Текст книги "Актуальные вопросы филологической науки XXI века"

М. Ю. Расторгуева
ТЕМА АФРИКИ В ПОЭЗИИ А. ЛАДИНСКОГО

Научный руководитель: А. А. Арустамова, доктор филологических наук, профессор (ПГНИУ)

Антонин Ладинский (1896–1961) – поэт и писатель, начало творчества которого относится к первой волне русской эмиграции. А. Ладинский для российского читателя больше известен как автор исторических романов, написанных после Великой Отечественной войны. Однако как поэт А. Ладинский состоялся еще в Париже, в 30-е гг. XX в. он издал пять поэтических сборников: «Черное и голубое» (1931), «Северное сердце» (1932), «Стихи о Европе» (1937), «Пять чувств» (1938) и «Роза и чума» (1950). Эмигрантские стихи А. Ладинского в России были изданы только лишь в 2008 г.

А. Ладинский писал о разных странах и континентах, еще современники поэта отмечали его пристрастие к поэтическим путешествиям. В журнале «Мир и искусство» в 1931 г. появился анонимный отзыв на первую книгу А. Ладинского: «Как Гумилев, Ладинский всего чаще путешествует. Оторвавшись от России, плывет он в далекие, может быть, существующие страны, бредет с караванами по Сахаре, летит на Северный полюс, чтобы вернуться к Каиру, …и снова по голубым морям уходит в дальние страны, в пески Сахары» [1, с. 15].

А. Ладинский четыре года прожил в Каире, и жизненный опыт пребывания в Африке воплотился в стихотворениях поэта. Африка в поэзии А. Ладинского выступает в разных ипостасях: это «черная», арабская и библейская Африки.

Образ «черной Африки» в поэзии А. Ладинского создается схематично. Элементы именно «черного» континента встречаются в стихотворении «Караван» и цикле «Стихи о Европе».

Образ Сахары, данный в стихотворении «Караван», становится основой для создания оксюморона, объединяющего жару и холод в одном образе – «раскаленной стуже эфирных ледяных Сахар» [4, с. 149]. Описание африканского холода занимает значительное место в поэзии А. Ладинского. «Этот звук, “хрустальный звон зимы”, – по наблюдениям К. Мочульского, – проходит через все стихи» А. Ладинского [9, с. 236]. Холод в понимании поэта является экзотическим элементом, присущим Африке.

«Черная» Африка в цикле «Стихи о Европе» противопоставлена Европе. Противопоставление по цвету черной Африки («небо все ниже, чернее», «черные пики», «шоколадная нежная дева», «в райской черной стране» [8, с. 56–59]) и белой Европы («на светлом лице Европы», «белой рукой», «голубоглазой Европе» [8, с. 56–59]) основано на национальной специфике населения этих территорий.

А. Ладинский подчеркивает экзотичность и цвет африканского континента, противопоставляя его «белой» Европе.

Арабская Африка встречается в стихотворениях «Муза», «Караван», «Каирский сапожник», «Мы купим белую большую яхту…» и «Географической поэме».

Поэтике А. Ладинского свойственно объединение африканского и восточного миров в единое арабское пространство, что происходит с помощью сближения картин природы, включения аллюзий к арабским сказкам и объединения типичных знаков африканского с типичными знаками восточного мира.

А. Ладинский в своих стихах обращается к разным географическим точкам Африки и Азии. Употребление топонима Каир в стихотворениях «Муза», «Каирский сапожник», название пустыни Сахара в «Караване» и топонима Африка в «Мы купим белую большую яхту…» указывает на принадлежность этих поэтических текстов к африканскому пространству. «Географическая поэма» содержит название государства Аравия, в «Каирском сапожнике» упомянуты аравийские пески. Стихотворение «Мы купим белую большую яхту…», наряду с африканским топонимом, включает и азиатскую Сирию. Поэт обращается к географическим объектам как Африки, так и Азии. Восток и Африка объединены пейзажем. Описание природы Африканского континента и стран Азии создается с помощью одинаковых образов пальмы, каравана, пустыни и мотивов жары и жажды (табл. 1).

Таблица 1

Стоит отметить, что пейзаж, созданный А. Ладинским, складывается из типичных элементов, соответствующих образу именно Африки (а не Азии) в русском языковом сознании. Пейзаж близок к экзотическому коду именно «черной» Африки. Исследователь Ф. Э. Уде на основании проведенного им эксперимента показал, что «в русском языковом сознании основными ассоциациями, связанными с Африкой и африканцами, являются темнокожие/чернокожие люди/негры (200), жара – жарко (192), пальмы (49). <…>. Практически каждый десятый респондент имеет следующие ассоциации: солнце (34), континент/ материк (34), …пустыня (27)». Не менее 10 раз повторялись лексемы Сахара (14) и львы (11) [12, с. 167]. Обращение к элементам флоры, фауны, ландшафта и топонимики ограничивается констатацией какой-либо детали и географического названия, поэту не свойственна подробная прорисовка пейзажных деталей. А. Ладинский дает читателю схематичный набор определенных ассоциаций, связанных с Африкой в русской культуре, и оставляет за ним право конструировать конкретные реальные воплощения этих ассоциаций.

Поэтике творчества А. Ладинского свойственна интертекстуальность. Обращение А. Ладинского к восточным сказкам стирает границы между Азией и Африкой в его поэтической географии.

В стихотворении «Каирский сапожник» (1930) появляются аллюзии к восточным сказкам из книги «Тысяча и одна ночь». Сюжетная ситуация стихотворения «Каирский сапожник» (1930) заимствована из восточной сказки «Рассказ о Маруфе-башмачнике» («Тысяча и одна ночь»). В сказке идет речь о бедном башмачнике, который жил со сварливой женой. «У него была жена по имени Фатима, а по прозванию ведьма, и прозвали ее так потому, что она была несчастливая злодейка, бесстыдница и смутьянка. И она властвовала над своим мужем, и каждый день ругала его и проклинала тысячу раз» [11, с. 552]. Ситуация, взятая из восточной сказки, переносится А. Ладинским в африканский Каир, но при этом поэт не привносит в этот сюжет особенностей африканских сказок. У А. Ладинского мы читаем:

 
В этом горестном мире – <…>
На базаре в Каире
Жил сапожник Али.
 
 
Он в убогой лачуге
Починял башмаки,
У суровой подруги –
Тяжкие кулаки… [3, с. 11].
 

Поэт меняет имя героя из восточной сказки на Али. А. Ладинский вновь обращается к восточному имени и выбирает более распространенный в восточных странах вариант. Имя Али является заимствованием более известного для русского читателя имени из восточной сказки «АлиБаба и сорок разбойников». А. Ладинский совмещает типичные знаки африканского с типичными знаками восточной культуры. Так в географии, созданной А. Ладинским, происходит наложение культуры Востока на образ Африки.

Наряду с арабской Африкой, в творчестве А. Ладинского создается образ и библейской Африки. В создании образа библейского континента ключевую функцию выполняют аллюзии к Священному писанию.

Цикл «Похищение Европы» объединяет в себе аллюзии к Библии и греческой мифологии. «Европа Ладинского, – по мнению Ф. Федорова, – это двуязычная Европа. С одной стороны, это персонаж греческой мифологии, дочь финикийского царя. <…> С другой стороны, Европа – это несомненно континент. Короче говоря, это персонифицированная Европа;

континент как персонифицированный миф» [13, с. 135]. Ф. Федоров полагает, что А. Ладинский обращается к библейским и древнегреческим мотивам, символам и сюжетам как к прототекстам, при этом «значительно корректирует прототекст. “Европа, ты зябким и сирым / Летишь голубком…” И это констатация ущербности, болезни Европы. С другой же стороны, голубок летит неизвестно куда, во всяком случае, не туда, куда определено прототекстом» [13, с. 136]. Мы полагаем, что появление отсылки к Африке в трактовке древнегреческого мифа о похищении Европы («Африка детского рая» [7, с. 8]) также является попыткой поэта представить интерпретацию прототекста. Приведенная строка является аллюзией к творчеству Н. Гумилева и К. Чуковского. К. Чуковский писал сказки для детей, в которых часто фигурировал образ Африки, и в аллюзии указана основная тема его творчества. Аллюзия связывает стихотворение А. Ладинского и с «сакральной географией» Н. Гумилева. Е. Раскина отмечает, что Африка «изображена в сакральной географии Н. С. Гумилева как континент со “звериной душой”, которому покровительствует “подетски неопытный ангел”. “Детская” душа африканского континента связана в “африканских стихах” из сборника “Шатер” с темой “детства человека”, протекавшего в райском саду» [10, с. 264]. Аллюзия к творчеству Н. Гумилева в стихотворении А. Ладинского актуализирует библейские мотивы происхождения человека. Поэт включает в греческий прототекст и библейские мотивы, таким образом соединяя воедино греческую мифологию и библейские предания.

Если аллюзия на библейский текст в стихотворении «Похищение Европы» проявляется через творчество Н. Гумилева, то в «Стихах о Европе» аллюзия напрямую связывает цикл с библейским топосом. Метафора «райская черная страна» говорит об Африке. Лирический герой относит себя к числу людей, которые, находясь в Африке, плачут о «голубоглазой Европе»:

 
Но воздух рая недвижим –
В райской черной стране <…>
Мы плачем, как дети… [8, с. 56–59]
 

В стихотворении Африка представлена как райская страна, родина человечества. Однако толкователи библии не дают однозначный ответ, где именно находился рай. Например, А. П. Лопухин, интерпретируя библейский текст описания рая, полагал, что Эдем предположительно был в Месопотамии, а не в Египте. А. Ладинский же, переосмысляя библейское предание, не сомневается, что прародиной человека является именно Африка.

Аллюзии в образе Африки отражают стремление поэта к культурному универсуму. Поэт проецирует упоминания библейских сюжетов, греческой мифологии и восточных сказок на образ «черной Африки», тем самым данная культурная информация становится частью его собственной поэтики. Более того, поэт не просто использует традиционные культурные коды греческой мифологии или библейского текста, а интерпретирует прототекст. А. Ладинский расширяет географические и культурные границы африканского континента, создает собственную историю и географию.

Список литературы

1. Анонимный отзыв // Мир и искусство. 1931. № 3. С. 15.

2. Ладинский А. Географическая поэма // Современные записки. 1938. № 66. С. 180– 182.

3. Ладинский А. Каирский сапожник // Числа. 1930. № 3445. С. 11–12.

4. Ладинский А. Караван // Звено. 1930. № 3 (1 марта). С. 149.

5. Ладинский А. Муза // Современные записки. 1926. № 26. С. 224.

6. Ладинский А. Мы купим белую большую яхту // Последние новости. 1935. № 5228. С. 4.

7. Ладинский А. Похищение Европы // Стихи о Европе. Париж, 1937. С. 7–10.

8. Ладинский А. Стихи о Европе // Там же. С. 56–59.

9. Мочульский К. Ант. Ладинский. Черное и голубое. Стихи. Изд. «Совр. Зап.» Париж 1931 // Числа. 1931. № 5. С. 235 – 237.

10. Раскина Е. Ю. Геософские аспекты творчества Н. С. Гумилева: дис. … д-ра филол. наук. М.: [б. и.], 2009. 283 с.

11. Рассказ о Маруфе-башмачнике // Тысяча и одна ночь: собрание сказок: в 8 т. / перевод и комментарии М. Салье; под ред. акад. И. Крачковского. Т. 8. М., 2007. С. 552–621.

12. Уде Ф. Э. Образ Африки в русском языковом сознании: дис. … канд. филол. наук. Волгоград: [б. и.], 2008. 240 с.

13. Федоров Ф. Антонин Ладинский: «Стихи о Европе» // Toronto Slavic Quarterly. 2013. № 45. С. 130–146.

С. В. Тербова
ПЕРЕОСМЫСЛЕНИЕ ГОФМАНОВСКОГО ОБРАЗА ОЖИВАЮЩЕЙ КУКЛЫ-ДЕВУШКИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX – НАЧАЛА ХХ В.

Научный руководитель: А. А. Моисеева, кандидат филологических наук, старший преподаватель (ПГНИУ)

В данной статье рассматриваются причины популярности Э. Т. А. Гофмана в России и его влияние на русскую литературу. Представляется возможным проследить судьбу одного гофмановского образа в русской литературе, а именно образа оживающей куклы-девушки. Необходимо отметить, что этот образ существует у Гофмана в двух вариантах: положительный мужской образ куклы (Щелкунчик) и отрицательный образ (Олимпия). Поскольку русские писатели в своих произведениях по преимуществу апеллируют именно ко второй разновидности гофмановского образа куклы-девушки, появляющейся в новелле «Песочный человек», именно она представляет интерес для настоящего исследования.

Цель работы – исследовать специфику переосмысления фантастической образности Гофмана в русской прозе на примере образа оживающей куклы – девушки в произведениях XIX (А. Погорельский «Пагубные последствия необузданного воображения», В. Ф. Одоевский «Сказка о том, как опасно девушкам гулять по Невскому проспекту») и начала ХХ века (А. Грин «Серый автомобиль», Ю. К. Олеша «Зависть», «Три толстяка»).

Для достижения данной цели были поставлены следующие задачи:

− продемонстрировать связь образа оживающей куклы-девушки в произведениях А. Погорельского, В. Ф. Одоевского, Ю. К. Олеши и А. Грина с гофмановской традицией;

− проследить эволюцию образа оживающей куклы-девушки в русской литературе XIX – первой половины ХХ в.

На современном этапе развития литературоведческой науки изучение любой национальной литературы неизбежно оказывается ограниченным, если она рассматривается вне мирового художественного процесса. Около полутора столетий тому назад Гете впервые сформулировал понятие «мировая литература», имея в виду «диалектическое взаимодействие многосторонних культурных связей, обогащающих отдельные национальные культуры» [1, с. 3].

Восприятие творчества Э. Т. А. Гофмана русской литературой представляет собой «важную страницу в богатой фактами истории руссконемецких литературных взаимосвязей. Это восприятие по-своему отражает процессы, происходящие в русской литературе, точнее – в русской прозе, и в развитии русской эстетической мысли в целом» [1, с. 5]. Исследо вать влияние Гофмана на русскую литературу – задача очень глобальная, этой темой занимались и продолжают заниматься многочисленные исследователи.

«В 30-е гг. знакомство с Гофманом в определенных кругах считалось чем-то вроде признака хорошего тона. Большой интерес вызывала личность писателя. От своих соотечественников таких похвал, как от русских критиков, писатель не удостаивался. Однако, как считают исследователи, популярность гофмановского творчества в России во многом определялась общественно-исторической ситуацией в стране в 30–40-е гг., более того, эпоха требовала осмысления жизненных процессов, открывающихся современникам в своей неоднозначной сложности, новых образов. Мир понимался как вселенная в ее космических и абсолютных масштабах (романтический универсум). Не только внешние условия жизни страны, но и внутренние потребности эстетического развития приводили к увлечению немецкой культурой в целом. Этими факторами обусловлено влияние гофмановского творчества на литературное развитие России на рубеже 20–30-х гг.» [2].

В рассматриваемых произведениях XIX в., безусловно, образ куклы Аделины у А. Погорельского и безымянной куклы-девушки у В. Одоевского имеет существенное сходство с образом Олимпии в «Песочном человеке» – в частности, подчеркивается ангельская красота обеих. У Погорельского: «Ангельская невинность блистала в ее взорах. Нет! ни гений Рафаэля, ни пламенная кисть Корреджия – живописца граций, ни вдохновенный резец неизвестного ваятеля Медицейской Венеры никогда не производили такого лица, такого стана, такого собрания прелестей неизъяснимых! Она взглянула на нас и улыбнулась. Какой взгляд, какая улыбка!» [8].

«С этой роковой минуты образ неизвестного мне ангела не выходил из моей памяти» [8]. У Гофмана: «В комнате перед маленьким столиком, положив на него сложенные вместе руки, сидела высокая, очень стройная, соразмеренная во всех пропорциях, прекрасно одетая девица. Она сидела напротив дверей, так что я мог хорошо рассмотреть ее ангельское личико. В ее глазах было какое-то оцепенение, им недоставало зрительной силы, словно она спала с открытыми очами» [3, с. 124]. У всех этих авторов кукла, во-первых, имеет женский облик. Во-вторых, обладает демонической силой обаяния и тем самым притягивает главного героя. В-третьих, кукладевушка губит влюбленного в нее главного героя. В четвертых, сам процесс создания куклы изображен как некое таинство, магия; рядом с ней появляются образы ее демонических создателей. Однако переосмысление русскими авторами гофмановского образа куклы-девушки имеет место и связано не с планом выражения, а с планом содержания. Как у Погорельского, так и у Одоевского присутствует моралистическая концовка. Так В. Ф. Одоевский в финале произведения напрямую утверждает: «А кто всему виною? сперва басурмане, которые портят наших красавиц, а потом маменьки, которые не умеют считать дальше десяти. Вот вам и нравоучение» [6]. Хоть и в шуточной форме, но писатель затрагивает социальные и культурные реалии своего времени, а именно проблему воспитания. У Погорельского мораль заключена уже в самом заголовке: «Пагубные последствия необузданного воображения». Ведь до конца остается неясным, кто же все-таки погубил Алцеста, его пристрастие к воображению или кукла: «Одна только черта в его характере меня тревожила: Алцест, одаренный пылким воображением, имел непреодолимую страсть ко всему романическому, и, по несчастию, ему никогда не препятствовали удовлетворять оной» [8]. Таким образом, хотя А. Погорельский и В. Ф. Одоевский предоставляют возможность читателю самостоятельно сделать выводы, они все же подталкивают его к моралистическому истолкованию.

Гофмановская традиция создания образа куклы-девушки также была проанализирована на примере произведений неоромантиков ХХ в., А. Грина и Ю. К. Олеши. У А. Грина это уже не механическая кукла, а восковая фигура. Однако образ Коррид Эль-Бассо – восковой фигуры – все столь же прекрасен, она притягивает героя своей красотой и загадочностью. Главный герой уже не истинный романтик, и он не предается романтическим порывам. Он человек из мира вещей, задумывающийся о самой жизни, ее проблемах, искусстве, свободе: «Быстрота агента компании, совершающей торговые обороты, увеличивает количество, но не качество достигаемого, … деревцо растет столетиями, … корова вырастает в два года, … алмаз и золото не имеют возраста. Персидские ковры создаются годами, … еще медленнее проходит человек дорогой науки» [4]. В качестве специфического отличия произведения А. Грина следует отметить, что до конца остается непонятным, является ли Коррида-Эль-Бассо восковой фигурой или все-таки девушкой, которая кажется герою куклой из-за своей бездушности и пустой, «кукольной» жизни. Тем не менее Коррида выполняет в произведении функции «гофмановской куклы». Мы видим, что она вторгается в жизнь главного героя и разрушает ее: пусть Сидней и не умирает, но он сходит с ума.

Наиболее переосмысленным по отношению к «гофмановскому» первоисточнику образом «оживающей куклы-девушки» является образ Суок у Ю. К. Олеши в сказке «Три толстяка» [7]. Перед нами уже не девушкакукла, как в других произведениях, а девочка. Более того, девочка-кукла является положительным героем, и конец сказки счастливый. У Олеши нет злых, демонических сил, которые бы на протяжении всего произведения вмешивались в судьбу героев. Хотя так же, как и у Гофмана, у Олеши много фантастического в сюжете. Применительно к «Зависти» Ю. К. Олеши также можно говорить о некоторых аллюзиях на гофмановский образ «женщины-куклы», хотя Олеша в этом произведении создает новый образ, образ женщины-механизма. Загадочная Офелия – машина, а не кукла.

В числе образов-мотивов, пронизывающих мировую культуру по вертикали, кукле (во множестве ее разновидностей) принадлежит одно из ведущих мест. Двойственная природа куклы позволяет ей участвовать в многочисленных превращениях (человека в куклу и наоборот). По словам Ю. М. Лотмана, «в нашем культурном сознании сложилось как бы два лица куклы: одно манит в уютный мир детства, другое ассоциируется с псевдожизнью, мертвым движением, смертью, притворяющейся жизнью. Первое глядится в мир фольклора, сказки, примитива, второе напоминает о машинной цивилизации, отчуждении, двойничестве» [5, с. 379]. Среди рассмотренных в данной работе образов «оживающих кукол» в произведениях русских авторов преобладают отрицательные. Лишь одно произведение «Три толстяка» Ю. К. Олеши выбивается из этого ряда. Девочкакукла Суок, действительно, манит в уютный мир детства, в то время как остальные образы унаследовали типичные черты гофмановской куклыдевушки – с ангельским личиком, но с мертвым механическим сердцем.

Итак, связь образа «оживающей куклы-девушки» в произведениях А. Погорельского, В. Ф. Одоевского, А. Грина и Ю. К. Олеши с образом «оживающей куклы-девушки» Э. Т. А. Гофмана представляется выявленной. При этом отмечается эволюция данного образа в русской литературе, его индивидуализация особенно заметна на примере творчества представителей неоромантического течения в литературе начала ХХ в. – А. Грина и Ю. К. Олеши.

Стоит добавить, что дальнейшее исследование образа оживающей куклы-девушки представляется перспективным, поскольку в данной работе были рассмотрены лишь эпические произведения русских авторов XIX – первой половины XX в. Интересные результаты может дать поиск художественных презентаций гофмановской куклы не только в эпических, но и в лирических и драматических произведениях, в том числе и в современной литературе, возможно, не только русской. Кроме того, компаративистика как наука в XXI в. открывает новые возможности. Актуальными становятся сопоставления произведений художественной литературы и произведений других областей искусства, таких как кинематограф, балет, живопись.

Список литературы

1. Ботникова А. Б. Гофман и русская культура. Первая половина XIX века. К проблеме русско-немецких литературных связей. Воронеж: Изд-во ВГУ, 1977. 206 с.

2. Ботникова А. Б. Немецкий романтизм [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://19v-euro-lit.niv.ru/19v-euro-lit/botnikova-nemeckij-romantizm/gofman-irusskaya-literatura.htm (дата обращения: 10.01.2014).

3. Гофман Э. Т. А. Песочный человек: повести. М., 1992. 271 с.

4. Грин А. Серый автомобиль [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://lib.rus.ec/b/200363/read (дата обращения: 17.01.2014).

5. Лотман Ю. М. Куклы в системе культуры // Ю. М. Лотман. Избр. статьи: в 3 т. Т. 1. Таллинн, 1992. С. 377–380.

6. Одоевский В. Ф. Сказка о том, как опасно девушкам гулять по Невскому проспекту [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://lib.rus.ec/b/328923/read#t8 (дата обращения: 17.01.2014).

7. Олеша Ю. К. Три толстяка // Сказки русских писателей / сост. А. П. Аникин. М., 1990. C. 259 – 355.

8. Погорельский А. Пагубные последствия необузданного воображения [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://lib.rus.ec/b/351225/read#t7 (дата обращения: 17.01.2014).