Текст книги "Мы росли у Охотского моря. Воспоминания и рассказы учеников и выпускников магаданской средней школы №1"

Анекдоты дяди Нальского

Евгений Иванович Черенков через 70 лет после Магадана вдруг вспомнил школьные утренники, которые проводились в школе или в Доме культуры. Утренники обычно вёл известный магаданский конферансье Нальский. Между концертными номерами дядя Нальский смешил детей такими вот низкопробными анекдотами:

«Девочка Таня кричит маме: Мама! Мама! В кастрюлю с молоком упала мышка!!!

– Да скорее же вынь её! – кричит мама.

– Нет! Зачем? Я туда уже бросила кошку!!»

Ещё один «перл» юмора дяди Нальского:

«Девочка Таня плачет.

– Что случилось? – спрашивает мама.

– Васька поймал воробушка и ощипывает его…

– Тебе жалко воробушка?

– Да… Я сама хотела это сделать…»

Юные лыжники

Я что-то не помню этих утренников, не ходил я на них и не помню дядю Нальского. Меня больше привлекали лыжи, коньки и магаданские сопки, с которых было здорово кататься на лыжах. Снег в нашем городе начинал ложиться уже в октябре, начинали мести метели со снегопадами, чему очень радовались лыжники.

Мама-лыжница стала и меня вовлекать в большой спорт. Уже в начале 1946 года мы с ней участвовали в профсоюзно-комсомольском лыжном кроссе на реке Магаданке. Мама бежала на 3 км, соревнуясь с соперницей из «Динамо» Караваевой, и заняла 2-е место, отстав от молодой динамовки на 1 секунду.

«Советская Колыма» писала, что «В кроссе принимали участие также юные лыжники – учащиеся магаданской средней школы». Я бежал на 1 километр. На самом старте у меня с ботинка соскочило полужёсткое крепление, я потерял время, но всё-таки нагнал основную группу ребят, обогнал их и занял 1-е место.

Дневник за 8–13 апреля 1946 г.

Дневник за 29 апреля – 4 мая 1946 г.

Мы с Женькой и Фелькой на лыжах пропадали на сопках до темноты, прыгали с самодельных трамплинов. У Жени были огромные массивные лыжи, которыми он не мог управлять, настолько они были тяжёлыми. Эти лыжи, может быть, от какого-то самоходного агрегата или аэросаней, привезённые старшим Черенковым с Таскана, сами Женькой управляли. Сколько бы Женя ни тормозил палками и ни пытался куда-нибудь повернуть, тяжёлые лыжи несли его прямо, возносили на снежный гребень, с которого он падал вниз под наш громкий смех. А у нас с Фелькой были маленькие лыжи, у Фельки вообще детские, с которыми мы легко управлялись, делали лихие повороты, вздымая фонтаны снега.

«Тобогган»

Женька недолго переживал, что его лыжи малоуправляемы. Он придумал новый вид спуска с Нагаевской сопки, около которой и была гостиница, где жил Фелька. Мы нашли большой, обитый железом фанерный ящик из-под спичек и прикрепили его каким-то образом к женькиным лыжам. Через 70 лет Евгений Иванович твердо вспоминает, что не гвоздями. В Канаде такие «сани» назывались тобогганами, но мы этого не знали. Затащив «тобогган» на Нагаевскую сопку, мы втроём залезли в ящик и понеслись вниз.

Скорость угрожающе нарастала, наш агрегат трясло и подбрасывало. «Тормозящий» Фелька пустил в ход кочергу, просунув её в дырку на дне ящика, но кочерга не тормозила и стала гнуться, как проволока. Мы прижались к дну ящика и с ходу врезались в столб, на который была намотана колючая проволока – таким «забором» НКВД в 30-х годах опутал Нагаевскую сопку. Наш «тобогган» рассыпался, но лыжи Женьки как самая массивная часть снаряда оторвались от ящика и со страшной скоростью помчались вниз. Потом мы их еле нашли, целыми и невредимыми, у подножия сопки.

Дневник за 6–11 мая 1946 г.

Итоги года и четвертей ученика 6 «б» кл. Маг. Ср. шк. Титова Леонида

Расписание испытаний

«Тобогган»

Домой с таких лыжных прогулок мы приходили мокрые, все в снегу. Падения были очень резкие, особенно когда на лыжах несёшься с горы и с наста съезжаешь в мягкий снег. Тебя как будто хватают за ноги, ты носом врезаешься в снег, даже не успев выставить руки, довольно сильно ударяясь грудью и животом о наст. Снег, конечно, удар смягчает, но потом долго ещё чувствуешь мозжение в грудной клетке.

Когда я приходил домой, я находил снег везде, притом в спрессованном виде – в отворотах ушанки, за пазухой, за воротом свитера, в карманах куртки и валенках. Снега в Магадане хватало…

Краеведческий музей

Но мы с ребятами не только катались на самокатах и лыжах, а в плохую погоду иногда ходили в магаданский Краеведческий музей. Правда, основным посетителем музея в любую погоду был Женька Черенков, а мы с Фелькой иногда к нему присоединялись. Никто из взрослых не заставлял нас и не тянул, а просто так сами ходили.

Евгений Черенков: «Большое влияние на мою растущую любовь к природе оказал Охотско-Колымский Краеведческий музей, директором которого в наше время был Александр Хмелинин с таким заковыристым отчеством «Полиевктович», которое мы, шестиклассники, выговорить не могли.

Охотско-Колымский Краеведческий музей. Фото 1940-х гг. из архива Александра Глущенко

Перед одноэтажным строением музея лежал огромный белый, пожелтевший немного от времени череп кита, а на крыше над входом стояло чучело белого медведя. Я боялся и думать, что это мог быть мой знакомый медвежонок «Штурман», которого я видел последний раз в 1943 году.

Детей в музей пускали бесплатно, и мы часто, с Лёней или Фелькой Чернецким часами пропадали там. В музее было интересно.

В музее, не очень большом, было несколько разделов. Животный мир представляли чучела бурого медведя, волка, лисы, песца, белки, соболя, бурундука с полосатой спинкой, небольшого оленя и морских обитателей – тюленя, моржа, котика. Птицы – несколько видов морских чаек (и розовых тоже), полярные совы, куропатки, глухари, гуси, утки и гагары. Были небольшие стенды с рисунками и описаниями животных доледникового периода, в основном, мамонтов. А у стены стояли огромные бивни мамонта. Если бы положить их на пол, то и ходить было бы негде.

Меня очень интересовали минералы и руды – пирит, халькопирит, вольфрамовая руда, оловянная руда – касситерит. О золотоносных породах посетителям не рассказывали, а просто на стенде писали, что на Колыме есть прииска, где добывают нужные для обороны СССР ценные и редкие металлы.

В магаданском краеведческом музее я получил первые представления по организации тематических экспозиций, что мне пригодилось в дальнейшем, при работе в Музее геологии. Отношение к детям, посещавшим музей, было очень добрым. Директор Хмелинин иногда сам встречал школьников и проводил с ними экскурсии по музею.

Мой интерес к геологии и минералогии возник именно в нашем музее. Под влиянием музея я стал собирать и свои коллекции, например, сланцев с отпечатками доисторических моллюсков и растений.

Были в музее и стенды северных народностей Колымы с образцами народной резьбы на моржовых клыках и вышивок на оленьих шкурах. Стоял и макет жилища эскимосов – яранги – из жердей и шкур животных.

Членом научного совета Охотско-Колымского краеведческого музей был наш учитель географии Абрам Михайлович Бухин».

Об истории магаданского Краеведческого музея и о его многолетнем директоре А.П.Хмелинине написаны прекрасные статьи С.В.Будниковой (Краеведческие записки. Выпуск XX. Магадан. Кордис. 2015).

Иглу

Женя Черенков: «Зимой 1946 года в связи с огромными запасами снега на нашем дворе мне пришла в голову идея о незамедлительной постройке иглу, рисунок которой я увидел в учебнике географии, да и Абрам Михайлович так красочно рассказывал об этом жилье эскимосов, как будто сам в ней жил.

Первую иглу я задумал небольшую, чтобы в ней можно было не стоять, а только сидеть. Снежные блоки для постройки я вырезал ножовкой у нас во дворе дома и на огороде. Нижний пояс я выкладывал из прямоугольных блоков, чтобы образовалось сплошное невысокое кольцо диаметром около 1,5 метра. А блоки для следующих ярусов вырезались в виде трапеций со сторонами 30 × 40 × 50 см и толщиной 10–15 см.

Чтобы сложить второй ярус иглу, в нижнем поясе на стыках блоков делаются треугольные вырезы. Блоки для второго и последующих ярусов я делал уже в виде прямоугольников с треугольным выступом, которые и вставлялись в вырезы нижнего яруса, образуя замки.

Блоки второго, третьего и следующих ярусов устанавливаются с небольшим наклоном внутрь иглу. За счет этого по мере роста иглу диаметр ярусов постепенно уменьшается. Блоки должны обязательно касаться друг друга верхними углами.

Снежные блоки кладутся настом внутрь, а наружная поверхность иглу может оставаться рыхлой. На неё начинает налипать идущий снег, что закрывает все щели и утепляет иглу.

Благодаря тому, что внутренние поверхности блоков имеют лёгкий наклон внутрь, давление ярусов увеличивается, происходит деформирование снега, и щели между ярусами ликвидируются.

Наружная поверхность иглу является овоидом, т. е. яйцеобразной поверхностью, что придаёт этому жилищу эскимосов большую прочность.

Сверху отверстие иглу диаметром около 50 см я закрыл замковым блоком в виде конуса. После постройки стен я выпилил ножовкой «дверь» и посадил в иглу соседскую Бобку, которая забежала на наш двор посмотреть на мою работу. Но Бобка не поняла торжества науки, начала скулить, и её пришлось выпустить на свободу.

Вторую иглу я сделал гораздо быстрее, так как первый ярус я лепил не в виде плоского кольца, а как винтовую поверхность. А потом просто укладывал прямоугольные блоки. Тут мне стал помогать Фелька Чернецкий, и мы начали строить и третью иглу диаметром 2,5 метра прямо на улице, но не окончили, так как началась весна, и снег начал быстро таять…»

Кулёмы

Инна Клейн: «Очень опасно было попасть в колонну зеков, когда их ведут на работу или с работы по улице. По улице Сталина их часто водили. Эти рабочие колонны охранялись вохровцами, часто без собак, и конвой небольшой, без диких криков и ругани, совсем не так, как этап с парохода. И вдруг у них на пути прохожий… Рассказывали, что обычно они шли, потом расступались, затем снова ряды смыкались, и зеки шли дальше, а с человека мигом снимали всю одежду, и он стоял в удивлении, что живой и что за секунды его раздели, Конвой обычно не вмешивался…

Сто раз говорилась нам и в школе и дома про осторожность. Как-то летом, днём, я, Валя Садовская и Инна Кулеш шли от школы посреди дороги, о чём-то, видно, очень важном увлечённо разговаривая. За нами послышались какие-то голоса, мы, конечно, ноль внимания, и вдруг кто-то из нас обернулся, и мы поняли, что сейчас окажемся в колонне зеков. Они подошли, а мы и не слышали. Валя соображала быстро и сказала: «Садимся, а то разденут!»

И присела на корточки, а мы с Инной схватились под руки и стоим. Зеки расступились, обошли нас с двух сторон и шли, заглядывая нам в лица, и смеялись над Валей, что-то весело говорили, молодых лиц было много, но никто до нас даже не дотронулся, так и ушли.

Обругал нас как следует старший или начальник конвоя, из всех его выражений я не знала только слово «кулёмы». Мы договорились дома ничего не рассказывать, но потом я стала выяснять у мамы, что такое «кулёма», ну и пришлось признаться, что мы действительно «кулёмы».

После этого случая режим у «кулёмы» стал ещё строже. Теперь я домой должна была возвращаться строго в 22 часа, где бы я ни была, в кино, на вечере, у подруги – в 22 часа я должна быть дома, и, если мы шли в кино на 20 часов, то я вставала до конца картины и бежала домой. Надежды на смягчение режима теперь не оставалось».

Учёба и экзамены

По сравнению с нашими играми, «бобслеем» и «тобогганом» ничего особо примечательного в учебной жизни 6-го класса в моей памяти не отложилось.

Изучение истории Древнего мира в 1-й четверти закончилось, мы стали изучать историю Средних веков, которая была ещё довольно интересной, но обилие королей, герцогов, маркграфов, феодалов, вассалов, замков, гильдий, ведьм и алхимиков сильно удручало и плохо запоминалось.

Ботаника с её семействами бобовых, покрытосеменных, паслёновых (табак! картофель!) и розоцветных с III-й четверти сменилась зоологией. Английский язык преподавался на прежнем высоком уровне, но уже не Абрамом Евсеевичем, а другой учительницей – Дарьей Кирилловной Турченковой. В конце учебного года мы пишем маленькие сочинения на английском языке по картинкам на темы «Winter» и «Spring».

Мы с Феликсом, сидя на уроках English, силились представить себе, как бы англичанин написал наши фамилии. С моей фамилией было просто: «Титов» и будет «Titov», а вот с фелькиной фамилией была бы загвоздка для жителя туманного Альбиона. Как же написать по-английски «Чернецкий»? Лингвисты 6-го «Б» сочинили: «Sthernecky». К этим лингвистическим изысканиям Дарью Кирилловну мы не привлекали…

Я по-прежнему делаю непростительные политические ошибки. В своём школьном дневнике 5 декабря 1945 года я написал: «День сталинской Конституции», а рука и чернила нашей классной руководительницы Клавдии Филипповны Максаковой спасают меня от лагерей: прописная буква «с» в слове «сталинская» исправлена на «С».

13 апреля 1946 г. я делал на уроке литературы доклад «Последние годы жизни Л. Н. Толстого. Уход из семьи. Смерть», получил «отлично». Это-то в 6-м классе! Наизусть в это время мы учили «Великий Сталинский закон» Джамбула, казахского 100-летнего народного поэта-акына:

 
«Закон, по которому солнце восходит,
Закон, по которому степь плодородит…»
 

и т. д.

За шестой класс у нас было шесть испытаний:

21 мая – алгебра письменная (5), 23 мая – история (5), 25 мая – ботаника и зоология (4), 27 мая – изложение (письменная работа) (5), 29 мая – русский устный (5), 1 июня – география устная (5). В табеле за 6-й класс у меня было 11 отметок годовых «5», черчение «4».

«Переведён в 7 кл. отличником учёбы».

«Три брата»

Летом вся наша компания: Женька, Фелька и я – снова поехали в пионерлагерь на 16-й километр Колымской трассы. Мама уже не работала в пионерлагере, я немного окреп и подрос, и у меня было больше свободы, но ума не прибавилось.

Кормили в пионерлагере летом 1946 года намного лучше, чем в 1945 году. Если мы приходили в столовую раньше соседнего отряда, то частенько таскали еду с соседнего ряда столов – сметану, кофе, булочки. Один юноша из нашего отряда – высокий худой малый Бескорсый – мог съесть за один присест три тарелки сметаны, пять булочек, затем ещё выпить 12 стаканов кофе! Куда в него влезало? Если по столовой дежурили ребята из нашего отряда или знакомые девочки, они быстро ставили на опустевшие столы соседей другие полные тарелки сметаны и стаканы кофе. Каши добавочной давалось вволю. Нам было по 13–14 лет, и на аппетит мы не жаловались.

Женька и Фелька затеяли большой поход к «Трём братьям», конечно, без разрешения и без уведомления кого бы то ни было, и я поддался на их уговоры. Конечно, было страшно, что заметят наше отсутствие, но дружба есть дружба.

«Три брата» – так назывались три вершины довольно высокой сопки, которая была видна из нашего лагеря. После завтрака, на котором мы постарались наесться до отвала, съев дополнительные порции каши и сметаны и взяв с собой хлеба, мы втроём, тайком от пионервожатых, отправились в поход.

Сопка с «Тремя братьями» оказалась не так уж близко, как нам казалось. К полудню, под жаркими лучами летнего колымского солнца, мы влезли на сопку, поднялись на каждого из трёх «братьев»… но с вершины этой сопки увидели ещё две сопки, тоже имевших по три вершины. После короткого совещания было решено обследовать и эти две сопки, что мы и сделали…

Было уже 3–4 часа дня, и мы решили повернуть назад. Захотелось есть. Хлеб, который мы взяли с собой, мы уже съели с ягодами – жимолостью, черникой, морошкой, голубикой и ежевикой, в изобилии растущими на тундровых колымских просторах. Сезон морошки уже прошёл, она была уже перезрелая, красно-жёлтая, как кисель, но в затенённых местах её можно было собирать – там и сям были видны её низенькие кустики. Мы становились на колени и осторожно брали ягоды, чтоб они не расползались на пальцах.

Самой же вкусной и ароматной из ягод была голубая жимолость. Когда подходишь к кусту жимолости, то за зелёными листьями ягод и не видно. Но если ляжешь под этот кустик и посмотришь снизу вверх, сразу видны длинненькие, продолговатые голубовато-сизые ягоды, обильно висящие на веточках. Так, не вставая с нагретой солнцем земли, обираешь кустик и ползёшь к следующему.

В тайге мы рвали и кедровые шишки. Они были ещё зелёные, пахли смолой, орешки ещё не созрели, но мы ели эти шишки прямо целиком, наслаждаясь терпким, чуть горьковатым вкусом. От таких шишек у ребят часто бывали аппендициты, но хвойные витамины шли на пользу.

Мы спустились к речке. Фелька стал жарить грибы, которые мы насобирали по дороге, а мы с Женькой нашли довольно большую заводь. Вода в речке была холодная, бежала по камешкам и переливалась на солнце, как хрусталь, на песчаном дне лениво шевелили плавниками бычки и форель. У нас была самодельная удочка, вернее, верёвочка с крючком и грузилом. Привязав леску к прутику и насадив на крючок икринку кеты (эту наживку из лагеря я стоически нёс в баночке из-под вазелина и не съел по дороге), я стал подводить крючок прямо к носу одного ленивого бычка, но он не был расположен что-либо от меня брать, упрямо отворачивался от икринки и не хотел её глотать. В конце концов икринка соскочила с крючка и уплыла по течению, где её схватила ловкая форель. Тогда я стал подводить уже пустой крючок к носу бычка, но он оскорбился и стал к крючку боком. После нескольких попыток я зацепил его за бок и под радостные крики Женьки выхватил его из воды.

Это был мой единственный улов за все годы пребывания в Магадане. Рыболовом я так и не стал. Форель ловить мы и не пытались – для такого промысла ребята применяли «острогу» – стальную вилку, крепко прикрученную проволокой к бамбуковой палке. Метать эту «острогу» надо было молниеносно, стараясь понять, куда может отпрянуть ловкая форель.

Покупаться нам с Женькой особенно не пришлось: температура воды в речке была градусов 8–10, вода обжигала, и мы, поплескавшись, быстро выскочили на берег греться. Жареных грибов без хлеба чего-то не захотелось…

Обратно в лагерь шли не очень долго, ориентировались по Колымской трассе, которая у нас всё время была слева, когда мы шли от лагеря, а теперь – справа. В лагерь вернулись часам к семи, прямо к ужину. Нашего отсутствия за целый день пионервожатые не заметили, а наши обеденные порции в столовой съели другие ребята.

Главный синоптик

Аркадий Арш (пятый отряд): «Летом после 5-го класса (1946 год) я впервые в жизни поехал в пионерский лагерь на 16-й км трассы. Это были не дни, а какое-то наслаждение! Я просто упивался каждым днём! Какая это была радость утром вставать под неизменную увертюру к «Детям капитана Гранта», всем вместе делать зарядку, потом – построение, линейка, рапорты и марш вокруг площадки. Но больше всего мне нравилось ходить в походы по окрестным сопкам.

Почва была то твёрдой, то болотистой, попадались ручьи, а под ногами – шикша, морошка! И вдруг – кусты голубики! А если ещё находился куст жимолости – это была вершина удовольствия!

У меня был компас и блокнот, и я всё время рисовал карты окрестностей, давая разные названия сопкам и ручьям. Учительница К. Ф. Максакова, водившая нас в походы, заметив мой интерес, доверила мне носить в футляре через плечо барометр и научила определять высоты сопок. Потом я стал старшим по палатке юннатов, нашёл там книгу о том, как определять погоду по природным признакам и стал на стенде публиковать прогноз погоды, подписывая – «главный синоптик Аркадий Арш». Сейчас вспоминаю это с улыбкой. Ну, уж очень хотелось мне «выделиться», хотя родители меня всегда убеждали в обратном, чтобы, как сейчас говорят, не зазвездился.

Пионервожатые во время экскурсии на аэродром, который был рядом, на 13-м километре, отвели меня к синоптикам, и те рассказали, как они это делают, дали свой телефон и ежедневно я им сообщал сведения из метеобудки, а они мне – прогноз на завтра. На меня ещё был дружеский шарж в стенгазете: стою, обрываю ромашку, и подпись: «То ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет». Это был не единственный шарж на меня. В 7 или 8 классе в школьной стенгазете опубликовали шуточный словарь. На букву «В» написали: «Взъерошенный – причёска Аркаши Арш».

А в лагере у меня было ещё одно приключение. Уже в начале второй смены на сборе при распределении всяких ответственных старшая вожатая спрашивает: «У нас нет главного барабанщика. Кто хочет?» – Никто руки не поднял, а я подумал: «Главный?» – и вызвался. Самое смешное, что я совсем не умел барабанить. Но вот характерная черта магаданцев – никто никогда на моей памяти над слабыми не смеялся, никто никогда никого не унижал, над недостатками не подтрунивал. Вот и тогда все, кто умел барабанить, учили меня, и к середине смены я уже лихо отбивал марш и дробь при подъёме флага.

На следующий год (1947) лагерь уже был на 23-м километре. Мы с моим другом Димой Кондриковым были уже комсомольцами, но всё-таки всего-навсего 6 класс, поэтому поехали как пионеры. На следующий 1948 год я уже был помощником вожатого, а Дима уехал из Магадана».