Текст книги "Шайкаци"

Кир не помнил, как он потом оказался внизу; он не помнил, когда в первый раз увидел это зрелище. Сидя у стены, он смотрел в чашку кофе, греющую его паром; марево распространялось, колебля реальность. Возможно, это был самый первый день, когда они подошли сюда; но в происходящем не стало бы меньше смысла, если бы это был третий день, а первый еще предстоял.

На стене все так же плясали тени, и Кир затравленно смотрел на них. Будер, привалившись к стене напротив, качался, схватившись за голову, но никто не обращал на это внимания. Саймо, Райла и Ли лежали на краю руин. Командир говорил, что им нужно найти какую-нибудь закономерность, заметить деталь, которая бы подсказала, как вести себя.

Кир безразлично не соглашался про себя с его попытками придать действу на той стороне какую-нибудь обоснованность. Это была все та же пляска Шайкаци вокруг них, которую они наблюдали потому, что требовали: «Что дальше?», и вот она рассказывала им, перемешивая свой бездонный запас зеркал.

Парад продолжался. Существа, в половину роста человека, вышагивали по коридору, появляясь из-за одного угла и скрываясь за следующим. Они напоминали жуков, самых разнообразных, одних можно было узнать, о других можно было подумать, что единую изначальную форму с замыслом исковеркали и создали облик, который человек не смог бы вообразить. Лапы их, в основном, были округлыми, выгнутыми вперед и высоко вздымались при ходьбе, словно существа хотели каждый шаг отскочить назад. Опускаясь, лапы стучали тонкими окончаниями. С рогами и усиками, наростами и крутыми лбами, щетками и хоботками, с органами и частями, которым не было названий, они представляли собой разнообразную процессию, в которой не было одинаковых лиц. Только грязные цвета, словно они только что встали из земли, были у них общими. Ни одно из них не смотрело по сторонам – все, стараясь, хотя и не имея, видимо, на то особой сноровки, сохранять единый ритм, таращились перед собой и друг за другом уходили к только им известной цели в иные дебри Шайкаци. Они, быть может, были разумны, так как некоторые из них несли короткие факелы, но в заведенном их движении легко было предположить и стороннюю волю.

Кир тогда первым слез с завала. Он сразу ощутил себя уставшим и не хотел больше лицезреть это. По старым полубезумным рассказам, в которых говорилось об этом месте, но не возникала это процессия, они знали, что это, вероятно, единственный проход среди опасных черт. Стоянку, изучив окрестности, разместили неподалеку. Пытались докинуть крыс, но те приземлялись слишком далеко. Зверьки испуганно убегали подальше от существ, поднявшихся из подземного царства. Саймо распорядился искать другие проходы.

Образ бесконечной процессии, в которой не повторяется ни одно существо, то и дело возникал перед Киром. Ему случалось с удивлением обнаруживать, что это не его мысленный взор и действительно наступило время его дежурства и он наблюдает ее воочию. А когда он возвращался на стоянку, то был прикован следить за сменяющимися тенями на стене.

«Первые люди» гадали, что это за существа и куда они движутся. Саймо считал, что они тоже ищут путь к Библиотеке, пытаясь спасти свой народ. Будер предполагал в них беженцев откуда-то. Райла видела в них не более чем отрыжку черты. Ли не считал нужным строить гипотезы о толпе жуков.

Они пытались понять, блуждают ли эти создания по кругу, или минута за минутой, час за часом из-за угла выходят все новые и новые из их числа. Кир был уверен, что за все дни ни одно существо не повторилось. В их маленьком караване он ощутил какое-то родство с тем, что видел перед собой. Мог ли кто-то разумный так же наблюдать за ними из тьмы? За их бесконечной процессией, раз за разом пытающейся дойти до Библиотеки? Все происходящее словно обернулась вокруг себя, и еще раз, и еще раз, формируя уходящую вдаль спираль. Вскоре уже было неясно, начиналась ли она когда-нибудь.

Саймо приказывал пойти на разведку, но никто не слушал. Он замирал, будто пытаясь вспомнить только что произнесенную команду, и, потеряв к ней интерес, садился для какого-нибудь мелкого дела. Будер, свернувшись калачом, спал у подножия завала. Ли забирался наверх и неотрывно следил за бредущими одно за другим созданиями. Райла апатично, бесцельно передвигалась по лагерю.

Кир пытался вспомнить, что за черту они посчитали перспективной для обхода этого коридора, но память оставалась поблизости от тянущихся без конца существ. Он отметил, что соседи из Оранжереи о чем-то напряженно расспрашивают их, но ни единое слово не сохранилось в нем. Все им, несомненно, отвечали, но он запомнил только подозрительные взгляды уходящих товарищей.

Наступил час, когда Саймо распорядился смастерить факелы. Ли сбежал с вершины, чтобы поискать материалы. Будер пробудился, с натугой соображая. Райла застыла, зло, но бессильно глядя на командира. Кир, одеревенев, ощутил, как внутри него натянулись все мысли, но ни одна не сорвалась, чтобы издать звук. Он смотрел на лица товарищей и ему казалось, что лица их проваливаются, разъедаемые тьмой, и обретают жуткое сходство с марширующими созданиями.

Кир переставал видеть своих товарищей. Они почти исчезли, когда в сознании вдруг стало невероятно просторно; с гомоном в освободившееся пространство сбегались потерянные идеи.

Факелы погасли. Последний стук утих. «Первые люди» с недоверием взглянули друг на друга, потом под потолок, на который вернулась тень. Они бросились на вершину завала, чтобы убедиться: коридор был пуст. Они были ошеломлены так, как если бы увидели гаснущие звезды: исчезло то, что они стали почитать вечным. Что-то сакральное они почувствовали в этой пляске, но вот ее больше нет, а они жили и могли двигаться; всегда могли. «Первые люди» быстро забыли о том, что приковывало их к единственному месту, но ярко осознали сохранившуюся в них энергию, разом вскочили от этого ощущения и скатились с завала. Подчиняясь емким репликам Саймо, они предупредили соседей, собрали вещи и, не теряя времени, перевалили через груду.

Кир коснулся гладкой, чуть теплой стены, столь невыразительной, что было невозможно понять, сдвинулись ли они хоть на метр с тех, как его рука впервые прислонилась к ней. Мысли его горели, делая его очень чутким; если бы его чувства обострились еще больше, он сумел бы найти какой-то неразличимый прежде зазор и открыть глаза в любом месте своей истории. Но потом он смотрел на своих друзей и понимал, что уже сделал это.

– Что если все бесконечно? – произнес Будер, идя рядом с Киром. Они спускались по спиральной лестнице торгового центра, возможно, зря потратив часы возле черты, которую определили по лопнувшим елочным игрушкам в витрине. Крыса, поставленная ими в аномальную зону, явно чувствовала себя неуютно, жаловалась, но эксперимент пережила. Нужно было понаблюдать за ней. Будер говорил несколько потрясенно, словно уже узнал неподдающийся ему ответ; возможно, его слова вообще не должны были прозвучать.

– Я как раз размышлял об этом недавно, – охотно подхватил Кир.

– И что ты надумал? – с надеждой спросил Будер.

Кир открыл рот, но ничего не вспомнил и нахмурился.

– Сама по себе бесконечность ничего не определяет для нас, – не дал он ввести себя в заблуждение и нашел продолжение диалога. – Все определяет вот эта секунда, – указал он, не зная, стоит ли это утверждение на прежних идеях, родилось только что или забежало вперед.

– Но какой смысл? – мучительно, как стон, раздался голос Будера.

– Мы этого не знаем, – с взявшимся ниоткуда оптимизмом заявил Кир. – Разве мы это знаем? Мы этого не знаем. Мы начинаем каждое мгновение в пустоте, Будер. Все наше сознание исчезает там, чтобы родиться в новой секунде. Ты никогда не замечал этого странного ощущения: что ты обрел какую-то мысль, а затем тебя отвлекло что-то, и ты понимаешь, что в твоей голове только что взорвалась полнейшее ничто, над которым зависла твоя мысль и чудом не провалилась; а может, и провалилась.

– Я что-то не… – пробормотал Будер, хватаясь за лоб.

Кир в эйфории рассуждал, не замечая этого.

– С чем мы приходим в этот мир? Пустота. Наш первый крик – это гул ветра в каньоне. Пустота – это наша жизнь в своем начале. Потом она начинает заполняться. Первые факелы, которые кто-то поставит для нас. С этого момента большинство из нас идет очерченным путем. Но это все не интересно, конечно… Вот что меня беспокоит: кто же тот, кто первым открыл глаза? Ему было дано великое право самому, не глядя ни на кого, выбрать свой путь. С тех пор мы передаем расставленные им факелы. Мы пошли этим путем, потому что он из всех бесчисленных вариантов выбрал: сюда. Почему? Мы можем от этого отказаться? – Кир жадно посмотрел на Будера. Лицо того сделалось из резины. – Я говорю не о знаниях, не о прогрессе, не о родителях. Я говорю о том, почему кто-то в одно тянувшееся вечность мгновение решил, что мы должны идти по коридорам Шайкаци. Чей это был образ? Я хочу осветить такое место, которого не коснулся его взор.

– Ты… – булькнул Будер, оказавшись в паузе этой речи.

– Если бы представить это ничто, то все было бы реально, – мечтательно сказал Кир. – Каждую секунду можно начинать, рождаясь заново. Поставь себе цель и делай шаг.

– Мне кажется, тут чего-то не хватает, – мысль Будера здесь зацепилась за что-то.

– Конечно, не хватает! – в восторге всплеснул Кир руками. – Коробейник бы сказал, что не хватает нескольких добрых дел. И, зная Коробейника, я подозреваю в этом какое-то фундаментальное правило. Знаю, что бы сказал каждый из вас. Райла бы, например, сказала, что я совсем одурел в этих дебрях. Но что бы сказал я?.. Знаешь, еще недавно я бы сказал, что этого достаточно. Осознание цели – единственное, что нужно для создания пути. Движение по нему открывает первый шаг. Поставь цель и делай его. Но теперь… Теперь, полагаю, я приблизился к тому, чтобы что-то выбрать… Что-то еще.

– Кир, мы на Шайкаци, – покачал головой Будер. – Потерялись почти, скоро крыс начнем есть… Выбери побыть тут, пока мы совсем не пропали.

Кир недовольно покосился на него. Содранные нервы, частые недосыпы, саднившие раны и обжигавшая, видимо, от всего этого горячка сделали его раздражительным. Желание общаться у него исчезло; у Будера возникло желание молчать. Остаток пути до лагеря они проделали, не возобновив беседы, попросту не думая друг о друге. Сердце Кира бешено стучало. Услышав это, он больше не мог сосредоточиться.

Крыса, которую они вынесли из черты, спустя несколько часов впала в ступор и к вечеру тихо скончалась.

Кровь к голове Кира приливала кипящей. Он пил воду, как крупный зверь, пытаясь погасить себя. Он хотел подумать о чем-то, но идея расплавилась на примитивные комки. Кажется, нужно было сообщить о чем-то командиру. Тот как раз подошел с некоей задачей; видно его было сквозь красных мушек. Кир отвечал ему, не слыша, словно сплевывая расплавленную кровь. Встревоженное лицо. Что-то теплое потекло под носом. Кир вяло пошевелил языком, не издав ни звука, попытался поднять руку и потерял сознание.

Он не знал, где находится. Временами над ним возникало сосредоточенное лицо Марии; но, возможно, ему только хотелось, чтобы она была перед ним. Потом лица закрутились калейдоскопом. Окаменевшее – Саймо, смирившееся – Райлы, безразличное – Будера, беспомощное – Ли.

Только эти лица составляли его существование. Он был уверен, что лежит уже несколько дней, но возникших в нем мыслей не хватило бы и на минуту. В лихорадке ему казалось, что он обрел ничто, к которому так жарко тянулся недавно, но из этого ничего не рождалось. Оно неодолимо размывало его, пока, наконец, не возникал кто-то из его спутников, чтобы вытащить его хотя бы на мгновение из небытия.

Глаза горели и ими было страшно пошевелить. Тело было скованно и, как чужое, словно это было вделанное в его мозг бревно, кто-то иногда тревожил его. На разум волна за волной накатывала кипящая вода. Кир узнавал кого-то над собой, случалось, вспоминал, что они шли в Библиотеку, но потом сердце поднимало новый прилив, топивший все, и об этом приходилось думать сначала.

Густой была кровь, густыми были мысли, густым было время. Иногда его сознание надеялось, что не минуло и часа; он, быть может, задремал и теперь выйдет в тот же день, когда это началось. Но что-то более точное изнутри механически подсказывало: прошло больше, много больше времени. Волна жара испепеляла сознание, обнажая его остовы, и тогда Кир ощущал рокочущий в его недрах хронометр, но не был уверен, что это тот отсчет, который он искал. Он словно ухнул в пропасть, ловя падающие часы. Тут все было древним, очень древним.

Когда в очередной раз он пытался выяснить, сколько прошло времени, его желание вдруг отозвалось в теле. Вздрогнула рука, готовая помочь. Кир аккуратно расслабил ее. Короткое движение потребовало всех его сил.

С тех пор размышления осторожно начали пробивать себе более просторный и долгий путь. Он пробовал что-то подсчитать, по слову восстанавливал последние разговоры, как угощение, произносил имена тех, кто был рядом. Когда возникла Райла с оптимистичным приветствием, сказанным без надежды, Кир промычал что-то в ответ. Девушка вскрикнула и выбежала, чтобы вернуться с Марией. Сил отозваться и ей не было.

После этого его стали больше тормошить. Иногда голова его приподнималась и на языке появлялся какой-то вкус. Кир, не распознавая его, послушно проглатывал кашицу. Понемногу он стал чувствовать, что в его конечностях копятся от этого силы. Ему помогли присесть, и с кружащейся головой Кир осознал это удивительное, забытое положение тела. От короткого упражнения он задохнулся. Но позже сумел повторить его самостоятельно. Восстановление ускорялось. Из его руки выдернули проводок питания, а несколько ложек он донес до рта сам. Слабым голосом, не слыша себя, он учился поддерживать разговор. Произнесенные слова быстро рассыпались в его памяти, но язык что-то усваивал. Он в первый раз, держась за стену, прошелся.

Наконец, слова стали задерживаться в его атрофированном мозгу достаточно, чтобы он успевал обдумать их и отвечать не по наитию. «Какая-то лихорадка», – говорили ему. «Поначалу карантин», – восстанавливались события. «Энцефалит», – запоминал он главные сведения. «Точно скажут в Оранжерее, но сейчас все вроде бы нормально», – с пробуждающейся жаждой впитывал Кир.

Ночью он поднялся, ощущая забытую крепость в мышцах. Боясь потерять ее, он резко распрямился. С опаской прислушался к себе. Мир попытался уплыть, но он вернул его на место. С большей осторожностью Кир опустил ноги на пол. Они отвечали приглушенной готовностью. Медленно он поднялся. Слабость поднялась по телу, но мечта о движении ответила ей упрямством.

Кир пошел к двери, сперва не думая о далеком путешествии, но случайно выбранное направление стало вызовом. Он оперся о стену и строго осмотрел себя внутренним взором. Сердце тревожно, но старательно колотилось маленьким кульком. Кровь, жидкая, теплая, приятно ощущалась в теле. Он мог выйти.

Коридор не походил на уличный. Под ногами было мягкое покрытие, по стенам вились растения, из-под которых, похожие на плоды, свисали фонари. Мягкий ночной свет укрывал этаж. Это, скорее всего, была небольшая гостиница.

Проход в одну сторону был перегорожен баррикадой. Кир, пробираясь по стенке, направился в другую искать друзей. Двери к ним не были закрыты. Соседнюю комнату делили Райла и Ли. Даже в спящей девушке, в напряжении плеч и ног, в ровном, но отрывистом дыхании, до сих пор чувствовалось что-то энергичное, собранное для удара. На кровати напротив Ли развалился расслабленно, сбросив к полу руку, дышал тонко, словно одергивая себя, чтобы не мешать подруге. В другой комнате был Саймо. Казалось, что командир, заложив руку за голову, отдыхает без сна; дыхание не выдавало его. Кир посчитал его спящим только потому, что тот не отреагировал на его появление. Второй отряд, похоже, занял другую часть гостиницы.

Получается, дежурным был Будер. Они старались не ставить его на пост с тех пор, как он, провалившись в какое-то отрешенное состояние, попросту пропустил мимо себя несколько тварей. Даже эти звери не тронули его, словно от него осталась лишь тонкая оболочка. Тогда отряд выручил Ли, вовремя подняв тревогу. Видимо, остальные отдыхали после столкновения с чертой и иных вариантов не осталось.

Он, вероятно, был у входа. Кир дошел до сделанной под дерево лестницы, напоминающей о маленьких земных отелях из фильмов. Будер находился внизу. Он сидел на полу, скрестив ноги, перед высокими стеклами, выходившими на улицу. Странный синий свет лился оттуда, точно снаружи была настоящая ночь. Один из «Первых людей», уже далеко не столь могучее существо, которое вышло из Порта, любовался этим светом.

Уставшая кровь тяжело билась о череп, заглушая мысль: Будер не должен был находиться внизу. Несомненно, он должен был сторожить покой отряда здесь, на этаже, наблюдая за обстановкой сверху. Кир никак не мог увидеть эту мысль целиком, пока взгляд его не запнулся о темный предмет неподалеку от себя. Он со страхом распознал лучемет.

Нужно было броситься вниз, привести в чувство товарища, поднять его сюда. Но от одного этого стремления Кир истощенно покачнулся и схватился за перила.

– Будер! – хрипло позвал он, едва услышав самого себя.

Но, похоже, эти слова донеслись до холла и внизу раздалось какое-то бормотание в ответ. Кир напрягал слух так, что возникавшая в паузах тишина начинала звенеть. А потом он неожиданно распознал речь.

– Мои дети вырастут и родят новых детей, – в бреду рассуждал Будер. – И те родят новых… И те родят новых… И те родят новых…

Что-то изменилось в приливе света, он вздрогнул, сжался от чьего-то недоброго касания. Кир почти видел перемену, будто пятна гнили в синеве, но, присматриваясь, упускал их. Он перевел взгляд на стену, и сердце его затихло. Загадочные черные отпечатки, то ли лепестки, то ли мелкие лапы, оставляли на ней свой след. Нечто невидимое прокрадывалось в холл, большой, но осторожной стаей, невидимой и слепой, наощупь выбиравшей путь.

– И те родят новых… И те родят новых… И те родят новых… – бормотал Будер.

Кир попытался крикнуть вновь, но звук вовсе не родился из его горла. Тогда он бросил свое тело к лучемету. Голова закружилась и пришлось схватиться за стену, чтобы не рухнуть. Кир восстановил дыхание и схватил оружие. Каков вес! Оно не лежало, а корнями уходило в пол. От одной попытки проступил пот. Он бросил панический взгляд вниз.

– Мои дети вырастут и родят новых детей. И те родят новых… И те родят новых… Это лабиринт? – вдруг спросил Будер, подняв голову. – А дальше мой потомок снова родит меня, – обреченно сказал он и рассмеялся. У Кира помутился взгляд. Ему привиделось жучиное племя, уходящее куда-то в нескончаемом танце.

К окнам подступала тень. Колыхаясь обрывками черного полотна, она поглощала синеву. Лапы настойчиво захватывали холл, толпясь все плотнее. До Кира донесся их мелкий топот.

Он потянул лучемет за ремень; не имея сил в руках, повалился на лестницу и всем весом потащил оружие за собой. Оно загремело по ступеням. Груз точно вырывал ему мышцы; в ладонях не осталось мяса, только кости. Но, грохоча, лучемет все же катился вниз, а Кир, цепляясь за стойки перил, бросая себя ниже, приближался к Будеру.

Лапы застучали поблизости. Кир, тяжело дыша и не находя достаточно воздуха, горя всем телом, затравленно огляделся. Перед ним ступила рисунком раздвоенного лепестка еще одна лапа.

Кир ощутил на щеке легкое касание, как от сквозняка. Темнело, точно перед грозой. Он рванулся еще раз и, кажется, на секунду потеряв сознание, скатился на несколько ступеней. Он не сразу понял, что все еще держит в левой руке ремень лучемета. Глаза его заволокло то ли от усилия, то ли от того, что ему закрыли их. Топот вокруг стал напоминать дождь. То, что проникло в холл, нащупало живущих здесь и подступало к их огню, становясь смелее. Кир чувствовал, как одежда сминается под все более настырными прикосновениями, как по его лицу проводят невидимые лапы, словно ладони младенца. Он, застонав, бросил на ремень вторую руку, сжал кулаки и оттолкнулся еще раз.

Мир несколько раз перевернулся, словно его пережевало. Он должен был свалиться к подножию, но падал гораздо дольше, бился обо что-то и падал снова. Когда болтанка успокоилась, Кир с удивлением обнаружил себя на ногах, держащим в правой руке ремень лучемета, который стоял на полу дулом вверх. Кира качало и он понимал, что, если пошевелится, то упадет.

Он как-то очутился прямо перед Будером. Вдвоем они находились в центре бури. Тени сожрали лившийся из коридора свет, оставив ломоть вокруг них, боялись подступиться к Будеру. Возможно, он напугал их не меньше, чем Кира, так как они тоже не знали, чего ждать от его заблудившегося разума. Но лапы уже щупали пространство возле него, плоские, как из бумаги, однако требовательные, распаляющиеся. Кир обернулся: окна, оказавшиеся за его спиной, были залиты чернилами, по которым барабанили те, кому не хватило места внутри.

Сердце, задыхаясь, колотилось в опустевшем теле. Голос иссох и упал в живот; руки трясло; колени держались на спичках. Здесь ли еще человек, который выходил богатырем против любого чудовища?

Будер окончил свои мантру. Он смертельно устал, но мягко улыбался, увидев что-то рядом с собой, что-то достаточно ценное, чтобы забыть о бесконечных коридорах Шайкаци, о сожравший мир тьме. Руками он раскопал невидимую ямку в полу. Удовлетворился сделанным и нежно схватил ладонями стоящее возле него сокровище, незаметное остальным. Аккуратно вложил его в углубление и зарыл воздухом. Будер залюбовался этим; Кир смотрел вместе с ним в пустоту. Его товарищ поднял глаза, горевшие, как свечи, едва проступающие в надвигающейся тьме.

– Если я смогу вырастить здесь хотя бы один цветок, зачем мне куда-то идти? – спросил он, уверенный, что не нуждается в ответе.

Кир, слишком слабый, чтобы разозлиться на него, утомленно смотрел на потерявшего разум Будера. Губу тронула лапа, проверявшая, что там за ответ копится на языке. По глазам неприятно проползла тень, разделив двух людей на мгновение. У Кира не было сил бороться. Он знал, что должен, он хотел, но он просто дошел до своего физического предела.

– Мы уйдем, Будер, – проговорил он. – Если уйдем мы, кто будет смотреть на твои цветы?

Это мысль закралась в голову Будера. Свечи вспыхнули, усвоив ее, и заколебались.

– Вы вернетесь, – сказал он. – Раз эти коридоры…

– Заткнись. – У них не было время вымучивать объяснения своим иллюзиям. Кир разжал кулак и лучемет грохнул об пол. Будер вздрогнул. – Взорви это все к херам. А то твои друзья умрут.

Только их глаза сохранились в побеждающей тьме. Границы непроглядной вечности подступили к сердцу Будера. Он не хотел конца. Он хотел еще раз увидеть семью. Он не хотел, чтобы гибли друзья. Он вспомнил себя, тот час и то место, где в нем горела жизнь, и вернулся туда. Его фигура словно раздвинулась. Даже то, как он поднялся, выдало в нем прежнего героя, мощного и несокрушимого.

Черная метель скрыла его, но Кир почти сразу увидел его вновь. Лицо Будера было близко; с недоумением и беспокойством тот осмотрел товарища, словно поражаясь, зачем он в таком состоянии пришел к нему, ведь тут все было ему по плечу. Железо проскребло по полу и на шею был переброшен ремень. Будер ободряюще взглянул на Кира и развернулся, чтобы ударить по врагу.

От одного шороха стволов ночь раздалась в стороны. Ее хищные, искаженные дети на мгновение стали различимыми среди отдернутых темных одеяний и скрылись вновь, однако в этот невидимый мир за ними последовал лазерный луч. Он вцеплялся в них дьявольскими когтями и выворачивал в людскую вселенную; все пламенело там, где они выпадали сюда. Ночь сменилась рассветом. Его красные цвета озарили холл. Словно удары меча столь страшного, что он разрезал ткань пространства, всюду разгорались рубиновые полосы, отмечавшие раны тьмы.

Кир упал на колени. Чувства покинули его. Страх, надежда, гнев – все бессильно уступило жару, ставшему эмоцией мира и поглотившему все.

Тени, секунду назад кружившие возле людей и нагло хватавшие их, с шепотом отпрыгнули. Их движение обозначило темную сферу – пасть существа, приведшего тьму. Будер тоже заметил ее и бросил в горло чудовищу всю россыпь убийственных лучей.

Лапы панически побежали, толкаясь друг с другом; храбрые хватались за что-то, но быстро оставались одни и беспомощно растворялись. Будер сжигал ночь. Стекла треснули и со звоном осыпались. Мебель разрывало на осколки. Стены трещали, их покрытие рвалось и сгорало. Кир дышал жаром и, словно был печью, находил в этом силы.

Смерть ошибочно подошла к нему и теперь возвращала отнятое. Компенсацию она забрала у вторгнувшегося монстра, которому поверила. Остатки чудовищной стаи сохранялись вокруг, но потеряли свою бездонную глубину, пожухли и почернели, как обгоревшая бумага. Будер деловито, как десятки раз до этого, дочищал местность от тварей, посмевших выйти к костру человека.

Кир, покряхтев, поднялся. Колени дрожали, но держали. Холл был уничтожен. Перила свалились, ступени были разрыты. Все поверхности обуглились, вздулись, растрескались. Сажей были нарисованы картины прошедшего боя. Мебель была разломана и дымилась. Высыпали красные звезды углей, цепляющихся за негорючие материалы.

Наверху высыпали «Первые люди», и Кир слабо махнул им рукой, давая отбой. С опаской они спускались, обозревая разрушенное помещение.

– Что случилось? – спросил Саймо.

Будер наблюдал за улицей, убеждаясь, что чудовище не вернется. Лицо его, видное только Киру, исказилось неожиданной для него раздраженной и горькой усмешкой.

– Случилось, – отчетливо сказал он, закинул лучемет поудобнее и обернулся. – Не ставь меня на дежурство. Снова не повезет, – сухо сказал Будер и обошел командира, не взглянув на него. Его смена не была окончена, но он не стал спрашивать, может ли покинуть пост.

Саймо заставил себя промолчать. Он стал бледен как статуя и глаза его выражали не больше. Будер был человеком, с которым они сделали первый шаг на Шайкаци. Память об этом было среди того немногого, что сохранилось теплом в нем, и он не посмел, ругаясь с ним, растоптать этот очаг.

Наверху грохнуло железо. Будер оставил оружие сменщику.

– Райла, дежуришь, – приказал Саймо. – Ли, помоги Киру добраться до комнаты. Что нам нужно знать?

– Не впускай тени.

Сколько еще черт они выдержат? Десятки, а то и сотни остались позади. У этого числа был предел. Возможно, считанные единицы остались до него.

Кир так был прикован к пламенеющей впереди цели, что долго не замечал происходящее рядом с ним. Это неизбежная цена их подвига? Этот счет нельзя оплачивать, твердил он себе, словно у него был выбор. Возможно, и был: убедить всех вернуться; кроме Саймо, все бы послушали… Но нет! Нет, тогда все было бы зря! Они не могут вернуться проигравшими и растоптанными. Всегда можно сделать еще один шаг вперед.

Однажды они пытались вспомнить, в какой день вышли, и никто не назвал единой даты. Числа в компьютерах не сошлись. Барахлили и системы жителей Оранжереи, но они втроем все-таки назвали один день, окончив споры. Их отряд не рассыпался, их суждения оставались взвешенными и практичными, и все чаще именно их советы и наблюдения помогали преодолевать черту.

В этом не было ничего удивительного. Одни торили тропу, и других миновали их ошибки и катастрофы. Отряд Порта первым лез почти во все встреченные черты. Иные выворачивали им разум, извлекали забытые страхи, показывали ужасное будущее. Иные бросали им навстречу невиданных чудовищ, коварных паразитов, отчаянных хищников, и бремя всех сражений с ними тоже несли «Первые люди». Их терзали раны, отравления, лихорадки, утомление. Просыпаясь, они не понимали, где находятся. Побеждая, они не помнили, когда это началось и может ли закончиться. Рвущие разум аномалии оставляли свои шрамы. Они перестали бояться – было все равно не понятно, живут они или это уже предсмертная агония.

«Первые люди» шли на заканчивающемся заводе. Никто не удивился, когда Ли, веривший в их отряд до последнего, задремал вместо того, чтобы изучить черту по установленному плану. Это означало, что двухдневную работу нужно было проводить заново. Саймо разъярился на него, встряхнул, но огорчение Ли было апатичным, словно покрыто известкой.

Иногда в голосе командира еще слышалась прежняя убежденность, неколебимость, но ее хватало только чтобы немного разжечь собственный дух. Как-то Райла скопила в этих коридорах, где эмоции быстро покрывались паутиной, немного гнева и огрызнулась на него, а Саймо не ответил, уже безразличный к тому, чтобы удержать контроль. Едва сохранял боеспособность Будер. Каждый раз, когда ему объяснялась задача, оставалось не ясным, понял ли он хоть; за ним недоверчиво присматривали.

Всего несколько человек подступали когда-либо к Библиотеке и никто не вернулся с ясным умом, способный отчетливо рассказать о своем путешествии. «Первые люди» зашли так далеко не только потому, что были закаленным отрядом. Прежние группы направлялись сюда в то время, когда у человечества почти не было опыта подобных экспедиций. Хуже обеспечивался тыл, не было многих меток, еще не установили многих правил. Они продолжали идти там, где погибал предшественник, потому что тот не знал о Разной собаке, Мафусаиле, Мясном ангеле и Багровом облаке. «Первые люди» знали много подлостей черты и отвечали коротко, умело, переступая новый труп или раскрывая очередную химеру.

А еще не было на Шайкаци отряда, который бы так долго боролся против ее кошмаров вместе. И хотя то, что скрепляло их, рассыпалось, они оставались притянутыми друг к другу, как магнит. И там, где один бы уже возненавидел товарища, они сохраняли способность понять, промолчать, подать руку. Саймо защищал Райлу от взрыва, сжигая себе спину. Будер не отступал от потерявшего сознание Ли, когда их двоих осадили полчища плотоядных тварей. Райла прикрывала Будера, Ли тащил на себе Саймо. Кир был рядом с ними, он видел это и убеждал себя, как в ремиссии: они дойдут! они не зря начали этот путь!

Они преодолели черту и, отдышавшись, развернули перед собой карту. Здесь не было никаких меток: только проволочные узоры вентиляций, коридоров, технических лазов, комнат, кабелей, трубопроводов. Никто не вернулся отсюда в здравом уме, чтобы сказать точно, где ждет опасность. На полях карты были неопределенные пометки, составленные по сбивчивым, невнятным рассказам. Путаные пояснения не делали эти обозначения полезными.