Текст книги "Странный гость"

Вон тот джентльмен – доктор Йорре, владелец ремонтного бюро.

Он довольно-таки нелюдимый человек. Он регулярно обедает в час дня в ресторане государственного вокзала, и, когда он входит, официант приносит ему номер «Политики».

Доктор Йорре всегда сидит на несчастной газете, но не из презрения, а для того, чтобы иметь ее под рукой в любой момент, потому что он читает отрывки во время еды. Он вообще своеобразный человек – этакий автомат, никогда никуда не спешащий, ни с кем особо не здоровающийся, творящий лишь то, что ему угодно. Эмоций за ним вовек не заметить.

– Я хотел бы построить фабрику по пошиву кошельков – неважно где, но это должно быть в Австрии, – сказал ему однажды один джентльмен. – Я намерен потратить столько-то денег. Могли бы вы мне это устроить? Включая машины, рабочих, поставщиков, каналы сбыта и так далее… короче говоря, мне нужен бизнес «под ключ»!

Спустя четыре недели доктор Йорре написал этому господину, что фабричные здания готовы, возведены аккурат рядом с венгерской границей. Предприятие должным образом зарегистрировано, и с первого числа сего месяца наняты двадцать рабочих и два бригадира, а также конторский персонал. Простая кожа поставляется из Будапешта, крокодилья – в скорейшем времени будет выслана из Огайо, уже на подходе. Заказы от венских клиентов по выгодным ценам уже внесены в бухгалтерские книги, налажены все связи с банками в столицах.

За вычетом гонорара от полученных денег осталось пять флоринов и шестьдесят три кроны. Долг возвратится почтовыми марками через абонентский ящик директора, в левом крыле почтового отделения.

Вот какие дела устраивал доктор Йорре.

Он работал таким образом в течение десяти лет и, вероятно, сколотил приличнейшее состояние. Нынче он вел новые переговоры с английским синдикатом, и они должны были закончиться завтра в восемь часов утра. Доктор Йорре заработает полмиллиона, сказали его конкуренты. Выбить его с поля не удастся, считали они.

Англичане тоже не верили в такую небыль.

И уж точно не верил в нее сам доктор Йорре.

– Приходите завтра в гостиницу вовремя, – сказал один из англичан.

Доктор Йорре ничего не ответил и ушел домой.

Официант, услышавший это замечание, только рассмеялся.

В спальне Йорре есть только кровать, стул и умывальник.

Мертвая тишина царит во всем его доме.

Он ложится на кровать – и просто спит.

Завтра он достигнет всех намеченных договоренностей и заработает больше денег, чем сможет потратить. И что тогда? Чем он займется? Какие желания зарождаются у него в сердце, чей ход напоминает тиканье часов? Непохоже, чтобы он когда-нибудь говорил о своих желаниях хоть с кем-то. В целом свете у него нет ни одной близкой души.

Взывают ли к нему природа, музыка, искусство? Никто не знает. Он как будто ходячий мертвец: едва ли слышно, как доктор Йорре дышит.

Ничто в его безыскусной комнате не дышит, похоже. Эти старые стены давно мертвы.

Ночь тянется медленно, час за часом, в этой ловушке времени.

Но что это? Как будто всхлипнул кто-то сквозь сон. Но доктор Йорре не плачет. Даже во сне. А теперь вот – шорох… Что-то упало. Какой-то легкий предмет. Ага, вот: на полу лежит увядшая роза. Прежде-то она висела на стене, рядом с кроватью. Нить, державшая ее, оборвалась ни с того ни с сего – старая нить, давно размочалившаяся. Лег на потолок отблеск света: видимо, от фонаря, висящего на проехавшей через переулок карете.

Доктор Йорре встал рано, умылся и пошел в соседнюю комнату. Там он уселся за свой стол и уставился прямо перед собой.

Каким старым и ветхим он кажется сегодня…

Под окнами ездят телеги. Слышно, как их колеса гремят по мостовой. Серое, скучное утро на дворе, укрытое полумраком, – впору уверовать, что небо никогда не посветлеет и не проступит из-за туч солнце. Откуда только у людей берутся силы – проживать такой день!

Кому сдалось вставать через «не хочу» и плестись на работу по этой серости?..

Йорре вертит в руке карандаш. Его стол аккуратно убран, все на своих местах. Каким-то рассеянным жестом он огладил стоящее на краю пресс-папье – кусок базальта с парой желтовато-зеленых включений. Будто два глаза глядят на него – что в них так его привлекает? Он отодвигает безделицу – но то и дело возвращается к ней взглядом. Кто же это был – кто мог изучать его таким вот лимонно-изумрудным взором? И ведь совсем недавно…

Кто-то из Брегена… из Брегена. А где это, собственно, – Бреген?

Йорре прикладывает руку ко лбу и размышляет.

Это слово приснилось ему. Буквально этой ночью. Он вспомнил.

Да, считаные часы назад!..

В его сне была осень, пейзаж дрожал в странном мареве… низко к земле склонилась ива… кустарник весь пожелтел, завял. Опавшие листья густо покрыли землю, все в водяной пыли – будто оплакивали солнечные дни, когда они, полные соков жизни, еще трепетали на ветру… серебристо-зеленые ивовые отпрыски…

Отстраненно и глухо журчит ручеек, пробираясь сквозь сухую опаль.

Коричневая дорожка пролегает меж крючковатых кустов, мерзлыми когтями своими вцепившихся во влажный воздух. Доктор Йорре видит себя идущим по ней. Впереди него хромает старуха в лохмотьях – горбатая, с лицом ведьмы. Он слышит, как ее клюка стучит по земле. Вот она останавливается…

Перед ними во тьме вязов лежит болото, чью предательскую гладь укрывают зеленые облачка ряски. Ведьма поднимает палку, резко опускает – тонкая пленка ряски рвется, и Йорре вглядывается в непостижимые глубины…

Вода становится прозрачной, прозрачной, как хрусталь, и внизу появляется странный затопленный мир. Видение всплывало все ближе к поверхности – и вот проявилось во всей красе: голые женщины, изящные и обтекаемые, по-змеиному шустро снуют под водой, и тьма влажно блестящих тел закручивается многоярусным подводным хороводом. И одна из них – ясноокая, увенчанная короной, с изящным скипетром в руке – вдруг воззрилась на Йорре из своего омута. Его сердце сжалось от боли под этим взглядом – он почувствовал, как кровь его обращается в болотную тину и зеленая пленка застилает все вокруг…

Тогда ведьма, опершись на клюку, молвит:

 
И та, что музой сердца твоего
Была давным-давно – в былом – когда-то,
Теперь в короне из другого злата
Над Брегеном царит, верней всего.
 

И когда эхо этих слов растворяется, темные тучи сгущаются над болотом.

«Теперь в короне из другого злата…»

Доктор Йорре сидит за своим столом, положив голову на руки, и плачет.

Пробило восемь часов. Он слышит это – и знает, что пора уходить. Но он никуда не идет. Какой смысл? Аппетит к богатству зачах в нем.

«Теперь в короне из другого злата над Брегеном царит, верней всего».

Эти слова никак не идут у него из головы. Осенний призрачный пейзаж неподвижно застыл перед глазами, и зеленая тина, влившись в его кровь, растекается по жилам чуждым теплом.

Бреген… да где же, где это? Никогда в жизни он не слышал такое название и потому не знает, куда податься. Наверное, Бреген – какой-то ужасный, несказанно тоскливый край. Он чувствует гнет, царящий там, нутром – и безотрадное громыхание телег с улицы жжет его больное сердце, будто едкий натр.

Тибетец замолчал.

Его жердеобразная фигура еще немного постояла прямо и неподвижно, как врытый в землю телеграфный столб, после чего растворилась в джунглях.

Сэр Торнтон уставился на огонь. Если бы гость не был саньясином и, помимо всего прочего, кающимся… если бы путь паломника не лежал в Бенарес… ни единому его слову веры не было бы. Но саньясин не лжет сам и никакой чужой лжи не приемлет. И все же… эта ужасная злоба, исказившая на одно мгновение острые черты азиата! Или, может, так всего лишь играло пламя костра в этих странно отчужденных монгольских глазах?

Тибетцы ненавидят европейцев и ревностно оберегают свои магические тайны, при помощи коих надеются – когда-нибудь, в какой-то особо благоприятный для претворения чар день – уничтожить всех наглых чужестранцев под корень.

Как бы там ни было – он, Ганнибал Роджер Торнтон, должен разобраться, правда ли то, что в распоряжении этого удивительного народа имеются невиданные оккультные силы. Но ему нужны спутники – храбрые мужи, и они не струхнут, даже если ужасы иного мира во плоти явятся пред их глаза.

Англичанин придирчивым взором окинул спутников. Вон тот афганец – сдается ему, единственный, кого можно принять в расчет. Бесстрашен, как хищник, но… суеверен! Ну, тут ничего не поделаешь – на кого же еще рассчитывать. Разве что на Помпея Ябурека, его европейского служку.

Торнтон легонько стукнул юношу тростью по плечу. Помпей оглох еще в детстве, но с тех пор наловчился читать по губам – легко, как по книге. Англичанин пересказал легенду, услышанную от тибетца, подкрепляя речь экспрессивными жестами:

– Итак, в трех неделях пути отсюда через горы, на западе, раскинулась одна долина. С трех сторон ее защищают отвесные скалы, а вход в нее перегораживает мертвый пустырь, протравленный смертельно опасными испарениями. Эти ядовитые миазмы, так уж вышло, несут смерть всему живому – ни человек, ни зверь, ни птица не смогут войти в запретную зону. А если кому-то и повезет, то на них сразу набросятся полсотни тибетских колдунов. Они носят красные плащи и колпаки и молятся какому-то злому божеству, имеющему вид павлина. Эта птица-дьявол столетиями учила людей из долины черной магии и посвящала в тайны, грозящие в один прекрасный день встряхнуть все земное общество до основания. А еще павлин открыл племени особую музыку, способную даже смелого силача обратить в жалкое ничтожество.

Помпей посмеялся над страшной байкой, но его заинтересовал ядовитый пустырь.

– Как же мы пройдем, не надышавшись миазмов? – спросил он.

– Возьмем водолазные шлемы! – воскликнул сэр Торнтон с воодушевлением. – Знаешь и ты, Помпей, что у водолазов есть баллоны со сжатым воздухом? Если они умеют дышать под водой, то и мы на ядовитом поле как-нибудь сумеем!

– Охотно верю, – отозвался Помпей и с улыбкой протянул чумазые ладони к огню.

Тибетец не солгал. Внизу, под ними, в море изумрудной зелени островком выделялась странная долина: буро-золотая пустыня, перешеек выскобленной ветрами земли – от одного края до другого такую пройдешь и за час. Мгновение – и образ скрылся из глаз.

Миазмы, серыми спиралями восходившие от земли, состояли из практически чистой двуокиси углерода. Сэр Торнтон, обозревший маршрут безопасно с вершины холма, решил приступить к спуску на следующее утро. Водолазные шлемы, присланные из Бомбея, дали превосходный эффект. Помпей волок магазинные винтовки и разнообразное оборудование, сочтенное его светлостью жизненно необходимым для предприятия. Афганец между тем наотрез отказался участвовать в экспедиции, пояснив, что с большей охотой заберется в берлогу к оголодавшему тигру. В таких делах, сказал он, нужно обстоятельно взвесить все «за» и «против» – ибо на чаше весов может оказаться ни много ни мало бессмертная душа. В итоге в путь отправились только два европейца, сверкая медью шлемов на солнце, бросая причудливые тени на ноздреватую твердь, дышащую маленькими смертоносными хмарами газа.

Сэр Торнтон задал быстрый темп, чтобы сжатого воздуха им точно хватило до конца всей зараженной области. Все у него перед глазами плыло, словно он смотрел сквозь тонкую водяную пелену. Солнце взошло призрачно-зеленым и окрасило дальние ледяные пики «крыши мира», исполинской грядой выделявшиеся на фоне неба, отчего пейзаж тотчас стал казаться зловещим и мертвым.

Вскоре они с Помпеем выбрались на свежий зеленый луг и первым делом запалили спичку, проверяя качество воздуха. Стащив с головы шлем, сэр Торнтон высвободился из ранца с баллоном. Позади высилась стена испарений, поблескивая, будто живая масса воды; ее запах буквально сбивал с ног. Странных расцветок бабочки – сверкающие, размером с ладонь взрослого человека – покоились, будто раскрытые тома магических книг, на ставших окаменелыми соцветьях.

Хозяин со слугой на значительном расстоянии друг от друга двинулись на запад, туда, где тень леса застилала обзор. Сэр Торнтон подал сигнал, и Помпей взвел ружье. Пройдя немного вдоль кромки леса, они оказались на прогалине. Примерно в четверти английской мили впереди несколько человек – очевидно, тибетцев, ибо на головах у них красовались красные остроконечные шапки – стояли полукругом и явно ждали чужаков. Сэр Торнтон бесстрашно направился к ним, Помпей шел в нескольких шагах позади. Изо всей одежды на аборигенах одни только овчинные накидки выглядели знакомо, а что до остального – тут впору было усомниться, что это вообще люди. Выражение дикой ненависти и неизъяснимой потусторонней злобы искажало их черты до неузнаваемости. Дозволив чужакам подступить поближе, они, повинуясь знаку вождя, все как один молниеносным движением закрыли уши ладонями и принялись вопить во все горло.

Помпей Ябурек вопросительно поглядел на его светлость, поднял ружье: странные действия этих людей выглядели определенно угрожающими. Однако от того, что случилось дальше, сердце у него болезненно сжалось. Трепещущее, клубящееся газовое облако начало собираться вокруг его господина, чем-то напоминая завесу паров, преодоленную дуэтом авантюристов только что. Очертания сэра Торнтона стали размытыми, зыбкими, будто их исказил воздушный вихрь, образовавшийся молниеносно на ровном месте. Голова его удлинилась, а все тело словно сплющилось, истаивая на глазах, – и вот уже на том самом месте, где он стоял пару секунд назад, осталась лишь бледно-лиловая груда непонятной субстанции, по форме напоминающая опрокинутый рожок мороженого.

Глухой Помпей затрясся от неистового гнева. Поскольку тибетцы продолжали вопить, он прищурился, пытаясь разобрать, что за два слога рвутся из их глоток. Они повторяли одно-единственное простое слово, раз за разом. Но тут их главарь выступил вперед, и все остальные, тут же смолкнув, убрали ладони с ушей и рванулись вперед, к Помпею. Слуга сэра Торнтона с готовностью встретил их ответным огнем из ружья. Тибетцев это, конечно, осадило, но – лишь до первой перезарядки.

Тогда, положившись на слепой случай, Помпей закричал на них – тем самым словом, что счел по их губам:

– Умма-люн! Умма-люн!

Его голос прозвучал, казалось, так громко, что по всей долине пробежала дрожь. Его голова пошла кругом, весь мир от глаз словно отгородили очки с толстыми линзами, а земля под ногами заходила ходуном. Тибетцы пропали, как его светлость только что, – вместо них перед Помпеем выросли все те же одинаковые с виду лиловые конические кучи.

Однако предводитель был все еще жив. Ноги его уже превратились в сизое месиво, и торс уже оплыл, как будто некий просвечивающий монстр переваривал его внутри себя. Красная шапка сползла с головы, а та сама по себе вытянулась в некое подобие епископской митры, увенчанной живыми, безумно вращающимися глазами.

Ябурек размозжил этот нечестивый череп прикладом – но, увы, не успел увернуться от прощальной атаки врага. Умирающий тибетец вонзил ему в ногу свой серп, прежде чем его рука растеклась по земле. Помпей окинул взглядом пустошь: ни души кругом; резкая химозная вонь усилилась и теперь едва ли не обжигала ноздри. Похоже, она исходила и от лиловых растекающихся «рожков»; осиротевший слуга решил осмотреть их поподробнее. Все они были идентичные с виду: студенистая бледно-лиловая масса, местами текучая. И почтенный сэр Торнтон, и тибетские культисты – все они превратились во что-то одно.

Помпей скрипнул зубами от бессильной злости и напоследок припечатал подошвой то, что осталось от головы покойного предводителя культа, после чего – развернулся и той же дорогой, какой и пришел, двинулся назад. Когда на пути ему попались поблескивающие на солнце водолазные шлемы, он подхватил один из них, напялил на голову, убедился, что воздух в баллоне еще есть, и, не теряя времени, нырнул в облака ядовитых испарений.

«Как жаль, что его высокоблагородие сэр Торнтон погиб, – думал он, – да еще и в этакой запропащей глуши». А ледяные исполины Гималаев разевали к небесам свои пасти – ибо что им до мук одного крошечного человеческого сердца!..

Помпей аккуратно и основательно записал все, что с ним случилось, что он пережил и увидел, хотя так и не понял, после чего отослал свой рассказ секретарю его светлости в Бомбей, номер семнадцать по улице Адхеритолла. Афганец обещал ему доставить депешу любой ценой. Удостоверившись, что письмо отправлено по адресу, Помпей Ябурек умер: причиной тому стал яд, нанесенный на лезвие тибетского серпа.

– И нет победителя, кроме Бога, – промолвил печально афганец, опускаясь на колени и лобзая лбом твердь. Индийские слуги короновали мертвеца цветами и вознесли на костер, дабы сжечь под звуки приличествующих случаю гимнов.

Али Муррад Бей, секретарь, получив ужасные новости, побледнел и тут же настрочил письмо в редакцию «Индиан Газетт». Это и стало началом конца.

Издание опубликовало статью о кончине сэра Ганнибала Роджера Торнтона назавтра же, но утренний выпуск читатели получили на цельных три часа позже обычного. Странный и дикий инцидент обусловил эту проволочку. Кажется, господин Бирендранат Наороджи, выпускающий редактор, вместе с двумя своими помощниками был похищен из запертого рабочего кабинета, где трудился за полночь, читая гранки. Все, что смогли найти на месте происшествия, – три образования из лиловой студенистой субстанции с налипшими сверху листами свежеотпечатанной газеты. Пока полиция с характерной для нее обстоятельностью строчила протоколы, стали валом поступать донесения об аналогичных инцидентах.

Да, и это – лишь начало. Десятки человек, всего мгновение назад мирно листавших газету, попросту исчезли – прямо на глазах у перепуганных прохожих на улицах города. На их месте растеклись изобильно лиловые груды: на лестницах, меж рыночных палаток, в переулках, да всюду, куда ни обрати взгляд.

Еще до прихода ночи Бомбей потерял половину своего немалочисленного населения. Официальное санитарное предписание обязало немедленно прекратить всякое сообщение с внешним миром; в соответствии с циркуляром гавань была закрыта, препятствуя широкому распространению эпидемии – лишь о ней могла в данном случае идти речь. Тем временем телеграф без устали рассылал полные испуга депеши, воспроизводящие полный отчет по делу Торнтона с точностью до буквы, – через океаны, по всему земному шару.

Но на следующий же день слишком поздно наложенный карантин был снят: со всех краев света летели ужасающие новости о том, что «Лиловая Смерть» угрожает всему живому. Да, от таких-то новостей человечество разом потеряло голову – мир превратился в суетливый муравейник, куда какой-то фермерский сынок кинул забавы ради дымящуюся папиросу. И только Австрия, где люди вероломно интересуются лишь местными новостями, неделями оставалась неуязвимой. В Германии поветрие в первую очередь захлестнуло Гамбург.

Особенно страшное впечатление произвел самый первый случай заболевания. Пастор Штюлькен, человек преклонных лет, почти полностью оглохший на старости лет, завтракал утром в кругу своей семьи; за столом собрались Генриетта, его благоверная, старший сын Теобальд с длинным студенческим мундштуком, две дочери, Минхен и Тинхен… словом, все семейство. Почтенный старик развернул только что доставленную английскую газету и стал читать вслух статью про дело, связанное с экспедицией сэра Торнтона. Стоило чтецу после слова «Умма-люн» взять небольшую паузу, чтобы прокашляться и хлебнуть горячего кофе, как все его родичи бесследно пропали – стол окружили лиловые сгустки загадочной слизи, из одного гордо торчала кверху трубка с длинным мундштуком.

Все четырнадцать душ прибрал к себе Господь. Бедного старого Штюлькена на месте хватил удар.

Неделю спустя мир потерял более половины населения. Пролить хоть немного света на ситуацию поручили одному немецкому ученому. Тот факт, что неуязвимыми для заразы оказались только глухие и глухонемые, лег в основу теории, согласно которой эпидемия распространяется не биологическим, а акустическим путем. Запершись в уединенном кабинете, тот ученый подготовил обстоятельный доклад и разослал письма и телеграммы с приглашениями на готовящуюся публичную лекцию.

Его трактовка напасти зиждилась на одном полузабытом религиозном тексте родом из Индии, живописавшем возникновение астральных и флюидных вихрей при озвучивании ряда слов, встречающихся в магических заклинаниях. Сей любопытный миф, как утверждал ученый муж, ныне обрел смысл – и может быть доказан как факт наукой о распространении звуковых волн и влиянии акустических вибраций на материю.

Лекция была прочитана в Берлине – при таком скоплении заинтересованной публики, что докладчику понадобился мегафон для зачитывания наиболее длинных пассажей из его крайне наукообразной рукописи. Историческое выступление завершилось так:

– А теперь отправляйтесь к отоларингологу, и пусть он сделает вас глухими, дабы вы при любых обстоятельствах были защищены от слова, не подлежащего изречению вслух: «Умма-люн»!

Секундой позже лектор и вся его аудитория дружно растеклись в лиловое ничто.

К счастью, доклад ученого утерян не был. Со временем он обрел широкое хождение, возвысился чуть ли не до религиозного текста… и тем самым уберег род человеческий от окончательного и бесповоротного уничтожения.

Несколько декад спустя – году этак к 1950-му – новая, повально глухая раса населяла земной шар. Привычки и обычаи этих людей радикально отличались от бытовавших прежде – даже чиноположение и законы собственности претерпели изменения. Самыми почетными и важными особами в мире, практически жрецами культа, сделались отоларингологи. Все накопленные за историю человечества музыкальные партитуры отправились прямиком на свалку эволюции, где их уже дожидались алхимические трактаты Средних веков. Моцарт, Бетховен и Вагнер составили компанию Альберту Великому и Парацельсу. Лишь там и сям в пыточных камерах, именуемых музеями, старые пыльные рояли щерили зубы-клавиши…

Постскриптум автора: почтеннейшему читателю категорически не рекомендуется публичное чтение вышеизложенного вслух.