Текст книги "Странный гость"

Слух о происшествии в «Цум Элефантен» множился. Вскоре колокольчик над входом в аптеку повадился бряцать едва ли не каждую минуту. Однако господин Цорн отваживал гостей, умолявших рассказать им всю правду о будоражащем инциденте. Ему хватало как терпения, так и непреклонности отвечать на сыпавшиеся будто из рога изобилия вопросы:

– Так это вы устроили этот эксперимент?

– Нет, не я, а тот чужестранец!

– Этот чужестранец еще гостит у нас?

– Никак нет! Давно уж отбыл.

– Но он же подарил вам тот порошок! Он еще при вас?

– Еще чего! Глаза б мои того подарочка не видели. Мальчишка Фридрих, подмастерье мой, его у меня украл – вот к нему и обращайтесь за всяким дальнейшим…

– Украл! Так что ж вы его не призовете к ответу?

– А зачем? Украл – то добрую службу, почитайте, сослужил. Моему делу все эти дикие трюки только мешают, наводят тень на плетень. Говорю же, ежели любопытно, – на этом моменте по голосу аптекаря становилось ясно, что разговор ему утомителен и неприятен, – то ступайте во-о-он к тому дому… там Фридрих снимает комнату. Ему эта профанация до того интересна, что он позабыл и про меня, и про свое благородное призвание!..

Перенаправленный аптекарем, поток благообразных, высокородных горожан, порой и впрямь очень влиятельных и знатных, хлынул к юному Фридриху. И тот, вполне неплохо на новом месте устроившийся, повторял для всех желающих процесс преображения ртути в золото. Уже вскоре можно было уверенно заявить, что новым средоточием восхищения и, что не менее важно, зависти всего города стала вместо аптеки каморка подмастерья. Его пьянила новообретенная слава – он витал в облаках и сам себе дивился: казалось, еще вчера широчайших перспектив ничто не сулило, а вот поди ж ты! И если поначалу Фридрих лишь загадочно улыбался, когда иные гости спрашивали, а не он ли изготовил этот золотоносный реагент, то в какой-то момент отважился представиться создателем чудо-вещества. Если его и мучила совесть, то лишь поначалу: шло время, и он отвечал ложью на лесть совсем без зазрений, ни капли не стыдясь.

Еще один день изумления и восхищения со стороны зевак, осаждавших его комнату, и молодой Беттгер, казалось, вот-вот взорвется от гордости и счастья; от силы, каковую он получил себе в распоряжение. Ему хотелось выйти в большой мир, о чьих красотах в тот вечер столь многообещающе распространялся грек Ласкарис, когда Фридрих ассистировал ему в лаборатории аптеки. У него теперь будто выросли крылья, способные вывести его за узкие границы города – и понести к упоенному чудесами югу: именно там, на краю света, и ждала его подлинная родина алхимиков, утопающая, как воображал он себе, в сказочной красоте и захватывающих дух проявлениях темной магии Востока.

Посреди этих восторженных мечтаний на исходе дня в дверь зарождающегося адепта послышался прозаический стук.

Фридрих нехотя спустился с небес наземь. Прочно залегшая высокомерная морщина меж его бровей тотчас разгладилась, стоило ему увидеть, кто пожаловал. Глазами доброго дитяти – а ведь во многом такая характеристика очень уж подходила Беттгеру! – взирал он на гостя-великана, переступавшего порог с вынужденным поклоном. Тем великаном был доктор Паш – пожалуй, лучший друг молодого фармацевта.

– Будь как дома! – сказал старшему товарищу юноша, с искренним почтением отвечая на рукопожатие доктора. – Уже давно я хотел проведать тебя – выспросить совета по уйме разных вопросов; а ты и сам пришел – и, боже, как же я тебе рад! Дорогой Паш, чего только не пережил я с нашей последней встречи! Сколько всего предстоит мне рассказать!..

Паш, уже многое знавший сам, терпеливо выслушал Беттгера. Только когда поток его слов стал бурным и поднялся слишком высоко от земли, он поднял палец в увещевающем жесте. Пока Фридрих молчал, доктор Паш долго и задумчиво смотрел в глаза своему юному другу. Затем он пару раз откашлялся и, положив разведенные руки на подлокотники, начал раскачиваться в кресле.

– Дорогой Фридрих, – наконец молвил он, – боюсь, ты совершил большую глупость!

Краска отхлынула от лица юноши.

– Неужто порицание слышу я в твоем голосе? – спросил он обиженно. – Вот не ждал!

– Глупо порицать тебя теперь, – отозвался Паш, – да и ты просто поддался импульсу, мимолетной блажи; такое со многими случается – в самых разных ситуациях. Но неужели ты не слышал ни одной истории, когда человек, становясь на стезю алхимика, обретал лишь незавидный конец вместо философского камня? К чему опыт предшественников, когда на него всем плевать! Ты не сделал ничего, чтобы скрыть свое дикое умение, хотя и знаешь, что король обосновался в городе и жаждет поставить делание золота на свой поток: ему сейчас едва ли есть дело до чего-то, кроме поиска новых источников пополнения худой казны! Тебе ни разу не пришло в голову, что он захочет поживиться твоим неистощимым источником богатства? Неужели ты еще не понял, что у короля достанет силы заполучить эту твою тайну – неважно, с твоего великодушного согласия или по принуждению?

Странная поволока коснулась глаз Фридриха. Гордыня распирала его изнутри: еще бы, сам монарх готов объявить на него охоту!.. Уставившись на Паша, он выпалил:

– Так как мне быть дальше? Что от меня потребно?..

– Иоганн Фридрих, – начал его собеседник и, взволнованный, вскочил из кресла, – дай мне свою руку, посмотри-ка получше в глаза и ответь во имя бессмертной души: ты можешь приготовить эликсир без чужой помощи и обладаешь тайным знанием? Я ведь сам вижу, что нет: ты смущен, и руки твои мелко дрожат! – Почти против воли доктор Паш оттолкнул от себя друга. – А знаешь, что тебя ждет, если ни порошок, ни тайна его приготовления тебе не принадлежат? Тебе никто не поверит, если слишком поздно сознаешься в бессилии. Тебя заключат в темницу и обрубят все контакты с внешним миром. Не сможешь выложить весь процесс делания золота – да так, что результат пройдет все пробы, а саму формулу действа подкрепит банальная арифметика, – и сволокут твою жалкую голову на эшафот, перед тем заклеймив изменником родины!

Слова эти вырвали Фридриха из буйных мечтаний. Вздрогнув, он резко выпрямился, побледнел и с ребяческим ужасом уставился на доктора, явно ища у старшего товарища поддержки. И тот продолжил, каждым словом взывая к разуму юноши:

– Ведь ты не алхимик… но король Фридрих сочтет иначе, и, если ты задержишься вБерлине до завтра, на закат будешь смотреть через решетку одной из его неприступных камер. Беги отсюда как можно дальше – и, где бы ни остановился, ничем не выдавай, что за подозрение на тебе лежит. Едва тебя арестуют как даже и потенциально владеющего тайной делания золота, живым на волю ты больше не выйдешь. Алхимия распаляет в монархах то еще упорство… даже если ты трижды поклялся в незнании секрета, они продержат тебя под замком до скончания дней просто так, на всякий случай. Хотел бы я, чтобы ты никогда не знавал того грека: его подарок затянул петлю у тебя на шее… настолько крепкую, что сил человеческих не хватит ее ослабить.

Слова друга страшно потрясли неискушенного молодого человека. Плача, он умолял доктора помочь ему спастись. Не теряя даром времени, Паш принялся выгребать скудный скарб юного подмастерья из комодов и сундуков и набивать им дорожные мешки. Фридрих в смятении бросился ему помогать, попутно прося старшего товарища еще об одной услуге. Всего-то и требовалось, что пройтись с ним до соседней улицы – и обратно.

Когда настала ночь, Фридрих оседлал одну из строптивых курьерских лошадей Паша и покинул Берлин тайной тропой. На следующий день рано утром монарший гонец явился к дому, где юноша снимал комнату, с наказом от лица короля Фридриха Первого:

– Иоганну Фридриху Беттгеру – немедля проследовать в замок на аудиенцию!

Но птенец уже выпорхнул из гнезда – и королевский глас гулким неприкаянным эхом растревожил лишь горстку пустых скорлупок.

* * *

Генерал-губернатор Саксонии принц Эгон фон Фюрстенберг сидел у себя в покоях и лихорадочно перелистывал донесения, усыпавшие мраморную крышку его рабочего стола. Он задумчиво откинулся на спинку кресла и сурово поджал губы. Какое-то время просидев с закрытыми глазами, он наконец протянул вперед тонкую, болезненно-бледную руку – и позвонил в серебряный колокольчик. Из соседних покоев явился услужливый молодчик.

– Вас знают в Виттенберге, дорогой Хельнек? – спросил губернатор, бегая глазами по последней вскрытой депеше.

– Знают, ваша светлость, – ответил молодчик, подобострастно кланяясь. – Брат моей матери, господин Иеремия Паш, служит в тех местах бургомистром.

– Вот оно как, – кивнул князь с видимым удовольствием. – А скажи, твой дядя женат?

Щеки Ханса Хельнека вспыхнули, а в глазах блеснула досада, но он ответил:

– Мой дядя был женат на госпоже фон Вильдунг. Нынче он вдовствует, и при нем нет никого, кроме племянницы, помогающей по хозяйству.

– Хочешь сказать, Хельнек, что твой дядя-бургомистр сможет при желании приютить у себя кого-нибудь? – осведомился губернатор, глубоко в своих думах тасуя донесения и раскладывая их, будто карты Таро, перед собой. Ответ ему и не требовался; Эгон тут же продолжил: – Седлай славного коня, Хельнек, и без промедлений скачи в Виттенберг. Чем скорее доберешься, тем более добрую службу сослужишь. Вчера там остановился юноша, чужеземец. Мне доложили, что он – беглец из Пруссии и зовут его Иоганн Фридрих Беттгер. Запомни это имя хорошенько! Дядюшке передай мое почтение и просьбу разыскать этого Беттгера. Нужно заманить его на встречу – пусть он приложит к тому все усилия. Будет еще лучше, если за этим человеком будет установлен надзор – неочевидный, разумеется. Даю тебе шесть дней сроку на это дело, Хельнек, очень рассчитываю на тебя. Ну, ступай!

Его княжеская милость протянула руку для поцелуя. Юноша почтительно наклонился к ней губами, а потом покинул кабинет.

Какое-то время вельможа сидел в одиночестве, смежив веки и склонив голову к груди. Вдруг тихонько отворилась дверь напротив той, через которую вышел Хельнек. Дородная и высокая девушка проскользнула в комнату, глядя на князя с непринужденной, уверенной улыбкой, наделявшей ее живые, острые, будто выточенные черты лица особым обаянием. Стоило, впрочем, той улыбке пропасть, и девушка сразу стала похожей скорее на хищную птицу, чем на человека. Сочтя, что князь не заметил ее прихода, она подала голос:

– О, всемилостивейший господин, мнится ли мне, что вы обременены делами до такой степени, что вынуждены грезить наяву от года к году, как славный Фридрих Рыжая Борода внутри горы Кифхойзер?

Ее речи походили на томно текущий мед. Губернатор обернулся и ласково позвал:

– Ступай ко мне, Елизавета. Посиди немножечко рядом.

Дама поспешила воспользоваться милостивым дозволением. Немалых трудов ей стоило втиснуть в кресло зад, объятый серой с серебряным отливом кринолиновой юбкой, украшенной шелковыми розовыми оборками.

– Ведь это ужасно, – защебетала она, – день за днем жить, словно канарейка в клетке. – Она доверительно склонилась к уху князя и продолжила: – Милостивый отец, я терзаюсь любопытством – так просветите же меня. Только что я видела, как Хельнек мчит через весь двор к конюшням. Ему вывели одного из лучших ваших скакунов… – Она взяла эффектную паузу и продолжила лукавым голоском, указывая на соседние покои за закрытыми дверьми: – Заявлю открыто: прохлаждаясь на террасе, я расслышала каждое ваше слово, потому и явилась. Право, такая скука довлеет надо всем с тех пор, как король и двор перебрались в Пруссию…

Губернатор нетерпеливо махнул рукой, призывая ее остановиться.

Девушка, однако, тут же заговорила о другом:

– Что же это за прусский беглец, если ради него вы готовы шесть дней обходиться без своего самого верного слуги? Кто он, этот загадочный чужестранец? Он француз? Поляк? Или, может быть, швед?

– Все куда проще и безобидней, чем ты думаешь, – соизволил держать ответ князь. – Мы ничего не знали о побеге этого чужака из Берлина, да и о том, что он остановился где-то в Виттенберге, тоже не ведали. Строго говоря, этот кочующий юнец – сплошь загадка для нас. Но вот – депеша из берлинской тайной канцелярии, а в ней – требование, да еще и в столь неприкрыто приказном тоне, с каким княжество Бранденбургское до сей поры еще не отваживалось обращаться к Саксонскому. Требование выдать одного юношу – описание прилагается. Вот я и задумался, а не следует ли мне сначала самому получше присмотреться к тому, кто пересек нашу границу, прежде чем выдать его новоявленному монарху? Да, ведь этот Беттгер… – Князь выпрямился в кресле, помассировал большим и указательным пальцами переносицу. – Этот Беттгер, вернее всего, – адепт алхимии и обладает секретом создания философского камня.

– Так пишут из Бранденбурга? – воскликнула Елизавета.

– Напрямую ничего не сказано, но все с легкостью читается между строк, – промолвил князь с улыбкой и снова расслабился в объятиях кресла. – Покуда не будет из Варшавы прямых указаний – я его не выдам. Сегодня я напишу туда, но с исполнением поручений его величества короля Прусского торопиться не стану.

– Отчего бы не вызвать его в Дрезден, дорогой отец? – спросила девушка. – Хотела бы я на него посмотреть. Говорят, эти алхимики что выглядят, что держатся самоуверенно и горделиво – так, будто они не от мира сего. Мне такие манеры очень по нраву…

Взгляд князя вдруг потускнел.

– Ну вот еще! – выкрикнул он запальчиво. – Да будет тебе известно, я прекрасно знаю, куда ты клонишь, Елизавета. С досадой вспоминаю, как один из них будто сквозь землю провалился, когда я уже почти его заполучил, – а ведь о его мастерстве имелись бесспорные свидетельства… Ну уж нет, второй раз я не оплошаю – все пройдет по-моему!

Елизавета смерила его озадаченным взором.

В ее больших хищно-птичьих глазах горел странный огонь, но она молчала.

* * *

По истечении отведенного на исполнение поручений срока Хельнек вернулся, такой же бойкий и готовый услуживать дальше. Правда, знаменитые дикие ветры, гуляющие по саксонским лугам, привели всадника в чуть растрепанный вид, примяли по обыкновению прямые перья на берете и забрызгали одежду грязью. Но какое ему до таких пустяков дело? Лихому наезднику пыль дорог только к лицу. Важней всего то, что он своими глазами видел бесценного алхимика, сам пригласил его в дом к дяде и со всей строгостью вверил надзор над ним своей двоюродной сестре. Теперь он мог быть спокоен: чужеземец был в хороших руках.

Барбара фон Вильдунг подменила в доме бургомистра Паша почившую хозяйку. Она всегда была близка с его рано ушедшей супругой, потому вдовец и взял ее к себе. В ней он нашел внимательную и расторопную помощницу, чуткую к его измельчавшим под старость лет нуждам. У Барбары и Ханса Хельнека на пару имелось более всего прав на солидное, если не сказать больше, дядюшкино наследство, и эта немаловажная причина пробудила в Хансе решимость заполучить Барбару в жены в обозримом будущем.

Но амбициозный юноша поставил перед собой непростую задачу. Если он и добивался временного успеха на пути к сердцу дяди легко, то с такой же легкостью мог лишиться всех симпатий – в зависимости от того, морщилась или разглаживалась бровь родственника при действиях Ханса. С уст старика с равной охотой сходили слова как порицания, так и хвалы – а застрявшая в девах Барбара знай себе подстраивалась под поведение этого человека, в чем-то очень схожего с термометром: где накал, там и стужа. Предупредительность сестры пробуждала в Хельнеке странное влечение, а ее деликатность подстегивала прилагать все больше и больше усилий к тому, чтобы преодолеть все реальные и мнимые препятствия на пути к их помолвке.

В коротких, отточенных выражениях он не преминул намекнуть своей нежной кузине обо всем том, что его княжеская светлость усмотрела «между строк», когда Беттгер изволил объявиться в здешних краях. Вскользь поведал он и о том, сколь далеко идущие планы на этого молодого человека имеет разработавший хитрый план князь. Не умолчал он – не без самодовольства – и о том, какое внимание оказывает ему придворная красавица Елизавета фон Фюрстенберг. Княжеская благосклонность, деликатно подчеркнул он, многого стоит для начинающего дипломата – но и того ценней бывает приязнь княжны.

Он мудро умолчал, что его благодетельница Елизавета однажды в его присутствии бросала на грека Ласкариса совсем другие взгляды – однозначно не те, каковых ничтожный Ханс удостаивался, когда она передавала ему письмо с наказом доставить «интересному греку». Что ж, Барбара как-то странно улыбалась при всем этом, что его немного смутило.

Как бы там ни было, он приложил много сил, чтобы донести до Барбары то, в каком выгодном положении он оказался. В доступных ему красках он живописал, что выгадает лично она, если согласится на его предложение руки и сердца. Оставалось надеяться, что кузина – с извечным пониманием в глазах, с отстраненной улыбкой, не сходящей с лица – осознавала, что за монету он поставил на кон.

К тому же того, кому и предназначались тактические ухищрения – то есть алхимика из Берлина, – было невероятно легко использовать для претворения плана в жизнь. О своих делах юный Беттгер говорил по-детски открыто. На глазах у бургомистра и немногих его друзей он в знак признательности за прием и кров совершил таинственное превращение. Что касается его отношений с прекрасным полом – он почти не осмеливался показываться в «женском» крыле дома. Стоило кузине Барбаре обратить на него дружеский взгляд или тепло с ним заговорить, как Беттгер краснел пуще любой гимназистки.

* * *

Князь Эгон фон Фюрстенберг восседал в своем кабинете и в поте лица трудился над обстоятельным докладом Августу II Сильному. В последнее время политическая ситуация для адресата складывалась не самая приятная. Морщина, пробежавшая от верхушки лба губернатора до межбровья, указывала на серьезные опасения, тяготившие его дух; ибо его капризный господин категорически отказал в запрошенной милости – а ведь его-то снова желали видеть на верных саксонских землях, где кресло куриального принца имело более прочное основание, чем королевский трон посреди несговорчивой польской шляхты.

Но, несмотря на большую опасность потерять польскую диадему, столь желанную и добытую такими жертвами, невзирая на угрозу противодействия Бранденбургу-Пруссии, – король решительно отказался выдать столь важного для двух государей адепта. Возможно, не в последнюю очередь на его решение давило отсутствие денег в казне.

И когда князю было доложено о возвращении Хельнека из Виттенберга, губернатор принял посыльного с самым любезным радушием. Он внимательно выслушал доклад; лоб его покраснел, серые птичьи глаза благосклонно взирали из-под тяжелых век, а вероломные губы сжались в злобную полоску.

Хельнек закончил говорить, и князь некоторое время молчал, закрыв глаза, по своему обыкновению. Он вертел в пальцах ручку, когда сказал:

– Наш милостивый государь прав-таки. Вы, молодой человек, – он усталыми глазами посмотрел на Ханса Хельнека, – кажется, достойны внимания его величества. Поелику его величество просит меня передать вам, что вы можете рассчитывать на его благосклонность – и что он рассмотрит вас на дипломатическую службу. Надеюсь, ваш дядя пунктуально исполнит все наши приказы.

Ханс Хельнек вышел с приема сам не свой от счастья.

Дело «Иоганна Фридриха Беттгера», похоже, на краткий срок было приостановлено. Новые грозные требования поступили из Пруссии и даже вызвали опасения, что Виттенберг будет взят в ходе переворота прусскими войсками. Гарнизон площади был усилен, Беттгер поставлен под более пристальное наблюдение – без которого доверчивый молодой человек вообще-то мог обойтись. Помимо иллюзии того, что саксонская государственная машина действовала из великодушного альтруизма, единственно с целью защитить его личностные права, общение Беттгера с мисс Барбарой потихоньку вовлекало его в опыт столь новый и беспрецедентный, что ему никогда не пришла бы в голову мысль о бегстве – даже если бы он почувствовал, что с ним может случиться что-то неприятное на саксонской территории. В первой любви, едва сознательной, но быстро разгоревшейся, Иоганн Фридрих жил только мгновением, ибо какое ему дело до завтрашнего дня, когда день сегодняшний удивлял его новыми чарами и пленил самыми притягательными картинами. Злой судьбе было угодно явить себя в тот радостный миг его первой любви, когда влечение, вызванное одним только взглядом или пожатием руки Барбары, сменялось робостью. Вскоре поступил сухой приказ: немедленно переправить подозреваемого в занятиях алхимией в Дрезден под конвоем; и лишь тогда стало ясно, как хорошо Барбара ухватывала намерения Ханса.

Будто по собственной инициативе, бургомистр вызвался лично передать вверенного ему державного невольника сановитому генерал-губернатору. Никого особо не удивляло, что Барбара фон Вильдунг сопровождала его в этой поездке: не все же ей было заботиться только о благополучии старика! Почему бы не воспользоваться случаем, не проведать тех родственников в столице, чье благоволение обещало в будущем ощутимую выгоду ей и ее домохозяину? Конечно же, юный Беттгер ничуть не возражал против ее компании. Более того, в простодушии своем он безудержно предавался уже новым грезам о заветном миге, когда получится явить сохраненное им чудо монаршему кругу. В своих мечтах он дошел до того, что там, при дворе, ему готовят некое невероятно заманчивое предложение – за что, при здравом-то осмыслении?.. Неважно! Он стремился вперед, на любой мираж – мосты за его спиной горели и рушились, и чем ближе он подъезжал к Дрездену, тем прочнее на нем смыкался капкан, втуне упомянутый аптекарем Цорном и доктором Пашем.

* * *

Король Август Второй все еще пребывал в Польше. Шведские войска прогоняли его от города к городу. Ему становилось все яснее, до чего непрочен занятый им польский трон – и все же он не намеревался поступиться августейшим титулом; слишком много саксонцев положили головы ради его отчаянной защиты. Напрасно он всеми силами пытался сломить непреклонного врага, тщетно укрощал высокомерное дворянство немыслимыми посулами. Сколько ни расточала Аврора фон Кенигсмарк, посланная им для переговоров в шведский лагерь, свои сильнодействующие чары, окаменевшее сердце Карла осталось недосягаемым: он грубо отказал коварной и соблазнительной любовнице Августа в аудиенции и дал ей понять, что в его военном лагере ей не обольстить и самого недалекого рядового. На какое-то время Август отослал ее обратно в Дрезден, и злые языки бросились в пересуды: а не шатается ли под Авророй ложе, куда вознесла ее слепая страсть, как под ее любовником – польский трон?

Возможно, чтобы отвадить эти опрометчивые слухи, а может, и предстать в глазах королевских друзей благородной особой, графиня стала день за днем устраивать пышные празднества – в те дни подобное можно было увидеть только в Дрездене и при французском дворе. Вереницы залов роскошной резиденции Авроры озарял слепящий свет. Прибывало с каждым часом все больше экипажей, и богато выряженные лакеи подгоняли их к самому входу в замок. Стабильный приток расточительно одетых ряженых, минуя широкий пролет лестницы, вливался в сводчатый зал.

Шел десятый по счету день с тех пор, как небольшое светское общество перетекло из Виттенберга в Дрезден. Уже в третий раз в дворце Авроры созывался бал-маскарад. Снова все комнаты были полны огней; еще до полуночи празднество взошло в зенит великолепия и громыхающей пустоты. В суете кадрили нарисовалась странная фигура, с начала вечера еще никем не виданная. Никто из гостей не мог сообразить, кто скрывается под свободным балахоном угольно-черного цвета с провисшими до земли «крыльями» из ткани: силуэта в таком не угадаешь, да и маска с продолговатыми кожистыми ушами летучей мыши, будто поросшими седым клочковатым мехом, могла прикрывать как нежные женские черты, так и физиономию бородача-военного.

– Какой неприятный вид у этого носферату! – шептались за спиной у странного гостя. – Смелую же он себе выбрал личину – экое уродство! Погляди, как крылья хлопают у него за спиной: не ровен час, наш вампир воспарит!

«Сердцем» сплетников оказалась гостья в одеянии гречанки. Ее изящная тога плотно облегала зрелое, соблазнительное тело. Эта «гетера» опиралась на одну из колонн, увитую плющом и цветочными гирляндами. Дуновения ветра, то и дело насылаемые вихреобразно кружащимися танцорами, заставляли декор трепетать, наделяя его какой-то своей тайной жизнью. Стоя неподалеку, мужчина в костюме монаха с удовольствием разглядывал эту подвижную картину. За шелковой полумаской его темно-карие глаза полыхали страстью.

– Послушайте-ка, – заговорила «гетера» снова, оттягивая на себя внимание гостей, и встала так, чтобы выгоднее явить свой тонкий классический профиль. – Я здесь всех знаю. Видите вон ту лучезарную якобы-шляхтянку? У нее на голове эгрет[61]61
  Ювелирное украшение, крепящееся к головному убору или прическе. Как правило, основным элементом эгрета является птичье перо или пучок перьев, хотя встречаются изделия с растительными мотивами.


[Закрыть], а плащ заколот жутко дорогой алмазной брошью. Так вот, она и есть – наша всенародно любимая хозяйка!

В этот момент некто в костюме вампира обернулся – черные крылья хлопнули за его спиной – и сквозь прорези для глаз уставился на «гетеру» так, что она вдруг вся сжалась внутри. Мимо них провальсировал пестрый хоровод, и даму увлек неодолимый людской поток. «Нетопырь» занял ее место у колонны.

«Монах» тем временем сквозь сутолоку придвинулся поближе. Ему был интересен сей летучемышиный незнакомец, что и говорить! Он пристрастно разглядывал уродливую маску, и тут вдруг ряженый крепко вцепился ему в правую руку. Пальцы у странного гостя оказались тонкие, скорее – девичьи.

– Боже-боже, – тихо прожурчала летучая мышь, – какой одинокий заблудший юноша! Эти линии на ладони не способны мне солгать…

– Можешь мне погадать? – с радушной усмешкой спросил «монах». Голос выдавал в нем и впрямь довольно молодого человека.

– Грядущее для меня – открытая книга, – ответил загадочно ряженый некто, бросив взгляд кругом. – Ты стремишься ввысь – но будь осторожен. Судьба капризна, и все наши спесивые мечты она рвет когтями на подлете к небесам. Они ведь, в сущности, так пусты – и вот уже мы сами, а не наши горние фантазии, изодранным мясом летим вниз…

Рука «монаха» дрогнула. Вывернувшись из хватки, он поспешил скрыться.

– Боже-боже, – проворковала летучая мышь, как бы невзначай обращаясь к пилигриму в сером. Тот, стоя у большого окна, с интересом разглядывал монаха, и сейчас застыл как бы в полуобороте, в любой момент готовый продолжить дозор. – Глупое «паломничество», пыльная ты душонка, не принесет тебе желанной благодати. Каким же мытарствам надобно тебя облагородить, если ты любых избегаешь – как огня?

«Пилигрим» резко обернулся. В порыве злости он попытался схватить летучую мышь, но та вовремя улепетнула. Не выпуская «монаха» из виду, «пилигрим» прошагал к нему и из-за спины бросил на ухо:

– Монах, слышал когда-нибудь басню про лису, охотившуюся на пару со львом?..

Ряженый разворотился, пытаясь достать проказника, но тот одним мощным толчком обрел свободу, увильнул из захвата и запропал среди танцующих пар.

* * *

В соседнем зале «гетера» остановилась немного отдышаться прямо посреди бурной карнавальной толчеи. Рукой под тогой она незаметно массировала ноющую грудь. Встреча с «вампиром» сильно встревожила ее. Не послал ли эту мерзкую маску тот, ради кого она и надела этот наряд? И если все так – зачем ему понадобилось являться в столь мерзком виде? Вдруг чья-то рука коснулась ее запястья – и, когда она от испуга и удивления попыталась ее сжать, меж пальцев ей просунули сложенное послание. Проделавшего этот фокус она не смогла вычислить: уж слишком пестр был людской водоворот.

Торопливо развернув бумагу, она прочла:

Подходи к фонтану поскорее!

Пораженная как никогда, она боязливо оглянулась: не подсмотрел ли какой-нибудь соглядатай содержания письма и его почерк? Затем, плавно скользя через зал, она миновала «монаха», попробовавшего было преградить путь, и прошла к выходу наружу. По пассажу, утопавшему в довольно тусклом свете, она прошагала к вечнозеленой пальме близ статуи Венеры, склонившейся в позе Водолея над фонтаном из трех поставленных друг над другом чаш с мягко журчащей водой. «Гетера» нерешительно замерла, прислушалась. Вдруг густой кустарник, росший вокруг фонтана и изваяния, расступился – и ее глазам предстал высокий мужчина, чей темный силуэт купался в голубоватых бликах масляной лампы.

– Это ведь ты? – вопросил он тихим голосом.

– Кто, как не я? – проворковала «гетера» с озорнинкой. Хорошее расположение духа мгновенно вернулось к ней.

– Манеры выдают тебя, Елизавета! Я узнал, узнал! – зашептал мужчина, хватая ее за руку и силой увлекая за собой в кусты.

– Добрый сударь! – залепетала Елизавета фон Фюрстенберг, небывало ошеломленная и смущенная. – Все считают, что вы далеко отсюда! Как странно встретить вас здесь!

– Важные дела привели меня сюда, – ответил ей король Август. – Но самое важное для меня – повидаться с тобой!

– Ваше высочество! – отозвалась красавица, опустив блеснувшие, скрытые под маской глаза к земле. Она мешкала и молчала. Распаленный любовной негой король сжал ее пальцы в своих и зашептал страстные, горячие признания ей на ухо. От них взволнованная Елизавета почти не отпиралась. Король Август не привык окольными путями доносить симпатии до своих избранниц и никогда не рассчитывал на отказ. И Елизавета если и сопротивлялась, то очень нерешительно; ее застенчивый высокий смех звучал игриво, и в успехе дела Август даже не сомневался.

Тут поблизости раздались чьи-то шаги. Елизавета все порывалась сбежать, но король притянул ее к себе и повторил с монаршей непреклонностью:

– Ты ведь еще придешь, душа моя?

Девушка поспешно закивала головой и в ответ сжала руку короля. Август отступил в тень кустарника, а Елизавета на нетвердых ногах покинула комнату, куда как раз входили двое в масках. Позади них проскользнула тень – летучая мышь. Княжна метнулась к свету.

В центральной бальной зале воздух дрожал от неослабевающего гула. В стороне от всех «монах» пристроился в одну из оконных ниш. Его ищущий взгляд рыскал по толпе, не находя цели. Вдруг над его ухом снова раздался шепот:

– Юный господин, не погружайтесь слишком глубоко в темную пучину ее глаз: она похоронила там куда более искусных пловцов.

Пораженный, «монах» обернулся и вновь увидел отвратительного нетопыря, грозно трясущего черными крыльями.

– Ты узнал у камергера, кто этот пилигрим? – пробормотал «вампир». – Он следует за тобой по пятам, но однажды оступится – хотя свято место тут же займет кто-нибудь еще. Ты ведешь себя крайне безрассудно, подмастерье Беттгер, но не переживай: подмога уже в пути. – Прежде чем монах смог ответить, летучей мыши и след простыл; но внезапно в двух шагах позади себя он увидел «пилигрима», и в сердце ему закралось подозрение: ведь этот тип почти всегда маячит где-то поблизости!.. И этот брошенный без зазрения намек – об охоте лисы и льва…