Текст книги "Странный гость"

Странный гость

Королева Мария Терезия Австрийская начала свое правление в самых непростых условиях. Бавария и Испания были объявлены врагами; Франция и Пруссия – потайными врагами; Саксония предъявила некие «претензии». В конце концов Фридрих II развернул военные действия, неожиданно прежде всего обрушившись на Силезию, в ту пору служившую, как и многие соседние австрийские территории, ареной для уймы кровавых боев и переломных военных моментов. Когда в 1745 году между Марией Терезией и Фридрихом наконец был заключен Дрезденский мир, потери земель и населения стали чрезвычайно значительными не только для правительницы, но и для вверенной ей государственной машины, уже во времена ее отца – пообтрепавшейся и дававшей серьезные сбои. Император Карл IV в эру экономического упадка, казалось, исчерпал все свои ресурсы. Администрация погрузилась в хаос, а казна была пуста.

Лорды Имперского совета, отвечающие за новую организацию экономики и выплату государственных долгов, месяцами ломали забитые пылью головы над тем, как же решить все проблемы махом. Граф Вильгельм фон Гаугвиц, бывший тайный советник Марии и ее действующий премьер-министр с солидной выслугой лет, несмотря на деловую хватку, не умел улаживать финансовые вопросы государства. В унисон кричали о помощи и реформы: торговая, сельскохозяйственная, армейская и образовательная.

В те времена непредсказуемых трудностей одним осенним утром 1746 года казначей Вензель Гаек, состарившийся на службе у покойного императора, объявился в доме графа Гаугвица для тайной аудиенции и обсуждения важных государственных вопросов – самый весомый из них и послужил зачином для этой истории.

В течение последних нескольких месяцев, а именно – с июньской Святой Троицы по насущное время, перед зданием королевской казны появлялся загадочный старый мужчина благопристойного вида, всем известный как Эренготт Фридрих. Он предлагал сменять свои необычные золотые самородки на королевские монеты по очень выгодному тарифу; слитки, которые он приносил в кожаной сумке, имели форму горошин или грецких орехов, но при этом были очень изысканными с точки зрения чистоты пробы. Предложение Эренготта об обмене золота казалось крайне выгодным для казны, несмотря на сокращение содержания драгоценного металла в королевском талере.

Его последняя сделка на монетном дворе прошла, как водится, успешно, и он покинул его беспрепятственно. Однако за таинственным клиентом организовали слежку, и уже вскоре казначейство располагало информацией о нем. Выяснилось: Эренготт Фридрих – хозяин ночлежки и бани из города Родау, неподалеку от Вены. Служащие монетного двора изрядно подивились тому, что столь заурядный, на первый взгляд, человек заимел столько драгоценного металла, и решили, что здесь попахивает чем-то незаконным. Было высказано полушутливое предположение, что Эренготт как-то наловчился создавать свои слитки сам. Вардейн[85]85
  В Германии – чиновник при рудниках и монетных дворах, в чьи обязанности входит определение проб руд, сплавов, монет и употребляемых в монетном деле лигатур. В России должность существовала в XVIII веке при монетной конторе, где вардейны заведовали пробирной палатой; впоследствии, после учреждения корпуса горных инженеров, она была упразднена.


[Закрыть] Вензель Гаек, доложивший об Эренготте его сиятельству, оставил решение по данному вопросу на усмотрение графа, лишь попросив учесть мнение мастеров монетного двора: если Эренготт – не счастливый наследник и не вор, то, кроме как участием какого-то чудодейства, его золотые слитки не объяснить. Было подсчитано, что в целом на сегодняшний день он поставил в королевскую казну два фунта, восемь унций и четыре грана драгметалла чистейшей пробы. Отмечалось также одно существенное обстоятельство: в экземплярах, принесенных Эренготтом, проглядывались алые вкрапления, похожие по цвету на кровь; прямое указание на то, что все они происходят из одного источника.

– Известна ли вам хотя бы примерная география такой особенности? – осведомился у вардейна Гаугвиц.

– Нет, ваша светлость, – честно ответил тот, – и поэтому я позволил себе отколоть при помощи штихеля небольшой кусочек с вкраплением, без значимого вреда для самородка в целом. Возможно, мне удастся этот момент прояснить.

На этом доклад Вензеля Гаека тайному советнику более-менее подошел к концу. Граф Гаугвиц не без тщеславия отметил, что добрый казначей не подумал о третьей, наиболее вероятной возможности относительно тайны, окружающей банщика из Родау. Потом он покрыл голову «облаком мудрости»[86]86
  Так назывались в обиходе пышные напудренные парики аристократов.


[Закрыть] и отпустил казначея, отметив его особое внимание к делам потенциально государственной важности и поблагодарив его за усердие.

Едва Гаека и след простыл, граф вышел к ждущей снаружи карете, забрался в нее и приказал везти его к императорскому дворцу. Проход туда ему давали в любое время без предварительных аудиенций: самого факта визита хватало для устроения скорого приема.

Когда граф Гаугвиц вошел в гостиную, Мария Терезия нежно качала на руках своего шестого по счету ребенка, недавно родившегося. Радушно встретив своего доверенного, она протянула ему наследного принца, и граф почтительно поцеловал младенца. Супруг Марии Терезии, Франц I, возился на ковре со старшими детьми, изображая лошадку, лихо «седлаемую» маленькими наездниками.

В такой вот непринужденной обстановке, без отрыва что от родительских радостей, что от государственных дел, король и королева выслушали доклад Гаугвица. Когда зашла речь о возможном пребывании на землях австрийских алхимика – «делателя золота», Мария Терезия, уложив младенца в люльку, прижала руку ко лбу и воскликнула:

– О, Пречистая Дева! Франц, если это правда – все наши проблемы, почитай, решены!

Король, все еще ползая по полу, глубокомысленно кивнул и ответил:

– Получается, так, Мари. Получается, так.

Лица обоих вдруг посерьезнели, и по итогам неожиданного вечернего совета супруги приняли решение: банщика из Родау Эренготта Фридриха нужно в ближайшие дни вызвать, не вызывая подозрений – например, за просрочку муниципального налога, – в налоговую контору и оттуда по-тихому, не привлекая лишнего внимания, отвезти во дворец, где граф Гаугвиц и другие уполномоченные лица подвергнут его перекрестному допросу.

В конце концов, поговорив о муниципальных налогах и сроках их уплаты, Франц пару раз почесал ухо и задумчиво протянул:

– Родау, значит? Сдается мне, это местечко уже фигурировало в финансовых отчетах. И в довольно хорошем свете. Но что-то не припомню, когда и где…

Его высочество так ничего и не вспомнил, впрочем. Назрели другие вопросы.

Итак, в один прекрасный день банщик Эренготт Фридрих из Родау получил повестку с вызовом в налоговую инспекцию в Вене. В назначенное утро он исправно объявился по адресу – весь из себя безобидный с виду гражданин. Но вместо того, чтобы пойти в кабинет счетовода, Фридрих прошел, схваченный под руки двумя будто выросшими из-под земли здоровяками-солдатами королевской гвардии, к двери – приказчик даже не поднял на него глаз из-за своего стола. Миновав несколько коридоров, солдаты и конвоируемый оказались у черного хода, где их уже ждал крытый экипаж. Игнорируя всякое противление Эренготта, изумленно размахивавшего своими отчетами, сопровождающие запихнули его в карету и сами уселись с двух сторон. Экипаж резво понесся в неизвестность. Несчастный банщик с тоскливым видом и болью в сердце откинулся на сиденье. Но боль с тоской поутихли – им на смену пришли изумление и надежда, – когда, сойдя с каретных ступенек на конечной остановке их пути, Эренготт увидел перед собой благородные и грозные стены дворца.

Он вошел в здание, не узнав его и не найдя конца своим размышлениям; но вскоре, минуя вместе со своими спутниками лестницу за лестницей и залу за залой, понял, что едва ли через столь роскошные интерьеры его волокут в темницу. Наконец его усадили в очень богато отделанную комнату, где и оставили, к его вящему удивлению, одного. Эренготту, впрочем, не пришлось долго ждать: вскоре ведущая в предоставленные ему покои дверь отворилась, и мужчина в огромном пышном итальянском парике поманил его пальцем за собой. И когда добрый банщик вошел в соседнюю комнату и оказался в опасной близости к королю и королеве, он, как бы защищаясь от их парализующей властной ауры, повалился на колени и закрыл лицо руками, дрожа.

Сюрприз удался, как и планировалось. Однако трое достойных заговорщиков вскоре убедились – с оглядкой на впечатление, произведенное на банщика, – что честный мелкий буржуа из Вены, преклонившийся пред ними, не тянет ни на преступника, ни на алхимика. Опираясь на догадку, граф Гаугвиц поспешил спросить: по чьему же указанию Эренготт приносил на монетный двор золото? Он также призвал своего гостя, быстро сообразившего, в чем дело, держать предельно откровенный ответ перед лицом их величеств – как если бы он стоял перед лицом исповедника в церкви.

Эренготт Фридрих, понявший, о чем речь – мужчина не глупый, но и не способный на смелую изобретательность, – предоставил им правдивый, хоть и состоящий из взвешенных суждений, отчет.

Золото, по его словам, действительно перепало из третьих рук и было передано ему исключительно для обмена. Хозяин богатства, по-видимому, был человеком благородным, честным и добродетельным. За это Эренготт готов поручиться, ибо он лично принимал этого состоятельного гостя в Родау. Бок о бок они прожили полгода, и за все это время у банщика ни одного нарекания к нему не возникло. Стоило отметить: гость, представившийся господином Зефельдом, обладал имперским патентом химика и правом производить малярные материалы и красители для одежд. С этой торговой деятельности он пунктуально уплачивал две тысячи пятьсот флоринов налога в месяц – то есть за полгода на глазах у Эренготта он вычел из доходов более двенадцати тысяч флоринов в пользу государства.

Тут король, хлопнув себя по бедру, воскликнул, заглушая банщика:

– Вспомнил! Вспомнил! – В ответ на вопрошающий взгляд супруги его величество пояснил: – Господин Эренготт говорит правду. Как раз полгода назад мы выдали – в ответ на прошение – патент некоему химику Зефельду на производство различных составов… и, чтобы мы охотнее пошли на эту уступку, химик пообещал отчислять тридцать тысяч налога в год – во флоринах, разумеется. Немного чрезмерно, согласен, но он ведь сам предложил нам такое условие. – Тут король многозначительно взглянул на Марию Терезию. Уж ей ли было не знать, что таким неслыханным налогом никогда не облагали частного фабриканта! По сути, сумма была эквивалентна одной десятой всех промышленных налоговых сборов на землях Австрии.

Банщик Эренготт, ни в коей мере не упустивший из виду впечатление, произведенное именем Зефельда на монаршую чету, почувствовал наконец-то твердую почву под ногами. Рассказ он продолжал с большей, чем прежде, уверенностью и даже с какой-то теплотой.

Итак, большую часть времени, проведенного в Родау, Зефельд посвящал кропотливым трудам в лаборатории, оборудованной на чердаке дома. Он не наживал себе этим врагов и не создавал неудобств – напротив, явил себя сострадательным благодетелем и помощником нуждающихся. Истинный христианин – иначе и не скажешь! Его нередко спрашивали, что за опыты он ставит, и интересовались успехами фабрикации красок – надо думать, самыми обширными, раз господин мог позволить себе отчислять в казну две с половиной тысячи флоринов ежемесячно. Когда тот ничего конкретного не выдавал, вопросами засыпали уже Эренготта: от какого такого торговца получает он в оплату не чеканные монеты, но цельные слитки золота? В какой-то момент, проявив искренность, банщик выдал, что о красках речи, по-видимому, никогда и не шло, а досточтимый господин Зефельд производит на чердаке исключительно чистое золото; драгоценный металл получает он из олова, расплавленного в тигле с небольшим добавлением загадочного реагента – пепельно-серого порошка.

Королевская чета на этих словах зримо занервничала, не сдержав возгласов удивления, – и граф Гаугвиц пришел им на выручку, с располагающей улыбкой попросив Эренготта обо всем поведать последовательно, не упуская из виду ни малейшей детали и не утаивая ни капли правды. При этом он придвинул ему кресло и лично усадил банщика из Родау туда – в столь обходительной манере, что очарованному этим жестом Эренготту показалось, будто он и сам задним числом стал принадлежать к королевскому роду. С трепетным сердцем он продолжил повествование, возвратившись к началу знакомства с Зефельдом.

По всему выходило, что господин Зефельд – воспитаннейший человек; на вид ему не дашь больше тридцати пяти лет, изъясняется он на диалекте Верхней Австрии, отличается степенным и чутким нравом. Он объявился в Родау где-то под конец апреля и снял комнату напротив бани – чтобы чаще ее посещать. Баня находилась в удобном, живописном районе, где почти всегда царила благотворная сонно-пригородная тишина, и эти преимущества не раз и не два были отмечены Зефельдом в разговорах с Эренготтом. Именно красоту и покой прежде всего хотел обрести в жизни Зефельд – в силу возраста и затворнического интереса к химии; неудивительно, что он задержался в городе на такой солидный срок. С ним было легко улаживать все арендные вопросы, так что вскоре отношения Эренготта и Зефельда стали поистине добрососедскими, в высшей степени безоблачными.

К несчастью, в то время Фридрих был уже вдовцом, и все хозяйство легло на плечи его старшей дочери Марии – девушки, не достигшей и двадцатилетия. Она, впрочем, ловко управлялась с домом, в то время как ее младшая сестра Тереза, совсем еще ребенок, усердно ей помогала. Фридрих Эренготт без ложной скромности отмечал, что дочки – лучшее, чем только могла наградить его по жизни покойная супруга.

Господин Зефельд, проявив со своей стороны крайнюю добросердечность в общении с детьми Эренготта, быстро завоевал и их расположение с симпатиями, потому они с самого утра уже были на ногах, чтобы оказывать ему посильную помощь. Вскоре он стал пускать Марию убираться в лабораторию – поистине исключение, ибо посещение этого места кем-либо другим он не приветствовал. Мария долго молчала о делах господина Зефельда, но однажды, когда стояла уже поздняя весна, она взяла с собой сестру в соседний лес, чтобы собрать там корни определенных растений – по поручению их арендатора и в соответствии с его инструкциями. Подобное уже едва ли могло потребоваться обыкновенному химику, но не оставалось сомнений: этот материал ему необходим для все тех же таинственных изысканий над тиглем.

Наконец, по прошествии первых четырех недель, когда подступил срок платить за аренду, господин Зефельд позвал банщика в свои покои и вручил ему тканый мешочек с золотыми слитками.

– Прошу простить за столь экстравагантный способ покрытия расходов, – извинился он. – Надеюсь, он вас устроит: все это можно с легкостью обменять в Вене на валюту.

Тем же вечером Мария поведала отцу – в анекдотической манере, но не без суеверной опаски, – как несколько дней назад, поднявшись к господину Зефельду, чтобы убраться в его лаборатории, она с порога заметила тигель. В нем, на самом дне, блестела пластинка из чистейшего золота. Не сумев сдержать любопытства, Мария попыталась поддеть пластинку специальной лопаточкой, но как раз в этот момент хозяин вернулся – и поймал ее за этим занятием. Нисколько не гневаясь, он объяснил ей происхождение сокровища – и тогда у нее не осталось сомнений: этот человек – истинный адепт герметического искусства и самый настоящий мастер-златокузнец. Мария сразу с тревогой осведомилась, не знается ли мастер Зефельд с нечистой силой. Тот лишь рассмеялся и сказал, что вся его работа – это наука и силы природы, и ни о каких вмешательствах потусторонних эмиссаров речи быть не может. Показав ей маленькую шкатулку из слоновой кости, он пояснил, что порошок, до краев ее наполнявший, – реагент, на чье создание он затратил немало сил, истинный триумф всех его трудов.

– Создать нечто подобное, – добавил он, – и сохранить в тайне способен лишь очень бескорыстный ученый.

На прощание он пообещал ей продемонстрировать при следующей встрече настоящий процесс трансмутации металлов.

С тех пор отношения между Зефельдом и Марией изменились. Из простой уборщицы его комнаты она превратилась в прилежную лаборантку; и из дальнейших слов почтенного господина Эренготта можно было понять, что между его дочерью и адептом установились искренние доверие и дружба – по-отечески чистые отношения благородного господина и юной добропорядочной девицы.

Но прошел месяц, как сказал банщик, когда он впервые стал свидетелем – по желанию дочери и специальному приглашению Зефельда – сего таинственного процесса. Ибо Мария была весьма заинтересована в том, чтобы ее отец лично подтвердил: в работе ее старшего товарища не было ничего противозаконного или противоречащего святой религии. И да, в этом он мог поклясться перед распятием и обоими господарями: дело его дочери является наукой – и ничем более.

Живое волнение охватило трех достойных особ, терпеливо слушавших гостя, и Мария Терезия взволнованно воскликнула:

– Полагаю, Франц, черт, прячущийся на дне тигля алхимика, не должен чинить нам больших проблем: мы-то всякого повидали, сражаясь с дьяволом, засевшим в Потсдаме[87]87
  Имеется в виду Фридрих II Великий. C Марией Терезией он вел бои в течение нескольких лет: в 1756 году разгромил союзницу Австрии Саксонию, а в 1757 году взял Прагу. Но австрийцы сумели победить пруссаков при Колине и занять Силезию.


[Закрыть]!

Король Франц, с уважением к сидевшему перед ним подданному, ответил достойно:

– Я полагаю, любой демон золота хорош, если сделать из него умножителя богатства империи по благословению его апостольского величества.

Граф Гаугвиц откашлялся и взял на себя смелость далее расспросить банщика о самом процессе превращения металла. Тот пояснил, что у Зефельда в шкатулке из слоновой кости, которую он всегда носит с собой, есть не только серый порошок, но и крохотная серебряная ложечка, размером где-то с мочку уха. Он берет две ложки порошка и высыпает их на кусок вощеной бумаги, а затем катает бумагу в шарик. Этот шарик он бросает в тигель с оловом, и материал, контактируя с реагентом, сперва дает ярко-красное, а затем – ржаво-рыжеватое свечение. Кипящую и полыхающую массу адепт переливает в холодный базальтовый сосуд, где она, быстро остывая, сияет сперва красноватым, затем желтоватым и, наконец, золотым цветом. Так перелитое олово превращается в чистое золото.

– Не могло ли все это быть результатом иллюзии, ловкости рук или какого-то другого мыслимого мошенничества? Скажем, тигель был ловко заменен на другой, содержащий золото загодя… ну или золото было смешано с неблагородным металлом… или он мешал смесь полым стержнем с сердцевиной из золота? – перебирал возможные варианты подлога критически настроенный граф.

Эренготт Фридрих поднялся из своего кресла, мужественно встал перед изумленными супругами-монархами и воскликнул:

– Клянусь телом Христовым. И даже если бы Бог сошел с небес и сказал: «Фридрих, ты не прав, Зефельд не может делать золото», – я бы ответил: «Бог, это правда, и я убежден в этом так же твердо, как и в том, что Ты сотворил меня».

Государи очень растроганно посмотрели друг на друга, и король Франц вопросил:

– Неужели тридцать тысяч флоринов в год за смешивание красок – преувеличенная жертва?

– Знаешь ли, – вдруг заметила Мария Терезия с внезапной серьезностью, – если речь об изготовлении золота – эти деньги представляют собой жалкую компенсацию и, более того, утаивание пред лицом государственной казны!

Граф Гаугвиц улыбнулся. Банщик Фридрих испугался этой перемены тона. Но было слишком поздно. Доверительный разговор с их величествами был окончен. Воздух в зале для приемов ощутимо похолодел. Граф открыл дверь и подал знак расстроенному гостю. Тот с неловкими поклонами удалился к двери, и далее его сопровождали те самые солдаты, в свое время приведшие его туда. Его провели по очень длинным коридорам, вверх и вниз по лестницам, и в конце он оказался в скромной, но отнюдь не спартанской комнате. Судя по накрытому скатертью столу и застеленной чистым бельем постели, пребывать ему здесь предстояло долго. Дверь за ним закрыли, послышалось щелканье двух засовов, и господин Эренготт Фридрих остался один на один с кувшином вина и едой.

Тем временем в доме банщика в Родау, почти в то же время, когда уехал хозяин дома, произошла значительная перемена. И почти в то же время, когда Фридрих оказался заключен в уютной комнате, и в этом случае все закончилось своего рода арестом. Но если взятый под стражу отец, несмотря на все предоставленные ему нежеланные удобства, был погружен в сомнения, и дух его становился беспокоен – здесь, в Родау, Мария осталась свободной от сомнений, окрепшей и счастливой в своем сердце; и никакая темница не смогла бы это у нее отнять.

Имел место следующий ход событий: едва отец семейства покинул дом с намерением предъявить налоговому ведомству в Вене доказательства честности перед государством и королевой, его жилец Зефельд тоже стал собираться. Перед уходом он навестил Марию и попросил ее по обыкновению подготовить его лабораторию к будущему опыту. Кроме того, он отметил, что она должна с вниманием отнестись к костяной шкатулке, оставленной им без присмотра, что только сейчас, по уходе, пришло ему в голову. С этими словами Зефельд покинул дом гостеприимного господина Фридриха. Мария, нигде в доме не проводившая время с таким удовольствием, как в комнате Зефельда, тотчас отправилась туда. Но Тереза, озорная сестра, преградила ей путь и напросилась в сопровождение. Перешучиваясь, они обе приступили к работе; и, едва Тереза нашла на столе шкатулку из слоновой кости, столь небрежно оставленную там, она стала настаивать – сначала шутливым тоном, но потом с большим напором – насыпать немного серого порошка в уже подготовленный тигель и попробовать сделать золото самостоятельно. К несчастью, в конечном итоге Мария, зараженная любопытством и дерзостью сестры, согласилась на нескромную затею. Поэтому она устроила все необходимое как можно быстрее, повторив по памяти действия мастера. Она разожгла огонь, поставила на него тигель с оловом и стала ждать, пока содержимое закипит. Наконец сжиженное олово поднялось, и момент, казалось, настал. Мария открыла шкатулку из слоновой кости, нашла внутри серебряную ложку, приготовила порцию реагента и чуть дрогнувшей рукой высыпала ее в кипящий металл.

Но ее усилия оказались тщетны. Олово в тигле так и осталось оловом. Вторая попытка тоже не дала результатов. Тогда девушки зачерпнули из шкатулки полную ложку порошка и насыпали его в тигель так, словно хотели подсластить дрожжевое тесто. Тогда-то жидкий металл вдруг рванул, точно петарда, и тигель с почерневшим содержимым перевернулся.

Завопив от страха, сестры бросились наутек из комнаты – и налетели в дверях прямо на только что вернувшегося Зефельда. Каковы же были их испуг и стыд теперь! Но господин, вопреки ожиданиям, лишь сердечно рассмеялся над столь дерзким поступком двух юных девушек и пояснил, что в действительности произошло.

– В руках непосвященных реагент дает прямо противоположную ожидаемой реакцию, – сказал он. – Но, кроме самого златокузнеца, достойным опыта может оказаться тот, кого сей адепт ценит и уважает, оказывает высшее доверие. Если в руке человека он почувствует согласие разделить идеалы, желания и стремления, присущие адепту, – тогда алхимическое превращение, несомненно, удастся…

Говоря, Зефельд мягко сжимал руку Марии. После выспреннего с виду объяснения, на деле скрывающего под собой пылкое признание алхимика, он взял со стола шкатулку с порошком – и, как бы производя некий магический пасс, спрятал себе в карман, тут же ее достав вновь с невозмутимым видом. При этом он бросил многозначительный взгляд на раскрасневшуюся Марию, видимо все же немного уловившую наиболее деликатную часть его послания, потом перевел его на костяную шкатулку и таинственно произнес:

– Верная рука да сохранит то, что никогда не должно попасть в руки неправедных. – С этими словами он снял крышку, высыпал щепоть порошка на вощеную бумагу, скатал из нее шарик и отдал девушке. – Ступайте же, юные создания, – напутствовал он с улыбкой. – Возьмите ровно один лот[88]88
  Приблизительно 12,8 г.


[Закрыть] олова и расплавьте металл на вашей собственной кухне. На сей раз у вас все получится даже без моего участия. Но одно пообещай мне, дорогая Мария: из золота, полученного тобой, ты поручишь отлить в Вене два кольца! Одно – для меня, ну а другое – для той, что милее мне всех на свете.

Мария дрожащей рукой приняла реагент, открыто посмотрела на Зефельда – и в тот же миг обе сестры разом побежали вниз.

В тот же полдень Мария и Тереза с трепетом приступили к новому эксперименту, и все их сомнения исчезли после быстрого успеха. Всего через час сестры с робкой радостью отнесли добытое золото на чердак, и Зефельд радостно кивнул. Затем он попросил Терезу оставить сестру Марию наедине с ним на четверть часа: ему нужно было доверить ей что-то очень важное. Тереза, хотя и немного рассердилась, сразу все поняла и ушла, а Зефельд заперся с Марией в лаборатории.

Прошло более четверти часа, когда Мария снова вышла. За ничтожный, по сути своей, отрезок времени она сильно изменилась. Еще более добрая и уступчивая, чем когда-либо, в отношении сестры, она с тех пор оставалась молчаливой, серьезной и как будто наделенной особой твердостью. Веселая венская девушка вдруг превратилась в своенравную женщину, внутренне готовую к трудностям и словно овеянную дыханием судьбы.

Отец не вернулся в полдень, как ожидалось. Это не привлекло особого внимания, ибо банщик обычно пользовался возможностью сделать в городе все другие неотложные дела – и вполне мог объявиться дома не раньше вечера.

Но когда девушки провели день, прогуливаясь по лесу и собирая травы для Зефельда, они не могли себе представить, какой поворот примут события. Тереза захотела выведать что-нибудь про разговор сестры с Зефельдом, но напрасно; она даже не смогла дознаться, достигли ли они официального соглашения. Мария, стоя на коленях и собирая целительные травы, просто изрекла в мрачном, двусмысленном тоне:

– Дорогая Тереза, всякая плоть подобна траве. Иногда добрая душа выходит собирать траву и даже находит то, что искала, – но не всегда может представить себе, что ее можно использовать для добычи золота.

Сказанное показалось Терезе слишком запутанным и непонятным, и, ворча, она тоже нагнулась к колючей поросли, которую срывала и увязывала в пучки ее старшая сестра.

Девушки покинули лес ближе к сумеркам. Стоял необычайно теплый и ясный летний вечер выходного дня – потому-то как раз в этот час горстка юношей из Родау шла от города, горланя на ходу непристойные частушки. Эти повесы намеревались всю ночь развлекаться на свой лад. Услышав их голоса, сестры тотчас накрыли корзины с травами платками и поспешили как можно скорее и незаметнее прошмыгнуть мимо. Увы, в этот вечер рок им не благоволил: они не успели и глазом моргнуть, как оказались в окружении галдящих и смеющихся парней. Мария тщетно пыталась вырваться из сграбаставших ее сильных рук. Платки с корзин сорвали, и, разглядывая добычу девушек, невежественные юнцы упустили-таки по-кошачьи ловко выскользнувшую из окружения Терезу. Мария же осталась стоять на месте.

– Глядите-ка! – крикнул самый заносчивый в шайке, сынок владельца гостевого двора «Цум Гольденен Хирш»[89]89
  Золотой олень (нем.), в алхимическом символизме – благородное мужественное начало, красная (мужская) тинктура.


[Закрыть], главного конкурента Эренготта Фридриха. – Эй, дочь банщика, а ну-ка сознайся: зачем тебе все это ведьмовское добро? Корень купены, мандрагора? Ну-ка показывай, колдунья, где на себе ты припрятала черно-желтых саламандр и тритонов, что пойдут на смазку для твоей метлы?

– Прошу, не кричи так громко! – взмолилась Мария, подрагивая от испуга. – И скажи своим друзьям перестать меня лапать: что я им, товар на базаре? Мой отец припозднился из Вены, и мы с Терезой вышли его встретить.

– Встречать человека из города вы, значит, идете через лес? – усмехнулся парень. – Ну же, выкладывай начистоту: ты собираешь травы не для себя, а для того ведьмака, что у вас поселился? Ловила для него светляков?

– Во имя Пречистой Девы! – воскликнула девушка. Она не знала, где спастись от вроде бы веселых, но в то же время пробирающих взглядов окружившей ее толпы. – Что за вздор ты несешь! Травы эти отец мой использует для наведения лечебных ванн. Он никакой не ведьмак!

– Он-то, положим, нет – но не делай вид, будто не поняла, что речь не о старике твоем, а о Зефельде, постояльце! Он даже выглядит как колдун! Видела хоть раз, как ночами этот тип вылетает из дымовой трубы, весь в саже, и несется на Брокен[90]90
  Гора в Германии, самая высокая в массиве Гарц, по преданиям – место сбора нечисти в Вальпургиеву ночь.


[Закрыть] резвиться с ведьмами и чертями?

– Он еще и золото делает сам! – прикрикнул кто-то из толпы. – Мне об этом доложили брат Йозеф и один работяга с фермы. Они своими глазами видели, как папаша Марии нес сумку, полную золотых слитков.

– Но разве его златокузничество, – гневно крикнула Мария, заглушив шум галдящей толпы, – разве само по себе оно – не символ его величия и мудрости? Вы, скалозубы, ему и в подметки не годитесь!

– Золото! Золото! – пронеслось по толпе. – Оно у тебя с собой? Покажи-ка ведьмачье золото! Оно что, и впрямь настоящее?..

– Нет у меня золота! – возопила Мария. – Как насчет корня купены? Он сделает того, кого я им коснусь, слепцом или горбатым калекой! – В отчаянии бросившись к корзине с травами, она наугад выхватила один пучок, надеясь хоть так проторить путь к спасению. В суеверном страхе хулиганье расступилось, и задуманный побег почти удался Марии… но в тот же момент появилось новое препятствие. Дорогу, ведущую из Вены, наполнил конский топот, в лунном свете засверкали шлемы и копья. Небольшой конный отряд приближался к шумной толпе. Растерявшие норов парни робко попятились, но зычная команда велела им оставаться на местах. Офицер с пронзительным, суровым взглядом выступил в центр круга.

– Какого дьявола вы здесь шумите? Что за разговорчики о золоте и корнях купены? – резко спросил он. Его лошадь фыркнула и склонила голову к перепуганной Марии.

– Вы очень вовремя, уважаемый господин! – крикнул ему сын хозяина гостевого двора – скорее из страха за шкуру, чем из врожденной дерзости, проявленной им по отношению к Марии. – Эта девица, дочь банщика Фридриха, сказала, что жилец ее отца умеет создавать золото. А травой, собранной здесь, в лесу, она только что пыталась заклясть нас!

Офицер оглушительно свистнул наездникам, и те сомкнули ряды вокруг компании.

– Ты – дочь банщика Фридриха, юное дитя? – спросил офицер у Марии. Та, все еще оцепеневшая от страха, только и вымолвила тихо:

– Это я.

– А как зовут постояльца твоего отца?

– Зе… Зефельд.

– Приютил там у себя дьяволопоклонника! – с запалом выкрикнул сын владельца «Цум Гольденен Хирш».

– Примолкни, юноша! О дьяволопоклонничестве будешь толковать на допросе! – тут же осадил его офицер. Шепот самых дерзких из шайки затих, в кругу повисла мертвая тишь. – Не бойся, дитя, – заметно смягчившимся тоном сказал офицер, обращаясь к Марии, – тебя ничего плохого не ждет. И твоего честного отца – тоже. Но тебе придется сопроводить нас к вашему дому. Мы должны передать послание вашему гостю, господину Зефельду. – Вновь увидев ужас на лице Марии, он добавил: – С ним обойдутся исключительно справедливо и порядочно.