Текст книги "Шайкаци"

Колодин, оценивший осмысленную речь Кира, недоверчиво посмотрел на него.

– Ты чего, в себя, что ли, пришел?

Кир пожал плечами. Он начал вновь думать и чувствовать, но все это плавало в отравленном море. Теперь он ясно ощущал, куда погрузилось его сердце. Тошнота пронизывала каждую его клетку.

Желая отвлечься от зливших его размышлений, он взялся за уборку. Кто-то из соседей молча помог ему. Это упало тонким лучом в его беспросветную душу, и ненависть дала отдохнуть сознанию. Позже вернулся Колодин.

– Ничего тебе не будет, – кажется, с разочарованием сообщил он. – Этот кусок кретина еще ночью говорил, что пойдет тебя убить. Только пьяные мудаки не поверили и ничего не сообщили. Нож из его дома. То, как он истерил, соседи слышали. Так-то ему не повезло, попало уж очень удачно… Неудачно.

Кир безразлично выслушал это. Колодину не понравилась эта реакция, из которой он не мог понять его.

– А я думал теперь ты только себя убить способен, – проговорил он. Кир поднял враждебный взгляд. Заинтересовавшись этим, Колодин сел на корточки рядом и присмотрелся к нему, но не увидел ничего прочного. – Нет, струсишь.

– Высоко ценить жизнь – это не трусость, – неожиданно попалась Киру эта идея – неожиданный продукт трудной работы этих дней.

– Твоя высоко не стоит, – отмахнулся Колодин и все же взглянул внимательнее. – Но умирать ты, значит, не хочешь. Все-таки жить собрался. А смысл? Так и будешь валяться на своих вонючих тряпках? – Колодин не пытался его подтолкнуть к чему-либо и придавал значение только своим вопросам. – Только зря пайки на тебя тратить.

– Смысл? – пустым голосом отозвался Кир, услышав это откуда-то со стороны. – Мы много говорили о смысле, когда шли туда. Смерть отняла у меня надежду на него. И я ее радовать не собираюсь, – упрямо сказал он.

– Да ты и жизнь не радуешь! – ответил на это Колодин, неслышно фыркнув. – Ладно, дело твое. Но пайку разведчика у тебя пора отнять.

Какое-то несогласие шевельнулось в Кире, словно еще один удар в долгом падении, но он не выразил этого вслух. Впервые в нем возникла мысль выйти на Центр и поесть там, однако он так и не собрался ни с духом, ни с силами.

Вечером зашел Ивор, застав его за просмотром местной сети. Простых мыслей Кира и заскорузлых эмоций хватало для этого занятия. Лидер Порта обозрел его убежище и пробормотал:

– М-да, мрачная история.

Кир сел, скрестив ноги, на постели и ждал продолжения. В этом была какая-то жадность долго голодавшего ума. Ивор присел на пол у стены напротив. Во взгляде его было сочувствие. Оно было чутким, не высокомерным, и Кир принял его, отпугнув темные чувства, вздохнув свободнее.

– Колодин сказал, ты почти восстановился.

– Колодин злой человек, не слушай его суждения о людях, – сказал Кир, удивляясь, откуда исходят эти слова. Вокруг его неизбывной печали концентрировались какие-то забытые, светлые эмоции, оказалось, еще державшиеся возле него, и места для страха и гнева не нашлось. – Он людей не знает, знает только, насколько не доверяет им.

– Ага, – выразил какой-то неопределенный звук Ивор, думая не о том. – Ты, по крайней мере, заговорил. – Кир кивнул. – Так ты…

– Я едва ли расскажу больше, чем люди из Оранжереи, – он не мог произнести их имен, избегая воспоминаний, тянущихся за ними.

Ивор хмуро молчал, будто пытаясь подавить в себе что-то. Наконец он поднял отвердевший взгляд.

– Кир, все-таки, что ты увидел там?

– Смерть моих друзей, – дрогнувшим голосом ответил тот. Глаза его перестали видеть, а разум вновь плутал по лабиринтам Шайкаци, где остались «Первые люди».

– Что случилось? – Ивор, пробив путь вопросам, не останавливался.

– Смерть, – слезы выступили на глазах Кира.

– Как ты выжил?

Кир запнулся, не зная ответа. Он вновь смотрел на Ивора.

– Шайкаци не узнала меня, не увидела, – вспомнил он. – Но теперь я получил свой кошмар, преследующих меня духов. Этот путь теперь закрыл передо мной. Не понимаю, что дальше. Это было наибольшее, самое важное. А если его теперь нет, что делать?

– Ты говорил…

– Ивор, мой друг, – прервал его Кир, и душа его наполнилась теплом от этого слова. – Я помню все, что говорил, и это привело меня к ужасному концу. Может быть, ты был прав и проще было зарезать Шильнер-Вольнову? – Ивор нахмурился. – Четыре замечательных человека были бы живы. Ты, выходит, оберегал нас, действительно пытался спасти всех.

–Может, Шильнер-Вольнову и надо убить, – пробормотал Ивор. – Но чего-то мне не нравится, что ты об этом говоришь.

– А почему? – живо заинтересовался Кир.

– Не знаю, – проворчал Ивор, которому трудно поддавалось это размышление. – Может, потому что мы поверили в вас? Ты увидел самую суть, а мы давно сдались, боялись посмотреть на нее. В Клубке наши беды, а остальное… «Начни с крупицы возможного и добейся невозможного». Вроде ты так говорил? Мне Саймо передавал, ему очень понравилось. Я попросил тебя прикончить одного нехорошего человека, но ты пошел схватиться с самим дьяволом. Молодец, – ободряюще улыбнулся Ивор. – Это вдохновляло. А теперь и ты говоришь: «Зарезать Шильнер-Вольнову». Словно наконец упал к нам на дно, а лучшее, что мы можем разглядеть отсюда – зарезать кого-то, – горько закончил он.

Кир сосредоточенно выслушал его.

– Спасибо, Ивор, – сказал он после паузы. – Не знаю, поможет ли мне это. Не знаю, существуют ли еще такие вещи там, где мы не сидим вот так друг с другом. В лабиринтах Шайкаци. Может быть, и ты, выйдя отсюда, перестанешь так думать? Но спасибо. Мне легче от этого разговора.

Ивор в смущении сидел, не зная, как продолжить эту беседу. Затем он вспомнил, зачем пришел, и понял, что о произошедшем близ Библиотеки спрашивать бессмысленно. Он поднялся.

– Давай, поправляйся, – добродушно пожелал Ивор. – Колодин все просит твой паек разведчика отменить, но я же знаю, ты еще повоюешь! Выбирайся к нам поскорее.

Он ушел. Кир неподвижно сидел в полутьме, и тепло этой беседы остывало в душе, сменяясь холодной пустотой. Кир узрел, как он одинок. Ивор, с которым никогда у них не было дружбы, оказался самым близким ему человеком. Этой помощи мало, слишком мало, знал он. Но сердце его потянулось к людям. Он терзался этим желанием всю ночь, а утром вышел позавтракать на Центр.

Он брел затравленно, как преступник; выбравшийся из тюрьмы слабым стариком, сгорбленный, держащийся за стены. Люди, видя его, в страхе и отвращении отходили, и улыбка, которой он пытался встретить их, постепенно гасла, превращаясь в оскал. Они не узнавали его. О нем ходили противоречивые слухи, и своим угрюмым взглядом, своим запущенным видом он подтверждал не лучшие из них. Он уже несколько недель не следил за своей внешностью. И теперь все больше казалось, что на то и нет причин.

Взгляды обжигали его. В них не было ненависти, но и сочувствия не больше, чем к сломанной вещи. Он был изгой, чьи мозги, чьи заслуги осталось там, у порога Библиотеки. Их любопытство было оскорбительным: они брезгливо смотрели не на него, а на трупы его товарищей.

Кир, раскрасневшись, сел за стойку, ощущая, как многие глаза немилосердно щупают его спину. Он вжал голову в плечи и зло бросил Хельги слова заказа. Выверенное движение, с которым тот подвинул тарелку, показалось Киру пренебрежительным, но он сдержался. Поблизости пил кофе житель Порта. Он дважды отвел взгляд и тогда Кир прямо спросил его:

– Что?

– Слушай, – с готовностью обратился он, – так что все-таки произошло там?

– Пошел на хер, – рыкнул Кир.

– Эй ты… – повысил голос этот тип, но к нему подошел Хельги и что-то убеждающе зашептал. Наверное, о том, что у этого парня голова не в порядке и что он может убить. Посетитель бросил обиженный взгляд на последнего из «Первых людей» и перешел за столик.

Кир взглянул на бармена; тот склонил голову в неопределенном жесте, то ли извиняясь за конфликтную ситуацию в его заведении, то ли призывая к смирению.

– Что? Им все одно надо? – широко показал Кир. – Знать, как истекали кровью мои друзья? Как Саймо разрубило пополам? Как легкие Райлы свалились ей в кишки? Как Ли лишился черепа? Как резало Будера? – тон его повышался, становился визгливым.

– Тише, тише, – мягко сказал Хельги. – Никто не спрашивает об этом.

Но это еще больше возмутило Кира.

– Конечно, не спрашивает! Да вам всем плевать! Плевать, что мы умирали там! – он грохнул кулаком о стойку. Хельги бросил огорченный взгляд на обернувшихся охранников. – Идите вы в жопу, – он обернулся на зал. – Идите вы все в жопу!

Десятки обращенных к нему взглядов, возмущенных и испуганных его поведением, увидевших в нем безумца, сквозь кожу вытаскивали ярость. Он отвернулся, чувствуя, как закипает его сознание. «Успокойся!» – крикнул кто-то в его спину, точно булыжником. Тогда Кир закричал, как зверь, и вскочил, уронив стул. Глаза его заволокло красной пеленой, и он едва видел кого-либо. Душа его металась, как подожженная, и он знал одно: ему здесь невыносимо. Он схватился руками за голову, словно сдерживая выбегающий из нее разум, уравновешенность, и почти побежал к выходу. Толкнув кого-то на входе, на улице он бешено огляделся, увидел лишь силуэты в нишах и смог несколько раз глубоко вздохнуть.

Он знал одно место, где к изгоям были терпимы. Переведя дух, он уставился в пол и поспешил в Апартаменты Камилло.

На дне

В «Трутне» всегда было немало людей, которых презирали в Порту. Тут это было не так важно, и правило было едино для каждого: всем на тебя плевать, пока ты не бьешь посуду. В иных случаях некая организованная сила, олицетворявшая порядок и маячившая поблизости, не настаивала на активном участии. Она была размазана между барменом Милковичем с его помощниками и охранниками Порта. Они как бы уступали друг другу право разбираться в мелких дрязгах местных жителей, и в итоге те разбирались между собой самостоятельно. Впрочем, «Трутень» был территорией мессы, и серьезные конфликты в нем были не приняты. Все уважали человека, приносящего им вино и хлеб. Для желающих покивтаться имелись десятки темных коридоров.

Кир бессильно упал на один из стульев. Он в недоумении встретился с бесцветными глазами Милковича, но вспомнил, что находится в баре, и заказал пива. Глотки не приносили облегчения. Кир, как на шарнире, вертел головой, пытаясь остудить горевшую голову. С утра людей было немного. Несколько человек закачивали свой завтрак. Остальные, как обычно, проснутся к остывшим порциям. В приглушенном свете все казались Киру одинаковыми, он ни к кому не мог потянуться. Он продолжал воспаленно искать, пока не обратил внимания на бармена, продукцию которого и его самого, как одну из бутылок, освещали лампы, казавшиеся фосфорическими.

У Милковича была внешность какого-нибудь отставного вояки. Короткая седая щетина, которая, видимо, ломала лезвия, щетка волос, лицо из мятого картона. Был шрам, начинавшийся над бровью и кончавшийся над губой, словно ему пытались разрезать череп острым ножом. Голос его был негромким, сиплым, отвечал он будто без большой охоты, но никогда не игнорировал посетителей, желавших беседы. Взгляд его лучше всего знал два выражения: безразличное и опасное, появлявшееся, когда кто-то грозил принести в заведение разборку. Этого взгляда обычно было достаточно, чтобы ссора прекратилась.

Говорили, что это бандит с окраинной системы, распорядитель похорон Шайкаци, бывший священнослужитель; может, все сразу. Сходились на том, что на станцию его привела трагическая утрата семьи, после которой он уехал подальше от привычных мест. Но никто не расспрашивал: на душу бармена здесь тоже было всем плевать.

– Милкович! – сорванным голосом позвал Кир. Тот повернул голову, продолжая протирать кружку. – А что бы ты сделал, если бы мы избавились от черты?

Милкович задумался.

– До шести часов одно пиво в подарок каждому посетителю.

Кир весело рассмеялся, чувствуя, как настроение его немного поправилось. Зачем он взвалил на себя так много? – спрашивал он себя, топя алкоголем шевелившуюся от этих мыслей тоску. Похоже, все было гораздо проще. Жизнь стоит на самом малом. Чашка кофе по утрам, так приятно. Убери лишнюю минуту под одеялом зябким утром, улыбку проходящей девушки, тихую поступь кошки, теплую волну, толкнувшую тебя в водоеме, эту кружку пива, льющуюся в иссушенное нутро, – и разверзается пропасть амбиций, зависти, жадности. Все полученное ухает в эту бездну, не наполняя ее. В отличие от знаков внимания жизни, которые воплощаются в тебе счастьем и умиротворением. «Ничего», – говорил себе Кир, и вот уже огромным становился даже хохот собеседника, готовый открыться любой ерунде. Когда не осталось ориентиров, ни одна мелочь не затеряется в душе, хорошая и плохая.

Тут всегда был приятель, который готов был объяснить, что твои проблемы не так уж велики. «Чувак, продолжай жить», – пьяно советовал ему. Кир внутренне соглашался, что это верное направление, и уже не думал о целях и смысле.

Кто-то предложил начать считать стопки, и Кир согласился, не зная ничего, что стало бы к тому препятствием. Нервы его слишком обветрились в последние дни, чтобы горестно откликнуться на сухую влагу. Ему становилось проще, ведь в простых разговорах не было зазора, чтобы проникли тяжелые мысли, а уплощавшиеся эмоции легче было швырнуть.

Конечно, он рассказывал и о случившемся, размазывая слезы и говоря о ненависти к себе. Но никто не был ему в осуждение; как не было никого и с сочувствием. Однако теперь это было неважно: Кир задыхался в алкоголе, тонул в неразобранных мыслях и чувствах и едва видел, что произошло там.

Ему не хотелось возвращаться в Порт, где он ощущал себя раздавленным, и он как-то очутился в одной из комнат. В апартаментах зачастую обитали странными компаниями, путаясь в случайных связях; некоторые из них были гостеприимны и еще один сожитель не нарушал их покосившейся гармонии.

Вещество «А». Льется водой, во вкусе ощущаются все трубы, по которым оно когда-то стекало, все чистящие средства, которыми эти трубы мыли, каждая рука, которая соединяла их вместе и, кажется, даже привкус цеха, где их отлили. Потом язык чувствует что-то горько-кислое, примерно привычное, успокаивается. Мозг замирает, начинает заваливаться на бок. Спустя час-полтора он спит, пробуждаясь, как сварливый дед. Если сосредоточиться, можно скатить его с горы хоть в помойку, хоть в объятия подруги.

Кир проснулся с тошнотой не только в мыслях, но и в желудке. «Жить», – озвучил он себе вчерашний совет, но слово вышло замаранным, болезненным. Ни морально, ни физически, он не готов был идти в Порт. Никто не приходил пробудить его, никто не мешал ему выплывать из горячечного сна. Душа его была разорвана. Что-то тонуло в бутылке, что-то было растоптано, что-то обветшало висело на ребрах.

Он лежал, собирая разбросанные в запытанном сознании мысли. Якобы разрешенные вчера проблемы поднимались в разрухе его организма с прежним могуществом. Нарастала агония. Его собственные маяки, огни идей, которые могли помочь сделать хоть несколько шагов в ошеломляющем несуществовании, были забросаны землей, и некому было разжечь для него новых.

Кир, качаясь, поднялся, сдвинулся, потянувшись к кому-то или чему-то неопределенному, обещавшему облегчение. Он выбрался к давно холодному завтраку, который привозили сюда в то же время, что и в Порт, побросал комки в пустоту, не нашел насыщения. Он словно лежал, сраженный, потрепанная оболочка человека, и не мог разглядеть жизни в слепящем небе, но мог, помня, что помогло ему вчера, притянуть его к себе, сделав пасмурным, низким.

Он взял пиво, еще одно. Появились какие-то люди, узнававшие его. Разговор никуда не вел, но отвлекал. Кир понял, что не уйдет отсюда и сегодня. Он задавил что-то метнувшееся в нем и заказал снова.

Он выбрал худший вариант. Алкоголь помогает забыться, но не забыть. Он создает иллюзию решения, однако, протрезвев для него, осознаешь горе с прежней силой и пьешь вновь, надеясь суметь позже. Горе, замешанное на дурмане, заменяет смеющегося человека.

Новое утро. Это второе или третье? Смотреть в него было также трудно, как в разбитое зеркало. Душа тряпкой висела на постели, свесившись из тела. Но было главное: он не помнил. Своих друзей, лежащих где-то в лабиринтах Шайкаци, он видел будто в мутной воде, не узнавая детали. Эмоции тонули, не добираясь до них.

Тело гудело, ведя какую-то свою борьбу. Трезвость делала его уязвимым, и Кир, уже не раздумывая, взял сначала пива. Потом, сокрушив нечто, какое-то неорганизованное сопротивление в себе, заказал еды. Теперь он сам подсел за чей-то столик. Вчера, в щедром разливе вечернего настроения, он угощал кого-то, и его спросили, надолго ли хватит неизрасходованных запасов его пайка. Кир браво отшутился, но сам позже провел ревизию погребов. Получившееся число было для него обратным отсчетом к возвращению в Порт, и оно вызвало в нем панику. На следующий день он поменял часть своих припасов на местное пойло, расплывшись в улыбке от цифр этой сделки.

Отныне с него он начинал свое утро. Мерзкий, спиртовой вкус смывал еще худший помойный дух, скопившийся за ночь. Он пробуждался в бушующем океане, но кружка за кружкой отдавал себя течениям, расслаблялся, будто прикрывал глаза и раскидывал руки. Закрепляя это настроение, Кир запаливал «курок» и с головой, слишком мутной, чтобы видеть дальше своего столика, ждал, когда соберется больше знакомых лиц. Они возвращались с поисков мусора на продажу, со смены в Порту, выползали, придя в себя после какой-то сумасшедшей вечеринки. Он выбирал приятелей на вечер и откупоривал с ними бутылку, от который сон в конце концов должен был сбить с ног и завалить, как в могиле.

Однако тело было не так-то просто обмануть. Оно привыкло к потокам мути, сваливавшимся в него, и то темное нечто, зародившееся в его отравленных глубинах, научилось подниматься, дотягиваться своими щупальцами до разума Кира. У него кружилась голова, искаженные, с острыми краями образы стали отражаться в разбитом зеркале, и он снова начал задыхаться. Мрак поглощал его мысли, ненависть поднималась, вновь становясь единственным, за что он мог держаться в этой буре.

Кира позвали на вечеринку, чтобы развеяться. Музыка ему не нравилась, и он стал нервным. Девушка, с которой они зажались в углу, усмехнулась и ушла, не получив желаемого. Кир стоял, трясущимися от ярости и стыда руками застегивая штаны. Он понимал, что алкоголь может довести его до чудовищного состояния, и остатками разума сопротивлялся этому, но все же выпил. Пожалуй, к счастью, это подкосило его и он очнулся уже утром, но битый, больной зверь продолжал рычать в нем, догрызая терпение.

Днем он начал драку с одним из своих знакомых, который, как многие, как много раз, предложил ему «не париться о том, что было». Кира, по короткому движению Милковича, вышвырнули из бара и крепко помяли. Раздраженно потолкавшись в коридоре и поняв, что боится идти в Порт, Кир приполз обратно, и бармен пояснил ему ровным голосом, в котором безразличия было столько же, сколько угрозы: «У нас не дерутся». Кир кивнул и жалобно попросил: «Можно мне выпить?» Милкович был всепрощающ к своим клиентам.

Столкновение со своим страхом утихомирило ярость, и Кир даже наладил кое-какой мир с оппонентом. Ему дали новый совет, придвинув таблетку. Такой он не пробовал, однако закинул без колебаний. Мир дернулся и встал на место, но, похоже, в какие-то новые, нужные пазы. Он стал контрастным, мгновенно понятным и податливым куда лучше, чем прежде. Свои чувства, и скорбь, и злость, легко оказалось подвинуть в сторону. Кир вновь стал другом всем. Он подхватывал самые важные идеи и развивал их. Завтра. Да, отправимся. Завтра, да, завтра, завтра.

Утром Кир отупело смотрел в потолок, испытывая отвращение к тем останкам, которые сменили уверенного, способного к движению парня. Он, конечно, вернется. Обязательно вернется. Просто нужно прийти в себя. Через некоторое время наступило облегчение. Но алкоголь залил другую часть ума, и вчерашние идеи уже не были столь срочными.

Вещество «Б». Как воздух, только горячий и плотный, будто проглатываешь пресный горьковатый фрукт, сделанный из дыма. Чад появляется в глазах, которые смотрят теперь ярче, чтобы пробиться через него. Все подсвечивается ясно и все же утекает куда-то. Понимаешь: ты сам течешь куда-то в сторону, оставляя за поворотом все, что мешало тебе отдаться потоку. Смеяться становится легче, грустить – проще.

Вечером из Порта пришел Колодин. Он нередко забредал сюда, чтобы сбросить заботы тамошних обязанностей. Сегодня «курок» не помог закрепить равновесие, нервы дергало куда-то и Кир сел за стойку пропустить стаканчик пораньше, чем обычно. Он подумал, что должен не хотеть видеть Колодина, но эмоции его не отлипли от сырости в душе.

– О, – приветствовал его помощник Ивора, заметив уже после того, как сел неподалеку. – Осваиваешься? Ну и как тебе здесь? – он явно еще размышлял о каких-то делах Порта и держал Кира не периферии внимания.

Тот прислушался к себе и покачнулся.

– Я курю. Я бухаю. Я доволен.

– Понятно, – отозвался Колодин, принимая свой стакан. Он сделал глоток, прикрыл глаза, отпуская заботы и благодушно спросил: – Как тебе местная публика?

– Ну как… – пожал плечами Кир. – Люди вообще отвратительны. Порт тут не исключение. Но бухать с кем-то надо.

Колодин усмехнулся и небрежно чокнулся с ним через воздух. Кир нахмурился идее поддержать его в этом жесте.

– Мир вообще хреновая штука, – после нового глотка доброжелательности в голосе Колодина прибавилось.

– Но зато в нем придумали алкоголь, – вступился за мир Кир.

Колодину понравилось и это высказывание. Благосклонно взглянув на собеседника, он пожурил его:

– А я ведь думал, ты не безнадежен, выйдет толк. Хоть и пришел с такой комедией: спасу всех! Такой решительный. Ну, это смешно, конечно. Но я и правда потом подумал: горы свернет!

– Заткнись, – процедил Кир, выдавливая злость, словно желчь, поднявшуюся от тошноты.

– Не ты первый. Много я таких повидал, – с удовлетворением рассуждал Колодин. – Приходят, уверенные, что наступит их время схватить судьбу за задницу. А потом с удивлением обнаруживают, что их штаны уже стянуты и кто-то другой расстегивает ширинку. Злятся. Потом сникают. Потом смиряются. Потому что у некоторых уже по трое пристроились.

– Это, – повертел стаканом Кир, – такая мудрость от человека, который тут с контрабандистами якшался? То есть, – задумался он, как бы считая, – тебя не только пол-администрации начальства драло, но ты и перед ворюгами нагибаться не стеснялся.

Колодин не смотрел на него, но Кир наблюдал за ним внимательно, и видел, как краснеет его лицо. Рука с недонесенным напитком неестественно замерла в воздухе. Поглядывал на них Милкович, и Кир отметил, что именно на бармена на мгновение покосился недруг.

– Говори, – словно пар, выпустил воздух Колодин. – Да, говори. Делать-то ты больше ничего не можешь, – произнес он с каким-то облегчением и сделал он глоток. – Может, я не все делал правильно в жизни. Но и зла никому не желал…

– Это ты так думаешь! – выкрикнул Кир. С жаром к его горлу прилили обвинения, которые он высказывал сам себе.

– Вот скот, даже договорить не даст, – пробормотал Колодин. – Мысль потерял… Меня все-таки уважают, – подытожил он и, наконец, посмотрел на собеседника. Свысока, но без торжества и злобы. – А ты стал дерьмом, Кир. Не такого человека Саймо брал в отряд.

Кир побледнел, поднялся и угрожающе проговорил:

– Продолжай, если хочешь подраться.

– Ты стал дерьмом, – отчетливо повторил Колодин. – Марать имя достойного разведчика твоим присутствием я, пожалуй, больше не буду. Ну? Собираешься ответить мне как свинья или как человек?

Они поменялись местами: грубиян Колодин и Кир, что посмеялся бы над безмозглой ссорой. Кир подспудно понимал это, поэтому замер в смятении. Голос разума и требование горящих в нем ран звучали вместе. Колодин, похоже, заметил эту разорванность, и на короткое мгновение на лице его можно было увидеть жалость, но ее быстро оттеснило прежнее презрение.

По стойке стукнули ладони. Кир повернулся и ударился о бесцветные глаза Милковича, которые всего лишь коротко и безразлично напоминали. Он в страхе осознал, что это место для него может быть закрыто. Задрожавшей рукой он схватил стакан и пошел прочь.

– Не подохни тут зря! – пожелал ему на прощание Колодин.

Кир зло салютовал ему через плечо:

– Найди тот член, который тебя приютит. – Это было слишком жалко, чтобы Колодин отреагировал.

Вещество «В». Если нужно сложить два и два и получить другой результат, возьмите эту таблетку. Вселенная становится гораздо податливее. Это сулит много открытий. Страдание расщепляется на детали, с которыми не так сложно работать. Однако нервную систему придется выставить следующим утром в стирку.

Через три дня после встречи с Колодиным Кир обнаружил, что его паек разведчика аннулирован. Он стал получать, как всякий человек, которого общество приняло только по одному этому признаку. Это разъярило его, но вновь ему оставалось только разгромить собственную душу: что он мог сделать в Порту? что он мог сделать под надзором Милковича? Однако что он мог сделать и с этим скудным пайком? Там была почти одна лишь еда, которой ему, высохшему, тщедушному, почти не нужно было.

Главным мучителем Кира стала трезвость. Она наступала каждое утро (или день в зависимости от масштаба загула). Он был бы рад остаться в одном из своих новых состояний навсегда, но любое вещество неизбежно отпускало его, плескаясь в унитазе вместо его желудка, натужно выходя со струей мочи, распадаясь где-то в нервах, дергая потом этим отчуждаемым мусором мышцы.

Сон стал предателем, не местом отдыха, а спуском в ад. Кир не мог избежать его. Алкоголь заставлял его спать, другие наркотики доводили до изнеможения бодрствованием. Результат был один: он открывал глаза гораздо трезвее, чем был накануне.

Пробуждаясь, он ощущал, как что-то свирепо мечется под простыней его сознания. Он догадывался, что это. Три всадника – горе, страх и ненависть волочили его по обочине. Он в панике понимал, что они вот-вот прорвутся в его мысли и пьянел снова, чтобы сбежать от них.

Он пробовал применять вещества, умевшие добираться до самой сути, но то, что должно было открывать диалог с собой, не помогало ему. Это была беседа двух потемневших, отягощенных сущностей, в которой их страдания многократно усиливались.

Кир стал чередовать наркотики разной крепости и формы, на время находя в этом хаосе свою точку равновесия. Он обрел постоянных попутчиков, искаженных, даже наяву казавшихся деформированными, и не понимал, глядя на них, где он сам. Однажды он добыл билет, обещавший далекое путешествие прочь от его кошмаров. Когда он прожевал его, эти попутчики обернулись какими-то птицами, прибывшими к его трупу.

Он не мог спасти себя так, как пытался. Один из упырей заскакивал в его голову на мертвом коне, истощая волю, отравляя мысли и глубоко раня. Словно потянув мучительную узду, они скручивали разум и, постепенно объезжая его, правили темные чувства в самое сердце. Их все труднее было сдерживать.

Между тем, средства его заканчивались. Лишь одна мысль оставалась в Кире ясной: список самых дешевых веществ, которые он покупал в зависимости от настроения. Но все они были жестоки с ним. Он чувствовал живой плотью, как впиваются в него их зубы. Он терпел это, потому что это была та боль, с которой он мог согласиться. Но наступил момент, когда ему не хватило запасов даже для того, чтобы завершить вечер в забытье.

Вещество «К». Коричневый, пыльный напиток. От него горит горло и теплится душа. Сосновый костыль под голову. Значит ли это, что твой разум был больным, спотыкался? Или он делал его таким? Так или иначе, утром он оставлял тебя прикованным к постели. Инвалидом избитым и ограбленным.

Кир терзался несколько дней, проводя время до вечера в ознобе. Это была не обычная дрожь. Каждая его часть высохла, стала деревянной. Он превратился в куклу, члены которой нанизаны на нервы. Дрожь била, разрывая тело.

Наконец, наступал час, купив в который достаточную порцию, он мог провести время до отхода ко сну в успокоительной мути. Это было все равно, что дождаться капли, высыхая весь день под солнцем. Море, в котором он топил себя, мелело. Там, на поверхности, пахло гнилью и всегда было ярко, как в миг перед слепотой. Там кружили акулы, которые не проявят к нему жалости. Кир искал спасения, но утром не смел пошевелиться, а вечером уже полагал себя спасенным, хотя оставался в той же воде.

Он лежал озябший, обернутый в не защищающую его от холодного пола одежду, липкую и мокрую, как пропавшая под дождем бумага. Запах, в котором он учуял утренний кофе, зубную пасту, вчерашний поцелуй, чистый смех и белые зубы, растрогал его до слез. Он приподнял голову и увидел склонившегося над ним ангела. Под ее ясными глазами он был мал, как подле звезды, губы были проступившей сладкой кровью, а кожа тонким кашемиром оберегала его от божественного света.

– Откуда ты пришла? – прохрипев, схватил он ее. Даже тени вокруг возмущенно шевельнулись. – Я не замараю твои крылья. Я дойду сам. Я смогу! – Она без страха, но внимательно следила за ним. – Только скажи, откуда ты пришла!

– Из «Клопового хосписа».

– Что? – растерялся Кир. – Где это?

– По дороге в Порт.

– Так рай был там, где Порт? – поразился Кир.

– «Клоповый хоспис». Заведение для тех, кто не справился с чертой, – терпеливо разъяснил ангел.

Вокруг стремительно проступала убогая комната, каждое пятно в которой распространяло запах разложения. Кир посмотрел на дары ангела: каша и упаковка медицинских таблеток.

– И чего, и чего ты тогда пришла ко мне? – раздражался он. – Просто скажи, куда я должен идти? Мне не нужно помогать! Куда?

Он держался за нее, ошеломляюще живую, стремясь подняться к ней, но вместо этого тянул ее к замызганному полу, как вериги. Тени материализовались, став охранниками Порта, и отцепили оказавшего вялое сопротивление Кира. Каша не имела вкуса, а таблетки замерли в сухом желудке бесполезными камешками.

Кошмары были все ближе. Его организм был измучен, и не было ни своих мыслей, чтобы одолеть их, ни зелий, чтобы избавиться от мыслей вовсе. Когда он упал со стула, отбиваясь от призраков, потянувших его за одежду, он вспомнил, что могло принести избавление, что выручало его в других ситуациях, когда он видел перед собой чудовищ. Клинок, подаренный Ивко. Разница была в том, что теперь чудовища жили в его голове, но он не подумал об этом.

Кир еще не знал, чем это поможет ему. Но клинок был символом тех дней, когда он контролировал свою жизнь. Он чувствовал могущество в этом куске металла. Кир решил идти на разговор к Ивору. Даже кое-как побрился, постригся и постирал одежду – из какого-то чулана вывалилась потребность соответствовать торжеству момента. На следующий день он выпил покрепче, собираясь с духом, собрал своих приятелей на проводы. Они укрепили его решимость, но что он собирается предпринять, осталось туманным.