Текст книги "Вторая жизнь Марины Цветаевой: письма к Анне Саакянц 1961 – 1975 годов"

Милый Рыжик, пишу два слова наспех, чтобы отправить с Евгенией Михайловной Цветаевой, которая провела здесь три денька (у Валерии Ивановны). Заранее спасибо за пакетик, который (трясущимися руками!) буду разворачивать завтра в шесть ноль-ноль, в час моего пробуждения и в будни, и в праздники – пока длится скарронова эпопея. Пока что манясчий, дразнясчий пакет лежит на тарелке со львом. Тарелка – очередное цветаевское чудо; я не сразу «узнала» ее, т. к. цвет другой – лиловатый, а мамина была коричневато-золотистая. Потом в моем сознании стал проступать белоглазый лев. Представьте себе, что это – тот самый рисунок, тот самый лев, почти всю мамину жизнь несший груз ее чернильницы. Никогда и нигде мы с мамой не встречали подобного фаянса (рисунок «Мадрас»)[583]583
  Рисунок «Мадрас» отличается яркими теплыми оттенками, название происходит от индийского города Мадрас (ныне Ченнаи). Тарелка со львом упоминается в очерке «Живое о живом»: «У меня здесь, в Кламаре, на столе, на котором пишу, под чернильницей, из которой пишу, тарелка. Столы и чернильницы меняются, тарелка пребывает, вывезла ее в 1913 году из Феодосии и с тех пор не расставалась. В моих руках она стала еще на двадцать лет старше. Тарелка страшно тяжелая, фаянсовая, старинная, английская, с коричневым пóбелу бордюром из греческих героев и английских полководцев. В центре лицо, даже лик: лев. Собственно, весь лев, но от величины головы тело просто исчезло. Грива, переходящая в бороду, а из-под гривы маленькие белые сверла глаз. Этот лев самый похожий из всех портретов Макса. Этот лев – Макс, весь Макс, более Макс, чем Макс» (СС4. С. 296). Тарелку А. С. Эфрон подарила В. С. Гречанинова.


[Закрыть], и надо же, чтобы к моему пятидесятилетию этот же лев пришел ко мне, проделав невероятный путь войны и мира. Спасибо бесконечное и Вам, и Вере Семеновне[584]584
  Вера Семеновна Гречанинова (1924–2011) – историк, работала в Государственной библиотеке им. В. И. Ленина (ныне РГБ). Помогала А. А. Саакянц в разыскании цветаевских произведений в спецхране.


[Закрыть] (которая нам очень понравилась!) за этот, мало сказать – подарок, а настоящий дар!

Вера Семеновна сказала, что Вы подумываете отказаться от поездки из-за предполагаемого юбилея. Не делайте глупостей, ибо единственно – тот юбилей мы можем отметить пока лишь в сердце своем, а не в писательском клубе, а кроме того, – всё вилами на воде писано – имею в виду клуб. Будете в Праге – смотрите во все глаза Готику, Градчаны, Влтаву[585]585
  Градчаны – исторический район Праги, расположенный на скалистом холме левого берега Влтавы. Мост со святыми – это Карлов мост через реку Влтаву (изначально назывался Пражским, в 1870 г. переименован в честь основателя Праги Карла IV (1316–1348). Балюстраду моста украшают 30 скульптур и скульптурных групп. Пороховая (прав: Пороховые ворота) – готическая башня в Праге, памятник архитектуры XV в.


[Закрыть], мост со святыми у Пороховой башни (кажется!) – там, под мостом, у самой воды, стоит мамин рыцарь[586]586
  Брунсвик – бронзовый рыцарь с мечом и щитом, стоит под Карловым мостом над Влтавой, близ острова Кампа, легендарный герой Чехии. По преданию, Брунсвик однажды увидел льва, дравшегося с девятиглавым драконом, и спас ему жизнь. Лев стал Брунсвику преданным другом. Он помог добыть ему волшебный меч. Вернувшись домой, Брунсвик закопал свой меч у Карлова моста. Считается, что, когда Чехии будет угрожать опасность, Брунсвик вернется, его конь постучит по тому месту, где закопан меч, и разбудит короля Вацлава. А Вацлав изгонит всех врагов Чехии. Цветаева считала, что рыцарь похож на нее лицом, посвятила Брунсвику стихотворение «Пражский рыцарь» (1923, включено в сборник «После России»). «Для меня он – символ верности (себе! не другим)», – писала Цветаева А. А. Тесковой в 1925 г. (СС6. С. 341).


[Закрыть], лицом похожий на нее. Мы жили в районе Смихова[587]587
  Смихов – район Праги на левом берегу Влтавы. С 1838 г. ее пригород, в 1903–1921 гг. считался самостоятельным городом, в 1922 г. был присоединен к Праге.


[Закрыть]. И подумайте о маме (о нас всех – папе моем, Муре и обо мне тоже) в Праге, в дни маминого юбилея. Та́к отметить этот юбилей будет дано лишь Вам, и это Вы заслужили.

Дмитрий Николаевич[588]588
  Д. Н. Журавлев.


[Закрыть] врожденный болван, и тут ничего не попишешь, хоть и попробую ему написать насчет «Генералов». Но это – его вкус, в остальном не очень-то (ему) доступно, и как бы чего не вышло… он ведь очень бдительный, и на своем собственном юбилее «поблагодарил за внимание» всех, кто помог ему выйти в люди, – всех, кроме Елизаветы Яковлевны, потому что к ней «начальство» плохо относится, из-за фрондерства. (Все это какие-то старые дела Вахтанговского театра, откуда тетка ушла бог знает когда, с кем-то не поладив.)[589]589
  Е. Я. Эфрон – ученица Е. Б. Вахтангова, учитель Анатолия Эфроса, Дмитрия Журавлева, Анатолия Адоскина и других известных артистов и режиссеров. Она вела занятия в Доме ученых на Кропоткинской (ныне Пречистенка), потом начала преподавать в Школе-студии при Театре Моссовета, руководимой Юрием Завадским, с которым они вместе ушли из Вахтанговской студии строить свой собственный театр.


[Закрыть]

Придется нам всем еще раз пострадать за «вчера – офицера́». (Кабы только за это, и только раз!)

Кончаю, трудно перечесть[590]590
  Неточно цитируемые заключительные слова письма Татьяны к Онегину (Пушкин А.С. Евгений Онегин. Гл. III. Строфа XXXI). У Пушкина: «Кончаю! Страшно перечесть».


[Закрыть], т. к. Евгения Михайловна отбывает. Обнимаем, целуем, спасибо, дружок!

Ваша А.Э.

Анечка, если успеете: надо бы выслать пригласительные билеты на действо[591]591
  В письме к В. Н. Орлову от 30 октября 1952 г. А. Эфрон сообщала: «25-го в Литературном музее состоялся вечер, посвященный 70-летию рождения мамы» (В2. С 161).


[Закрыть] в Пушкинском музее Евгении Михайловне Цветаевой (на 3 ч.) Москва, ул. Чехова, д. 21, кв. 5, Анастасии Ивановне Цветаевой (на 2 ч.) Москва, ул. Горького, д. 26/1, кв. 9, Валерии Ивановне Цветаевой Таруса Калужской, 1-я Дачная, д. 13, Юрию Константиновичу Ефремову. Москва В333, Первая Черемушкинская, д. 4/34Б, кв. 36.

Милый Рыжий, Вас надо немедленно связать и заточить в сумасшедший дом; теперь Вам разрешат ехать «загранку» не раньше, чем через 10 лет, что совпадает с маминым 80-летием, из-за чего Вы обратно же не поедете. И так далее

А я-то уж и не писала Вам, думая, что не застану на территории Советского Союза. Ан застала. Итак, милый мой, Ваши дары волхвов обрадовали и удивили. Поразили, ибо книжечки эти не находимы. И испугали, т. к. на них, на обеих, явственно, как татуировка, проступали библиотечные штампы. Воистину, пути Господни неисповедимы, так же, как и Ваши. Спасибо, дружок; ни одной из этих книг у меня нет. Обнимаю и целую.

Сегодня разменяла последнее действие Скаррона, концу в первых числах октября, будем живы. Вчера не работалось (выбилась из графика, провожая Аду и покупая в «комиссионном» магазине дешевые яйца, мало похожие на куриные. Скорее всего – продукция пикассовских голубей)[592]592
  «Голубка», «Голубь мира» (1949) – рисунок Пабло Руис-и-Пикассо (1881–1973).


[Закрыть]. Прислать печатать нечего, т. к. весь этот галоп не отредактирован, т. е. «г.» еще не превращено в конфетки. Еще одна скорбная мысль: как только возьмусь за мамину книгу, обязательно навалится трехтысячестрочный Лопе: ведь его еще не редактировали, а редактор Любимов, очень строг и взыскателен, и единым манием <махом или мановением??> разоблачает «конфетку», возвращая ей первоначальную сущность… Чую, что там будет агромаднейшая работа – Господи, как жить на этом свете, чтобы протоптанней и легше?[593]593
  Строки из стихотворения «Сергею Есенину» (1926) В. В. Маяковского.


[Закрыть] Сегодня звонил Оттен, сообщил а) что подборку в «Новом Мире»[594]594
  См. коммент. 6 к письму 44 от 14 сентября 1962 г.


[Закрыть] выкинул Главлит из-за «Пушкин в роли русопята»; б) что Вика Швейцер обращалась к нему за помощью в организации юбилейного вечера в ЦДЛ, каковой организацией она занимается; в) что в Польше уже вышла книга переводов Цветаевой, куда входит гослитовский томик и «Тарусские страницы»; г) что там же готовится к печати том прозы, в полтора раза больше американского[595]595
  Сборник «Проза» с предисловием Федора Степуна вышел в Нью-Йорке в издательстве имени Чехова в 1953 г. В нее вошли очерки «Мой Пушкин», «Мать и музыка», «Открытие музея», «Мои службы», «Живое о живом (Волошин)», «Герой труда (Записи о Валерии Брюсове)», «Нездешний вечер», «Пленный дух (Моя встреча с Андреем Белым)» и статьи «Световой ливень» и «Искусство при свете совести».


[Закрыть]; д) что он отлично знает «Леночку Юнгер»[596]596
  Елена Владимировна Юнгер (1910–1999) – актриса, народная артистка РСФСР, одна из ведущих актрис ленинградского Театра Комедии (1936–1999), мемуарист, переводчица (пьесы «Неизвестный солдат и его жена» Питера Устинова, «Побольше величественных особняков» Юджина О’Нила, «Три высокие женщины» Эдварда Олби, книгу воспоминаний Эдит Пиаф «Моя жизнь» и т. д.). Также написала две книги собственных мемуаров: «Всё это было, было, было» и «Друзей прекрасные черты» (обе изданы при жизни актрисы).


[Закрыть] (по поводу того, что пьеса «Милый обманщик»[597]597
  «Милый обманщик» (1957) – пьеса американского актера и журналиста Джерома Килти (р. 1922) шла у нас под названием «Милый лжец» (полное название: «Милый лжец: комедия в письмах»), создана по материалам переписки, которую в течение почти 40 лет вели романист и драматург Джордж Бернард Шоу (1856–1950) и английская актриса Стелла Патрик Кэмпбелл (1865–1940).


[Закрыть] должна 6-го идти в Художественном театре в переводе Голышевой[598]598
  В переводе Е. М. Голышевой пьеса «Милый лжец» шла во МХАТе.


[Закрыть] – со Степановой[599]599
  Ангелина Иосифовна Степанова (1905–2000) – актриса театра и кино, педагог. Народная артистка СССР (1960). В спектакле «Милый лжец», поставленном в МХАТе в 1962 г., исполняла роль Стеллы Патрик Кэмбелл.


[Закрыть] в женской роли) – что Леночка не актриса и никогда ею не была, что это – т. е. «Леночкино» актерство – самодеятельность низкого уровня, что Леночка мила в быту и только, и что всю войну она отсиживалась … в Голливуде!!! (Себе бы так!)

Был у меня Макар[600]600
  А. Н. Макаров.


[Закрыть] с супругой, от которой рассмотрела только острые ботинки; он советует оставить всё содержимое (хотя бы для того, чтобы было что выкидывать кому-то!) и предлагает, что рукопись сдаст сам (он член художественного совета (?) в Советском писателе). Впрочем, все это он должен был Вам разобъяснить в четверг? ЦДЛ способен не выделить помещения, если Воронков приложит руку; тут очень некстати эта история с подборкой в «Новом Мире» – и в любом варианте, в т. ч. и в оттеновском. Тетка все продолжает одаривать меня письмами про камень, наконец споткнулась где-то в Павлодаре и пришибла харю об асфальт; Валерия же поет «Скоро ты будешь, ангел мой…»[601]601
  «Скоро ты будешь, ангел мой» – слова из дуэта Жюльетты и Бриссара из оперетты «Граф Люксембург» (1909) австро-венгерского композитора Франца (Ференца) Легара (1870–1948).


[Закрыть], сама сегодня слышала. Спасибо за все, милый, простите за этот «через пень колоду».

Ваша А.Э.

О чем писать Звягинцевой, если еще ничего насчет ЦДЛ неясно?

Милая Анечка, про Эммануила Григорьевича[602]602
  22 сентября в возрасте 48 лет скончался Э. Г. Казакевич.


[Закрыть] прочла 23 вечером в «Известиях» – послала телеграмму Галине Осиповне[603]603
  Г. О. Казакевич.


[Закрыть], Маргарите[604]604
  М. И. Алигер.


[Закрыть] и Вам для Юли, адреса которой не знаю. Конечно, из трех известных мне женщин больше всего думала – и думаю – о Юле, у которой была отнята даже возможность, что была у меня – зайти проведать, увидеть совсем живого человека, косящегося лукавым глазом, смеющегося, настоящего, без скидок на болезнь, на то, что уже стояло в изголовье. Я рада – если вообще вокруг этого может быть «радость» – что передали ему Юлин привет, получила от него – ей, пожала за нее его крепкую руку, поцеловала его – придя – за себя, уходя за нее. Но она-то этого была лишена. Никакое горе не перемалывается (то, что перемалывается – не горе!) и из му́ки муки́ не получается, но со временем всё уходит на самое дно души, там живет, а жизнь идет поверх… Так будет и у Юли.

Не волнуйтесь из-за Орлова. Если ему надо «выяснить отношения», то пусть выясняет их с Эренбургом и Алигер, а Вы лишь «исполняете волю пославших Вас», и Вам очень удобно в какие-либо конфликтные моменты прятаться в свою секретарскую скорлупу. Так и делайте, будущей самостоятельности ради, упаси Боже демонстрировать свое (наше с Вами) «я», ему время еще не подошло, а подойдет, если всё будет благополучно с книгой. Будьте «мудры, как голубь и кротки, как змий»[605]605
  Выражение из Библии, обращение к Апостолам, гласит: «Я посылаю вас, как овец среди волков: итак, будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10:16).


[Закрыть], чуть что отсылайте Орла к Эренбургу, а в душе – еб. матери, и всё будет ладно. И насчет «Пушкина» не беспокойтесь, Орел читал решение комиссии по этому поводу, книжонка для него не сюрприз, и во всей переписке с Вами и со мной он никогда о ней не упоминал; теперь приехал в Москву и хорохорится – пусть! Пока он шефствует над книгой в Большой серии, он нам нужен, а дальше будет видно – посмотрим на поведение.

Насчет юбилея в ЦДЛ – конечно, он не сошел бы «гладко», так что, с одной стороны, избегание «шума» вполне понятно, а с другой – «перебдительность» очень противна; в одном, я считаю, Орлов прав – что книга важнее всего и ради этого, видимо, приходится поступаться многими рукотворностями. А жаль.

О сборнике драматургии подумаем, когда Вы вернетесь. Помимо «прав» комиссии, у меня есть лично свои, дочерние, права, которыми я в любой момент могу воспользоваться; комиссия нужна как помощь, а не как помеха, и если кто-либо будет тянуть не туда, то я возьму себе право действовать самостоятельно, и самостоятельно распоряжаться архивом. Пусть Орлов попляшет! Его, во всяком случае, комиссия не уполномочила вести беседы с Воронковым по поводу юбилея, и эти его сепаратные действия мы ему попомним. Но обо всем этом поговорим после Вашей поездки, а пока – тишь да гладь да Божья благодать.

Относительно неопубликованных материалов, к которым он так стремится – мне он о них ничего не пишет, ибо боится, и вполне резонно: я ведь могу «передумать» публиковать их в сборнике, и вообще «всё» могу. Чтоб он не наседал на Вас, переадресуйте его ко мне со всеми этими претензиями, и я с ним очень изящно справлюсь. Эти материалы требуют подработки, должны быть воссозданы по черновикам, так что посылать ему вообще пока нечего, когда бы мы и хотели. Во всяком случае, его знакомство с ними книги не задержит!

—

Погода всякая, бывают и «прояснения», тогда «дую» за хлебом – очереди на улице. Отчаявшись, и я стала покупать «для поросят» – т. е. беру булку белого себе и 3 – соседям, уж раз стою 2 часа! А они-то уж кормят «поросенка», будьте уверены! Спасибо большое за папиросы – конечно, почта меня за ними сгоняла, хоть Вы и оплатили доставку… Председательша говорит, что надпись на камне сбили – до секретаря бросила дозваниваться, он живет на уборке, а не дома…

—

Да, Макаров, когда был у меня, хотел давать в издательство книгу со стихами и с «мелочами» – после встречи с Орлом решил, что лучше только большую прозу… скоро только «корочка» останется»!

—

За 3 дня еле сдвинула с места 5-ое действие Скаррона; теперь тьфу-тьфу, пошло… но еще целое действие, редактура, перепечатка… в Москве «дотягивать» 2 другие пьесы… еще Лопа где-то маячит… а домашних дел сколько… тьфу! Обнимаю Вас»

Ваша А.Э.

Милая Анечка, спасибо за письмо, за необычайно стройную и юную «старую копию», и, конечно же, не только за это. Я в полном обалдении, выхожу на улицу – ветром сдувает, ей-Богу! Очень рада, что Вам понравилось чтение в Пушкинском музее; не Союз, так Пушкин позаботился о Цветаевой – неплохо! Я ни разу в жизни не слышала, чтобы читали хорошо (для меня хорошо – по-маминому!), но я очень уж пристрастна к любой «не той ноте» и поэтому – плохой судья! Надо бы билетиками снабдить наших девочек, Иру включая, и кроме того, прислать обязательно Елизавете Яковлевне Эфрон по московскому адресу (на 2-х) – Москва Г-69, Мерзляковский 16, кв. 27; мне бы надо с десяток билетов для маминых старых друзей, по адресу Ады Александровны. Перевод должна кончить 1-го, 2–3 – редактировать саму себя, 4–5–6 печатать – неужели не увижу Вас до отъезда? Ну ничего, встретимся обе, Бог даст, со свежими силами. Я после Скаррона с неделю передохну (после дотягивания тех двух пьес), а потом возьмусь за прерванное… Счастливого Вам пути, чтоб все было хорошо, интересного, радостно… Обнимаю Рыжего, будьте здоровы!

Ваша А.Э.

Милая Анечка. Только что получила Ваше, возможно последнее перед отъездом, письмо со вложением Орловского; но последнее почему-то не дошло; орел пташка капризная, как видно. Вместе с Вашим письмом пришла отрадная открытка от тети Аси из Павлодара[607]607
  А. И. Цветаева приехала в Павлодар сразу после ссылки в Новосибирской области. Жила в городе постоянно с 1957 по 1959 г., а затем вплоть до 1974 г. часто приезжала туда в гости. В Павлодаре она начала работать над главным трудом своей жизни – книгой «Воспоминания». Здесь также написано много рассказов, из Павлодара велась переписка со многими известными поэтами и писателями. В январе 2013 г. в Павлодаре открылся первый в мире музей Анастасии Цветаевой при Славянском центре.


[Закрыть], где она должна была, к великому облегчению всей столицы, сидеть до конца ноября; но тетя передумала – она едет на сестрин юбилей, прибудет 4-го и разнесет весь пушкинский музей к чертовой матери, выколачивая билеты для всех своих знакомых. А то еще может принять посильное участие в художественной части; а то и еще что-нибудь. Старух надо убивать; скоро и моя очередь подойдет. – Касательно Макарова ничего удивительного нет – на то он к нам и приставлен; впрочем, может быть, если бы его не заставили писать «сопроводиловку», то стихи он и оставил бы; но брать на себя ответственность за «русопята»… С Викой я свяжусь относительно вечера; Оттен мне вчера сообщил, что видал объявление в «Русском голосе»[608]608
  «Русский голос» – ежедневная газета (Харбин). Там печатались стихотворения Цветаевой – в 1922 г.: «Ты проходишь на Запад Солнца…» и «У меня в Москве – купола горят…» (19 мая. № 540), в 1923 г. – «Белая гвардия, путь твой высок…», «Кто уцелел – умрет, кто мертв – воспрянет…», «Волны и молодость – вне закона!..» из цикла «Дон» (22 апр. № 803), в 1924 г. – «Плач Ярославны» и «Веселись, душа, пей и ешь!..» (29 февр. № 1054).


[Закрыть] (?) о выходе в свет Цветаевского трехтомника в издании Иллинойского университета, под редакцией Маркова[609]609
  Видимо, имеется в виду Владимир Федорович Марков (1920–2013) – американский славист, историк, поэт, переводчик, специалист по творчеству Велимира Хлебникова. Родился в семье партийных работников, которые были репрессированы. Учился в Ленинградском университете, из которого ушел добровольцем на фронт. В 1941 г. попал в плен. По окончании Второй мировой войны оказался в Западной Германии. В 1949 г. перебрался в США, преподавал русский язык в Военной школе переводчиков в Монтерее, затем под руководством Г. П. Струве защитил диссертацию о поэмах Хлебникова (1957). Работ, посвященных Цветаевой, у него нет, но он был с ней, по всей вероятности, знаком. В письме к М. В. Вишняку от 13 января 1959 г. Марков объяснил свое отношение к Цветаевой: «В общем, я за Цветаеву <…>, ибо она для меня более бесспорное творческое достижение» («…Мир на почетных условиях»: Переписка В. Ф. Маркова (1920–2013) с М. В. Вишняком (1954–1959) / Вступ. статья О. А. Коростелева). Через несколько дней в письме к тому же адресату он замечает: «О себе скажу, что многого в поэзии Цветаевой просто не ощущал и не понимал, – например, в прославленном ее “Крысолове”. <…> С другой стороны, если Цветаевой Достоевский “в жизни как-то не понадобился”, – мне она в несравненно меньшей степени “понадобилась”. Я ее знал как истеричную, сумасбродную, в ряде отношений непереносную женщину, – и я имел все основания сторониться ее» https://e-libra.ru/read/399076-mir-na-pochetnyh-usloviyah-perepiska-v-f-markova-1920–2013-s-m-v-vishnyakom-1954–1959.html.


[Закрыть]. Вот на этого Маркова бы да нашего Макарова, порядочек был бы!

Адреса своего нового не знаю, единственный достоверный «на сегодняшний день» – и еще, верно, надолго – мой тарусский, ибо всю зиму здесь кто-то будет, или я, или А.А.

Вы знаете, единственный человек, который Вам может сказать, кому подчинен Морковин в отношении Тесковских писем, это Роза, т. к. она через каких-то архивных деятелей, ездивших в Прагу, добилась от него разрешения на фотокопии, и даже, кажется, не столько от него, сколько от какой-то чешской инстанции.

Морковин Вадим Владимирович[610]610
  В. В. Морковин. См. о нем письмо 62 и коммент. 5 к нему.


[Закрыть], Прага 3 Žižkov Rechořva 45; лет ему 55–57; сын эмигрантов, чешский гражданин, инженер (кажется, по сортирам, а может быть, ошибаюсь), член всяких-разных обществ типа распространения различных знаний; человек двойственный, робкий и наглый, «не от мира сего» и карьерист, по-моему, довольно ограниченный. С мамой был поверхностно знаком – через Лебедевых[611]611
  Лебедевы: Владимир Иванович Лебедев (псевд. Александров; 1884–1956) – журналист, политический и общественный деятель, эсер, помощник А. Ф. Керенского, управляющий Морским министерством (1917). В эмиграции с 1919 г. Соредактор журнала «Воля России». Уехал с семьей в США. Его жена (с 1909, Бельгия): баронесса Маргарита Николаевна (урожд. Спенглер; 1880–1958) – врач, член партии эсеров. В эмиграции с 1908 г. Семья Лебедевых дружила с семьей Цветаевой – Эфрон, помогала Цветаевой в Праге и Париже, М. Н. Лебедева входила в Комитет помощи Марине Цветаевой. Дочь Ирина (в замуж. Колль; 1916–?) была подругой Али «с первого – детского! – взгляда и на всю жизнь». Перед отъездом в СССР А. С. Эфрон написала прощальное письмо В. И. Лебедеву: «Я в большой степени Ваш ребенок, Ваша creature (создание – фр.) – и мне кажется, что наступают времена, когда Вы сможете меня любить не просто как приблуду-дочку, а как ответственного человека. <…> И если бы не было вокруг меня всей вашей хорошей и умной любви – все эти годы моего роста и развития – мне, может быть, понадобилось еще много времени, чтобы дойти до правильных выводов и решений.
  Спасибо Вам за все, мой хороший, мой родной, спасибо вам всем за все» (27 января 1937 г. Пераст. С. 34–35). Цветаева перевела эссе В. И. Лебедева «Пераст» на французский язык.


[Закрыть], наших общих знакомых. Стихи ее любит. Пресловутой «биографией» начал заниматься давно, т. е. собирать печатные материалы и компилировать. К СССР он тяготеет, но репатриироваться не собирается; мечтает сделать карьеру здесь, оставаясь в Праге. В Праге живет постоянно, до войны бывал наездами во Франции. Если Вы с ним встретитесь, то, по-моему, надо держаться дружелюбно, обещать посильную помощь, но объяснить 1) что к работе над Цветаевским архивом, как таковым, безотносительно к намечаемой книге, мы приступим после сдачи книги в печать, пока же «помогать» ему не можем; 2) достаточно объективно объяснить положение Цветаевских дел, т. е. что одна книжечка погоды еще не сделала, и т. д. 3) постарайтесь сосватать его с Орловым, как с единственным человеком, который может что-то сделать для его работы, если это вообще будет возможно. Очень важно бы работу ему поручить – поэтому и не проявляйте особой в ней заинтересованности, а только дайте совет, полезный для него. Но, в 1-ю очередь, обдумайте все сами, даю Вам полную сarte-blache. Письма Тесковой: Анна Антоновна Тескова, чешка, общественная деятельница и «культурница» – с русской ориентацией (говорю о давних годах) была маминой приятельницей, они переписывалась особенно часто, когда мы жили в Чехии, потом реже, но вплоть до маминого отъезда в СССР, судя по письмам Анны Антоновны, сохранившимся у меня. Умирая, завещала мамины письма Чехословакии; в какой ипостаси сейчас эта Чехословакия, не знаю – вернее всего, какой-нибудь литературный архив. Морковин с Тесковой был знаком, работу над письмами она ему доверяла еще при жизни. Учреждение, в котором хранились письма, осталось без помещения, которое было передано… под ресторан, и теперь письма – на хранении у Морковина, в его сейфе. Количество писем мне неизвестно, вероятно, существует опись, а пристало ли что-нибудь к его рукам – не знаю, возможно, что и нет. Эти письма – по-моему, единственный подлинник из собранного Морковиным. Разрешение на фотокопии есть – и от учреждения (по-видимому, архива), и от самого Морковина, как лорда-хранителя… Остановка, как говорит Морковин, за деньгами – за 2000 чешских крон (около 200 наших, по-видимому), так что, судя по сумме, речь идет о большом количестве рукописных страничек (писем). Вера Семеновна[612]612
  В. С. Гречанинова.


[Закрыть] говорила (которая с львиной тарелкой), что сейчас, по ее мнению, фотокопии сделать легко, так как Советский Союз передал Чехии большое количество интересных архивных материалов, и «в счет взаиморасчетов» они, конечно, могут сделать безвозмездно интересующие нас фотокопии. Очевидно, Ленинская библиотека могла бы помочь, так я поняла с ее слов. Но Вам это, наверно, всё известно. Жаль, что мы спохватились в последнюю минуту…

Анечка, не забудьте, что Морковин весьма трепетно относится к именам, чинам и прочему, так что в разговоре почаще сыпьте именами и не забывайте о своем могучем секретарстве, т. е. что Вы – лицо официальное и отчасти всемогущее. Но – Вы сориентируетесь хорошо, у Вас есть чутье на людей. Чтобы он не подумал, что у него «всухую» выдергивают письма, отнеситесь с участием к его монтажу и обещайте содействие в смысле каких-то недостающих данных… (если они в архиве обнаружатся) – (а они могут и не обнаружиться!), т. е. будьте дружелюбны. Одним словом – «люди, я люблю вас – будьте бдительны!»[613]613
  Слова Ю. Фучика. См. коммент. 4 к письму 17 от 19 апреля 1961 г.


[Закрыть]

Боюсь, что всё – весьма бестолково; если бы Вы знали, как я устала от ежедневной хреновой работы с 6 утра до 12 ночи. От Скаррона осталось мало (в моем переводе) – от меня – еще меньше; недопереведено 6 строк – сил нет. Иду встречать Аду Александровну на автобус…

Совет и просьба: всё выкиньте из головы – все и всяческие дела и переживания, превратитесь в глаза. Старайтесь отдохнуть, ешьте и спите. Впереди еще много дел, на которые надо сил набраться!

Я счастлива, что Вы едете. Не обращайте внимания на неполадки, которые будут. Старайтесь не простудиться – осень! Обязательно <возьмите> с собой вязаные кофточки, обувь на смену, теплые носочки, плащ и непромокаемую косынку; парочку блузок (если будет тепло). Простите за старушечьи советы! Помните, что покупать вряд ли что придется, так что везите и мыло, и ватки, и одеколон, и несколько порошков лекарств от всех болезней, в общем пусть мама соберет Вас потолковее, но – вещей поменьше, естественно. Еще помните – пусть чемодан будет без чехла, это не принято на гнилом Западе, на не гнилом – тоже.

Когда будет очень хорошо – вспомните меня; а в остальное время, когда будет просто хорошо – никого и ничего не вспоминайте, отключитесь! Это очень важно… У Вас ведь только один деловой «визит» – Морковин, но и он Вас развлечет.

Не знаю, правы ли Вы, не написав тетке, но Вам виднее. Тетки не ахти какое благословение Божие, говорю на собственном опыте.

Журавлеву писать не хочется; ей-богу, пусть лучше хорошая «самодеятельность<»>, чем «профессионализм» на скорую руку – с офицерами… И вообще пригласить его должен бы Музей, а не я. А то пригласишь, а они будут против!

Обнимаю Вас, мой милый. Счастливого пути, счастливого возвращения, и вообще – счастья! А оно-то не за горами…

Нежно любящая Вас

А.Э.

(а с ней это редко случается!)

Милая Анечка, ничего сурового не было в моем конверте – как раз наоборот! Чутким своим сердцем я поняла, что без морковинского произведения Вы и дня не проживете, и поэтому срочно отдала Вам его – произведение то есть. А теперь всерьез: деловой итог Вашей с ним встречи: несколько весьма трудоемких поручений Вам, и всё те же сопливые «разрешения» переснять письма – с его стороны. Разговор о разрешении переснять длится уже около шести лет; за это время он трижды отдыхал в СССР (и речь именно об отдыхе, уверяю Вас, а не о командировках) – это к вопросу о деньгах, которых у него, конечно, не много, но есть в достаточном количестве для того, скажем, чтобы наводнять меня переснятыми собственными портретами! Если бы он переснимал для нас хотя бы по два письма в год (а это – цена приблизительно 6 порций мороженого!), то, уверяю Вас, я убедилась бы в какой-то толике его доброй воли и проявила бы свою – в той же пропорции. Но когда человек явно воду мутит, то «ловиться» в этой темной воде я не собираюсь и Вам не советую. Шесть лет он обещает «перевести с чешского» свой неведомый труд – и ни с места; а какого, пардон, хрена там «переводить»? Оказывать человеку помощь в работе, которую никто из нас в глаза не видел и которую он показывать не хочет – довольно рискованная затея; надо же знать, в чем, зачем и кому помогать. А вот кто он, я не знаю и после 6 лет эпистолярных его соплей бисерным почерком, не знает этого никто из тех, кто с ним встречался за эти годы по моей просьбе. Так что делать что-либо для него повременим. Не следует забывать многого: того, что везде, где надо, и главное, где не надо, он выдает себя за моего друга детства или… действует по моему якобы поручению; и того, что он пытался перехватить у подвыпившего Сосинского знаменитые письма к герою поэм; и того, что, прожив всю жизнь в Чехии, он не собрал и не записал ничего подлинного, ценного – копался только в сделанном чужими руками; да и многого другого непонятного.

Бумажку, которую Вы мне прислали, переписывать и подписывать я повременю: сперва постараюсь разыскать письмо Морковина, в котором он писал, какому учреждению принадлежат письма к Тесковой и почему они оказались – временно – в его руках. Нельзя допускать, чтобы они, из-за какого-то междуведомственного головотяпства, оказались бы его собственностью. Вас же попрошу в свободное(?) время созвониться с Розой Федуловой, пусть она точно скажет, кто из работников Госархива разговаривал по ее поручению с Морковиным и о чем договорились; мне помнится, что речь шла о каком-то полковнике Свободе, работнике чешских Госархивов, который вроде бы обещал содействие в переснимке писем и к которому, может быть, нам и следует обратиться? Попробуйте узнать у нее поточнее, я уже плохо помню, что там было; у меня впечатление, что наши архивные юноши передали Чехии[614]614
  Письма М. Цветаевой к А. Тесковой хранятся в Литературном архиве Страгова в Праге (Ванечкова. С. 296).


[Закрыть] находившиеся у нас после войны чешские материалы и документы безвозмездно, и таким образом, пересъемку писем можно бы было сделать как, так сказать, взаимную любезность.

Два дня посвящу (опять же в ущерб книге, Господи Боже ты мой!) глубокой разведке в тоннах скопившихся писем, соберу всё морковинское и попытаюсь распутать его «мозгокрутство». Это – милое лагерное словечко; знала я одного парня, которого звали «Толик-“Мозгокрут”» – но о нем я поведаю Вам году в 1963–64, раньше некогда! Звать Вас на «ты» мне тоже «некогда», это, верно, уже слишком поздно, я уже привыкла так, как теперь. А переучиваться – то же, что бросить курить: требует напряжения воли и умственных способностей. Кроме того, буду забывать называть Вас «на вы» в присутствии «третьих лиц», скажем, того же Вовы, который быстро сочтет Вас моей креатурой – это ни к чему. Я и так Вас люблю сверх всяких местоимений! Целую.

Ваша А.Э.

Прошу Анастасию Ивановну сделать нам «канву жизни» МЦ за годы до моего рождения. Память у нее феноменальная.

Не знаю, согласится ли.