Текст книги "Странный гость"

Сутки спустя Беттгер в обществе графа явился ко двору с докладом. Август выслушал его молча; он славился своим умением схватывать суть дела на лету – и поэтому вскорости произошло неслыханное: поднявшись с места, государь прошествовал прямой наводкой к Беттгеру и заключил его в крепкие объятия.

Настал наконец тот счастливый час, когда амбициозный подмастерье оправдал, пусть и не совсем так, как ожидалось, возложенные на него надежды. Величайшая гордость так и переполняла Беттгера – и теперь он чувствовал, что милость монарха им заслужена. Не за горами был и официальный приказ Августа, назначавший его управляющим всех будущих фарфоровых фабрик в Саксонии.

Дело не ограничилось простым титулованием: признание главенства и то поистине великое доверие, оказанное Беттгеру королем по совету графа Чирнхауса, позволили уже через несколько месяцев основательно наладить в Мейсене дела с производством фарфора. Беттгер сразу же принял шефство над новыми предприятиями, и совсем скоро изумленный высший свет получил первые результаты нового фарфорового производства.

Саксония прославилась – и сумела славу эту удержать. Именно здесь первее многих раскрыли желанную тайну; именно в Мейсене изготовили первый европейский фарфор. Мейсенские изделия, во многом благодаря ажиотажу вокруг них, вскоре стали стоить чуть ли не дороже подлинно-китайского фарфора. Когда первая волна интереса поулеглась и на саксонскую продукцию начали смотреть придирчивее, Беттгер отнюдь не остался почивать на лаврах: со дня назначения главой фарфоровой промышленности он направил весь свой недюжинный ум на то, чтобы неблагородный светло-коричневый цвет мейсенских изделий сменить на молочно-белый или голубой. Тогда саксонский фарфор стал бы полноправным конкурентом китайского.

Ему и это оказалось по плечу. Фабричный продукт обрел уникальные светлые оттенки: от млечно-голубоватых до изысканных золотистых.

Положение Беттгера в Саксонии мнилось весьма прочным, а сотрудничество с графом Чирнхаусом, благодаря открытию и сопряженными с ним промышленными нуждами, – еще более доверительным, чем в самом начале. И все же радость жизни и здравие постаревшему прежде срока мужчине не воротишь. Вопреки всем показным почестям и чинам, он до сих пор ощущал себя в Саксонии невольником, пусть и негласным. Изготовитель фарфора был для короля Августа так же важен, как и делатель золота, – заменить его было некем. Потому-то у короля и не назрело поводов что-либо менять в жизни бывшего придворного алхимика; напротив, и без того тягостное недоверие самовлюбленного монарха теперь подпитывалось новыми подозрениями. В том, что касалось свободы его решений и передвижения, Беттгер оставался арестантом, а владения Августа – тюрьмой. Все, ради чего он захотел бы и сам остаться в столице, безвозвратно утекло сквозь пальцы. Вскоре открылась и весть о свадьбе княжны Елизаветы фон Фюрстенберг и наследного графа Фридриха Карла фон Эурбаха – тому, о чем Беттгер очарованно грезил в юности, стало уж не сбыться.

На письмо, полученное вскоре после назначения «главным по саксонскому фарфору», полное пожеланий и приободряющих наставлений от Ласкариса, Беттгер отозвался лишь мрачной и горькой усмешкой. Конечно, Ласкарис мог льстить себе тем, что превознесшим Беттгера, простого аптечного подмастерья, успехам последний обязан его «благоволению из тени». Само собой, именно ему, Ласкарису, стоило сказать спасибо за всю непреходящую славу, с какой имя Иоганна Фридриха Беттгера впишется в историю. Но под силу ли Ласкарису возместить страдальцу годы в заточении, непринужденность юности? Смог бы он откачать яд из его души, восстановить здоровье и покрыть тяготы, светившие досточтимому шефу мануфактур до самой ранней смерти? Загадочный грек, надо думать, полагал: вольготно делясь плодами тайного искусства, он направляет мысли и порывы людей к свету чистого, наивысшего познания. Для этого он и обзавелся целой армией невольных апостолов – сам не ища почестей. Но как минимум в случае Беттгера благородная задумка вышла боком: тот не справился с просветительской ролью и напрочь увяз в паутине жадного правителя, да и просто счастливым человеком не стал… И так ли уж справедливо было винить во всем его одного?

Несвобода – вот что тяготило Беттгера пуще остального, а Август после стольких лет дарованного мнимого суверенитета вновь поставил его на строгий учет!

Эренфрид Вальтер фон Чирнхаус покинул этот мир в 1708 году. Смерть отобрала у Беттгера лучшего из друзей – вернейшую опору из всех, что у него имелись в Саксонии; и таких друзей ему более не встретилось в будущем. Шли годы, и до него все чаще доходили слухи о том, как король Фридрих с гневом и завистью наблюдает за успехами саксонской фарфоровой промышленности. Король не мог стерпеть того, что его подданного вероломно похитил чуждый двор. Всю славу и весь доход от его открытия, по праву причитающиеся ему, Фридриху, пришлось уступить соседнему королевству! Былое соперничество Пруссии и Саксонии только обострилось после такого поворота событий.

Наученный горьким опытом и вовсе не горящий желанием в очередной раз испытать слабое здоровье, Беттгер отвечал на письма из Пруссии либо уклончиво, с неявным отказом от предложений тайного сотрудничества, либо вовсе оставлял их без ответа.

Весной 1716 года его навестил один поверенный прусского короля: у него нашелся подходящий, ничуть не подозрительный при взгляде со стороны предлог. Этот засланный человек поманил Беттгера чрезмерно щедрыми посулами, с помощью поистине виртуозной дипломатии усыпив его бдительность. И Беттгер тогда задумался. Превыше всего он ценил возможность стать вольноотпущенным хоть ненадолго – этими чаяниями он не поступался ни на минуту. Господарь Пруссии предлагал ему взять под крыло глиняную и фарфоровую промышленность, удостоиться звания министра и забыть о кабале: если того потребуют изыскания, Беттгера спокойно выпустят хоть в другую страну. Давняя мечта побывать на производствах в Фаэнце и Флоренции уже не казалась Беттгеру недостижимой…

Увы, он был неосторожен – и продолжил переговоры с королем Фридрихом в самых простых письмах. Об этой переписке узнали, и Беттгера бросили в тюрьму. На сей раз ни один влиятельный благодетель за него не вступился, а среди нажитых связей не нашлось такого человека, что смог бы надавить на Августа. Теперь уже ничто не сдерживало ярость короля, замешанную на паранойе и жажде наживы. Беттгера направили в Дрезден, где он несколько недель провел под строгим надзором; в начале марта его известили, что решение короля определяет его на надзор в замок Зонненштайн. Но туда он так и не попал, умерев тринадцатого марта в Дрездене на тридцать седьмом году жизни. Среди всех бесславных деяний Августа Сильного, что дошли до сведения потомков, его обращение с несчастным изобретателем фарфора – одно из наиболее бессердечных.

Иоганн Фридрих Беттгер, единственный алхимик, не выманивший обманом золото и задаток у деспота, не водивший его за нос год за годом, обещая несбыточное, а наделивший его немыслимым богатством, покинул этот несправедливо жестокий мир. Его тело и душа слишком рано поступились борьбой за жизнь, не снеся неволи. Отягощенный лицемерными титулами и санами, он умер после двадцати двух лет плена.

За несколько лет до кончины знаменитого бывшего помощника мастера Цорна, одним зимним утром мимо аптеки «Цум Элефантен» в Берлине проследовала зловещая процессия – в направлении Бранденбургских ворот.

Мастер Цорн, чей лик избороздили морщины – не только от времени, но и от тревог и недовольства собой, ибо его алхимическая лаборатория продолжала растрачивать блага его ремесла, – стоял у дверей вместе с постоянными клиентами, с любопытством вытягивавшими шеи и глядящими на человека, одетого в золотую с блестками мантию, проходившего мимо в сопровождении вооруженных солдат и палачей.

– Ну да, ну да, – громко проворчал Цорн и махнул навстречу идущим ладонью, сплошь изъеденной кислотой. – Ведите свою новую жертву на виселицу! Глупость человеческая не знает пределов. Пускай жертвы Радегасту[76]76
  Радегаст – предполагаемый западнославянский бог (идол), чье описание появляется в 1492 году в первом печатном издании Саксонской хроники Конрада Бото.


[Закрыть] больше не приносятся на этой земле, среди чащ, объявился новый суровый божок – алхимический философский камень! С тех пор каждый год ненасытный зев этого нового идолища хватает тех многих, кто неосторожно приблизился к нему, – и отправляет прямиком в ад, на встречу с удушливым духом копоти, инфернальным Гермесом Трисмегистом!

– Дражайший сосед, – спросил стоявший рядом суконщик, еще сильнее раздавшийся вширь, – вы так недовольны лишь потому, что очередной мошенник получил свое?

Мастер Цорн ответил со злой улыбкой:

– Ему я желаю того же, чего и всем прочим. Но разве не впору мне огорчиться, когда на моих глазах мыслящее существо, подобие Господне, бездумно обрекает себя на гибель? За все эти годы я так и не смог позабыть Фридриха, сбежавшего в Виттенберг!

– Свят-свят! – воскликнул толстяк. – Как у вас только язык поворачивается сравнивать благородного господина Беттгера из Дрездена и этого несчастного греховодника? Гаэтано, или как его там кличут, заставил нашего милостивейшего короля, нашего отца, поверить в чудовищную ложь. Разве не выдавал он себя за графа, отмеченного самим Папой, разве не требовал оказания небывалых почестей? А разве задаток, затребованный им за обещание в пару месяцев из худшего свинца наколдовать королю шесть миллионов талеров, не был в той же мере баснословен? И не попытался ли этот подонок сбежать и спастись от наказания за мошенничество и казнокрадство? Его ловят на лжи уже который раз – а он как был из себя полный неумеха, таковым и остался. Что ж, пускай любуется из крепости Кюстрин на уготованную виселицу: вдруг за две недели до казни ему придет в голову рецепт истинного философского камня!..

– Никто еще не находил философского камня, – в сердцах бросил аптекарь, обращаясь скорее к себе. – Ни этот тип, ни мой Фридрих.

– Ну как же, – возразил суконщик, – Фридрих Иоганн Беттгер, господин действующий тайный советник, сделался видным человеком! Он хоть и не изготовил золота, как когда-то у нас на глазах – Ласкарис, но открыл кое-что поважнее. Мой двоюродный брат из Дрездена однажды упомянул в письме, что Беттгер разгадал весь механизм производства китайского фарфора. Чем не алхимия? Теперь не придется ждать вАмстердаме проезжих узкоглазых и набивать им карманы золотом: прямо сейчас вСаксонии возводится фабрика, и уже совсем скоро вся Европа пойдет скупать тамошний фарфор. А господин фон Беттгер, как я слышал, будет там всем-всем заправлять – как ни крути, а он, получается, добился значительного и похвального успеха, мастер Цорн! Охотно верится, что этот индюк Август порадовался от души, когда из тигля вашего усердного питомца вышло не золото, а изделие, которое можно обменять на горы золота.

– Может быть, – желчно парировал аптекарь. – Вот только человек, сделавший такое открытие, для короля прежде всего заложник, а не компаньон или друг. Да сами подумайте, какие друзья у короля? Жестокий деспот Август наложил лапу на способного ученого – и я бы предпочел скорее всю жизнь проторчать в незаметной аптеке, чем побывать в его шкуре.

– Ну и славно, переливайте щелочь из колбы в колбу еще сто лет! Доброго здравия! – Толстый суконщик повернулся к аптекарю спиной и вместе с крестником, ничуть не менее корпулентным, побрел восвояси. Зрелищ все равно более не предвиделось: процессия с мошенником в золоченых одеждах уже прошла, барабанный бой затих вдали.

* * *

Ранним утром 19 июля 1716 года группа очень знатных людей собралась во дворце фельдгенерала графа фон Раппаха, командующего Веной. Почтили присутствием прусский эмиссар, статский советник Эрнст; посланец Бранденбург-Кульмбахский, тайный советник Вольф; два графа фон Меттерниха и, наконец, австрийский вице-канцлер граф Йозеф фон Вюрбен-Фрейденталь, представитель его императорского величества Карла IV, которому неизвестный подарил от имени греческого принца небольшой пергаментный мешочек. К посылке прилагалась записка, скупо излагавшая, как нужно использовать серый порошок в пакетике, смахивающий на дорогую неслеживающуюся соль.

Пригоршню медяков, какие обычно раздают в приютах нищим, расплавили, добавили в массу воск, остудили водой. Реагент обратил медь в чистейшее золото дважды, доказав, что посильно не только сделать металл благородным, но и существенно увеличить его вес. Ход эксперимента запротоколировали, и присутствующие знатные особы все как один заверили получившийся документ личными подписями и печатями.

На сей раз единственной целью загадочного Ласкариса было развеять сомнения в том, что освоение науки о химических элементах исчерпывает себя: многих возможностей химии человечество еще попросту не ведало, а преображение стихий по-прежнему сулило самым пытливым умам волшебные перспективы. Слух об инциденте быстро распространился по немецким княжествам – а затем и по всей Европе.

На следующий год ландграф Гессенский получил без каких-либо пояснений целых два реагента: порошки алого и белого цветов. В личной лаборатории вельможа, питающий к трансмутациям живейший интерес, опробовал оба вещества. Белый порошок помог ему получить из свинца золото, а алый – серебро. Первый металл пошел на дукаты, а из второго ландграф отчеканил те самые приснопамятные гессенские талеры с легендой[77]77
  Здесь – надпись на монете, чеканка.


[Закрыть]: «Sic Deo placuit in tribulationibus[78]78
  «За все это возблагодарим Господа, Бога нашего, который испытует нас» (Книга Иудифи, 8:25).


[Закрыть]».

Моление более чем оправданное – при пустой-то государственной казне!..

* * *

Год смерти Иоганна Фридриха Беттгера принес небывало жаркое лето.

Душным июльским днем графиня-регентша Эурбах покинула замок и направилась к берегу широкого Эрльбаха[79]79
  Бывшая коммуна и курорт в немецкой федеральной земле Саксония.


[Закрыть]. Тот, окруженный пастбищами, пролегал красивыми изгибами между парками и лугами. Ухоженный лес простирался до стен замка, а посередине из тени буков выходил широкий травянистый луг, окружавший группу дубов, образовавших своего рода остров. На этом островке деревьев стоял памятник в форме круглого храма с крышей, покрытой медью, зиждившейся на ионических колоннах. Проемы меж колонн перекрывали изысканно выкованные и позолоченные решетки.

Графиня направила свои шаги в сторону этого памятника, но вдруг, удивившись звуку ломающихся веток, остановилась. Внезапно кусты расступились прямо перед ней, и на дорогу ловко выскочил мужчина, чье присутствие – в таких-то обстоятельствах! – немало испугало графиню.

Был он куда выше среднего роста, стройный и гибкий; одет как нельзя лучше – и пусть жесты его сейчас казались суетливыми, в них все равно угадывалась благородная выучка. С первого взгляда становилось ясно, что незнакомец от кого-то убегал и побег давался ему нелегко: элегантный суконный сюртук, светлые шелковые гетры и туфли с пряжками были порваны и утыканы еловыми иглами. Болотная вода оставила на одежде разводы; густые темные волосы растрепались, пока он пробирался сквозь заросли. В руке мужчина комкал платок – весь в пятнах крови, – кое-как прикрывающий рваную рану.

В безумной спешке мужчина совсем не приметил даму. Но Елизавета вскрикнула от испуга – и, затравленно обернувшись, он обомлел. Помешкав немного, будто решая, стоит уделить ей время или нет, он все-таки замедлил шаг, подступил к графине и, слегка поклонившись, представился – как настоящий человек света.

– У меня есть основания предполагать, благородная дама, – сказал он тихо, но внятно, – что передо мной – сама графиня-регентша Эурбах. Приношу вам тысячу извинений за неуместность внешнего вида и поведения – они вас, несомненно, напугали. Но я в должной мере смел, чтобы просить вашей защиты. В силу не благоволящих мне обстоятельств я могу подвергнуться неоправданному и внезапному преследованию – и предвижу опасность быть застреленным или, по крайней мере, претерпеть неблагоприятную, нежелательную встречу. Словом, прошу у вашей милосердной персоны защиты.

Темные глаза незнакомца, его благородные черты, бледная тонкая рука, приложенная к груди согласно изысканному этикету тех лет, и не в последнюю очередь его своеобразный вкрадчиво-убедительный голос, намекавший, что оратор не намерен терпеть возражения, – все это произвело на графиню очень живое впечатление. Не вполне отдавая отчет в своих действиях, она указала правой рукой на постройку на островке и сказала:

– Если нужна моя защита, вам – туда. Дверь сейчас открыта, просто закройте за собой.

Незнакомец поклонился еще раз и торопливо зашагал к укрытию, миновав небольшой мостик. В тот же миг, проломившись сквозь гущу листвы, показались преследователи. Они дико заозирались кругом – и успели, похоже, заметить, как беглец скрывается в островном храме. Но только они собрались кинуться вслед за ним, как на пути у них встала графиня.

Это были два охотника из соседнего имения, принадлежавшего барону Райхлингу. С ними бежали две крепкие легавые собаки, разъяренно лаявшие на мост через Эрльбах.

Увидев графиню Эурбах, чья внешность была им хорошо знакома, охотники замерли и, кое-как переводя дух после погони, поприветствовали знатную даму.

– Быть может, ее светлость знает, – через одышку вопросил один из них, – не пробегал ли тут один подозрительный тип? И не направился ли он вон туда, к тому зданию?

– Кто вы такие? – прикрикнула графиня на слуг барона. – И что вы делаете на земле Эурбахов?

– Мы преследуем браконьера, ваше благородие! – воскликнул другой – и так близко подошел к графине с ружьем, что она невольно отступила назад. Может быть, этот человек и не знал, кто перед ним, потому что осмелился добавить грубым голосом: – Либо вы сразу сообщите нам, где прячется тот тип, либо мы будем вынуждены… – Он не смог закончить мысль, потому что товарищ с силой схватил его за рукав и велел умолкнуть.

Графиня сердито подняла голову и сказала с достоинством:

– Я приказываю вам немедленно покинуть мои земли.

– Разрешите нам… – начал тот, чей миролюбивый тон, казалось, показывал: он лучше товарища знает, с кем они имеют дело. Но графиня перебила и его; подняла руку – и строго изрекла:

– Вы смеете топтать земли графа Эурбаха с оружием в руках, и ваши окаянные собаки всю округу поставили на уши своим лаем. Немедленно покиньте эти владения, если хотите отблагодарить меня за то, что не подверглись суровому наказанию. Приказываю отозвать гончих: их пустой брех тревожит покой усопших, захороненных близ храма. И горе вам, если я вновь вижу вас тут – где никому нет права ни охотиться, ни гнаться за кем-либо!

В то же время графиня взяла висевший у нее на шее серебряный свисток и подала резкий сигнал. Едва звук утих, как несколько слуг из замка побежали в ее сторону.

Охотники еще могли бы осмелиться ответить как-то на слова графини, но они тотчас же осознали невозможность предпринять что-либо против свиты приближавшихся слуг; поэтому они отозвали собак и исчезли, пробормотав извинения и отвесив пару грубых поклонов. Еще на их глазах преследуемый покинул павильон и пересек мост, соединявший остров с лугом.

Подоспевшие слуги сопроводили гостя в замок. Хозяйка неторопливо следовала за их процессией. Медленно наступавшие сумерки закутывали берег Эрльбаха в вечерний туман, насаждающий всюду вязкую тишину, – и вскоре уже можно было подумать, что ни лая, ни шума погони здесь звучать не могло.

Наутро неизвестного гостя, ночевавшего в комфортабельной и безопасной комнате, попросили явиться в приемную графини Анны-Софии фон Эурбах, жены Фридриха Карла, действующего главы рода. Анна-София всецело полагалась на извечно присущие ей ясное понимание и твердое суждение сердца. Она была уверена: после короткой беседы случай этого беглеца, при должном раздумье – крайне странный, сможет проясниться в ее глазах.

Когда слуга отворил дверь и незнакомец появился на пороге маленькой, но приятной комнаты, графиня одарила его долгим проницательным взглядом, на что тот ответил весьма учтивым поклоном. Незнакомец был застигнут здесь ярким солнечным светом, и черты его умного лица показались еще более благородными, чем накануне днем. Над орлиным носом слегка выдавался широкий лоб, пересеченный морщинами. Глаза смотрели пылко и строго, как и прежде, а тонкогубый рот очерчивал улыбку – почти высокомерную, если бы к ней не примешивались черты дружеского расположения и привычки отвечать на добро добром. Графиня смотрела на него дольше, чем осознавала. Лишь спустя какое-то время она, чуть вздрогнув, вышла из забытья.

– Где могла я видеть вас раньше? – спросила она.

Незнакомец тоже смерил даму серьезным и задумчивым взором – и ответил:

– Пути мои, благородная госпожа, были очень извилисты, а судьба – беспокойна. Вы меня, однако же, вполне могли с кем-то спутать…

Графиня нетерпеливо откинула назад свою прекрасную голову.

– Нет-нет! – воскликнула она. – Ваш голос мне тоже знаком… но сядьте-с, здесь, подле меня, в этом кресле.

Незнакомец находился теперь очень близко к ней. Он еще раз устремил взгляд прямо ей в глаза. Наконец она заговорила несколько нерешительно:

– Почему вас преследовали слуги барона фон Райхлинга? Чем вы так досадили им?

Незнакомец улыбнулся.

– Могу ли я надеяться, благородная госпожа, что вы поверите моим словам, сколь бы неправдоподобно ни было то, что я вам скажу?..

– Зависит от ваших слов, – ответила она с легкой робостью, но храня непринужденный тон.

– Что ж, я был в этом регионе с кратким визитом. Причина не имеет значения. Как бы там ни было, вчера было жарко, и я устал идти. Итак, я углубился в лес, чтобы чуть отдохнуть, не осознавая, на каком участке нахожусь. Такова уж одна из моих причуд: я часто ночую в лесу под открытым небом. Как я обычно делаю, зажег небольшой костер – не столько для того, чтобы согреться, сколько чтобы просто любоваться пламенем. Вид огня наводит на определенные приятные думы, знаете ли. И тут вдруг ко мне подошел оживленный молодой человек, несущий на широких плечах откормленную косулю.

«Здравствуй, лесной товарищ! – воскликнул он. – Пустишь к огню? Мне б погреться. Давай поделюсь с тобой дичью!»

«Садись! За порцию буду крайне благодарен!» – сказал я, приглашая его сесть, потому что мне давно уж хотелось хорошей охотничьей трапезы, совсем как в горных лесах Балкан. Проворный молодой человек, очень искренний и честный с виду, бросил свой груз и ловко отрезал сочную ногу туши. Натачивая вертел и свежуя мясо для жаркого, он поведал мне, что приходится сыном свободному крестьянину из этих мест, что увидел мой огонь из-за деревьев, что, как и я, был бы рад полакомиться блюдом из дичи прямо в лесу. В ходе своего рассказа он достал флягу, полную приличного вина, и та пошла у нас по рукам. Внезапно те двое безумцев напали на нас! Выскочили с криками: «Тут два браконьера! Стоять! Руки вверх!» – и тогда мой дружелюбный спутник с удивительной прытью снялся с места и куда-то скрылся, возложив на меня ответственность за собственную долю. Осознав положение, я понял: защищаться бесполезно, лучше сразу бежать. Поэтому после непродолжительной борьбы, воспользовавшись подвернувшейся оказией, я тоже дал деру. За спиной трещали кусты, пули свистели у меня над головой… ни одна так и не сразила, на счастье… В какой-то момент я утомился и начал сомневаться в сохранении дистанции, но вот благоприятный случай предоставил мне на пути вашу милость. Спасибо за добрый прием и спасение!

Графиня зарделась, когда незнакомец, искренне улыбаясь, стал нахваливать удобства и красоту замка – места, способного по ее велению обернуться ему тюрьмой. Не став на таком заострять внимание, она приняла все похвалы вежливым кивком и произнесла:

– Не меня одну благодарите за ваше спасение и за то, что все разрешилось так хорошо. Храм, укрывший вас от погони, поставлен близ последнего приюта знатной четы из моего рода. Даже будучи усопшими, они распространили на вас милость.

– И кто же они, эти супруги из графского рода? – неожиданно посерьезнев, спросил незнакомец, чей голос обрел весьма деликатный тон.

Не устояв перед столь наивно-прямодушным вопросом, заданным на голубом глазу, графиня открыла – а это ей опять-таки было несвойственно! – все карты:

– Там, после недолгого, но, полагаю, все же счастливого брака, теперь покоятся граф Эберхард и жена его, Елизавета фон Эурбах. Графиня почила первой. Еще до замужества ее, казалось, терзала неотступная хворь. Увы, такой мы ее и запомнили: вечно напряженной и бледной с лица. Граф Эурбах долго добивался ее руки, а когда их свадьба состоялась-таки – буквально воспарил на крыльях, будто мечта всей его жизни сбылась. Но их счастье долго не продлилось. После того как моя тетушка умерла, он сам захворал, не снеся утраты, и не протянул долго. Во исполнение последней воли графини Елизаветы, он похоронил ее тело на острове с дубами и построил тот самый храм. Вскоре он отдал еще одно распоряжение: устроить ему погребение на том же месте, чтобы в посмертии они с невестой объединились вновь. И вот уже как год эти благородные супруги мирно покоятся на острове с дубами.

Незнакомец спросил, понизив голос:

– Так вы говорите о Елизавете – дочери графа Эгона фон Фюрстенберга?

– Верно, – удивленно подтвердила графиня. – Вы знали ее?

Гость рассеянно улыбнулся. Он посмотрел прямо на хозяйку и произнес, не совладав с чувствами – уголки его губ предательски дрогнули:

– Знал ли я графиню? Да. Да, я знал Елизавету фон Фюрстенберг.

Графиня Анна-София вскочила из кресла. Она приблизилась к гостю, схватила его за руку и заговорила:

– Значит, чувства меня не обманули, и теперь я точно знаю, кто передо мной. Вы были в Дрездене. Там так рассчитывали на ваши познания – пока вы не попрали все надежды, ни с того ни с сего исчезнув!..

Гость встал, поклонился и поцеловал графине руку. Та выпалила:

– Вы – тот алхимик из Эллады, самонареченный князь Ласкарис!

– Не намереваюсь отпираться, – почтительно откликнулся грек. – Мне только здесь и нужно было, что повидать подругу юных лет. Я знал, что ее уже нет в живых, и хотел с ней попрощаться, посетив усыпальницу. Даже я вообразить не смел, что и в смерти останется она моей защитницей – как было при жизни… Только с ее помощью мне удалось скрыться из Дрездена: она вовремя предупредила меня о расправе, спланированной злокозненным курфюрстом. В последний раз хожу я по немецкой земле, что ж! Пред лицом могилы я ее заверил, что обид между нами нет и что связь, укреплявшаяся между нами еще с давних лет, оборвалась не только по ее вине. Я смею надеяться, что она была счастлива. Госпожа, мне тяжело рассказывать дальше. То, ради чего я приехал, исполнено. Я благодарю вас за то, что паломничество мое завершилось благополучно. Я благодарен за гостеприимство, за то, что любезно предоставили мне кров этой ночью. Мне претит, госпожа, обходиться лишь словами, выражая благодарность. Позвольте воспользоваться тем, что на немецкой земле я пребываю в последний раз, и поделиться с вами истиной о гордо хранимой мною священной тайне. Я раскрою ее так, как смогу, – и, быть может, род ваш сохранит память об одном из немногих истинных алхимиков, живших до сего времени. Отведите меня в пустую комнату, где меня бы не смогли потревожить взоры, охочие до всего нового. Выделите мне несколько приборов из лаборатории вашего супруга – все необходимое я укажу. Я знаю, что граф фон Эурбах тоже интересуется алхимией. – Вновь уста грека тронула мягкая, снисходительная улыбка. – Принесите мне всю серебряную посуду – какую не жалко, в любых количествах; затем позвольте запереться в той комнате до самого рассвета.

Душа Анны-Софии омрачилась лишь на мгновение – большего она себе не позволила, но и это не ускользнуло от внимательного взора алхимика. На ее лице отразилось сильное пренебрежение, тут же сменившееся спокойной серьезностью. Он тихо проговорил:

– Смилостивьтесь, дорогая графиня, и вы не пожалеете.

Во второй раз за утро графиня покраснела и смущенно проводила гостя в комнату в башне, отвечающую его требованиям. Он быстро нашел в лаборатории все необходимые инструменты. Тем временем слуги принесли ему семейное серебро графини. Поскольку та не знала, как извиниться за первоначальные опасения, в знак доверия она повелела снести ему все, что только нашлось в замке, так что столовые приборы заняли все столы, стулья и даже отчасти пол помещения. На проход между этими грудами оставалось не так уж много!

Ласкарис скрылся за дверью и приступил к работе.

На следующее утро, в самую рань, графиня фон Эурбах проснулась от приятного сна, приветствуя свою горничную и всех, кого встречала этим утром, доброй улыбкой. Она намеренно умеряла любопытство и подавляла любые порывы навестить грека: после ночи забот он почти наверняка отдыхал. Шел час за часом, и вот уж близился полдень… Анна-София, чья нервозность мало-помалу нарастала, приказала постучать в дверь комнаты, где находился адепт, – но почти сразу же обнаружила на своей прикроватной тумбочке ключ от нее! Слуги в один голос уверяли, что никто из них туда его не клал. Выходит, он очутился там еще до того, как она проснулась, – и заметила его графиня только сейчас. Схватив его, она в спешке, в сопровождении двух лакеев, пошла в башню, полная смешанных чувств, страхов и сомнений… На стук в запертую дверь никто упорно не откликался, и тогда она сама отперла выделенную греку каморку – и окаменела от изумления на пороге, ибо внутри золотое великолепие сияло на полу, стульях, столах. И когда, войдя, она с немым испугом осмотрела чаши, еще накануне бывшие изготовленными из малоценного весового серебра, изучила изящные ложки и вилки – все пробы потом подтвердили, что они из чистейшего золота! – ее не покидало шокирующее чувство того, что она недостойна этого королевского дара.

– Ну и что же случилось с европейской ревальвацией[80]80
  Повышение или стабилизация курса национальной валюты искусственным путем – обычно при участии государства.


[Закрыть]? – по сей день вопрошают злые языки.

История с серебром графини фон Эурбах возымела очень неожиданное продолжение. В описанный момент они с мужем находились, по сути, в стадии развода: их совместная жизнь представала испытанием что для нее, что для него, но по букве закона брак не был расторгнут. Едва узнав о том, что нелюбимая жена внезапно разбогатела, Фридрих Карл фон Эурбах самовластно указал на то, что половина всего золота причитается ему: металл ведь был получен на его землях. Анна-София, разумеется, отказалась подчиниться такому требованию, и супруг подал на нее в суд. Исковое заявление слушалось в Лейпциге; в ходе судебного процесса был установлен факт того, что вся серебряная посуда превратилась в золото, – этого не отрицали ни сама графиня, ни ее прислуга.

Проведя совещание, судьи огласили приблизительно следующий вердикт: «Если вся серебряная посуда принадлежала жене, то и золото, изготовленное из серебряной посуды, тоже принадлежит жене». Исковое заявление графа не удовлетворили – но протоколы этого судебного разбирательства были опубликованы в сборнике «Постановления и решения судов Лейпцига» за 1733 год.