Текст книги "Мы росли у Охотского моря. Воспоминания и рассказы учеников и выпускников магаданской средней школы №1"

Запрещённые книги

А Инне Клейн в выборе книг повезло больше. Её не только пускали к полкам, но и разрешили брать книги запрещённых авторов из секретного фонда библиотеки Дома культуры.

Инна Клейн: «В Доме Культуры была прекрасная библиотека, уютный, с настольными лампами читальный зал, и большим книжным фондом, но там был маленький секрет. Постоянных и проверенных (!!! – Л. Т.) читателей пускали в книгохранилище, где я обнаружила в самом конце небольшую дверь, заколоченную крест-накрест досками, и только со временем мне показали, как она открывается. Там, за этой дверью, хранилось целое богатство «запрещённых» книг: Ахматова, Гумилёв, Есенин, Густав Эмар, это почти Майн Рид, философ Шопенгауэр, Зощенко, труды Дзержинского по экономике (во Всероссийском Совете Нархоза он был главным экономистом с 1923 года по день своей смерти 8 июля 1926 года).

Всё, что можно было, я, конечно, прочитала. Книг запрещённых было очень много. Мне библиотекари рассказали, что очень многие зеки, осужденные по 58-ой статье, везли с собой книги, затем в лагере их обыскивали, книги в лагерь не разрешалось проносить. Их не все, конечно, как полагалось, но в библиотеку привозили. Там я прочитала повесть В. Ажаева «Золото» 1939 или 1938 года издания – про колымские прииска. Как её могли напечатать?! Правда, издание, кажется, было не московское, а дальневосточное. В. Ажаева вскоре посадили, а после освобождения он написал известный роман «Далеко от Москвы» про строительство трубопровода на Дальнем Востоке».

Спор на ножах

Инна Клейн: «Магадан всегда был город парадоксов и, как-то выходя из библиотеки, я увидела «спор на ножах», о котором слышала от наших мальчишек. Перед Домом культуры стоял круг людей. В центре круга парень натягивал на правую руку рукав, оторванный от телогрейки, а у другого, как мне показалось, вообще вся телогрейка была намотана на руку, и они были без рубашек, т. е. по пояс голые.

Этот спор был «до второй крови». У каждого парня в правой руке появилось по финке, и у каждого был человек, который стоял «на стрёме», чтобы не подошёл патруль. Тогда обычно кричали, если надо разбегаться: «Атас!», «Атанда!», «Васер!» или «Воздух!»

Как описать это ужасное зрелище!? Да и не надо его описывать – включите телевизор и …

Другой раз таким же морозным днём и на этом же ровном месте – там же был асфальт, снег очищался – стояло молча много людей, и все вели себя необычно как-то. Всё было, как в прошлый раз, но и не так. Эта драка была уже насмерть.

Надо сказать, что раньше при драках соблюдалось правило: двое дерутся, третий не лезет. Почему я сразу не ушла, как только поняла, что к чему? Не знаю, я боялась тронуться с места – вдруг подумают, что я пошла вызывать милицию. Я стояла, стояла, а потом, закрыв глаза, потихонечку, бочком пошла куда-то, даже не в сторону дома. Это рассказать нельзя и смотреть тоже нельзя. Дома я ничего не рассказывала, а в школе назавтра все всё уже знали – кто убит и почему».

Ястребки

В послевоенном Магадане игрушек у детей не было, и мы делали их сами. Под впечатлением от военных фильмов «Истребители», «Небесный тихоход» о советских героях-лётчиках я стал мастерить модели «ястребков», как тогда говорили в военных сводках с фронтов.

Сначала из одной деревяшки, найденной на ближайшей стройке, ножом выстругивался корпус «самолёта» – с моторным отсеком, кабиной пилота и вертикальным рулём хвостового оперения. Затем под кабиной лётчика и под хвостом фюзеляжа делались прямоугольные пазы. Из подходящих фанерок или дощечек ножом выстругивались «крылья» – большие под кабину лётчика, малые – под хвост. Крылья прибивались маленькими гвоздиками, чтобы не раскололись. Иногда приходилось предварительно делать отверстия в крыльях под гвоздики шилом. В качестве винта перед моторным отсеком привинчивался жестяной пропеллер с изогнутыми лопастями.

Дневник за 31 декабря 1945 г. – 12 января 1946 г.

Дневник за 21–26 января 1946 г.

Аркадий Арш пишет в своих воспоминаниях, что в Доме пионеров был кружок авиамоделизма, но я предпочитал делать свои неуклюжие, в общем-то, «самолёты» сам, без наставников и критиков.

А с моим «ястребком» можно было «полетать» вместе с соседом Димкой по коридору квартиры или выйти во двор, к другим «авиамоделистам». Мы воображали себя фронтовыми лётчиками и играли в воздушный бой, делая «бочки», «пике», «штопоры» и другие фигуры высшего пилотажа боевых самолётов, и побеждали «немецких» асов.

Рикки задерживает вора

Инна Клейн: «Появлению Рикки в нашей семье предшествовала очень интересная история. Папа учился заочно в Москве в инженерно-экономическом институте. В мае 1939 года он поехал на сессию в институт. Однажды на заднем сидении в такси он обнаружил бумажник и отдал его водителю, чтобы тот передал бумажник в бюро находок таксопарка. Водитель сначала взял, а потом, увидев, что там были документы на немецком языке и деньги, отказался.

Папа нашел хозяина бумажника, им оказался немец, коммунист, у него были две громадные немецкие овчарки и шесть щенков. Этот немец рассказал папе, что, когда он бежал из Германии, то эти собаки практически спасли ему жизнь. Собаки были очень породистые, чемпионы различных европейских выставок, у них было много медалей и документы, подтверждающие всё это. В то время они очень дорого стоили. Немец подарил папе щенка, сказав, что это самый умный щенок. Они договорились, что папа перед отъездом заберет Рикки, а он к этому времени сделает полагающиеся документы. Папа щенка забрал, а документы сразу же уничтожил, а то папа мог стать уже не японским шпионом, как его брат, а немецким. Папа с трёхмесячным щенком 10 суток ехал из Москвы до Иркутска, и Рикки уже тогда покорила папу своим умом и опрятностью, а она всегда знала, кто у неё хозяин, и любила его.

У овчарки Рикки была дрессировка по высшему классу. Когда началась война и отбирали автомобили, приёмники и служебных собак, нашу Рикки тоже у нас забрали, но она в питомнике отказывалась есть, и папа ходил её кормить.

В питомнике НКВД проверяли качество собак. Наша Рикки показала удивительные результаты: у неё оказалось и верхнее, и нижнее чутьё, её даже приводили иногда домой, чтобы она не так тосковала. Учили её месяцев 6–8, она в питомнике жила и работала, а потом её разрешили взять домой, но с условием, что на всех ЧП она будет работать, так и было. Как случится кража или убийство, за ней приезжал проводник, про неё рассказывали чудеса. Кстати, на неё давали паёк и очень приличный – овсяная крупа, кости говяжьи настоящие, сало растопленное и много лука сушёного и витамины.

Когда её отпустили домой, к нам стал приходить её проводник «Иванов» якобы её проведать. Приходил он всегда в воскресенье, часов в 12 или в 18, сидел очень долго. Папа прибегал с работы пообедать или поужинать, выходных в войну не было, а потом снова уходил, а «Иванов» за ним всегда увязывался. Всем нам было очень строго наказано: при нём ни о чём не разговаривать. Как я его не любила!

С такой собакой, как наша Рикки, можно было ходить, ничего не боясь. Папа мне объяснил, если кто-то мне будет угрожать, то надо сказать только слово «кошка», и Рикки сбивала человека с ног, но не рвала его, но если сказать слово «банзай», то она молча прыгала на горло… А когда лаяла и казалось, что вот-вот разорвёт – это она так отпугивала очень эффективно. Никогда и ничего из чужих рук не брала, если даже я с ней шла, а не папа, то хоть сто кошек попадись по дороге, она даже на них не посмотрит. Вообще-то в Магадане у многих были собаки, но их зеки постепенно всех переловили и съели, на Рикки тоже покушались, два раза точно.

Я только один раз видела её в «работе», и то у нас дома. Пришёл, как всегда, «Иванов», взял, как всегда, пачку папирос «Казбек» и спички со стола и сидел, сидел, курил, курил, а потом засобирался домой. Я же одна дома, вроде делаю уроки. Он вышел в коридор, с вешалки снял и стал надевать своё зимнее пальто. Я стою рядом, а когда он выходил из комнаты, за ним зачем-то выходит и Рикки. «Иванов», не застёгивая пальто, пошёл по коридору к входной двери, а Рикки, припав к полу и оттолкнувшись, пролетев немаленькое расстояние, прыгнула ему со спины на плечи и вцепилась зубами в шею, сбив его с ног. Он молча лежит, я кричу – «Рикки! Фу! Нельзя!» – Она даже ухом не ведет и пастью подбирается поближе к шее. Я знаю, что за ошейник тянуть нельзя, будет только хуже, давай скорее звонить папе. Папа приехал, собака его послушалась, но рвётся по-прежнему и пытается снова броситься на «Иванова». И вдруг «Иванов», кое-как встав, из кармана галифе достаёт пачку папиного «Казбека» и наши спички. Вот так!

По дальнейшему поведению собаки мы поняли, что Рикки ему эту кражу не простила и с тех пор, когда он к нам приходил, загоняли её на кухню и закрывали дверь. Простил ли «Иванов» свою любимую собачку – неизвестно, но почему-то он стал приходить гораздо реже, а потом и совсем перестал нас посещать».

Наш товарищ по дому Аркадий Арш

О моём соседе по квартире 4 в доме по Колымскому шоссе, 3, Диме Кондрикове, вспоминает его друг Аркадий Арш, тоже, как и Дима, и я, ученик магаданской средней школы № 1, и тоже, как и мы, проживавший в нашем доме, но в квартире 26.

Мы все были одногодки, 1933 года рождения, но Дима, Аркадий и Инна учились на класс ниже, так как в 1941 году, когда они пошли в первый класс, я в Мордовии начал учиться сразу во втором классе. Я бегло читал и знал таблицу умножения, и мне в первом классе делать было нечего.

Мы – и Аркадий, и я, и Дима Кондриков – попали в Магадан как дети репрессированных отцов. Отец Аркадия, Михаил Арш, – театральный деятель, один из основателей и активный участник самодеятельного движения 1930-х годов «Синяя блуза» и театров рабочей молодёжи «ТРАМ» в Москве и Магнитогорске. Мать Аркадия – Зоя Левитская – окончила в 1931 году ГИТИС и была направлена на Магнитострой как режиссёр самодеятельности и профессионального театра. Там Михаил Арш и Зоя встретились, а 14 января 1933 года у них родился сын Аркадий.

Аркадий Арш: «Как и Магадан первых лет становления, Магнитогорск тех лет был «барачным». ТРАМ в то время уже имел сцену в Доме инженерно-технических работников (ДИТР), родители же пока ютились в бараке.

Ну а с моим рождением вышла целая история – никто же не ожидал: я родился гораздо раньше положенного срока. Можно представить: в театре идёт репетиция, у мамы начинаются схватки, на улице мороз и метель, папа в панике ищет лошадь с санями… Но всё закончилось благополучно, и 14 января 1933 года появился на белый свет я. А позже мы переселились из барака в отдельную трёхкомнатную квартиру, где родилась моя сестра Галя».

«В 1937 году, – пишет далее в своих очень интересных воспоминаниях Аркадий, – мы не избежали участи, которая постигла многих. Мы остались без отца, без квартиры, мама без работы». После смерти бабушки в 1942 году мать была вынуждена отдать Аркадия с сестрой Галей в детдом в селе рядом с Рязанью, так как «маму приняли на работу в Облоно каким-то методистом-инспектором, и она должна была постоянно разъезжать по области»… «Это были самые страшные, голодные и холодные, полные унижения со стороны деревенских детей дни нашей жизни…

Слава Богу, это длилось недолго, и с мая 1943 года до отъезда в Магадан мы жили в деревне Добрый Сот, где маме предложили постоянную работу и жилье…

Михаил Арш на «всю катушку» – до 12 сентября 1942 года – оттарабанил на прииске им. Ворошилова и получил разрешение жить в Магадане, сразу был принят в Драмтеатр и довольно быстро получил комнату – такую же, как у Димы Кондрикова, но в квартире 26».

С годами Михаил Арш стал администратором магаданского драматического театра, замдиректора, занимался филармонической деятельностью, организовывал гастроли Драмтеатра по всей Колыме. Михаил Арш со своим особым баритоном и очень чёткой дикцией – бессменный диктор магаданского радио («Колымский Левитан»).

Михаил Арш только после освобождения нашел свою семью.

Аркадий с мамой и сестрой приплыли в Магадан 11 января 1946 года, а уже 14 января Аркадий пошёл в 5-й класс «В», но уже как Аркадий Арш… А до Магадана он был Аркадием Левитским. Я тоже до войны носил фамилию матери «Розанов», а не репрессированного отца Титова.

Самокаты на коньковом ходу

Кому принадлежала идея – сделать самодвижущуюся платформу на коньковом ходу – я уже и не помню. Наверно, всё-таки неугомонному Женьке Черенкову. Мы видели, как мальчишки лихо скатывались на досках с коньками с крутых магаданских улиц, и решили тоже поучаствовать в этой забаве.

Так как нас было трое – Женька, Лёнька и Фелька, – то мы и сделали самокат на троих, а не на одного или двух. Первый самокат мы сколотили из довольно тонких досок, которые нашлись на дворе дома запасливого Женьки. Самокат был сделан из трёх продольных досок, соединённых тремя досками-поперечинами. Под задними поперечинами были приколочены гвоздями два фигурных конька с широкими лезвиями. Эти два конька я раздобыл около спортбазы ДСО «Кировец», где они валялись уже как списанные из-за сколов лезвий. А спереди, в отверстии средней доски, закреплялся вертикально поворотный стержень (кусок палки от швабры). Внизу к нему крепилась небольшая платформа с третьим фигурным коньком, имеющим очень большое закругление. К верхней части стержня прибивалась и прикручивалась проволокой горизонтальная палка, которая служила «рулём».

Техника катания была такова. Сначала мы находили достаточно крутую и обледенелую улицу, например, Парковую, по которой ни один автомобиль не мог подняться, если её не посыпать шлаком. На самом верху улицы один из самокатчиков ложился на среднюю доску, брался за «руль» и начинал потихоньку скользить под уклон. Обычно «пилотом» был я, как самый худой из трёх оболтусов. А двое «толкачей» разбегались и с ходу плюхались на пилота-рулевого. Самокат получал мощный толчок и, набирая скорость, летел вниз под уклон улицы. В конце улицы мы долетали до самой набережной Магаданки, где один раз попали под грузовик. Хорошо, что он стоял на месте, а не двигался… Ни тормозов, ни «тормозящего» в нашем экипаже не было…

Ледовый самокат для крутых магаданских улиц

Наш первый самокат мы очень скоро разбили на ледяных ухабах Парковой улицы. К тому же на горке нас старались протаранить другие самокатчики, которые считали Парковую улицу своей территорией. Такая была игра. Мы тоже их таранили, но скоро гнилые доски, несколько лет пролежавшие на дворе Женьки, потрескались, коньки стали отваливаться от поперечин…

Но мы не унывали. Женька где-то добыл новенькую дюймовую доску, из которой наш экипаж соорудил более мощный самокат. Его и тащить-то было тяжело. Этот самокат с заострённым носом был как танк, от столкновения с которым самокатчики с Парковой с треском отлетали в сторону и переворачивались. Так мы им мстили за прошлые поражения…

Как я сейчас понимаю, магаданские мальчишки и стали родоначальниками бобслея в СССР.

Физика и Константин Николаевич

Евгений Черенков: «По физике в 6-м классе у нас в школе был замечательный преподаватель Константин Николаевич Гученко, мой любимый учитель. В 6-м классе мы изучали простейшие формы движения – механику и элементарные основы учения о теплоте – по учебнику Перышкина. Занятия по физике всегда были очень содержательными и интересными, а опыты, которые нам показывал Константин Николаевич, я потом наблюдал только при учёбе в МГУ.

Основное внимание в изучении физики наш учитель уделял постановке лабораторных работ. Физический кабинет магаданской средней школы Константин Николаевич превратил в физическую лабораторию, где мы, ученики, были не просто созерцателями опытов, а активными участниками экспериментов.

Я на своём школьном опыте убедился, как много ценных и важных навыков экспериментальной работы (пользование приборами, инструментами, материалами) вошло в копилку знаний только через самостоятельно проделываемые опыты. Например, я очень хорошо научился изготавливать гнутые стеклянные трубки, и моё умение поощрял наш учитель. Я даже нашёл в городской библиотеке книгу «Стеклодувное дело». Мама, видя моё увлечение, не пожалела нашей люстры и подарила мне для опытов половину тонкостенных стеклянных трубочек диаметром 5–6 мм от люстры. Мелодичное позвякивание люстры от этого не уменьшилось.

Кроме занятий на уроках, мы с удовольствием ходили и на школьный кружок по физике, который также вёл Константин Николаевич. На занятиях кружка некоторые приборы для опытов мы делали своими руками. Мы с Феликсом Чернецким соорудили прибор для демонстрации одновременного действия двух сил на тело (металлический шарик). Прибор состоял из двух подпружиненных рычагов, одновременный удар которых по шарику направлял шарик не прямо, а под углом к вертикали в зависимости от вектора сложения сил».

Чехарда-езда

Женя Черенков: «На переменах в школе мы часто играли в запрещённые игры – в «пёрышки» или в «чехарду-езду». Несколько мальчишек становились в ряд друг за другом, пряча под левой рукой голову сзади стоящего участника «езды». Открывали дверь класса, и ребята с разбега из коридора прыгали на эту «черепаху», как через «коня» в спортзале, стараясь допрыгнуть до головного игрока. После того, как сверху оказывалось человек пять, «черепаха» должна была сделать хоть несколько шагов (это же езда!) между партами. Но это сделать было трудно. Под тяжестью «ездоков» мальчишки не выдерживали, и все с криком, смехом и грохотом падали на пол класса. Если времени хватало, начинался второй тур: верхние ездоки становились «черепахой», а нижние, стараясь им «отомстить», с криками и с силой плюхались им на спины, да ещё как бы погоняли норовистого коня».

А что делалось в 5-м классе «А» у Инны Клейн?

Мышка для учителя

Инна Клейн: «До 5-го класса я не помнила, чтобы в классе на уроках кто-нибудь явно хулиганил или нарушал дисциплину, но пора пришла, и мы зашевелились.

Двери в классах открывались наружу, т. е. в коридор, и вот однажды перед началом урока мальчишки встали на стул, потом на спинку стула и что-то прибили на косяк двери. Ну, прибили и прибили. Потом звонок, открывается дверь, и точно на темечко учительницы, энергично дрыгая лапками, опускается привязанная за хвост мышь. Надо отдать должное учительнице, не помню какого предмета, выдержка у неё была железная, и в обморок она не упала. Последствия для класса не помню. Повтор эксперимента имел место с той разницей, что для мужчин-учителей нитка у мышки отпускалась или обрезалась, ну а там уж как мышке повезет».

После физкультуры

Инна Клейн: «Нам тоже не всегда везло, не всегда везло и нашим учительницам, у которых уроки были после нашего урока физкультуры. В школе сменок не было, и ходили кто в валенках, кто в сапогах, на физкультуру же одевали тапочки, а валенки оставляли под партами в классе.

Полагалось на переменке после «физры» переодеться в валенки. И вот однажды после физкультуры мы пришли и стали на переменке в классе переодеваться и, конечно, не успели, пришла уже учительница и села за стол. И вдруг раздаётся дикий крик Инны Кулеш, и летит по классу её валенок Учительница бледная вскакивает и, ничего не понимая, стоит, не в силах вымолвить ни слова.

Я в это время, тоже не успевшая одеть валенки, сую ногу в валенок – (ой, даже сейчас будет плохо) – а там ДВЕ мыши!! Ох, как я орала! Учительница почти в обмороке, а я вскочила на сиденье и давай колотить валенком по парте, а в это время раздаётся такой тихий вой Гали Ивановой, и она падает в обморок. Учительнице плохо – она вся такая поникшая сидит на стуле. Тогда мальчишки хватают графин и стакан с водой подают несчастной учительнице, а нас с радостной заботой садистов начинают обливать водой…»

(От автора: и Инна Клейн, и Инна Кулеш были самыми красивыми девочками в школе – этим и объясняется повышенное внимание к ним мальчиков.)

«Прочитала и чуть в обморок не упала – так всё живо в памяти!

Кого-то из мальчишек потом наказали: на сколько-то дней из школы исключили. Где они столько мышей нашли зимой? К сожалению, моё знакомство с этими ужасными «хищниками» на этом не закончилось.

Шестой или седьмой класс. Я иду на маленькой переменке по 4-му этажу школы, народу – море. И вдруг я чувствую, что мне за шиворот, так ловко, между телом и рубашечкой, что-то бросают, и это живое «что-то» начинает шевелиться и, царапаясь, прямо по спине пытается вылезти.

Нет, нет, я не берусь описать мои чувства и то, как я кричала, но летела я, как торпеда, сшибая всех на пути в туалет. А где же можно было снять платье, чтобы вытряхнуть эту ужасную мышь!?

Вот сейчас я вспоминаю и пытаюсь представить, что там было в женском туалете, когда туда ворвалась обезумевшая от страха ученица, а за мной сразу прибежали две каких-то учительницы, и потом еще вызвали медсестру. Но как-то всё обошлось, заикой я не стала, а впереди мне ещё предстояла история с завучем младших классов Удей Давыдовной Ронис.

Если вспомнить о хулиганских выходках в нашем классе по отношению к учителям, вернее, учительницам, то пару раз мы что-то взорвали на химии, но никаких кнопок на стульях, и кроме мышек, больше ничего припомнить не могу, никаких злых или обидных выходок, грубостей или оскорблений не было.

Кроме того, большое число учителей-мужчин, очень достойных и пользующихся в глазах учеников громадным авторитетом, играло большую роль в становлении наших мальчиков как личностей. Им было с кого брать пример, а ведь у многих, у очень многих не было отцов!»