Текст книги "Актуальные вопросы филологической науки XXI века"

А. П. Киреева
СРАВНЕНИЕ ОБРАЗОВ КАРЕНИНОЙ И РАСКОЛЬНИКОВА В РОМАНАХ Л. Н. ТОЛСТОГО И Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО

Научный руководитель: Г. А. Склейнис, доктор филологических наук, профессор (СВГУ)

«Толстой и Достоевский – два величайших гения; силою своих талантов они потрясли весь мир, они обратили на Россию изумленное внимание всей Европы, и оба встали, как равные, в великие ряды людей, чьи имена – Шекспир, Данте, Сервантес, Руссо, Гете», – писал Максим Горький.

Оттого неслучайно, что объектом нашего литературного исследования являются наиболее значительные произведения этих писателей – романы «Преступление и наказание» и «Анна Каренина». В рамках этой работы мы заострим наше внимание прежде всего на центральных образах Раскольникова и Карениной.

Цель нашей работы – попытка разобраться, что между ними общего и в чем кроются различия. На основе заявленной цели мы ставим себе в задачу следующее: основательно изучить и сравнить образы этих героев, найти схожие черты и их отличия.

Новизна исследования в том, что ранее ни одним из литературоведов не предпринималась попытка в полной мере раскрыть различия между образами Карениной и Раскольникова и на основе этого сделать вывод о действительном отношении писателей к вопросам морали, культуры и т. п. Эти герои очень хорошо изучены по отдельности, но мало кто брался за их сравнение. Но в этом состоит и опасность. Достоевский и Толстой – два совершенно разных писателя. Первый стремился показать действительность, какой бы она ни казалось неприглядной, второй стремился к совершенству, а в современности совершенства не было. Поэтому Толстой обращался к прошлому времени, где везде господствовал дворянский быт и нравы. Как писал сам Достоевский в своем заключении к роману «Подросток», «если бы я был русским романистом и имел талант, то непременно брал бы героев моих из русского родового дворянства, потому что лишь в одном этом типе культурных русских людей возможен хоть вид красивого порядка и красивого впечатления, столь необходимого в романе для изящного воздействия на читателя… Еще Пушкин наметил сюжеты будущих романов своих в “Преданиях русского семейства”, и, поверьте, что тут действительно все, что у нас доселе было красивого. По крайней мере тут все, что было у нас хотя сколько-нибудь завершенного. <…> Положение романиста в таком случае было бы совершенно определенное: он не мог бы писать в другом роде, как в историческом, ибо красивого типа уже нет в наше время, а если и остались остатки, то, по владычествующему теперь мнению, не удержали красоты за собою» [3, с. 689].

Общее

Есть много оснований для сопоставления Карениной и Раскольникова. В этом разделе мы выделим общие черты этих героев.

Жизненные тупики. Оба героя находятся в безвыходном положении. Безысходность. Бездействие. Но в то же время в них присутствует удивительная жажда жизни. Их неистраченная жизненная сила рвется наружу, однако они задавлены современностью.

Процитируем несколько фраз из «Преступления и наказания»: «Не то, чтобы он был так труслив и забит, совсем даже напротив; но с некоторого времени он был в раздражительном и напряженном состоянии, похожем на ипохондрию. <…> Он был задавлен бедностью…» [2, с. 5]; «Он вошел к себе, как приговоренный к смерти. Ни о чем он не рассуждал и совершенно не мог рассуждать; но всем существом своим вдруг почувствовал, что нет у него более ни свободы рассудка, ни воли и что все вокруг него решено окончательно» [2, с. 62].

Все как бы ведет Раскольникова к совершению преступления. Он человек, принужденный к этому и страдающий от неизбежности происходящего: «Он был до того худо одет, что иной, даже привычный, человек посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу. <…> Но столько злобного презрения уже накопилось в душе молодого человека, что, несмотря на всю свою, иногда очень молодую, щекотливость, он менее всего совестился своих лохмотьев на улице» [2, с. 7].

Здесь четко проявляются амбиции нашего героя. Да, он худо одет, но он выше этого. Он как бы возвышается над толпой, полной бытовых проблем и недальновидных размышлений.

«Раскольников, – писал Страхов, разъясняя свою мысль, – есть истинно русский человек именно в том, что дошел до конца, до края той дороги, на которую его завел заблудший ум. Эта черта русских людей, черта чрезвычайно серьезности, как бы религиозности, с которою они предаются своим идеям, есть причина многих наших бед. Мы любим отдаваться цельно, без уступок, без остановок на полдороге; мы не хитрим и не лукавим сами с собою, а потому и не терпим мировых сделок между своею мыслью и действительностью. Можно надеяться, что это драгоценное, великое свойство русской души когда-нибудь проявиться в истинно прекрасных делах и характерах. Теперь же, при нравственной смуте, господствующей в одних частях нашего общества, при пустоте, господствующей в других, наше свойство доходить во всем до краю – так или иначе – портит жизнь и даже губит людей» [цит. по: 6, с. 552].

Сравним теперь строки, взятые из «Анны Карениной»: «В этом коротком взгляде Вронский успел заметить сдержанную оживленность, которая играла в ее лице и порхала между блестящими глазами и чуть заметной улыбкой, изгибавшею ее румяные губы. Как будто избыток чегото так переполнял ее существо, что мимо ее воли выражался то в блеске взгляда, то в улыбке. Она потушила умышленно свет в глазах, но он светился против ее воли в чуть заметной улыбке» [1, с. 70].

Героиня романа – прелестная, обаятельная, правдивая, умная женщина, человек большого, чистого сердца – оказывается вместе с тем ужасной своей «бесовской» прелестью, эгоистической страстью и неизбежной ложью, паутина которой опутывает ее не только извне (Каренин и светское общество), но и изнутри [5, с. 163].

У Анны есть нескончаемая жажда жизни. В некотором роде она находится в тупике, ибо вышла замуж, не зная любви. Она живет стабильной жизнью, у нее есть все, чего она хочет, она ни в чем не ограничена. Можно сказать, что ее ничего не подталкивало к преступлению и этот выбор сделала она сама, если бы не одно «но». Анна ограничена в счастье, в любви. В ней есть некое бесовское очарование, по нашему мнению, это от ее неисчерпаемой энергии. Она искала счастья и нашла. Трагедия ее лишь в том, что она не захотела его скрыть, как требовало того лицемерное буржуазное общество.

Неосознанные муки совести. И Анна, и Раскольников томимы какими-то тревожными предчувствиями, они ждут смерти, ждут, что их обман (преступление) откроется. Анна во время беременности думает, что умрет при родах, и действительно страшно заболевает после них, температурит. Раскольникова постоянно лихорадит, ему снятся тревожные сны, и он просыпается в поту. Тревожные сны видит и Анна. Они не хотят признаться в своих проступках, ими владеет гордыня, но муки совести очень ярко проявляются на подсознательном уровне.

Взглянем, как передается состояние Раскольникова. Роль его снов в романе важнее, чем кажется на первый взгляд: «Нервная дрожь его перешла в какую-то лихорадочную; он чувствовал даже озноб; на такой жаре ему становилось холодно. <…> В болезненном состоянии сны отличаются часто необыкновенною выпуклостию, яркостью и чрезвычайным сходством с действительностью. Такие сны, болезненные сны, всегда долго помнятся и производят сильное впечатление на расстроенный и уже возбужденный организм человека» [2, с. 54].

Заметим, что три сна героя отображают добрую натуру Раскольникова, которую давит буржуазный строй. Когда толпа забивает старую клячу, он хочет вступиться за нее, спасти жизнь животного. Образ лошади фигурирует и в «Преступлении и наказании», и в «Анне Карениной». Как забивают лошадь во сне Раскольникова, так и на скачках Вронский неверным движением ломает спину лошади. Лошадь – умное, доброе, трудолюбивое животное. Кого, как не ее, можно сопоставить с человеком? В своем сне в виде старой клячи Раскольников видит самого себя, он загнан в угол, он чувствует неизбежность преступления, его душу «забивает» буржуазное общество. В сцене со скачками с лошадью сопоставлена Каренина. Вронский, ломая спину лошади, ломает жизнь Анны.

Сравним теперь строки из романа «Анна Каренина»:

« – Да, сон, – сказала она. – Давно я уж видела этот сон. <…> И это что-то повернулось, и я вижу, что это мужик маленький со взъерошенною бородой и страшный. Я хотела бежать, но он нагнулся над мешком и руками что-то копошится там…

Она представила, как он копошится в мешке. Ужас был на ее лице. И Вронский, вспоминая свой сон, чувствовал такой же ужас, наполнявший его душу» [1, с. 386].

Чистый внутренний мир Анны запятнан. Впечатления из Петербурга преследуют Анну. Ее сон является обличительным. Ужасный мужик с взъерошенной бородой – символ ее греха, это то отвратительное, во что она превратилась, а французский язык – символ фальши. В нем звучит «железо» надвигающегося «поезда» буржуазного строя, и Анна чувствует себя раздавленной под этими железными колесами. Она предвидит свой конец.

Отличия в преступлении

Толстой не препятствует греху, т. е. преступлению Анны, так же как и Достоевский не препятствует преступлению своего героя. Между Карениной и Вронским было препятствие (ее сын Сережа), но при их встрече на даче в Петергофе Толстой не вводит его в сюжет. Когда Раскольников размышляет об убийстве, ему также ничего не препятствует, подворачивается топор и т. д. Происходит нагнетание обстановки. А преступник был преступником в произведениях Достоевского не только тогда, когда он нарушал закон: человек становился преступником и тогда, когда, не щадя и не помня себя, вступал в конфликт с объективно существующими непреоборимыми препятствиями и погибал, как Дон Кихот, как Христос, как Идиот [4, с. 26].

Отличия в наказании

Герои лишены любви. Анна не любит свою дочь, Раскольников потерял любовь к своей семье, которую он так оберегал, идея сверхчеловека забрала у него все. Отказавшись от идеи? он обретает Соню, обретает Бога. Ибо Бог есть любовь.

На повсеместное действие закона возмездия Толстой хотел указать эпиграфом к роману: «Мне отмщение, и Аз воздам». «Толстой указывает на “Аз воздам”, – пишет Фет, – не как на розгу брюзгливого наставника, а как на карательную силу вещей…». Фет ясно чувствовал «карательную силу вещей», вечных законов нравственности – «суда высшего порядка» – совести, добра и справедливости в искусстве Толстого [7, с. 436–437].

Отношение к самоубийству

В «Анне Карениной» сама смерть рассматривается как избавление от тягот жизни, самоубийство представляется как легкая участь. Сама Анна воспринимает самоубийство так: раз – и она избавит от себя всех. Достоевский осуждает самоубийство, это грех, у человека нет смирения к жизни. Философия Достоевского – как Бог дал, так и живи.

А вот отрывок из «Анны Карениной»:

« – Вот смерть-то ужасная! – сказал какой-то господин, проходя мимо. – Говорят, на два куска.

– Я думаю, напротив, самая легкая, мгновенная, – заметил другой.

Каренина села в карету, и Степан Аркадьич с удивлением увидел, что губы ее дрожат и она с трудом удерживает слезы».

«Жизнь связана наша, и связана не людьми, а Богом. Разорвать эту связь может только преступление, и преступление этого рода влечет за собой тяжелую кару» [1, с. 158]. Эти слова произносит Каренин, не самый яркий герой из романа «Анна Каренина», но в данном случае он выражает и нашу собственную мысль.

Оба рассматриваемых героя совершили ужасный грех. Анна расторгла свой брак, считающийся священным, Раскольников отобрал чужую жизнь, такую же священную, как и сотни других. Они оба пришли к перерождению души через страдание. Только Анна увидела свет уже перед самой смертью, а Раскольникову удалось выдержать все испытания и прийти к иному осознанию жизни. Наших героев ломает буржуазное общество, старые порядки уходят, а люди, оставшиеся правдивыми и нелицемерными, гибнут под «колесами» чугунного буржуазного строя. Это буржуа кладет топор в руки Раскольникова и толкает Анну на рельсы. Правдивым людям невыносимо жить в таком обществе, с извращенными понятиями и правилами, они жаждут справедливости, а ее все нет и нет, тогда они сами решают вершить ее, оступаются и совершают непоправимое. Они ступают на неверный путь и в конечном итоге гибнут. Анна восстала против общества, как и Раскольников, и не смогла выдержать натиска железного фальшивого буржуазного строя.

Список литературы

1. Толстой Л. Н. Анна Каренина. М.: Эксмо, 2010. 800 с.

2. Достоевский Ф. М. Преступление и наказание // Ф. М. Достоевский. Собр. соч.: в 15 т. Т. V. Л.: Наука, 1989. 574 с.

3. Там же. Т. VIII: Вечный муж. Подросток. Л.: Наука, 1989. 815 с.

4. Кирпотин В. Я. Достоевский – художник. М.: Советский писатель, 1972. 320 с.

5. Опульская Л. Д. Роман-эпопея Л. Н. Толстого «Война и мир». М.: Просвещение, 1987. 176 с.

6. Фридлендер Г. М. Достоевский и мировая литература. Л.: Советский писатель, 1985. 456 с.

7. Фридлендер Г. М. Примечания // Достоевский Ф. М. Собр. соч.: в 15 т. Т. V: Преступление и наказание. Л., 1989. С. 523–555.

8. Храпченко М. Б. Примечания // Толстой Л. Н. Собр. соч.: в 22 т. Т. IX: Анна Каренина. Части пятая – восьмая. М., 1982. С. 417–449.

А. А. Накарякова
ОБРАЗЫ НЕМЦЕВ В «РУССКОЙ ПРОЗЕ» ВЛАДИМИРА НАБОКОВА

Научный руководитель: Ю. В. Матвеева, доктор филологических наук, профессор (УрФУ)

Говоря о Владимире Набокове – писателе младшего поколения первой волны эмиграции – невозможно обойти вниманием вопрос о национальной идентификации. Для младоэмигрантов, которым по воле судьбы пришлось влиться в чужую культуру, этот вопрос является принципиальным. Ю. В. Матвеева в своей работе «Самосознание поколения в творчестве писателей-младоэмигрантов» пишет о писателях «незамеченного поколения»: «Они были абсолютными, чистыми иностранцами всюду. <…> Для многих из них вопрос о национальной самоидентификации оставался открытым до конца жизни. Собственную “иноприродность” молодые писатели переживали болезненно» [1, с. 75].

Разумеется, мышление Набокова не настолько подчинено стереотипам, чтобы писатель мог заключать своих героев лишь в рамки определенного менталитета и делить персонажей только по принципу национальности. В романе «Отчаяние» мы можем обнаружить некоторую иронию по поводу привычки героини смотреть на мир сквозь призму этих стереотипов. «Она ненавидит Ллойд-Джорджа, из-за него, дескать, погибла Россия, – и вообще: “Я бы этих англичан своими руками передушила”. Немцам попадает за пломбированный поезд (большевичный консерв, импорт Ленина). Французам: “Мне, знаешь, рассказывал Ардалион, что они держались по-хамски во время эвакуации”» [4, с. 346].

Тем не менее, сам Набоков нередко подчеркивает национальную составляющую образа, выделяет специфические черты именно национального менталитета своих героев.

Если говорить о произведениях «русского периода», наиболее ярко и полноценно в них вырисовывается образ немца. Трудно не заметить, что портрет немецкой нации является отнюдь не лестным. Практически все ее представители, появляющиеся на страницах набоковских произведений, отличаются приземленностью, меркантильностью, ограниченностью, духовной близорукостью. Многие эпизодические образы можно даже назвать устрашающими, почти чудовищными.

Крайне несимпатично выглядят три немца с откровенно типичными для представителей их нации именами – Курт, Карл и Гюнтер, – появляющиеся на страницах романа «Защита Лужина». Все трое возвращаются с празднования годовщины окончания школы в состоянии весьма сильного опьянения, точнее, в состоянии, которое ближе к скотскому, чем к человеческому: «Гюнтер, крупный и крепкий, выпил больше товарища: тот, по имени Курт, поддерживал спутника, как мог, хотя пиво громовым дактилем звучало в голове» [3, с. 83]. Вызывают ужас и отвращение немцы – спутники Василия Ивановича, героя рассказа «Облако, озеро, башня», представленные как единая безликая и беспощадная масса: «Обеих девиц звали Гретами, рыжая вдова была чем-то похожа на самого петухапредводителя; Шрам, Шульц и Другой Шульц, почтовый чиновник и его жена, все они сливались постепенно, срастаясь, образуя одно сборное, мягкое, многорукое существо, от которого некуда было деваться. Оно налезало на него со всех сторон» [5, с. 423]; «Как только сели в вагон и поезд двинулся, его начали избивать, – били долго и довольно изощренно. Придумали, между прочим, буравить ему штопором ладонь, потом ступню. Было превесело» [5, с. 426].

Карикатурны служащие конторы, в которой работает Зина Мерц («Дар»): Траум, Баум и Кэзебир (фамилии переводятся, соответственно, как «мечта», «дерево» и «сыр»). Траум отличается «страстной и вполне разделенной» [4, с. 196] любовью к самому себе, «гладчайшей наглостью в преследовании выгодных целей» [4, с. 197]. О Бауме мы узнаем только то, что он «дивно одевается», а о Кэзебире – то, что он «подобостратно благоговел перед состоятельными клиентами» [4, с. 196].

Промелькнет на страницах романа «Машенька» кухарка Эрика, «огромная рыжая бабища» [2, с. 8] с «рыжими ручищами» и «толстыми пальцами». Подчеркнутая физическая мощь характерна для многих женщин-немок, изображенных Набоковым. К примеру, «крупная, хищная немка» Клара Стобой из романа «Дар»; Анна, героиня рассказа «Королек», «дебелая, полные руки, широкая переносица в веснушках, свинцовая тень под глазами, раздвинутые зубы, из которых один к тому же выбит» [5, с. 330], или сослуживица Зины Мерц, «замужняя, сдобная блондинка, с отражением собственной квартиры вместо души» [4, с. 196]. Здесь избыток телесной массы словно компенсирует недостаток (точнее, почти полное отсутствие) души и внутреннего мира.

Квинтэссенцией всего отвратительного в немецкой натуре можно назвать, к примеру, утрированные образы двух братьев – Густава и Антона – из уже упомянутого рассказа «Королек». «Огромные, победоносно пахнущие потом и пивом, с бессмысленными говяжьими голосами, с отхожим местом взамен мозга» [5, с. 334]. Разумеется, не все представители немецкой нации столь откровенно отвратительны. Но «свинский немецкий дух» в той или иной степени проявляется в каждом из них.

Обратим внимание на то, каким образом изображены немцы в романе «Дар». Годунов-Чердынцев, вынужденный жить среди немцев, испытывает по отношению к своим новым соотечественникам отнюдь не самые светлые чувства: «В нем росла смутная, скверная, тяжелая ненависть … к ногам, бокам, затылкам туземных пассажиров. Он рассудком знал, что среди них могут быть и настоящие, вполне человеческие особи, с бескорыстными страстями, чистыми печалями, даже с воспоминаниями, просвечивающими сквозь жизнь, – но почему-то ему сдавалось, что все эти скользящие холодные зрачки, посматривающие на него так, словно он провозил незаконное сокровище, принадлежат лишь гнусным кумушкам и гнилым торгашам» [4, с. 73].

Или, например, портрет одного из учеников Годунова-Чердынцева, русского по национальности, но впитавшего черты немецкой ментальности: «Бледный юноша в роговых очках… Он был самодоволен, рассудителен, туп и по-немецки невежественен, то есть относился ко всему, чего не знал, скептически. Твердо считая, что смешная сторона вещей давнымдавно разработана там, где ей и полагается быть – на последней странице берлинского иллюстрированного еженедельника, – он никогда не смеялся – разве только снисходительно хмыкал. Единственное, что еще маломальски могло его развеселить, это рассказ о какой-нибудь остроумной денежной операции. Вся философия жизни сократилась у него до простейшего положения: бедный несчастлив, богатый счастлив» [4, с. 144]. Поразительно то, насколько типичен и «живуч» этот стереотипизированный образ немца в «русской» прозе Владимира Набокова. Достаточно взглянуть, например, на Франца («Король, дама, валет»), и мы увидим того же невежественного молодого человека, все интересы которого так или иначе связаны с денежным вопросом.

Это отношение к уроженцам Германии, откровенно негативное, находит отражение практически во всех «немецких» образах, созданных Набоковым. Среди персонажей-немцев в «русских» романах мы не найдем практически ни одного положительного образа. В действительности писатель во многом находился во власти стереотипов. Интересно то, что Набоков описывает этот субъективный, предвзятый взгляд, даря его своему alter-ego, Годунову-Чердынцеву: «Он мгновенно сосредоточил на нем всю свою грешную ненависть (к жалкой, бедной, вымирающей нации) и отчетливо знал, за что ненавидит его: за этот низкий лоб, за эти бледные глаза; за фольмильх и экстраштарк, – подразумевающие законное существование разбавленного и поддельного; за полишинелевый строй движений, – угрозу пальцем детям – не как у нас стойком стоящее напоминание о небесном Суде, а символ колеблющейся палки, – палец, а не перст; за любовь к частоколу, ряду, заурядности; за культ конторы; за… Так он нанизывал пункты пристрастного обвинения, глядя на сидящего против него, – покуда тот не вынул из кармана номер васильевской “Газеты”, равнодушно кашлянув с русской интонацией. “Вот это славно”, – подумал Федор Константинович, едва не улыбнувшись от восхищения. Как умна, изящно лукава и в сущности добра жизнь!» [4, с. 74]. Писатель словно иронизирует по поводу собственного отношения к немцам, но отказаться от этого взгляда на жителей Германии не в силах.

Тем не менее, Набоков не мог при создании целого ряда образов исходить исключительно из стереотипов. На страницах романов мы встречаем и остроумного, наблюдательного Драйера, и честного Кречмара, и добрейшего Макса, и безжалостного Горна, и ограниченного Франца. В этом плане так называемые «немецкие романы» («Король, дама, валет», «Камера обскура») особняком стоят в творчестве Набокова. Многие исследователи сходятся во мнении, что писатель, создавая эти произведения, руководствовался прежде всего коммерческими интересами. Это мнение достаточно спорно, однако нельзя не отметить, что в «немецких» романах манера повествования несколько необычна. В частности, меняется точка зрения: мы видим быт и поведение немцев не с позиции русского эмигранта, иностранца, а словно изнутри. Меняется, соответственно, и способ изображения жителя Германии. Персонажи здесь – не ходячие карикатуры, не гротескные носители «свинского духа», а герои, наделенные внутренним миром, непростой психологией. Курт Драйер, например, персонаж почти положительный, «потенциальный художник», о чем мы писали выше, и это подчеркивается даже на уровне незначительных деталей: «Он был в просторном пальто, … из-под мышки торчала ракета в чехле, как музыкальный инструмент, в руке он нес чемоданчик» [2, с. 135]. Он наделен зоркостью, вниманием: «Драйер, по-своему наблюдательный и до пустых наблюдений охочий» [2, с. 135] – знаковое слово здесь «по-своему». Кроме того, Драйер явно стремится к чему-то большему, нежели то, что в его окружении принято называть словом «счастье»: «Драйер втайне сознавал, что коммерсант он случайный, ненастоящий, и что в сущности говоря, он в торговых делах ищет то же самое, – то летучее, обольстительное, разноцветное нечто, что мог бы он найти во всякой отрасли жизни. Часто ему рисовалась жизнь, полная приключений и путешествий» [4, с. 143].

Разумеется, внутренний мир подобных персонажей не может ограничиться лишь клишированными свойствами немецкой ментальности, они непохожи друг на друга, они психологичны, представляют собой не столько типы, сколько характеры. Но невозможно не обратить внимание на тот факт, что практически во всех героях-немцах, даже в детально прописанных, прослеживаются некоторые сходные черты. Их объединяет не столько приземленность, ограниченность интересов, сколько неспособность увидеть за прозой жизни нечто большее, духовная слепота, почти полное отсутствие одаренности, желание скорее потреблять, чем создавать. И даже если потребность творить все же возникает, герои не в состоянии ее реализовать. Так, Драйер, казалось бы, беспрерывно наблюдающий за окружающей его жизнью, не видит того, что происходит рядом, касается самых близких людей: жены и племянника. А его стремление к «обольстительному нечто», к творческому эксперименту воплощается лишь в умении артистично продавать галстуки и в создании манекенов, механических кукол, лишенных души.

Е. А. Полева в статье «Национальная самоидентификация героя в романе В. Набокова “Отчаяние”» говорит о тех качествах, которые присущи немцам, изображенным в произведениях прозаика: «В портрете центрального героя “Отчаяния” Германа устойчиво обнаруживаются черты, присущие немцам-буржуа – героям других романов Набокова (“Король, Дама, Валет”, “Камера обскура”). В первую очередь это самоуверенность, убежденность в своей значимости, герой – полноправный член общества потребления, полагающий, что окружающая реальность создана для него (это право Герман доводит до крайности, используя для своих нужд человеческую жизнь). В центре модели мира Германа – он сам, ему нет равных, он исключение» [6, с. 31]. Для Германа, который является наполовину русским, наполовину немцем, вопрос национального самоопределения действительно оказывается принципиальным. И через призму этих попыток самоидентификации мы можем понять, что именно Герман считает типично немецким, в чем проявляется его «немецкая» часть личности.

«Герман идентифицирует себя с немцами. Он гордится своим лицом и европейским внешним видом (одеждой, аксессуарами буржуа), оценивает как достоинства черты немецкой ментальности, проявляющиеся в обустройстве быта. Герман замечает бережливость, прагматизм в бытовых ритуалах немецкой культуры: Орловиус мешал чай “немецким способом, то есть не ложкой, а …движением кисти, чтобы не пропал осевший на дно сахар”. Он гордо противопоставляет свою любовь к порядку, аккуратность, добротность жизни и характера (присущие немцам) бытовому поведению и иррационализму жены Лиды, русской по национальности. Он не ставит под сомнение приоритет немецкой национальной ментальности (организованной, логичной, последовательной, цивилизованной) над русской, но пренебрежительно относится к немцам (в его повести это эпизодические, бессловесные персонажи, немцы не составляют близкий круг общения Германа): “маленький, унылый, белобрысый” лакей, “старый бисмарк в халате”. Употребление имени известного объединителя Германии в нарицательном значении свидетельствует и о непочтительном отношении Германа к своей второй родине» [6, с. 32].

Многих немецких исследователей интересует вопрос сложных отношений Набокова с Германией и немцами. Они посвящают статьи и монографии попыткам понять, в чем причина столь сильной неприязни писателя к стране, в которой он провел пятнадцать лет своей жизни, и к гражданам этой страны. Об этом пишут такие исследователи, как Дитер Циммер, Томас Урбан. Оба литературоведа сосредоточены, прежде всего, на роли Берлина в жизни Набокова, на тех событиях в судьбе прозаика, которые связаны с «мачехой русских городов», на деталях «немецкой» биографии писателя.

Если же попытаться оставить без внимания бытовую сторону отношений Набокова с Берлином, можно сосредоточиться на эстетических взглядах прозаика и отметить тот широко известный факт, что для писателя всегда была неприемлема пошлость в любых ее проявлениях. Германия же (и это отмечают многие исследователи) представлялась Владимиру Набокову родиной пошлости, страной, в которой печать этой пошлости лежит даже на произведениях национального гения, Иоганна Вольфганга Гете, не говоря уже о культуре этой страны и повседневном поведении ее жителей. Безусловно, национальный компонент не исчерпывается типовыми качествами персонажей, он гораздо шире и разнообразнее. И отношения писателя с Германией гораздо сложнее, неоднозначнее, чем представляется на первый взгляд. Но те герои, которые оказываются в фокусе нашего интереса, – персонажи с типовыми национальными чертами – подтверждают вывод об откровенной неприязни Набокова к родине Шиллера и Гете и жителям этой страны.

Список литературы

1. Матвеева Ю. В. Самосознание поколения в творчестве писателеймладоэмигрантов. Екатеринбург: Изд-во Урал.ун-та, 2008. 180 с.

2. Набоков В. В. Собр соч.: в 4 т. М.: Правда, 1990. Т. 1. 416 с.

3. Там же. Т. 2. 449 с. 4. Там же. Т. 3. 480 с. 5. Там же. Т. 4. 480 с.

6. Полева Е.А. Национальная самоидентификация героя в романе В. Набокова «Отчаяние» // Вестн. Томск. гос. ун-та. Филология. 2009. № 4.