить себя от этой заботы. Да, надо пойти к этим господам в Лулле, где у нее должно быть побольше сбережений, чем у Саладинов. Значит, взять еще четыре тысячи пятьсот франков. Нет, вообще-то взять следует побольше, потому что могут быть еще покупки в преддверии возвращения властелина.

– Как минимум пятнадцать тысяч франков, to be on safe side.

Поднимаясь по старой узенькой улочке, она улыбалась про себя, вспоминая некоторые соображения, которые Тетьлери многократно высказывала дядюшке Гри. «Конечно же, Агриппа, я очень доверяю этим господам в Лулле, они все, как одна семья, и все, от отца к сыну, заседают в нашем Церковном Совете, но я чувствую себя в этом банке не в своей тарелке, уж очень он новомодный, слишком огромный, даже с лифтом, тцц, я тебя прошу». Дорогая Тетьлери, такая сдержанная в жизни, такая любящая и нежная в своем завещании. Она вспомнила точную фразу: «За исключением моей виллы в Шампель, которую я отдаю моему дорогому брату Агриппе, я завещаю все свое состояние моей любимой племяннице Ариадне, урожденной д’Обль, и отныне вверяю ее заботам Всевышнего». Ариадна, урожденная д’Обль, вот как она написала, невыносимая Тетьлери, которая даже в завещании не удосужилась признать ее жалкий брак.

Возле банка Лулле она остановилась, вынула телеграмму, полученную утром, посмотрела на нее, не читая. Все и так ясно. Двадцать пятого он сядет на поезд, как ей и обещал. Он приедет в девятнадцать двадцать два и в двадцать один час будет у нее. Осанна! И потому каждый вечер свидания под Полярной звездой опять-таки в двадцать один час. Нет, вот и не надо перечитывать телеграмму, а не то она утратит удивительный вкус новизны. Сегодня вечером в постели она перечитает обе, сначала вчерашнюю, потом сегодняшнюю.

Она нахмурила брови, зайдя в нешумный зал банка Лулле. Да, завтра уж точно без промедления она откроет и прочтет все письма Адриана. Ну ладно, хватит, теперь нужно быть счастливой. Она улыбнулась кассиру, другому старому своему знакомцу, долговязому аскету-вегетарианцу с новозаветной бородкой; Тетьлери очень уважала его, потому что он исповедовал буквальное прочтение Библии. Закончив дела с пожилой клиенткой с лицом шелудивого пекинеса, которая вылетела из банка, трагически прижав рукой застежку сумки, он поправил свой готовый галстук в знак уважения к прямой наследнице д’Облей и одарил ее ласковым взглядом.

– Какой суммой я могу располагать, месье?

– Если я не ошибаюсь, приблизительно шесть тысяч франков, мадам, – ответил славный малый, знающий наизусть состояние счетов всех клиентов из высшего общества.

– Мне необходимо больше, – сказала она и улыбнулась. (Почему в обоих этих банках Ариадна улыбалась? Да потому, что в них она прекрасно себя чувствовала, банк – это такое прелестное место, где вас всегда так радушно принимают. И банкиры очень милые люди, всегда готовые оказать вам услугу, дать вам столько денег, сколько вам заблагорассудится. Для Ариадны, урожденной д’Обль, деньги были единственным товаром, который доставался бесплатно. Нужно было только подписать чек.)

Кассир бросил на нее огорченный взгляд из-под очков. Кроме того, что он всегда грустил, если клиентка просит у него больше, чем «поступления», он еще и опасался, что эта странная «племянница» попросит его продать ценные бумаги. Он ненавидел, когда ему велели продавать облигации, особенно если просьба исходила от молодого неопытного клиента. Этот смиренный чиновник со скромной зарплатой, нервный и щепетильный, испытывал необъяснимую привязанность к клиентам-наследникам, желал им процветания и искренне страдал, когда они начинали спускать свое состояние. Худой сторожевой пес, смирившийся с участью посредственности, он охранял богатство богатых. Он спросил тогда эту безмозглую девицу, которая все же происходила из уважаемого семейства, не сочла бы она возможным подождать до октября, когда на счет поступит изрядная сумма. Он говорил убедительно, подкупающим тоном, дав ей понять, что сумма составит более десяти тысяч франков.

– Мне нужно больше, – улыбнулась она. – И к тому же я не могу ждать.

Кроткий кассир вздернул хилые плечи.

– В таком случае нужно подписать закладную или вексель о продаже.

Слово «закладная» не понравилось молодой женщине. Это наверняка какая-нибудь долгая история с нотариусами, наследством и так далее.

– Лучше продать, – сказала она с чарующей улыбкой.

Чтобы выиграть время, она спросила, сколько же составят ее ценные бумаги в… (она запнулась, потому что все д’Обли не любили произносить вслух это неприличное и недостойное слово) в деньгах. Кассир удалился, расстроенно шаркая ногами, и вскоре вернулся в сопровождении начальника отдела ценных бумаг, загорелого энергичного молодого человека, который приветствовал ее несколько менее почтительно, чем обычно.

– Стоимость вашего портфеля ценных бумаг приблизительно составляет, составляет, составляет… – (Он открыл папку, пробежался взглядом по ее содержимому, пока она гадала, что же это за такой портфель, о котором она никогда не слышала. Эти господа конечно же кладут ценности клиентов в большие красивые кожаные портфели. Она как-нибудь попросит этого милого кассира показать ей такой.) – Составляет, составляет приблизительно двести тысяч франков.

– Я думала, там больше, – сказала она робко. – Ну, хотя бы немного больше.

– Но, мадам, в наследстве мадемуазель д’Обль еще масса иностранных ценных бумаг – французских, австрийских и даже южноамериканских. – Два последних прилагательных были произнесены с легким оттенком отвращения. – И к тому же индекс Доу Джонса сильно скакал в последнее время.

– Ах, вот как, – сказала она.

– Да, двести тысяч франков – это округленно, в последнее время курс сильно колебался.

– В самом деле? – сказала она.

– Нужно продать все? – Кассир в ужасе прикрыл глаза.

– Ох, конечно, нет, зачем же.

– Половину, мадам? – спросил человек дела. – (До чего неуважительное поколение, подумал кассир.)

Вообще-то это неплохая идея – сразу получить достаточно значительную сумму, чтобы не зависеть от злосчастных поступлений, о которых все время говорят эти люди. К тому же, в сентябре нужно будет заняться зимней одеждой. Да и вообще… Но она не закончила свою мысль, и та затерялась в пустоте.

– Половину, мадам? – повторил нетерпеливый молодой человек.

– Четверть, – сказала благоразумная молодая женщина.

– Значит, ликвидируем акции «Американ электрик», «Флорида пауэр энд лайт», «Кэмпбелл суп» и, может быть, еще «Корн продактс», их совсем мало. Вы согласны, мадам? – Его голос был бодрым, почти радостным. Кассир отошел подальше, чтобы не присутствовать при бойне. – Мы также ликвидируем акции «Нестле», «Сиба», «Истман кодак», «Империал кемикл» и «Интернейшнл никель»! – Его голос звенел священным упоением, гремел победной песнью. – Вы согласны, мадам?

– Да, совершенно согласна, спасибо. А что я должна сделать?

– Всего лишь подписать вексель о продаже, который я сейчас подготовлю. Продажа по рыночной цене или по предельной цене?

– А что предпочтительней, месье?

– В зависимости от ситуации, мадам. Насколько вы спешите.

Она ничего не поняла, но «по рыночной», как ей показалось, звучало более научно, экономически больше заслуживало доверия.

– Я предпочитаю по рыночной.

– Мы освободимся к тому же от всякой южноамериканской мелочи и от «Дунай-Сава-Адриатика». Вы не против, мадам?

Спустя некоторое время она подписала вексель, немного расстроившись, что ее подпись получилась не очень красивой. Не пересчитывая (что умножило печаль старого кассира), она запихнула в сумку обналиченные десять тысяч франков и вышла. Она медленно шла по улице Сите и улыбалась. В девять часов, под Полярной звездой. Сегодня вечером, в девять часов, они будут вместе.