Текст книги "Странный гость"

Дорогой мой товарищ Вердорфер!

Увы, дома я Вас так и не застал, а где-либо еще – не смог найти; и посредством сего письма приглашаю Вас к себе на вечер, в компании Зауреля и доктора Ролоффа.

Вообразите себе: именитый философ, профессор Арджун Цицервайс из Швеции (не может быть, чтобы Вы не читали о нем хоть раз) вчера, будучи в клубе «Лотос», целый час потратил на спор со мной о спиритических феноменах. Спор продолжится и сегодня: я выслал приглашение и нашему звездному шведу, и он, верите ли, уже принял его.

Профессор жаждет свести со всем нашим кругом знакомство, и, полагаю, если мы объединим усилия и устроим ему перекрестный допрос, – расположим его для нашего дела и, быть может, окажем человечеству неоценимую услугу.

Итак, могу ли я на Вас рассчитывать?

Если да, то пускай доктор Ролофф захватит те фотографии!

Жду скорейшего ответа – искренне Ваш, Густав.

Пятеро мужчин после ужина удалились в курительную комнату. Профессор Арджун Цицервайс катал по столу высушенный панцирь морского ежа: им тут все пользовались как пепельницей.

– Все, что вы мне рассказываете, доктор Ролофф, звучит чудесно, и с обывательской точки зрения – вне сомнений, потрясающе. Но факты, приводимые вами в доказательство того, что можно сфотографировать будущее, легко оспоримы. У всех перечисленных вами феноменов почти наверняка имеется рациональное объяснение… Ну, давайте-ка проведем разбор. Ваш товарищ, господин Заурель, говорит, что является так называемым медиумом – то есть одного его нахождения вблизи людей достаточно, чтобы отмечать всякие дивные вещи, неуловимые глазу, но вполне доступные фотоаппарату. Представьте, господа: вы по оказии сфотографировали вполне обычного, судя по всему, человека; но при проявлении…

– Да, вы все поняли верно: при проявлении снимков на лице человека проступила эта жуткая сетка шрамов и рытвин. А через два месяца этот мужчина тяжело перенес оспу – и в реальности стал выглядеть именно так, – перебил Арджуна доктор Ролофф.

– Я вас услышал, господин доктор. Прошу, дайте и мне слово. Предположим, что это – не какой-то ловкий трюк с оборудованием. Вы уж извините мой скептицизм, господа… но если не при помощи трюка, как объяснить – и, главное, как доказать, – что снимок явил каким-то образом события будущего? Каков в основе всего этого процесс?.. Может, просто все дело в том, что в аппарат была поставлена отменная немецкая оптика, а свет и тень за компанию довершили дело? Тот субъект уже был поражен высыпаниями, а снимок всего-то и сделал, что очертил их резче ожидаемого, – а два месяца спустя все симптомы просто стали гораздо явнее, и теперь их уже видели все.

Профессор Цицервайс с триумфом оглядел нашу компанию, минуту посмаковал нашу всеобщую озадаченность – а потом впился губами в почти уже прогоревшую сигару, жадно причмокивая и пуская маленькие колечки дыма.

– Может, и так, – неуверенно произнес Заурель. – Эта ваша похвала немецкой оптике, право, отрадна… но как вы тогда объясните следующее, господин профессор? Однажды мы сфотографировали одного молодого человека – особо отмечу, что мы почти ничего не знали о нем и были знакомы весьма поверхностно, разговорившись в кафе… мы, наверное, и не захотели бы ставить на нем опыт – только Густав нас и уговорил, сославшись на какое-то там «предчувствие»; мол, с этим типом нам точно повезет… В общем, мы сделали снимок, проявили – и у того молодого человека на нем посреди лба виднелось отчетливое черное пятно!

Повисла короткая пауза.

– И что же? – мягко уточнил Арджун.

– А то, что две недели спустя этот юноша покончил с собой выстрелом в лоб! Глядите: вот вам два снимка. Первый сделали мы, двумя неделями ранее. А второй – это уже снят мертвец. Сравните сами, до чего идентичное положение у роковых отметин!

На несколько минут профессор Цицервайс погрузился в глубокие раздумья. Его глаза утратили блеск, уподобившись цветом тускло-голубой оберточной бумаге для сахара.

– Ага, тут-то мы и задали ему задачку! – прошептал Вердорфер, до поры сидевший без слова, и потер мосластые ладони одну о другую. Но в этот же момент профессор вышел из ступора – и спросил:

– А тот юноша видел проявленный снимок с пятном на лбу?

– Да.

– Ну, тогда тут все просто. Он уже тогда болел мыслью о самоубийстве. Вы показали ему, что снял фотоаппарат, – и он, отлично зная, что вы втянули его в эксперимент медиума, запомнил увиденное… и внушил себе, что именно такая участь его ждет. Подсознание – не шутка! Он, может, и не осознавал, что делает, когда подносил дуло именно ко лбу… Вашей вины тут, конечно, нет, но эта блажь, уверен, окончательно утвердилась в нем при взгляде на снимок. Не знай он, что получилось, – скорее всего, наложил бы на себя руки иначе: или утопился бы, или в петле повис… принял бы яд… в общем, вы уловили мысль.

– Но черный след! Откуда черный след на снимке, господин профессор?

– Какая-нибудь пылинка попала в объектив. Может, муха мимо пролетала. Может, в самой проявочной пластинке – какой-то дефект. Тут на самом деле много возможностей. Короче говоря, ваши доказательства не убедили меня – и любого другого ученого на моем месте тем паче не убедят.

Товарищи за столом переглянулись. Цицервайс явно праздновал победу.

– Вот ведь напыщенный гусь, – шепнул хозяин дома доктору Ролоффу. – Раздулся весь и расхорохорился – смотреть противно. Усы топорщатся, как у кота, укравшего сметану… ну до чего противный субъект – может, он и не швед вовсе? Что это за имя такое – Арджун Цицервайс?

– Не лейте желчь попусту, – сказал Ролофф другу, слушая одним ухом, как Вердорфер силился объяснить профессору, что спиритизм ближе к искусству, чем к науке, и судить его строгими лекалами глупо. – Может, мы не с тех козырей зашли… ох, ну конечно же! Чего это мы ему до сих пор самое главное не рассказали?

– Это что же?

– Про безголовый портрет!

– Безголовый портрет! – дружно вскричала четверка товарищей. – Это ведь наш самый первый – и наилучший – эксперимент! Слышите, господин профессор?

– Давайте я, я хочу рассказать! – вскричал, ликуя, Густав. – Вы знаете здесь, в городе, некоего Шисье, господин профессор? Нет? Ну, оно и понятно. Это он сейчас – поручик, а прежде был приказчиком в лавке, где торговали цикорием. Дело шестнадцатилетнего срока давности – мы как раз тогда взялись производить эти опыты со снимками. Черт знает, зачем нам тогда сдался именно этот приказчик Шисье, но мы решили его принудить к участию в эксперименте и силком снять. Ух, и сопротивлялся он тогда – отъявленный трус! В общем, озарила лавку магниевая вспышка, колыхнулся растревоженный нашим медиумом эфир – и дело было сделано. Негатив обрисовался в проявителе очень скоро, и мы, как взглянули на него, остолбенели: у Шисье на снимке не было головы! Ни малейшего ее следа, просто вообще ничего там, где она должна быть!

– Ну, тут, я полагаю… – робко вклинился профессор Цицервайс.

– Вы послушайте, что же произошло дальше. Мы советуемся друг с другом и, так как не можем прийти ни к какому единому заключению, тщательно упаковываем пластинку – и на следующий же день несем ее к Фуксу, фотографу-профессионалу. У него неподалеку – на Обстгассе – ателье. Он решает применить самые сильные реактивы-проявители, чтобы «больше высветить». И действительно, все яснее и яснее проступает в пространстве над воротничком рубашки – там, где полагается быть голове – десяток разномастных световых пятен, расположенных, видите ли, так:

– Ну, теперь-то вы убедились, господин профессор? Этот символ не может остаться непонятым![113]113
  Майринк изображает созвездие Козерога.


[Закрыть]

Профессор Цицервайс выглядел совершенно сбитым с толку.

– Я, позвольте, не совсем понимаю, что здесь общего с будущим, каковое, по вашим смелым утверждениям, можно фотографически запечатлеть…

– Господин профессор! Разве же не ясно? – закричали все разом, перебивая друг друга. – Шисье избрал впоследствии кавалерийскую карьеру… пошел в инфантерию… а там уж и видным человеком сделался, как у нас, в Австрии, говорят!

Тогда ученый в величайшем удивлении выронил сигару. Он не находил слов.

– Да, друзья, – наконец проронил он. – Да, это реально. Это реально… и сомнению не подлежит.

Над улицей, где стоит синяя пагода, жарко светит индийское солнце, жаркое солнце тропиков. Люди под сенью пагоды поют и сыплют кругом белыми цветочными лепестками во славу Будде, а храмовники чинно молятся: om mani padme hum, om mani padme hum.

Улица пустует, на ней ни души: нынче празднество. Высокие сорняки протянулись вдоль дороги, вдоль дороги к синей пагоде. Они ждали, когда по ним проползет Сколопендра, каждый день показывающаяся из своего аристократического жилища в стволе священного фигового дерева.

– Я и впрямь священно, – уверяло себя это дерево, – ибо из моих листьев можно делать водонепроницаемые одежды. – Но крупная Лягушка, сидящая на камне неподалеку, дерево это ненавидела: ишь, раскинуло ветви! А что до водонепроницаемых одежд – на что они этой земноводной особе?

Лягушка, собственно говоря, и Сколопендру терпеть не могла: ее ведь даже не съесть никак. Тверд панцирь Сколопендры, а нутро – горькое и ядовитое-ядовитое…

Вот поэтому Лягушка Сколопендру ненавидела-ненавидела. И, раз уж съесть она ее не могла, то все думала, как же иначе сделать ее несчастной-несчастной. По этому поводу Лягушка ночи напролет советовалась с душами почивших предков.

Как только солнце всходило, Лягушка забиралась на камень – и сидела там, выжидая мух и дрыгая иногда задней лапой, перепончатой задней лапой. Мухи попадались редко, и тогда Лягушка разочарованно плевала-поплевывала на траву.

Нынче все кругом притихло: и мухи, и жуки, и цветы, и травы. И даже небо, далекое-предалекое, не посылало звук. Все из-за празднества. Только Лягушка, напрочь лишенная пиетета и святости, распевала громко и похабно:

 
А где-то море-море, за морем горы-горы,
И мир такой огромный, чудес так много в нем.
А что нам море-море, а что нам горы-горы?
А мы в своем болоте и дальше проживем.
 

Вдруг что-то сбежало вниз по коре фигового дерева, скользнуло вниз ниткой черных бус. Кокетливо изогнулось, приподняло голову – да и заиграло мириадами оттенков своего панциря на жарком ликующем солнце.

Конечно же, это была Сколопендра.

Фиговое дерево, благоволя ей, зашуршало листвой, и на этот звук отозвались тут же подобострастные сорняки. Сколопендра проворно взбежала на крупный камень, где всегда танцевала, обласканная солнцем-солнышком. И уж так она там завертелась-закрутилась, то круги выписывая, то целые восьмерки, и такое море бликов рассыпал ее блестящий панцирь – всем вокруг только и оставалось, что глаза свои закрыть-прикрыть.

Тогда Лягушка подала знак, и из зарослей выпрыгнул ее старший сын, тучный Жаб. С глубоким заискивающим поклоном передал он Сколопендре письмо от своей матушки. Та взяла его своей тридцать седьмой конечностью и спросила у сорняков, верно ли послание проштемпелевано.

– Мы – древнейшие травы этого мира, – ответствовали сорняки, – но даже нам на твой вопрос не ответить: слишком уж часто меняются правила пересылок. О них знает все одна только Кобра, одна лишь Кобра по имени Индра.

Тогда, конечно, позвали Кобру. Она проверила все штемпели и зачитала текст письма вслух:

Дражайшей соседке моей, аристократичной Сколопендре.

Я – всего-навсего Лягушка, мокрая, скользкая тварь. Меня многие в этом мире лишь презирают, икра моя осыпается даже с неприхотливых сорняков, и не блещу я, и даже не переливаюсь всеми цветами радуги. У меня всего четыре лапы – их количество вовсе не измеряется сотнями, как у тебя. О, достойная уважения Сколопендра! Намаскар[114]114
  Слово «намаскар» в санскрите означает «делать (совершать) поклон», используется для выражения кому-либо почтения, а также употребляется в случаях приветствия группы людей.


[Закрыть] тебе, намаскар!

– Намаскар ей, намаскар! – восторженно подхватили дикие розы и даже добавили по-персидски: – Этрам ей, этрам!

А Кобра тем временем продолжила читать:

Но в моей голове – мудрость и глубокое знание, омут знания. Мне ведомы наперечет названия трав, многочисленных трав. Я знаю количество звезд на ночном небе и листьев на фиговом дереве – на раскидистом фиговом дереве. И памяти такой, как у меня, не сыскать ни у одной лягушки во всей Индии. Вот так!.. И все-таки получается сосчитать предметы у меня лишь тогда, когда они неподвижны, а не пребывают в движении – нет-нет, только не в движении, не в нем…

Скажи же мне, о дражайшая Сколопендра, как это может быть, что ты во время ходьбы всегда знаешь, какой ногой нужно начать, какая нога вторая, а какая – третья? Какая потом ступает в качестве четвертой, пятой, шестой, следует ли затем десятая или сотая? Что в это время делают вторая и седьмая, останавливаются или идут дальше? А когда ты доходишь до двести семнадцатой, нужно ли поднять трехсотую, опустить тридцать первую, согнуть сотую или четвертую вытянуть? О, молю, поведай мне, бедной скользкой твари, имеющей только четыре ноги – жалких четыре ноги! не сотни, как у тебя! – как получается у тебя вести этот сложный учет, о дражайшая?..

С безмерным уважением – Лягушка.

– Намаскар, – прошептала маленькая роза, чуть не заснувшая. Сорные травы и цветы, жуки и фиговое дерево, даже всезнающая Кобра – все они воззрились вопросительно на Сколопендру в этот момент. Даже болтливый тучный Жаб – и тот примолк, примолк…

Сколопендра же застыла, словно политая янтарем… и с тех пор так и не пришла уже в движение, ни одной ногой не пошевелила.

Все оттого, что, накрепко задумавшись о том, какую ногу нужно поднять сначала, она совершенно запуталась – и чем больше думала об этом, тем меньше помнила; тем меньше уверенности у нее оставалось…

А над улицей, где стоит синяя пагода, все так же жарко светило индийское солнце – жаркое солнце тропиков.

Беседы с луной

На Октябрьском поле каждую ночь раздается команда полиции «Сми-ирна!», и все тут же прекращают гулять. Дама, распиленная кудесником на две части, подбирает лучшую свою половину, которой, как водится, кто-нибудь грязно пользуется в кустарнике, и бредет домой. Маттиас Нидерхубер, германский чемпион по плевкам на дальность, не успевает установить мировой рекорд и теряет шанс стать почетным гражданином. Хоровод из семи деревенских девчонок останавливает ход, и их загипнотизированные подвыпившие отцы слепо бредут домой, ведомые чуткими трезвыми отпрысками.

Городским властям по-другому – не угодно; но, словно в насмешку над ними, вдруг послушно погасли ацетиленовые лампы перед многочисленными павильонами; на востоке неба быстро взошла сырно-желтая полная Луна и, заливая своим влажно-бледным светом засыпанный песком, напрочь истоптанный плац, заглянула в голову Баварии, выдающейся достопримечательности Мюнхена, левым полым глазом.

Великое ночное светило, ярко сияющее над древним театром праздничных забав, так пронзительно освещало мирскую толпу в царстве мечтаний!.. Ни шум праздника, ни тень увесистых бочек пива не могли сравниться с магией этого восхода. Луна, будто волшебная фея, игриво бросала свет на баварские земли, где дремали, обвешанные летучими мышами, образцы местного искусства – статуи мужского и женского пола. Новая бронзовая девица, лишенная внимания, не привлекла Луну – разочарованная, та поднялась повыше, срывая свое раздражение на космических призраках и знаках Зодиака, ввинчивая ужасные черные тени в землю.

– О, до чего же жаль! – воскликнул я с грустью, усевшись на старый ящик у прилавка, украшенного изуродованными человеческими головами, подвешенными за волосы. Меня пронзила дрожь, когда я увидел эти странные сувениры и решительно пригляделся к ним. Нет, это не были герои нашего отечества, а всего лишь обструганные кокосовые орехи, немые свидетельства мастерства, процветающего даже в далекой и жаркой Африке. Они с такой удивительной точностью воспроизводили части тела, которые у многих людей мало отличались от этих тропических плодов. – Как жаль, что веселый праздник бесшабашности угасает так рано!

Тут случилось что-то невероятное – за считаное мгновение и настолько неожиданно, что я даже не смог понять, как все произошло. Как будто невидимая рука коснулась моего плеча, и я вздрогнул, подняв глаза: оказалось, меня ухватил не полицейский – то всего лишь была Луна. Безусловно, любой врач скажет, что это просто сон, ибо у Луны нет никаких рук. Но я отвечу: не мешайте мне, доктор, со своими умозаключениями! Вы же не разбираетесь в анатомии космических объектов, верно?

На тонкой и возвышенной тропе в унылой земной юдоли я встретил Луну, которая с удовольствием положила руку мне на плечо. Она восхищенно шептала о моем поэтическом таланте, предвкушая изысканные комплименты, но я был насторожен, опасаясь, что она может запросить стихи в свою честь, а платить не станет. Решив не рисковать отношениями с небесными телами, я вежливо отклонился от всяческой похвалы.

– Жалкий ремесленник, подвизающийся на ниве искусства, стоит перед вами, мадам. Я не хватаю звезд с неба – мои слова приземлены и правдивы. Мое творчество склоняется к жизненной суровой реальности. Мюнхенский фольклор для меня – недостижимая высь.

– Не пытайтесь убедить меня, что вы не поэт, сударь! Я прекрасно знаю, что за слог вы практикуете: вы ведь часто пишете при свете моей скромной персоны, так что я от вас всякого начиталась! Очень жаль, что вы выбросили тот стих про «бледный горний лик, что в грусти креп затянут», мне понравилось побольше прочего, – решительно перебила меня Луна. – Не пытайтесь подкупать меня слезами: на мне ваши приемчики не сработают.

Мы сидели напротив друг друга, она – на пустой бочке, я – на своем старом ящике. Из ее рта периодически вырывались облака дыма, накрывая мою голову сизым покрывалом. Это мог быть ночной туман, но я отверг эту мысль, посчитав скучной и обыденной. И вот снова появился этот назойливый доктор, с уверенностью заявивший:

– Да туман это, туман!

Я возмутился:

– Доктор, я не просил вашего мнения! Пожалуйста, не комментируйте то, о чем вас не спрашивали!

Вероятно, это мое крайне неформальное общение с Луной настолько ее увлекло, что она мне даже подмигнула, выражая одобрение тому, как ловко я отшил костоправа.

– Не хотите ли развеяться и заскочить с визитом в один из этих балаганов? – Заметно повеселевшая небожительница, явно пытаясь развеять мое дурное настроение, указала на стоявший неподалеку шатер. На пологе цветными стекляшками было выложено:

«МАРТЫШКИН ТЕАТР» ПРОФЕССОРА БАРИНОВА

Я удивился, так как еще несколько часов назад из этих же самых стеклышек слагалась совсем другая надпись: «ЖАРОВНЯ НА ВЕРТЕЛЕ И ПИВО С ДЫМКОМ – ФАБРИКАНТ КСАВЬЕ НОБЛИНГЕР ПРЕДСТАВЛЯЕТ».

Слышу ироничный хохот врача – он не собирается отставать! Но прежде чем я успел ответить ему резко, мой слух омыл нежный голос Луны, напоминающий звуки флейты:

– «Жаровня на вертеле и пиво с дымком» – это название, скрывающее намек, но, увы, не самый изящный. – Бледная дама приблизилась к моему уху и начала туда шептать, будто опасаясь подслушивания – Дневные впечатления могут ввести в заблуждение. Солнце не такое реальное, как кажется, оно – лишь отражение чего-то более загадочного в космосе. Это всего-навсего зеркало из слипшейся металлической крошки – ну да, оно, конечно, полезно тем, что транслирует жизненно важные свет и тепло на Землю. Но современные астрономы ошибаются, считая солнце гигантским небесным телом. На самом деле солнце – иллюзия, жалкий призрак. А вот я – реальность, сущность, иллюстрирующая само понятие «небесное тело»! – Тут моя экзальтированная собеседница внезапно ударила себя по груди и создала красноватый ореол вокруг своей головы. – Сын мой, я – начало всего на свете. Вдохновляю людей мыслями и уверенностью в своем рождении в их утомленном рациональном мозгу именно я. Как же неймется ханжам из мюнхенской полиции, чутко и бдительно следящим за бюргерской моралью, прекратить мои карнавальные выходки каждый раз в одиннадцать часов вечера! Пойми же, если бы Октоберфест имел какое-либо отношение к реальности – он проходил бы ночью, а не днем. И неужели в пору ночного мрака эти ханжи смогли бы справиться с моей дьявольской игрой? О, пойдем же со мной, за полог: скоро, совсем уже скоро начнется шоу ужимок и прыжков от профессора Баринова! Этот ученый – русский, и поэтому я ему доверяю. Знаешь, эти выступления – мое творение! Поверь, это настоящее душеспасение! Здесь нет места скучным аттракционам, только безумие и мистика, которые можно увидеть на моем истинном Октоберфесте! О, как же я обожаю руководить волнами истории! Прилив и отлив, прилив и отлив – и все лишь благодаря мне!..

Под сумрачными сводами мы вступили рука об руку за полог, и Луна, мечтательно закатив очи, страстно вздохнула.

Высокий стройный джентльмен в пиджаке, с медным зловещим профилем, страстно высказывался на сцене. Изысканная аудитория, полностью состоящая из, судя по знатным и холеным лицам, советников коммерции, с увлечением слушала его высказывания. Увидев Луну, идущую рядом со мной, джентльмен на мгновение прервал свою речь, тайно кивнул моей экстравагантной спутнице и, стараясь не привлекать внимание аудитории к ней, быстро продолжил:

– Таким образом, уважаемые господа, благодаря моему новейшему методу можно не только избавиться от этих отвратительных признаков старения, назойливо оттягивающих к себе внимание, и продлить жизнь обычным сотрудникам вашей уважаемой компании, но и наделить бессмертием избранных членов верхнего класса величайших магнатов Германии! Представьте только, какие выгоды принесет мое открытие финансовым кругам, в первую очередь – их могущественным представителям вдоль реки Рейн! Вы сможете непрерывно увеличивать свой капитал из поколения в поколение за счет тех, кто не сможет позволить себе продлить жизнь!

Восторженные слушатели явили глубокое удовлетворение на своих лицах.

– Уважаемые господа, я рад сообщить вам, что наконец-то обнаружил долгожданный источник вечной молодости в человеческом теле. Мифическая тайна бессмертия, которую люди искали веками, находится прямо под нами: в семенниках, гонадах, тестикулах! Мое открытие позволит вашим бизнесу и капиталу перейти к вашему наследнику, несмотря на все преграды и сложности. Перспектива, конечно, радостная, но вот вопрос: а где же взять гарантию, что наследник действительно происходит от ваших собственных гениталий, а не от чего-то иного, нежелательного и ненадежного?

Голос из зала:

– Точно! Вот дело сейчас говорит! Пророческий голос!

– Даже если наследственность доказана, остается неприятное чувство… Конечно, что посеешь, то и пожнешь. Но когда ты сам посеешь, вложив свой капитал, то захочешь сам же и пожать его плоды. И что в итоге? То-то и оно!.. Увы, даже ныне сеятель – хозяин жесткого корма и, извините за выражение, менее жесткой мошонки – обычно оказывается на мели. И приходилось принимать эту несправедливость, противоречащую всем моральным нормам: ничего не поделаешь – это неизбежное зло долгосрочных инвестиций. И финал этой вечной драмы всегда был один и тот же: вместо ожидаемой прибыли бережливый финансист, всю жизнь служивший золотому тельцу, умирал и отправлялся в могилу с соответствующим пышным наследством. Уверяю вас, дорогие коллеги, справедливость в конечном итоге победит, так как мое революционное открытие позволит честному труженику, долгое время подвергавшемуся сильному давлению, полностью насладиться результатами своего труда. Было известно, что человеческие гонады вырабатывают омолаживающее вещество, но несчастье в том, что они также подвержены старению и перестают выполнять свои функции должным образом!..

Всеобщий, пропитанный отчаянием вздох в покоях

– Сквозь века потомки Адама мечтали о бессмертии, и это желание привело их к вере. Но существуют иные, загадочные и неисповедимые пути к этой цели. Например, древние индийские факиры советовали старцам подрезать кончик языка, для того чтобы достичь успеха в любовных играх. Сегодня же венский профессор Штайнах идет еще дальше, делая вот как: надрезая связки половых желез своим пациентам! Шаг, несомненно, дерзкий, однако, как показывает реальность, успех рискованного приема нисколько не оправдывает всех возможных жертв.

Из толпы доносится чей-то возбужденный, истерический визг в высоких нотах:

– Этот ублюдок почти сделал меня кастратом, а я ничего не получил в итоге! За такие пытки его надобно убить!

– Успокойтесь, уважаемые, счастливый час близок! Отменное стечение обстоятельств позволило мне найти единственно правильное решение этой животрепещущей задачи… – Благодарный взгляд Мефистофеля на скромно уклонившуюся Луну.

– Позвольте представить, уважаемые господа… – По знаку Мефистофеля из задних дверей вышел величественный шимпанзе во фраке. Подойдя к краю сцены, он вежливо поклонился аплодирующей толпе. – Позвольте представить, уважаемые господа, спасителя мира коммерции, посланного нам судьбой! Да, да, уважаемые господа, вы не ошиблись, это скромное, кажущееся даже примитивным существо на самом деле является избранником Всевышнего, предназначенным в наше беспокойное время выполнить святое призвание и даровать страждущему человечеству – в первую очередь всем вам, уважаемые господа советники коммерции, ибо эта услуга, я полагаю, будет довольно дорогостоящей – свои мощные половые железы. Сама по себе процедура пересадки для опытного хирурга не представляет особых трудностей: половые железы этого очаровательного представителя местной фауны извлекаются и трансплантируются какому-нибудь известному финансисту вместо собственных. И чтобы вы, господа, не чувствовали себя объектами экспериментов, спешу заверить вас: я лично провел ряд предварительных исследований, и – аплодисменты, овации! – результаты этих успешных процедур превзошли мои самые смелые ожидания! Они были поистине поразительны! Первую трансплантацию я осуществил для одного измученного семидесятичетырехлетнего скептика из Англии. Сразу после операции старик, еще несколько дней назад стоявший одной ногой в могиле, почувствовал внезапный прилив энергии, вдруг возжегший неудержимую страсть… к скалолазанию! Он тут же, не сходя с больничной койки, совершил блистательное, скажем так, восхождение на… тут уж прошу извинить меня, господа… на Юнгфрау[115]115
  Игра слов: Jungfrau (нем.) – 1) молодая женщина, 2) горная вершина в Швейцарских Альпах.


[Закрыть]. К сожалению, впоследствии он предпочел этому благородному спорту алкоголь – и кончил свои дни под забором…

Луна проводила меня до выхода, когда Мефистофель был вынужден прервать свою речь из-за овации, устроенной собравшимися. Меня охватила дурнота от рукоплесканий и восторженных криков «браво», поэтому я и попросил Луну проводить меня.

Вернувшись к лавке с кокосовыми орехами после владений профессора Баринова, я наконец-то смог забросать свою шкодливо хихикавшую спутницу жестокими упреками:

– Мадам, как же вы лишены совести! Неужели вы не понимаете, что это чистая афера? Я возмущен. Несмотря на ваш общественный статус – почему вы не способны внедрить в человечество, погрязшее в грехе, более светлые и возвышенные идеи, чем эти абсурдные утверждения о семенниках и гонадах? В конечном итоге ваш русский протеже придумал безумный обман, ведущий к печальным последствиям. Через несколько десятилетий на этой грешной земле благодаря вам останутся только коммерческие советники, торговцы и ростовщики.

– Не волнуйтесь так, мой мальчик, – улыбнулась древняя Луна, удивительно хорошо сохранившаяся для своего возраста, и, приняв серьезный вид, начала успокаивать меня: – Вы услышали всего лишь о начале предстоящей эпохи из уст Баринова! О последующем развитии я вам расскажу сама – но, прошу прощения, я сконцентрируюсь лишь на ключевых моментах, так как мое время на Земле подходит к концу. Как видите, у меня остается всего несколько минут… – Она вытащила миниатюрный календарь из-под корсета и указала на красную дату: – Даже мы, небесные тела, должны придерживаться расписания! Ну, вернемся к нашим заботам. Предположим, все коммерческие советники смогут продлить жизнь на неопределенный срок. Предположим, благодаря косности им удастся сохранить свои профессиональные черты характера. Даже если они смогут проводить коммерческие операции весьма эффективно, пародируя сами себя – как обезьяны, право! – я не считаю, что дело будет успешным. Почему? Потому что до недавнего времени обезьяны являлись, пожалуй, единственными честными существами среди всех человекоподобных. Само собой разумеется, эта честность после прививки половых желез благополучно ассимилируется ничего не подозревающими коммерческими советниками, и тогда дальнейший ход событий нетрудно предугадать. Тут возможны только два сценария: либо спекуляции на бирже и банковская деятельность станут чем-то вроде циркового аттракциона, что вряд ли, либо все ваши финансисты разорятся и вымрут, как в свое время вымерли мамонты… Впрочем, во всей этой истории возможен и третий исход – он, на мой взгляд, полностью отвечает духу времени. Наука, смею вас уверить, стоять на месте не будет – для этого господа ученые настроены слишком идеалистически. Значит, вся эта авантюра с бессмертием ничуть не ограничится опытами профессора Баринова – и любознательные ученые мужи не устоят перед искушением прямо противоположного эксперимента, когда половые железы какого-нибудь прожженного биржевого спекулянта пересадят невинному шимпанзе. Последствия я предоставляю вашей творческой фантазии: вы ведь, сын мой, натура возвышенная, поэт! Тешу себя надеждой, что диктатура джунглей – наименьшее, чего следует ожидать в этом случае! Да, в презабавный вертеп обещает в скором времени превратиться этот ваш земной шар! Ну что ж, поживем – посмотрим. Надеюсь, сын мой, теперь вы не будете меня упрекать за то, что я недостаточно пекусь о благе бедного-несчастного грешного человечества.

И прежде чем я нашелся, что ответить, Луна была уже далеко – в недосягаемом небе, и лишь ее серебристый смех еще отзывался в ушах. Я все еще чувствовал нежное пожатие ее холеной ручки – впрочем, это могла быть и рука того настырного врача, как раз сейчас замерявшего мне пульс. Неужто и свидание с Луной, и посещение балагана Баринова мне просто привиделись?..

Вот дьявол, этот мракобес в белом халате опять разевает рот!

– …да придите же, наконец, в себя! У вас жесточайший лунный удар… Нет, вы в самом деле как будто с луны свалились! Ну разве станет нормальный, здравомыслящий человек в обход уймы полицейских предписаний шляться в полнолуние по пустому Октябрьскому полю – без цели и шляпы, будто какой-нибудь лунатик?..