Текст книги "Вторая жизнь Марины Цветаевой: письма к Анне Саакянц 1961 – 1975 годов"

Милая Анечка, «иду на грозу»[1061]1061
  А. С. Эфрон использовала в своем письме название нового художественного кинофильма «Иду на грозу», поставленного режиссером С. Г. Микаэляном по одноименному роману Д. А. Гранина (1965 г. киностудия «Ленфильм»).


[Закрыть], т. е. на риск – доверяю Н. Д. Оттену Вашу книжечку и всякие к ней добавления. Риск, конечно, не в том, кому доверяю, Николай Давидович человек обязательный, а в том, прорвется ли он в Москву 10-го. Всё это доверять почте боюсь, т. к., по моим наблюдениям, она последние дни работала только в одном направлении – из Москвы, а отсюда вообще не отправлялась; со вчерашнего же дня – ни туда, ни отсюда. Не знаю, успели ли уйти мандельштамовские примечания и врезку туда или застряли здесь на неопределенное время; ведь очень возможно, что подспудный карантин начался Бог весть как давно, и отказ Вам из гостиницы – тоже оттуда. Всё это очень мило. Кабы не забывали ставить в известность и население.

Посылаю Вам Асину открытку с весьма сомнительными ответами на наши вопросы относительно фотографий[1062]1062
  См. письмо 28 от 26 октября 1965 г. и коммент. 9 к нему.


[Закрыть], т. к. не знаю, написала ли она Вам. Все тут (в открытке) недостоверно, кроме нажима насчет дел М. И. Гриневой[1063]1063
  См. письмо 11 от 29 июля 1965 г. и коммент. 5 к нему. А. С. Эфрон дважды выплатила М. И. Гриневой по 50 рублей (ТТ1. С. 156) за черновую тетрадь с пьесой «Каменный ангел».


[Закрыть]. Отвечаю ей – пишу про карантин, когда приеду в Москву, она (Ася) приедет в середине ноября, тогда, мол, разберемся. Что будем делать с тетрадью? Думаю, когда приеду, дадим Марии Ивановне ту сумму (т. е. я дам), – которую ей предлагали именно за тетрадь, оставив за собой право задержать тетрадь столько, сколько нам потребуется, гарантируя в дальнейшем передачу ее в ЦГАЛИ. Уподобляться M-me Уполовниковой[1064]1064
  Лидия Андреевна Уполовникова – сотрудница Литературного музея.


[Закрыть] не будем – обманывать не станем, какими бы высшими соображениями в данном случае ни руководствовались. Кстати, у кого тетрадь, у Вас или у меня? Я совсем беспамятная. Недоставало бы еще ее потерять…

Что у нас с заявкой на пьесы? «Съехался» ли наконец Паустовский? «Поповская» книга застряла у меня тут вполне безнадежно. Когда и если Паустовский сюда соберется, меня уж тут, Бог даст, не будет.

Что с нашей «Новой русской детской книгой»?[1065]1065
  Статью Цветаевой «О новой русской детской книге» опубликовал московский журнал «Детская литература» (1966, № 6).


[Закрыть] Может быть, позвоните на (сомнительном!) досуге? Если они не взяли, то, может быть, куда-нибудь определили такой выигрышный материал. Они ведь еще летом собирались (коли собирались) опубликовать. Заявку Люсичевскому[1066]1066
  Николай Васильевич Лесючевский (1907/1908–1978) – писатель, журналист, литературный критик. С 1964 г. – директор издательства «Советский писатель».


[Закрыть] написала на 100 экз., в письме к Н.Ф.[1067]1067
  Н.Ф. – установить личность не удалось.


[Закрыть] оставила пробел – ей-Богу не знаю; не забудьте проставить цифру, когда Вас осенит, и подписать. Пожалуйста, держите связь с Люсичевской секретаршей, т. к. мой адрес на письме – московский; а когда туда попаду? Дала бы тарусский, да и он – не верный; кто знает, когда ответят, да и ответят ли вообще. Имейте в виду, что с двумя заявками можно здорово проиграть, т. к. Н.Ф., несомненно, в контакте с Люсичевским и может у него попросить какое-то количество экземпляров, основываясь на нашей заявке в «Лавку»[1068]1068
  «Лавка писателей» – книжный магазин на Кузнецком Мосту в Москве.


[Закрыть], а тот – удовлетворит именно лавочную нашу заявку. Когда я сунулась (с первой книжечкой) в «Лавку» – они сейчас же позвонили в Гослит, и, выяснив, что я там получила (слава Богу, уже получила!), дали 5 экз. из 50 просимых… Всюду – сложности, неясности, туманности и головоломки… Кучу денег надо будет потратить: за подстрочники; за мамину гриневскую тетрадь; за книги, коли дадут; еще хоть сколько-нибудь в счет долга Литфонду – ни гроша им в этом году не дала. От Келлермана ни слуху ни духу; может быть, давно уже в квартире лежит мотивированный отказ. Будьте добры, позвоните ему – я ему говорила о Вас; домашний телефон Г2-43-89, служебный – В1-58-09. Лучше по-домашнему. Пожалуйста, опустите прилагаемые письмишки в ящик, а заграничные, когда будет время (не срочно) с почты, авиа заказным. Надо будет подклеить марок до 28 копеек – у меня их тут нет. Простите за все эти горы поручений… Целуем; бредем к Оттенам.

Ваша А.Э.

Милый Рыжий, посылаю Вам очередной «армянский» (pardon, да к тому же он – русский!) всплеск и мой ответ на него. Легкомыслие и развязность очередной Ритиной знакомой просто поразительны. Но мне ничего не оставалось, как послать им рукопись – хотя какую, т. е. именно Ваш экземпляр, который Вы особо просили не посылать. Я, правда, не очень верю, что у них нет цветаевского Мандельштама, т. к. такого Эльдорадо, где печатали бы отсутствующие вообще материалы, абсолютно не известные редколлегии, в СССР существовать не может; тем не менее, однако, пришлось «поверить», чтобы не рисковать не-напечатанием, в случае действительного наличия такого клинического редакционного идиотизма.

В общем, еще раз, в результате чужого головотяпства, придется основательно поработать над корректурой, а все прочее – в руце Божьей, как всегда.

Тут эти дни (хотя бы) славная погода, и снежок первый не растаял. Стало светлее и красивее. После праздников восстановили, черти, движение автобусов, правда, усложненное – от нас до Гурьева, там 2 1/2 километров пешком до дракинского автобуса; ну ничего – живем мы весело сегодня, а завтра будет веселей! Вчера сюда звонила Татьяна Леонидовна, было хорошо слышно, я просила Вам передать и то, что Оттен привезет Вам «Пимена» и письма (он близко от Вас, и это – наикратчайший вариант, учитывая продолжающиеся шутки почты), и, вкратце, рассказать Вам (не Оттена, а Леонидовну) очередной армянский анекдот, т. е. то, что Ваш экземпляр пришлось послать в Армению. Оттен в отчаянье, что автобусы начали ходить, т. к. хотел «прорваться» в Москву (сегодня или завтра) обязательно на милицейском мотоцикле в сопровождении начальника милиции. На меньшее он не был согласен. Целуем».

Ваши карантинники.

Милый Рыжий, сегодня получила Ваше послепраздничное письмо. Рада, что хоть в Голицыне проветрились – боялась, что Вы все вне-тарусские дни провели за работой. Значит, и Вы облучились отчаянной Риткой. Она, правда же, «в жизне» лучше, чем в эпистолярностях, сдержанней и подтянутей; но что-то есть очень злое в ее маленькой мордочке, злое и сухое. Не в выраженье, а в чертах. Вы знаете, я не в восторге от идеи Тарусского сборника. Он, может быть, и весьма хорош и учён и т. д., но уж так далее и никому, кроме полутора гнилых (а может быть, и не гнилых) интеллигентов неизвестен! Не жаль ли давать такой – на широкого, может быть в ближайшем будущем, читателя, материал, в такой «глухой» – вроде эмигрантских до герметичности и недоступности для читателей – орган? Не слишком ли увлекаемся провинцией? Я не против нее, как таковой, но очень против бестиражности ее. Ну кто[1069]1069
  Подчеркнуто двойной чертой.


[Закрыть] смог купить «Простор» с Цветаевой? Хотя бы в Москве? А уж про «Армению» и говорить нечего – тираж у нее две тысячи экземпляров – кроме Ритки никто и не читает. Единственный армянский плюс – что это все-таки Мандельштам, который, может быть, не так-то скоро будет иметь шансы на «большую» прессу (но даже и это соображение – в руце Божьей, ибо все течет и, соответственно, меняется!). Как я изволила, в гневном порыве, писать Вашим «компатриотам», что не столько интересует меня личность «публикаторов» Цветаевой, сколько качество публикаций. А теперь начинает интересовать и количество читателей. Подумайте об этом обстоятельстве. А «армяне» в лице m-lle Гончар, просто возмутительно несерьезны. Разговор о цветаевском Мандельштаме ведется с лета – причем в основном с M-me Райт – почему? Она еще летом, до нашей енисейской поездки, дала им мой адрес. Раскачалась m-lle Гончар написать мне совсем недавно, но и то, в первых письмах, ни словом не обмолвилась о главном – что рукописи-то у них нет! Так на каком основании они собираются ее печатать? Ее, выходит, никто в редакции не читал? Не только не читал, но и не изволил к нам обратиться за текстом, за тем, с чего следует начинать! Нет, это все же какая-то феерия, на мой устаревший взгляд. А Ваши советы (тоже феерия. Учитывая, что «Советская Армения» имела всё время, чтобы запросить, а мы – чтобы подготовить – рукопись!) – о том, чтобы что-то вставлять из головы без всякой надобности! – пришли через 2–3 дня после того, как я им отправила Ваш экземпляр Мандельштама. – (Все забываю написать: 1 экз. «Простора» я отправила чешской Гале[1070]1070
  Г. Б. Ванечкова.


[Закрыть] от нас обеих.)

…Не говоря уж о том, что, как следует подготовив «армянский» материал, мы могли бы использовать для врезки, примечаний или для приложения к основному тексту что-то из того очерка без названия. Вика прислала мне открытку об очередной вывихнутой ноге, но без упоминания своих захватнических планов насчет «Простора», кстати, в будущем году они будут печатать «По ком звонит колокол»[1071]1071
  Роман Э. Хемингуэя «По ком звонит колокол» (1940).


[Закрыть]. Она бережет мое здоровье, чтобы я не волновалась. Или предпочитает поднести очередной «сюрприз». Насчет нашей жратвишки не беспокойтесь, живем и жуем. В Тарусе под праздники было мясо, мы купили; есть масло и часто – белый хлеб. Все остальное есть дома – еще, верно, дядькины запасы. Сегодня ночью (пишу Вам в 3-м часу, кончив «норму») – пришел Гарик, пешком из Дракина (ехал Москва, Серпухов, Дракино) с тяжелым чемоданом (даже не рюкзаком!) Опоздал на встречный (из Волховского) последний автобус до Тарусы и шел с грузом пешим дралом около 20 км. Весело! «Нормальное» сообщение у нас: автобус из Тарусы до Волховского и обратно; от Волховского до Дракина – километров 5–6 – пешком; там – автобус Дракино – Серпухов и обратно. Почему-то «ничейную» зону разрешается – пешком, а на машине – нельзя. Надеемся, что с наступлением настоящих морозов (естественной российской дезинфекции) – сообщение наладится. Поживем – увидим. Пожалуйста, авансируйте с Инкой Саше 130[1072]1072
  Подчеркнуто двойной чертой.


[Закрыть] р., это будет расчет за 2 действия, за 1-е он получил 100 р. Мы с ним говорили по телефону. Еще 500 строк он, на всякий пожарный случай, дошлет сюда, остальное передаст Инке. Приеду – расплачусь с долгами; Вам я еще должна, сверх того, за «Просторы», Вами выкупленные, за кофе и батарейки, которые дошли в сохранности и даже довольно быстро; и еще за что-то. Да, возвращаясь к Гарьке и жратве – он привез, вернее принес мне окуневого филе (трескового они не нашли в Москве), которого мы (с Шушкой) не кушаем чегой-то, т. к. оно жирное. Ада будет отдуваться. Завтра пойдем в Московский магазин, там, может быть, есть соленая треска, запасы которой Шушка быстро уничтожает. Все эти годы мы с ней ливером пробавлялись, и вдруг такой карантинный пассаж. Завтра же буду укрывать розы, это – эпопея на целый день. И завтра же – «жать» на перевод. Есть дни, когда удается количество. Качество же «кругом» низкое. Надо будет много-много редактировать. Жаль халтурить. Душа к этому не лежит. – Я работаю 3-й месяц, почти не вставая с места, захватывая кусок ночи, когда такая тишина и хорошо работается. Пузо мое лучше, но ведет себя еще не вполне стойко. Покорно глотаю какой-то дехохт из цветочных антипеченочных, присланных М.Л. и «Ваш» «Холосас» (кес ке се а?)[1073]1073
  «Quest-ce que cest» – Что это? (фр.).


[Закрыть].

Сегодня занесли в комнату с террасы последние цветы, которые тоже ждали Вашего приезда на праздники: несколько плетей догорающих настурций, несколько роз, последние гладиолусы. Все это долго живет в светлом и холодном помещении, но теперь, в тепле, моментально завянет. Дома уютно – топим. Кабы не карантин, который злит, и не предстоящий переезд (отнимает время от перевода и т. д.) – то и вовсе бы хорошо. А.А. самоотверженно возится со всем на свете хозяйством и не пищит. Целуем Вас! Сердечный привет родителям.

Ваша А.Э.

Вернулся ли Константин Георгиевич?[1074]1074
  К. Г. Паустовский.


[Закрыть]

Милый Рыжик, интересно, когда же мы с Вами встретимся «лично»? Еще в этом году, или в будущем, или Вы будете иметь удовольствие заключить в свои объятия уже вполне готового пенсионера? Ибо карантин наш – по чисто-кафковским образцам: конца-края не видно. В пятницу собираются сюда пешим дралом Татьяна Леонидовна и, может быть, Ольга Николаевна, т. е. поездом до Серпухова, автобусом до Дракина, там пешком километров 6, а там, уже на нашей чумной территории, будет ожидать их Гарик на безработном такси. Но кто бы объяснил, почему «границу» переходить пешком можно, а на колесах нельзя? Ну ладно, Бог с ним со всем.

Теперь о делишках: если «Москва» возьмет цветаевскую прозу и надо будет делать врезку, то, пожалуйста, не давайте мне никаких телеграмм и пыхтите сами, и пишите сами, и подписывайте сами. Если время (журнальное) позволит, то, конечно, пришлите мне, что напишете, чтобы мне посмотреть и, может быть, чего убавить-прибавить и т. д. Но обязательно надо, чтобы в столичном журнале стояла (коли вся затея удастся) – одна Ваша подпись; это немаловажно для Вашего «будущего», мне кажется, уж не говоря о том, что публикация действительно Ваша с ног до головы. Так и в дальнейшем (Бог даст!) будем следить за тем, чтобы именно Ваша фамилия ассоциировалась с цветаевским литературным наследием и с работой над ним – кроме тех случаев, когда и мое участие потребуется в данной упряжке или когда мне самой вдруг захочется «подписать»… чем черт не шутит! Это, конечно, отнюдь не означает, что я устраняюсь от посильной работы над любым маминым текстом или любого содействия Вам…

Да, конечно, 10, 15 экз. маминой книги, это неприлично мало сравнительно с тем, что насущно требуется. Но я (да и Вы) просто не знали, как и когда действовать. А это – более чем жаль. Кстати, Оттен сказал, что Лавка писателей хорошо снабжается именно изданиями «Советского писателя» и очень спрашивал, подали ли мы заявку (которую он Вам и вез). Сказал ли Люсючевский что-нибудь конкретное относительно того, как он собирается «помочь» нам в этом деле? Через Лавку или непосредственно через издательство? – К сожалению, каково бы ни было количество экземпляров, которое удастся раздобыть, Париж придется снабдить во что бы то ни стало, несмотря на то, что книгу там можно будет купить. Для них важно получить ее из моих, пусть очень далеких, рук. Всё это – мамины друзья. Думаю, может быть, все же дать заявку и в Лавку (они обязаны сколько-то дать) – а вдруг это (т. е. обе заявки) не совпадут, и хоть сколько-нибудь «отломится» и там, и тут?

C нашей заявкой в «Искусство» на пьесы[1075]1075
  Книга «Театр» увидела свет лишь в 1988 г. М.: Искусство). Вступ. статья П. Антокольского. Сост., подгот. текста и коммент. А. Эфрон и А. Саакянц. В нее вошли шесть пьес – «Червонный валет», «Метель», «Фортуна», «Каменный ангел», «Приключение» и «Феникс», – и две трагедии – «Ариадна» и «Федра».


[Закрыть], конечно, дело может получиться, а дальше, коли так, видно будет (в смысле состава) – стоит ли давать все пьесы – есть ведь и очень слабые («Валет», да и знаменитый «Ангел»). Во всяком случае, для такого издания мы снабжены всеми возможными материалами, и это – очень интересно. Еще одно у нас повисло в воздухе – книжечка переводов[1076]1076
  Cборник «Просто сердце. Стихи зарубежных поэтов в переводе М. Цветаевой» вышел в издательстве «Прогресс» в 1967 г. Вступ. статья Вс. Иванова.


[Закрыть]. Но это при случае.

Как-нибудь выкручивайтесь с деньгами до нашего приезда, и ради Бога, записывайте мои долги, чтобы все было в порядке и не надо было бы вспоминать, а главное – не забыть бы. – Тирсо продвигается к 2000 препохабных строк. Ада, бедная, возится с хозяйством с большим напряжением и очень устает; удивляется, как это я успевала справляться и с хозяйством, и с переводами; я – тоже. Кроме того, она очень волнуется насчет того, как и зачем я хожу в сортир; и кротка со мной через силу. А в общем – всё слава Богу. Сейчас позвонили с почты – телеграмма от Гончар из Еревана: «Рукопись отсылаю Саакянц спасибо Гончар», – т. е. идиотский компатриотический балет продолжается. Что Вы сможете сделать с этой рукописью одна, кроме, как сверить ее со своей, сверенной? До тетради-то Вам, как и мне, сейчас не добраться! В общем, придется, очевидно, сверить и выправить по публикации (т. е. по Вашему экземпляру машинки), вставить насчет домика на закраине то, что помните, а вставкой (по черновику) дослать позже, по окончании карантина, насчет которого напишите ей еще раз, если сейчас до нее не дошло; может быть, я сама, в гневе праведном, недостаточно разобъяснила ей ситуацию. На самый крайний случай, если карантин, черновик и я не совпадем во времени, то большой вставки в конце, может быть, достаточно, чтобы назвать эту публикацию «по рукописи». Кроме того, может быть, сделаете какие-то мелкие изменения и перестановки в тексте, почти его не трогая; Бог простит.

Целую Вас; привет от уже «оголодавшей» Шушки; они «чегой-то» не кушают того, что кушаем мы! Сердечный привет родителям. Спасибо за всё!

Ваша А.Э.

Милый Рыжик, сегодня я неожиданно для себя впервые за все это время закончила свою норму до полуночи, а не опосля, и выкраивается чуточка его (времени) написать Вам несколько слов просто так. А то всегда тороплюсь, и все через пень-колоду. Эти дни у нас были холодные – а ночи особливо. Топить приходится по два, а то и по три раза в день – дом давно не конопатили, и тепло быстро выдувает. Сидела на своей коечке, поджав ноги под попу для тепла и вдохновения, и тащила своего Тирсу. Завтра, даст Бог, дотащусь до двух тысяч (очень черновых) строк, т. е. почти до половины; в тексте оказалось несколько больше 4000 строк, т. к. обнаружился еще пролог. Сашин подстрочник вполне приличен, к тому же я с ним свыклась, да и в подстрочник заглядываю. О своем времяпрепровождении и говорить-то нечего, т. к. вот уже третий месяц только сижу и перевожу – в любом состоянии, положении и настроении. А они всякие бывают. От родителей, дедов и пращуров унаследовала только трудоспособность из всех возможных способностей; и даже не это, а именно – усидчивость. Скучнейшее качество.

Я с радостью – почти что материнской – читаю Ваши письма и много о Вас думаю (вперемешку с рифмами). Письма полны работ, забот, хлопот, досад и т. д., и я всему этому рада. Именно тому, что Вы крутитесь, как белка в колесе; и даже тому, что очень от этого устаете. И вспоминаю, каким Вы были хорошеньким, хципленьким немножко и очень тихим существом – еще так недавно. Хорошеньким-то Вы остались, а во всем прочем очень изменились; изменилась и Ваша жизнь; начала изменяться. Теперь уж она не оставит Вас на обочине большой дороги, как многих и многих. Как в том моем сне про маму: только начало этой дороги будет трудным, а дальше она будет хороша. Вот увидите. Конечно, хороша не смысле легка; но в легкости и радости мало. Это, так сказать, лирическое отступление, причем без нахальства; я тут сижу, мол, перевожу, а Вы там везете несколько упряжек сразу. Милый мой, такая исключительная ситуация скоро «рассосется». И не собственно о ней речь. Но Вы и так меня поняли. Я уже очень устала от перевода, но спасаюсь от усталости ею же, т. е. тем, что сейчас делаю только это, почти не выбиваясь из колеи. Тут мне помогает и однообразие дней, и самой работы, и даже то, что еще не вполне поправилась, но чувствую себя гораздо лучше (ни на что кроме – ни сил, ни желания, ни умственных способностей!). Москва мне переедет мою неглубокую колею, и я стану метаться, даже в пределах своих четырех стен. Так что «пользуюсь» карантином и стараюсь выжать из него как можно большее количество хоть начерно переведенных строк. Хотя, с другой стороны, он же меня сердит насильственностью и нелепостью. Сейчас бы мне надо на денек в архив (мамин) «слазить», чтоб закончить с Мандельштамом армянским; что сейчас можно сделать с этой рукописью, которая нелепая Гончариха вернула Вам? Боюсь, что написала Вам (в этом письме) глупость, предложив кое-что «переставить и добавить» (писала наспех, А.А убегала в город). По-моему – ничего не переставлять, ни тем более добавлять ни в коем случае не следует. Для «разночтения» хватит той вставки, которая уже послана; если, волей судеб и по несомненной вине редакции, не удастся сделать действительно по рукописи, то пусть это будет соответствовать публикации, минус выбросы, плюс реальные вставки. Никакой нужды в вариациях (собственных) на цветаевские темы в данном случае нет, и допускать их можно лишь в случаях крайней нужды. Очень бы хотелось, чтобы пошла проза в «Москве» – и вообще, и в частности, чтоб (это-таки действительно частность!) утереть нос «Новому миру» и воспоминаниям тети Аси… Вообще-то жаль, что Усенко – не Твардовский, а? – Относительно нашего быта и бытия Вам настрочила А.А., так что не буду повторять, впрочем – это нам с ней не грозит – повторять друг друга! Она очень устала от Тарусы и всё, что делает, – делает с огромным напряжением; более же всего устает от вынужденной кротости во «взаимоотношениях» со мной; к этому (кротости) не привыкла и не вытерпляет собственного терпения; последнее наличествует – потому, что а вдруг я очень тяжело больна? Думаю, что нет и что кротость мне со временем «отольется». Шучу, конечно, ибо самоотверженность А.А, по большому счету, не поддается ни описанию, ни, тем более, шуткам. Шушка красиво обросла зимней шерсткой и отрастила прелестные предлинные усы. Рацион ее сильно сократился и ухудшился, чему она не перестает удивляться. Крепко целую, сердечный привет родителям – а также дядьке, который нас почти что выводил с милицией, и тетке-пирожное.

Ваша А.Э.

Спасибо за газеты!

Боюсь, Владимир Николаевич не получил моего письма – оно могло попасть во всякие карантинные пертрубации.

По окончании этого послания буду… мыться. В полуссыльных условиях «обросла», как Ахматова! Приветик! Спокойной ночи, Рыжик.

Спасибо за всё!