Текст книги "Странный гость"

Приложение ПРАГА

Оптимистическое описание города в четырех картинах[53]53
  Данная сатирическая зарисовка была написана Майринком в 1907 году и включена им в авторский сборник рассказов «Волшебный рог немецкого филистера» (1913). На русском текст издавался единственный раз в 1923 году (Петроград, изд-во «Третья стража», сб. «Лиловая смерть») в изобилующем мелкими неточностями и сокращениями переводе Г. О. Монзелера.


[Закрыть]

I. Живописные виды

Англичане и французы редко знают, где находится Прага, ибо они, как говорится по сему поводу в Библии, избрали лучшую долю.

По-чешски Прага называется Брр-аха – и, в общем-то, по заслугам.

Жалкая речонка, берущая начало в южной Богемии и в конце концов вливающаяся в Эльбу, поспешно протекает мимо города. Наивному туристу она на первый взгляд кажется мощной, как Миссисипи, но насчитывает всего четыре миллиметра глубины и вдобавок кишмя кишит пиявками.

В марте лишь, в пору теплых ветров, становится река полноводной. Достославный двадцать третий артиллерийский полк, расквартированный в Градчанах, будто празднует это событие, регулярно постреливая из пушек – холостым зарядом, само собой! Правда, в последнее время артиллеристам в принципе разрешили палить без повода – каждый божий день, когда солнце восходит в зенит, – так что значимость реки сделалась теперь еще ниже.

Ничего, еще пара дождливых сезонов – и Прагу можно-таки будет покинуть по водам.

Через речонку перекинуто полдюжины мостов, в том числе и знаменитый каменный, при постройке которого, как известно, вместо цемента был использован яичный белок. Или, может быть, я ошибаюсь?.. Наверное, не белок, а свинцовые белила.

Во время тридцатилетней войны по этому мосту шведы хотели пройти в город, но в итоге что-то все-таки их вразумило.

Говорят, Прага состоит из нескольких частей – но это, строго говоря, пустой треп. С юга, востока и севера Прага легкодоступна, но вот на западе этому успешно препятствует Богемская Западная железная дорога. Тот, кто все-таки упорно желает проникнуть в Прагу с западной стороны, может с комфортом пройтись пешком от Фурта. Право слово, дороги там уже совсем не так плохи, как раньше!.. А вообще, чего я хлопочу: пускай каждый, кто захочет посетить и осмотреть этот город, найдет к нему подход самостоятельно.

«Общество привлечения иностранных туристов» на улице Фердинанда, в помещении напротив Платиз[54]54
  Дворец Платиз был построен в Праге в XV веке бургомистром Брадатым (впоследствии, после его смерти, помещение использовалось в качестве собраний для сторонников идеолога чешской Реформации Яна Гуса).


[Закрыть] и наискось от парикмахерской Гюртлера (одиннадцатый дом с северной стороны, кадастровый номер 7814478189b) с большой охотой ответит на любые вопросы с вашей стороны. Конечно, при условии, что вы понимаете богемский диалект.

II. Горожане

На улице Грабен – хорошая погода.

Виной тому, само собой, прогуливающийся там советник коммерции.

Оно и неудивительно: здесь все на таких людях держится. В наши дни совершенно не подлежит сомнению, что старое предание о Праге правдиво и этот город действительно основали восточные купцы.

Советник, этот господин Солнечный Свет, лучится удовольствием, стоя у магазина фирмы «Вальдек и Вагнер» (резиновые изделия и предметы дамского обихода). Его лицо прямо-таки лоснится, что издревле свойственно крупным дельцам: Марко Поло, Фуггеру, Ли Хунчжану.

Он любит там стоять, аккурат меж двух банков – между «Богемским Земельным» и «Кредитным Обществом», – и производить «впечатление благополучия». Притом он всегда почему-то одет в черное.

Наверное, потому что «черное в моде при любой погоде».

– Честь имею! – вдруг поздоровался кто-то с советником. Это господин Фельдек фон Фельдринд, местная светлая голова. У него – полные карманы стеариновых свечей: их он постоянно вынимает из фонарей своего экипажа, чтоб кучер не присвоил.

Тут же оба мужчины оборачиваются – о, ах!

Мимо прошла маленькая безобидная женушка доктора, фрау Тейшут. «Цок-цок-цок», щебечут ее высокие каблучки. Из-под полей шляпки она мечет смертоносный взгляд такой силы, что можно подумать, будто не далее чем вчера эта женщина изобрела какой-то новый невиданный грех.

Неподалеку останавливается экипаж – великолепнейшее ландо[55]55
  Легкая четырехместная повозка со складной крышей. Название произошло от города Ландау в Германии, где повозки этого типа были изобретены в XVIII веке.


[Закрыть]!

Только взгляните: супруга миллионера Копчика сидит в нем и голыми пальцами ест холодную чечевицу – прямо из своей сумочки фасона «помпадур».

Смущенная дочь, проходя мимо, окликает ее:

– Мама, что это вы там такое поглощаете?..

Однако это ничуть не портит аппетит старой фрау.

Ну, а это кто пожаловал? Неужто уже вернулся из Вены?

О да – поразительное дело! Прибыл капитан Аарон Гедль-Геллер из двести второго пехотного полка. Ну да, не строевой, сразу видно – из канцелярии; а вам-то что? Его здесь и так все уважают! Он весит сорок пять кило и носит почетное звание самого худосочного капитана. Но пусть это вас не обманывает: о его несокрушимой храбрости в городе ходят легенды, и всякому, кто посмеет бросить ему вызов на дуэли, следует заранее разжиться хорошеньким гробом!

Слава богу, ни одной дуэли с Геллером еще не случалось!

Ну согласитесь же, очень грозное впечатление производит этот тип; удивляться тут нечему, ибо один из его предков сражался бок о бок с Арминием, вождем херусков, и топил римлян в болотистых Тевтобургских лесах. Еще совсем недавно капитана Геллера почтили орденом Армении – вместе с парикмахером Шикетанцем и дирижером Оберкнайфером из Мариенбада, но, конечно, не из-за его бесстрашия или несравненной способности толковать понятия чести в каббалистическом смысле, а, по-видимому, за заслуги тех дней, когда был он еще некрещеным и заправлял армянском магазином специй и цикория.

– Май гэрл изэ хайпорн лэйди[56]56
  Иск. англ. My girl is a highborn lady – «Моя крошка – леди знатных кровей».


[Закрыть]! – любит он петь вечерами за рюмочкой-другой вина. А вы как думали – капитан Аарон Гедль-Геллер в совершенстве владеет английским языком!

А теперь, уважаемый читатель, охотно следуйте за мной в кафе «Континенталь»: оно находится как раз напротив и является сердцем немецкой Праги. Видите, там слева берет начало Адский переулочек, названный так потому, что по нему ежедневно прогуливается, весь в своих мыслях, правовед Еллинек. А справа высится знаменитый клоповник, более чем известный под названием Пороховая Башня – и более чем по праву венчающий улицу Цельтнергассе.

Людям, не успевшим акклиматизироваться в Праге, я настоятельно советую перед походом в кафе провести некоторое время в кунсткамере: так, закалки ради. Потом уже не так страшно, а как-то даже весело – повидав одного-другого уважаемого члена пражского общества, ликуешь внутренне: «Ого, а ведь совершенно такую же голову я уже видел вчера в спирту». Хотя, конечно же, паноптикум – ничтожная тренировка, и многих из тех, кто не вполне подготовленным переступает порог кафе, тут же охватывает ужас.

Ничего не подозревая, протискиваешься между столиками, вежливо отказываешься, когда официант, помимо меню, предлагает тебе свежие выпуски пражских еженедельных, ежедневных и ежевечерних австрийских газет, и вдруг оторопеваешь: Господи Иисусе, да пребудет воля твоя, что ж тут за местечко такое? Во-о-он за тем столиком восседает троица самых натуральных крылатых ассирийских быков! У всех – чернющие бороды лопатой, и все смотрят на оттопыренный карман, где лежит беззащитный бумажник.

Да будет вам!.. Это всего лишь добрые господа Ейзенкас и Ейтингер, а с ними сидит за компанию специалист по неизлечимым глазным болезням, доктор Вассори. И когда все трое встают – уже не кажутся такими страшными, потому что на всех – модные брюки-клеш и мокасины, похожие на медвежьи лапы.

А в красном углу просиживает днями напролет один господин… может, он не человек вовсе, а прикинувшийся жителем Праги редкий прямоходящий кондор! Он всегда разодет с иголочки, но разве то же самое нельзя сказать о большинстве гордых смертоносных птиц?

Да, что-то и сомнений не остается: не человек это, а кондор, кондор!

Можем по этому вопросу даже заключить пари – валяйте, валяйте.

Имя?.. Да не помню я его имя! Но раньше, говорят, он содержал целый концерн.

У него – мелкие птичьи глазки, складчатая шея и огромный шнобель-клюв. Страшно делается уже от одного взгляда на него – вовсе и не удивишься, если он вдруг молча полезет себе в карман, вытащит связку потрохов и с хриплым орлиным клекотом начнет их рвать!

Ну что ж, пришел черед всем встать и почтительно раскланяться?.. Только что вошел с виду полный достоинства господин с ленточкой в петлице. Прежде он был доблестным офицером, а ныне сделал карьеру профессионального судейского лжесвидетеля. Потому-то здесь его все уважают, всячески трепещут перед ним.

III. Демонстрации

– Тра-та-та, тра-та-та! Внимание, внимание! – несется по улицам гул оповещения от пражского народного ополчения.

Одного воина недосчитались: извозчик Коттиш в последний момент отказался дать свою ломовую лошадь. На своих клячах в астматическом галопе трясутся по улицам Праги немощные старики. Узрите и изумитесь – ну прямо-таки римские скачки!

Дзынь-бздум, тра-та-та, дзынь-бздум, дзынь-зум. С огромными дамскими муфтами из черного меха на головах маршируют по Грабену гренадеры. Яростно блистают на солнце никелированные штыки. Чувствуется, что в каждую секунду может произойти нечто очень знаменательное: скажем, явится лично Лоэнгрин[57]57
  Герой немецких произведений о короле Артуре, сын Парцифаля и рыцарь Святой Чаши Грааля, посланный в лодке, запряженной лебедями, на спасение девы, которая не должна спрашивать о его происхождении. Его история – это вариация на тему средневековой легенды о рыцаре Лебедя.


[Закрыть] и примкнет к шествию. Впереди всех в роли генерал-фельдмаршала храбро выступает портной, закройщик брюк Квасничек. Да-да – это те самые гренадеры, кого до смерти боялся даже сам Фридрих Великий.

Проходит полчаса – и снова звучит музыка. На этот раз – что-то веселенькое.

Выступает цех мельников!

На всех шествующих – желтые шорты поверх белых панталон, изумрудные сюртуки, лиловые пелерины, отделанные барашком, по два крейцера за погонный метр. На плечах у них – гигантского размера топоры, практически секиры.

Все это, конечно, имеет прямое отношение к благородному ремеслу мельника.

Как только они прошли, маячит что-то красное. Это богемские гимнасты – «Соколы» – в алых трико; цвет намекает на серьезный, кровожадный даже подход к делу. Для пущей элегантности и легкости движений они все обуты в сапоги с залихватскими голенищами. Перед ними развевается голубое знамя – европейцу приятно, когда перед ним что-нибудь развевается, – на котором изображен гимнастический герб: сокол, тягающий гири в когтях.

Ведь сокол – был, есть и будет самым подходящим тотемом для гимнастов; разве же с ним может сравниться какая-нибудь мартышка?

У кого из вас не было случая подсмотреть, как соколы в тихий час полночный летят к отливочным цехам или в магазины спортивных товаров, хватают наиболее увесистые гири и, взвиваясь высоко в небо, летят домой – к неприступным горам, – чтобы научить своих самок и недавно оперившихся детенышей обращаться со спортинвентарем?..

Воистину, природа удивительна!

Шествие за шествием минует улицы. Замыкает процессию маленькая, серьезная, вся – в похоронно-черных костюмах группа: «Общество сбережений в домашнем хозяйстве». Они идут от Тынского храма, где отслужили молебен в честь своего члена, герра Франциска Фанфиле – который в течение целой четверти века, включая сегодняшний день, ни разу не попросил ссуды из сберегательной кассы объединения.

Каждая группа сперва идет к богемскому национальному театру, ликует там, оттуда – направляется к германскому казино. У казино все останавливаются и некоторое время что-то негромко скандируют: то ли «Подохни», то ли «Зачахни». Завсегдатаи игорного дома в это время занимаются внутри своими азартными делами и ни капельки не боятся. Я сам не пражский обыватель, но и сам бояться не стал бы, ведь парады и демонстрации в Праге – это нечто привычное, само собой разумеющееся.

Ко всему прочему, германское казино обладает тайным вспомогательным ресурсом особого рода. Город, как известно, стоит над сетью разветвленных подземных ходов. Один такой ход соединяет центр пражской немецкой жизни напрямую с отдаленным, но таким родственным Иерусалимом. И если все-таки когда-то что-то стрясется или немецкий союз «Маркомания», боже упаси, объявит бойкот, будет достаточно простого нажатия на кнопку электрического звонка – и в мгновение ока явится несколько сотен новых Иудушек!

Можно ли при таких-то условиях не чувствовать себя в безопасности?

IV. Теплые приемы

У доктора Сербе – званый вечер: гости орут, вопят (читай: поют) и играют на рояле. Уже за десять вечера перевалило – все еще поют да играют.

У господина Рихтова урчит в желудке.

Дочь хозяев дома расфуфырена в пух и прах.

Наконец подают на стол.

На одном блюде – раки, маленькие, каменно-твердые, но в самом центре, конечно же, лежит омар – в качестве своеобразной приманки. Что ж, ракам – гастрономический бой! В пылу сражения у одного милого господина соскочил нож, и он чуть не раскрошил тарелку. Деликатес подкинуло в воздух, он свистнул через всю комнату и угодил под буфет.

Все остальные гости обескуражены случившимся. Они оставляют угощенье, и блюдо вскорости уносят. По рядам идет шепоток, что некоторые из тех раков – так, муляж, пресс-папье любопытной ракообразной формы.

Приносят лососину с картофелем.

Кто хочет подцепить рыбу вилкой – тот остается с носом.

Невозможно: лососина сырая, даже не выпотрошенная!

Что ж, попробуем картошечку…

Понятное дело: ее, как и рыбу, попросту не сварили.

Чего ж вы такие мины скроили! Варка произойдет ближе к выходным!

Что-то оглушительно хрустит: это хозяйская собачонка залезла под буфет и хрустит заброшенным туда раком. Значит, все-таки не пресс-папье.

Новое блюдо – торт! Да, да – торт! И за ним – десерт: две служанки тащат на подносе детский гробик. Вокруг, в подставках для яиц – мороженое.

Но гробик, к сожалению, пуст. За его появлением должно было опять начаться пение, но это для господина Рихтова уж слишком. Он идет на кухню и велит служанкам принести из трактира – за свой счет – двести горячих сосисок и двадцать литров пива. Это порядком поднимает всем – в особенности членам семейства Сербе – настроение. Все рукоплещут и говорят: до чего же забавно придумано, званый ужин ни с того ни с сего обернулся самым настоящим пикником!

И они благодушно съедают все сосиски и пьют пиво, покуда не приходит всему конец.

Великий магистерий. Повести об алхимиках

Монах Ласкарис

Фридрих III, транжир и любитель роскоши, последний курфюрст Бранденбургский и первый король Пруссии, в 1701 году обменял куриальный головной убор на королевскую корону. Поначалу последствия этого шага оказались не столь выгодными, как предполагал честолюбивый князь. Новые постановления в пользу армии и государства быстро свели на нет благосостояние, обеспеченное его предшественником, Великим Курфюрстом, на всех своих территориях в последние годы правления. Не последнюю роль в этом сыграла крайне бережная экономическая политика.

Эта внезапная перемена обстоятельств была особенно заметна в столице. За гордость берлинцев по поводу того, что теперь в их стенах размещается королевская резиденция, а не просто штаб куриала, очень скоро пришлось заплатить непропорциональным бременем налогов и пожертвований. По этой причине берлинцы, отчасти все еще люди деревенского склада[58]58
  К началу XVIII века в Берлине проживало менее 100 тыс. человек. Крупным городом он стал только приблизительно через двести лет.


[Закрыть], а также муниципальные власти не заставили себя долго ждать и раскритиковали новое положение столицы наигрубейшим образом, следуя примеру парижан и всяких иных передовых обществ, ведущих зрелую политику.

В то время известные граждане встречались для обсуждения политики не только в пивных, но и в нескольких аптеках города. Самой посещаемой из этих аптек была та, что называлась «Цум Элефантен». Владелец ее, достойный ученый аптекарь Цорн, пользовался большой популярностью и имел репутацию очень благоразумного и знающего светского человека. В юности он много путешествовал, был в Болонье и Праге, в Севилье и Париже; работал в лабораториях известных химиков, вернулся в родной Берлин состоятельным, зрелым и очень опытным человеком. Он приобрел известную аптеку и открыл там магазин новейших бакалейных товаров, где продавался лучший голландский кофе.

Перед дверью роскошного магазина стоял деревянный негр с короной из табачных листьев на голове. В одной руке он держал полоски бумаги для раскуривания трубки, а в другой – кофейные зерна, ибо когда-то этим товарам еще было место на аптечных полках.

При входе в большое помещение магазина первым делом создавалось впечатление, что находишься в своего рода гостевой комнате, а не в типичной каморе, полной бутылочек, обычно приходящей на ум, когда мы думаем об аптеке. В центре комнаты стоял широкий стол, где были расставлены пакетики с кофе и маленькие стаканчики тминного бренди для клиентов. Юноша с приятными манерами время от времени угощал клиентов свежесваренным кофе, крепкими домашними настойками и фруктовым бренди.

Фармацевт, совмещавший профессию с поприщем продавца и официанта, был лет двадцати, худощав, высокого роста и имел очень приятные черты лица. Живые карие глаза, в которых жил огненный блеск, придавали выражению особое настроение. Дружелюбный характер и открытый дух сделали его незаменимым помощником не только хозяина аптеки, но и клиентов. Фридрих, как его звали, всегда был готов выполнять поручения и оказывать услуги самым прилежным образом; но прежде всего, он оказался неоценимым для своего учителя в лаборатории благодаря острому уму и способности схватывать на лету.

Осенним днем 1702 года помещение аптеки «Цум Элефантен» было полно политики, шума, табачного дыма и аромата кофе.

– Послушай-ка, друг! – Один из горластых посетителей подманил аптекаря и очень по-свойски закинул руку ему на плечо. Имел он самый обычный бюргерский вид: толстый и краснолицый. Это был тем временем уважаемый член городского совета, суконщик. – Послушай, господин хороший, удели минутку… Скажи, ведь и тебя не обошли стороной те заботы, что легли на плечи несчастных бюргеров и купцов?

– А что, разве могло быть иначе? – спросил Цорн, хозяин аптеки. – Или вы думаете, господин сосед, я делаю свои микстуры и пилюли из воздуха, без нужного оборудования?

Толпа, окружившая собеседников, дружно рассмеялась.

Суконщик оказался не лыком шит – озорно подмигнул ротозеям и продолжил:

– О да, дружище, микстуры-пилюли… Денег на их изготовление, надо полагать, уйма изводится! Кому, как не нам, это знать: мы ведь платим за них своими кровными! Доход от твоего дела между тем убывает из-за роста налоговых отчислений, а мог бы расти да расти! Хотя речь, конечно, не о том… – Оттопырив большой палец и напустив на себя очень серьезный вид, суконщик продолжал, обращаясь уже ко всей толпе:

– Я вот о чем: а не имеется ли у нашего ученого господина из аптеки, этакого Лентяя Хайнца[59]59
  Подразумевается одноименная сказка братьев Гримм «Der faule Heinz» (1837).


[Закрыть], чудо-горнила где-нибудь здесь, в подполе? Небось, получает он в нем серебро да злато – да так это добро оттуда льет, как водица… как и Моисею, по скале вдарившему[60]60
  В книге Исход Бог повелевает Моисею ударить по скале и обещает заставить воду течь в пустыне: «Вот, Я предстану перед тобой там, на скале у Хорива, и ты ударишь по скале, и из нее потечет вода, и люди будут пить. И Моисей сделал это на глазах старейшин Израиля» (Исход 17:6). Позже Бог велит Моисею обратиться к скале, обещая снова заставить воду течь в пустыне. Однако Моисей снова ударяет по ней, вместо того чтобы с ней заговорить. Из-за этого Бог сказал Моисею, что ему больше не позволено приводить людей в Землю Обетованную.


[Закрыть], не снилось! И вот, имея такой дар, он еще и горюет вместе с нами, бедными бюргерами, из-за королевского произвола, свалившегося на головы налогоплательщикам в прошлом году!

– Зря вы так, герр, – возразил аптекарь, утомленно улыбаясь. Было видно, что он не в настроении спорить. – Уж я-то – кто угодно, а не Лентяй Хайнц. Я не раз говорил и повторю снова: алхимия – поприще сумасбродов, уж слишком туманная и обманчивая дисциплина. Она требует больших трат на дорогие компоненты и препараты, и по итогу они все без толку сгорают в брюхе тигля.

Тут по толпе прошла рябь, и она расступилась, пропуская очередного посетителя. Тот, не глядя по сторонам, направился прямиком к Цорну и глухим, приказным тоном выпалил:

– Довольно лжи, мастер!

Все изумленно уставились на гостя. Наружность мужчины бросалась в глаза даже в Берлине тех лет, перевалочном пункте самого разного иностранного сброда. Был он низкого роста, но казался выше в силу идеальной выправки; чернявый и кудрявый, с волосами без намека на бюргерский уход, черноокий, точно выходец с Юга, и при всем при этом – явно некто знатный, с надменным выражением лица, тонкими губами и крыльями носа, крайне ухоженными кистями рук.

Громкие и резкие слова, брошенные гостем в адрес аптекаря, оскорблением не были – и, как ни странно, в толпе это поняли. Их торжественный, величественный тон заставил горожан придержать языки. Цорн, в свою очередь, почтительно поклонился: тем он скрыл свое смущение. Незнакомец продолжил в более почтительном тоне – взывая будто бы не только к аптекарю, но к некой незаметно присутствующей высшей свидетельской силе:

– Ни к чему, дорогой мастер, поносить энигматический источник энергии. К нему вы пока не обладаете ключом, но ключ – дело наживное. Искусство алхимии, дорогие господа, дает всходы повсеместно – и оно старо как мир! Священные врата не явят себя просто так ни одному из нас, а вашими стараниями, господин аптекарь, и вовсе закроются навсегда: ведь вы на это молитесь. Не соблаговолит ли публика, изобильно присутствующая здесь, в это же самое время явиться сюда завтра? Я намерен устроить определенную демонстрацию – а там уже ваше дело, мои дорогие, верить глазам или нет!

Ответа гость дожидаться не стал и тут же, не удостоив Цорна и прощальным взглядом, направился к двери напротив входа, за которой располагалась лаборатория. Цорн поспешил распахнуть ее перед ним. Гость не стал задерживаться в дверях и скрылся в святая святых аптеки. Ему поглядели вослед не без здравой опаски.

Лаборант Фридрих нагнал посетителя. За стеклянной дверью было видно, как усердно он хлопотал, чтобы разузнать, чего ему угодно, и как можно расторопней исполнить все его поручения.

И снова взял слово суконщик:

– Какой странный господин! По говору да по одежке видно: не из наших будет. Он что, поляк?

– Не знаю, – ответил аптекарь Цорн. Своего смущения ему утаить не удалось. – Нет, он не поляк. Насколько мне известно, он родом из Греции. Как я еще давно узнал в Падуе, когда-то он носил монашеский сан, а теперь стал поклонником всяческих трансмутаций.

Один из посетителей ответил на это громким смехом:

– Так он что, ваш брат-химик?

А другой, достав из кармана брюк серебряные часы-полумесяц, заметил:

– Ровно шесть вечера!.. Завтра в это время обретем мы мудрость и тайное знание.

Пока суть да дело, ротозеи не спускали глаз со стеклянной двери – кое-что за ней удавалось разглядеть (главным образом, конечно, суету и мельтешение Фридриха). Гость издалека поспешил укрыться в углу комнаты; виднелся лишь перст, пронзающий воздух повелительной указкой. Вскоре загадочный грек покинул лабораторию, подошел к герру Цорну и обратился к нему дружелюбным, но не подразумевающим возражений тоном:

– Мастер, извольте приготовить к завтрашнему дню тигель и необходимое количество металла. Вам решать, что это будет за металл. Я приду к тому же времени, что и сегодня, и отучу вас от тех мелочных придирок, на какие ваша натура столь горазда.

Быстро поклонившись, грек снова прошел мимо строя гостей и покинул аптеку. Град нетерпеливых вопросов тут же обрушился на аптекаря и его подопечного. Герр Цорн лишь пробурчал в ответ что-то вроде «Ох уж этот Ласкарис и его манеры»; Фридрих же молча улыбался в ответ на все домогательства почтенных господ. Кофе и ликер подавались парнем с прежней исполнительностью и вниманием, но в глазах у него появился мечтательный блеск.

Аптека еле-еле смогла вместить толпу народа, собравшуюся следующим вечером. Хозяину пришлось впрячься в одно ярмо со своим помощником: заказывая кофе и выпивку, гости перекрикивали друг друга, да так, что не разберешься, кому чего угодно.

И только самого чужестранца было не видать к означенным шести часам. Время шло, горожане теряли терпение, ведь дома их ждали супруги со стряпней. Надо же – вчерашний эксцентричный гость и не собирался держать слово! Без хлеба и, что самое главное, без зрелищ любознательные господа горожане мало-помалу теряли такт, делаясь циничными и грубыми. Возможно, они были тем злей, что домой к ожидавшим их семьям пришлось бы вернуться ни с чем – а ведь они вчера весь день обещали им нечто из ряда вон, напуская на себя едва ли не заговорщический вид.

Около половины седьмого улыбающийся Фридрих, видя нарастающее недовольство, подошел к хозяину аптеки и взялся шептать ему что-то на ухо. И хотя герр Цорн несогласно качал головой, помощник продолжал неустанно склонять его к чему-то. Наконец аптекарь раздраженно выдохнул и бросил в сердцах:

– Бога ради, поступай как знаешь – но не вздумай потом переадресовывать брошенные в тебя проклятия мне! Как дело доходит до тайных искусств, без хулы не обойдешься – а я-то думал, в кои-то веки все смирились… – Лицом к озадаченным гостям он продолжил: – Почтеннейшая публика! Ежели хотите уйти – никто вас не держит. Наш гость запаздывает, и у меня есть все основания предполагать, что сейчас он уже очень далеко от Берлина. Такие выходки – вполне в духе странствующих адептов. Они обожают водить за нос, дурачить и чудачествовать. В полдень посыльный доставил мне некую бандероль. Тот грек, которого, чтоб вы знали, зовут Ласкарис, сказал, что я могу сам провести обещанный опыт – с ним или без него. С вашего позволения, пускай мой подмастерье попробует узнать, что здесь нам предоставлено. – Сказав это, герр Цорн продемонстрировал всем проштемпелеванный сверток, сломал на нем печать и надорвал упаковку. Под уймой слоев дешевой бумаги, и создававших весь объем, оказался прозрачный маленький пакетик – сродни тем, в которые ссыпают в аптеках порошки. В пакетике находилась, насколько было видно, щепоть какого-то серого зернистого вещества.

Все почтительно замолчали. Фридрих отворил дверь в лабораторию, и протяженная вереница «экскурсантов» заползла в аптечные рабочие помещения. Здесь позвякивали на огне, как бы переговариваясь меж собой, плавильные тигли с ртутью и другими реагентами. Юный лаборант сновал среди аппаратуры; почти в каждом его движении читались сноровка и уверенность.

– Видите эту ртуть? – спросил Цорн, указывая на ближайший тигель. – Если верить герру Ласкарису, достаточно добавить лишь самую капельку этого вещества, чтобы она на наших глазах превратилась в золото.

Пока он говорил, аФридрих подкреплял его слова делом, «экскурсанты» не сводили глаз с переливчатой массы, с тихим шипением начавшей испаряться. Они могли проследить весь процесс от начала до конца – но понятней от этого он им, неподкованным в химии, не становился. И вот на глазах солидного числа очевидцев, впоследствии готовых клясться в правдивости своих слов, ртуть окрасилась в темно-бордовый цвет. Новое вещество пенилось и озорно перетекало из одной конфигурации в другую: на смену бордо пришел насыщенный фиолетовый оттенок, из него вышли голубоватый и зеленый, пришел черед желтого… И вот, наконец, когда тигель был снят с огня, присутствующим явился безошибочно, с ходу узнаваемый благородный блеск.

Как только Фридрих перелил содержимое склянки в обыкновенную аптечную ступку, весь металл обрел характерный цвет. Шипучее охлаждение в воде и реакция на соляную и серную кислоты доказали: итогом эксперимента оказалось не что иное, как чистое золото!

Едва до осознания очевидцев дошло, что явленное им – не хитрый фокус, вся эта толпа тучных состоятельных господ устремилась на улицу, прочь из аптеки. Им всем жуть.

Уже скоро по всем улочкам и подворотням Берлина неслась весть об алхимической чудесной трансмутации в аптеке «Цум Элефантен». Не успела весть достигнуть пригородов Берлина – районов весьма зажиточных, – как ее уже знали в покоях короля.

Аптекарь и его подмастерье остались одни. Сидя в своем удобном кресле и возложив руки на подлокотники, герр Цорн погрузился в глубокие раздумья, поглядывая то на яркий металл перед собой, то на Фридриха, чей распаленный взгляд прямо-таки лучился крайним восторгом.

– Мой дорогой безрассудный Иоганн Фридрих, неопытный мой подмастерье, – сказал наконец аптекарь, с трудом оторвавшись от навязчивых тяжелых дум. – Не кажется ли тебе, что мы вместе должны праздновать этот неоспоримый алхимический триумф? Думаешь, я настолько тщеславен, что меня способны порадовать расползающиеся по округе сплетни? Ну уж нет. Как раз напротив, популярности я чураюсь. Я много лет тратил силы, средства и время на достижение сегодняшнего результата – и не продвинулся ни на йоту. Дорогой юноша, как я не раз тебе говорил, мне грела бы душу эпитафия в духе той, что ныне выбита на могильной плите одного господина из Зальцбурга: «Он всю жизнь занимался алхимией и проделал большую работу». Поэтому, сдается мне, сегодняшняя демонстрация – некое… надувательство. Обман высокой пробы. Искусство, а не наука!

Фридрих только улыбался в ответ и недоверчиво смотрел на хозяина. Его переполняли гордость и радость: ему выпала честь лицезреть великое действо, приложить к нему руку. Он искоса взглянул на аптекаря, не без легкого высокомерия, и ответил:

– Эта, с вашего позволения, «демонстрация» была подкреплена химическими пробами – а химии я все-таки склонен верить, это точная наука. Это объективная правда, и она выше нас, дорогой учитель! Я не готов поступиться ей в угоду косному себялюбию.

Слушая Фридриха, аптекарь морщился. Он понимал, что в голове у юноши рождаются гораздо более радикальные мысли, и ему было в этот момент очень горько. Сам не готовый так просто поступиться своей позицией и полный досады, он наседал на Фридриха:

– Полагаешь, юноша, ты лицезрел чудо? А себя, наверное, мнишь этаким проводником волшебства в мир? Да любой на твоем месте мог установить тигель и разжечь горелку. Да и порошок всыпать – невелика наука. Говорю тебе, это шарлатанство, недостойное честного человека. Не попадайся на ту же ловушку, что и я – в молодости. Теперь мне совершенно очевидно, что Ласкарис явился не по мою душу. В свое время в Падуе он, тогда еще в рясе инока, прельстил меня тем же самым фокусом – и ради него я потратил уйму времени и сил впустую. Теперь он очаровал тебя. Знай же, этот мираж сгубит тебя раньше, чем ты успеешь состариться.

Аптекарь рывком поднялся из кресла и подскочил к помощнику. Он схватил его обеими руками за плечи и сказал с нажимом:

– Дорогой Иоганн Фридрих Беттгер, я пообещал твоему почтенному отцу из Шлайца сделать из тебя честного и опытного аптекаря. Я не признался твоему доброму родителю, что когда-то и сам гнался за посулами алхимии. Видит бог, зря этого не сделал! Ради своего же отца послушай, что я скажу тебе сейчас – и повторять больше не стану: то, что помогало мне в течение стольких лет избежать смятения и разрушения, приносимых этой проклятой работой, – этого-то тебе и недостает, здравомыслия души. Не покупайся на блажь, посвяти себя честному ремеслу – и стань мастером-фармацевтом, служащим благополучию своих сограждан, а не личным амбициям и алчности.

Договорив, аптекарь ушел, оставив иронично глядевшего ему вслед ученика одного. Фридрих не задумываясь прибрал к рукам пакетик, оставленный Цорном без присмотра. Мельком изучил содержимое на просвет – и убедился, что серого порошка внутри хватает.

На следующий день Фридрих не показался в аптеке. Молодой человек остался в своей крохотной комнатке, в которой он обитал с тех пор, как стал подмастерьем, и предавался манящим грезам о грядущих силе, почете и славе. Все это сулил ему крохотный пакетик…