Текст книги "Мы росли у Охотского моря. Воспоминания и рассказы учеников и выпускников магаданской средней школы №1"

Литература

По литературе мы в 7-м классе сначала проходили русский фольклор, былины о Святогоре, Илье Муромце, «Ах, кабы на цветы не морозы…», «Уж как пал туман», а потом – «К Чаадаеву», «Эхо», «Мятежная свобода», «Капитанская дочка», «Памятник», «Смерть поэта», «Мцыри», «Беглец». Но как-то было не так интересно, как в 5-м и 6-м классах. Затем шли «Размышления у парадного подъезда», «Человек в футляре», «Песня о Соколе», «Песня о Буревестнике», «Необычайное происшествие…» Маяковского, «В. И. Ленин», «У Ленина», «В опасности», «Приезд Сталина», «Ленин и Сталин». Системы в занятиях по литературе не было.

«Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу!»

Зато в седьмом классе я в первый раз прочитал «12 стульев» и «Золотой теленок» Ильфа и Петрова. А потом ещё раза три читал эти романы.

Читал я, лёжа на тахте, и смеялся до слёз над забавными и трагическими приключениями концессионеров и их подвигами в погоне за сокровищами мадам Петуховой и миллионом совслужащего Корейко под руководством бессмертного Остапа Бендера.

Почему-то мне тогда, в далёком 1947 году, врезались в память названия предприятий Общепита, которые были взяты с московских вывесок или талантливо придуманы авторами. Я даже выписал и эти названия и общепитовские лозунги 1920-х годов.

Из «12 стульев»:

«ДЕШЕВО И ВКУСНО» (Объявление отца Фёдора о семейных обедах).

Столовая «УГОЛОК ВКУСА». «ПИЩА – ИСТОЧНИК ЗДОРОВЬЯ».

«МЯСО ВРЕДНО» (Лозунг во втором доме Старсобеса).

Ресторан «ФЕНИКС». Вегетарианская столовая «НЕ УКРАДИ»

Общество «КАПЛЯ МОЛОКА». Трактир «ПЛОТ»

Ресторанчик «ФИНАЛ». Пивная «ОРЕЛ»

Из «Золотого теленка»:

Кооперативная столовая «БЫВШИЙ ДРУГ ЖЕЛУДКА».

«ПИВО ОТПУСКАЕТСЯ ТОЛЬКО ЧЛЕНАМ ПРОФСОЮЗА»

«УЧЕБНО-ПОКАЗАТЕЛЬНЫЙ ПИЩЕВОЙ КОМБИНАТ ФЗУ ПРИ ЧЕРНОМОРСКОЙ ГОСУДАРСТВЕННОЙ АКАДЕМИИ ПРОСТРАНСТВЕННЫХ ИСКУССТВ»

«НЕ ОТВЛЕКАЙСЯ ВО ВРЕМЯ ЕДЫ РАЗГОВОРАМИ. ЭТО МЕШАЕТ ПРАВИЛЬНОМУ ВЫДЕЛЕНИЮ ЖЕЛУДОЧНОГО СОКА»

«ФРУКТОВЫЕ ВОДЫ НЕСУТ НАМ УГЛЕВОДЫ»

Марки

На сэкономленные деньги, которые оставила мне мама, уезжая в Читу, я купил у Васьки Болдырева, моего одноклассника, за 50 рублей маленькую, почти игрушечную финочку с лезвием длиной 5 сантиметров и наборной рукояткой, а за 400 рублей – два альбома русских и иностранных марок. Я и до этого начал собирать марки, но у меня их было мало, а тут целых два альбома! Там были большей частью советские довоенные марки, в том числе серия «Станции московского метро», и даже одна из первых советских марок, на которой рабочий мечом разрубал цепи капитализма.

Иностранные марки я разглядывал через лупу, читал надписи, смотрел в словарь и всё-таки не мог понять, что за страна такая Magyar – потом ребята мне объяснили, что это марки Венгрии. Были и старые марки Германии с портретом Гиндебурга и марки с портретами других немецких деятелей в шлемах с шишаками. Из немецких марок я узнал, что денежной единицей Германии тоже была «марка». Занятия филателией давали много познавательной информации, расширяли представления об окружающем мире и других государствах.

К маркам я вначале относился по-варварски: наклеивал простым канцелярским клеем на листы альбома, испортив половину марок. Но потом стал что-то понимать в филателии, но сделал опять глупость – стал отрывать марки от бумаги, размачивал в воде, они коробились после сушки и обесценивались. Ребята, понимающие в филателии, не хотели брать такие марки в свои коллекции и менялись неохотно. Васькины альбомы были кляссерами, и я становился более квалифицированным филателистом.

Я отдал Ваське Болдыреву 400 рублей, но грянула денежная реформа 1 января 1947 года, и деньги обесценились. Васька ругался и требовал новых денег, но у меня к новому году не было уже никаких денег, и я водил его в школьную столовую на свои абонементы.

Марки я собирал вплоть до окончания школы. Выменивал их у ребят, какие-то марки мама приносила мне с работы: в ДСО «Цветные металлы» часто приходили директивные письма из Комитета РСФСР по спорту. У меня собралась довольно солидная коллекция советских и иностранных марок. После отъезда из Магадана мама по моей просьбе отдала эти альбомы младшему брату моего товарища по школе Коле Меликова, Игорю.

Покушение на Удю Ронис

Инна Клейн: «В самом конце четвертой четверти 6-го класса я дежурила по какому-то кабинету. После звонка выгнала всех из класса – это ведь очень трудно: многие хотят посидеть, поучить. Но я была безжалостна и, подобрав мусор и открыв форточки, взяла тряпку и пошла её мочить, а дверь не открывается. Её припёрли со стороны коридора, я толкала дверь, толкала, просила, просила, чтобы открыли дверь, ничего не получается. Тогда я отошла к окну, чтобы разбег был побольше, разбежалась и со всего разбега обеими ногами прыгнула на дверь. Даже сейчас помню, что в последний момент мне показалось, что в коридоре стало тихо.

Я прыгнула, дверь легко открылась, не могу, мне даже сейчас плохо! И я увидела на другой стороне коридора, под батареей лежит бедная завуч младших классов У. Д. Ронис, как мне показалось, убитая, и на лбу у неё начинает вспухать на моих глазах большая шишка.

Ох! Что сказать? Слов нет. А дело было так. Удя Давыдовна шла по коридору, увидела возню у дверей, заинтересовалась, и ей сказали, что дверь в кабинет почему-то не открывается, и она наклонилась, решив посмотреть в скважину, не закрылся ли кто-нибудь на ключ изнутри (У. Д. была очень маленького роста, немного больше 150 см), и в этот момент я прыгнула на дверь, и ручкой двери пришлось ей как раз в лоб. Как вообще я её не убила?! К чести этой маленькой уважаемой учительницы и завуча, она про это никогда не вспоминала и не попрекала и мне не мстила.

Да, учителя у нас были высший класс!»

Мороженое

Мороженое в Магадане было редким лакомством. Мама иногда, после «пятёрок» в моём дневнике, давала мне 10 рублей, и я бежал к Дому культуры. Там мороженое продавала только одна тётя в ватнике, поверх которого были накинуты куртка и фартук сомнительной белизны, но на это дети не обращали внимания.

Перед мороженщицей стоял на ножках большой деревянный ящик с полукруглыми боками. Сверху ящика имелся квадратный лючок, закрываемый откидной крышкой. Тётя в ватнике брала в левую руку жестяную формочку в виде низкого стаканчика диаметром около пяти сантиметров, с ручкой. На дно стаканчика она опускала тонкий вафельный кружок, открывала крышку и правой рукой, ложкой накладывала мороженое вровень с краями стаканчика, толщиной в один сантиметр. Затем сверху пришлёпывался второй вафельный кружок. Тётя нажимала на выталкиватель формочки, и порция мороженого была готова.

Дети, обступившие мороженщицу, с завороженными лицами и широко раскрытыми глазами следили за манипуляциями продавщицы. Ведь мороженое не всё время продавалось на улицах – надо было ещё угадать день, когда мороженщица появлялась со своим заветным ящиком.

Получив порцию мороженого, мы старались как можно дольше наслаждаться его вкусом. Мы не кусали этот сладкий тонкий кружочек, нет! Сначала мы облизывали его вокруг, постепенно сжимая вафли, пока они почти не соприкасались или пока мороженое не начинало течь по пальцам. Тогда мы быстро съедали вафельные кружочки, довольно деревянистые на вкус (пеклись они без затей, просто из ржаной серой муки), и, полные сладостных воспоминаний, медленно шли домой…

Я подозреваю, что появление этой мороженщицы рядом со школой и особняком Никишова было не случайным. Может, мороженое готовилось для семьи начальника «Дальстроя», а остатки выносились из кухни к Дому культуры на продажу?

Иван Федорович Никишов – начальник Колымы

Здесь мне хочется поместить некоторые сведения о начальнике «Дальстроя» И. Ф. Никишове, имя которого часто упоминается в этой книге.

Инна Клейн: «Когда компания неожиданных гостей вошла в зал (встреча Нового 1948-го года в школе. – Л. Т.), среди них были и высокие, и красивые мужчины, и очень важные, но рядом с Никишовым они не производили впечатления, они были просто фоном, а вот Иван Никишов был немного выше среднего роста, средней полноты, такой крепкий. Мне он чем-то напоминал крестьянина, держался просто и смеялся искренне, но было видно, что он сильная личность, волевой человек, и у него был необычный взгляд, очень запоминающийся. Такой взгляд бывает у людей, которые очень много пережили и которые знают то, чего не знаете вы и другие. На вечере он был в хорошем настроении, но когда он смотрел и слушал, не улыбаясь, то глаза смотрели как-то отрешённо и печально, в глубине глаз как будто боль, очень трудно описать его взгляд и забыть трудно. Могу предположить, что этот взгляд выдержать было нелегко, если он сердился…

Я пишу воспоминания, не пользуясь никакими документами, что-то вспоминаю, что-то есть в моём детском дневнике, но личность и биография Никишова меня заинтересовала, в моей памяти он остался, как не очень счастливый человек, нуждающийся в друзьях и любящий детей. Наша школа была обеспечена всем необходимым, кабинеты были оборудованы на высшем уровне, деньги на что-либо выделялись немедленно по личному указанию Никишова. Папа рассказывал, что ни разу школе ни в чем при Никишове не отказали, путёвки во Всесоюзный лагерь Артек были всегда своевременно закуплены и в нужном количестве. (А мы о таких путевках даже и не слышали! – Л.Т.)

Я прочитала его биографию в Интернете …и поразилась – он нигде не учился! Человек, управляющий такой сложнейшей системой, как «Дальстрой», который был высококвалифицированным специалистом, прекрасно разбирающимся во всех тонкостях Техпромфинплана, не имел специального образования – НИКАКОГО!»

Иван Федорович Никишов родился в 1894 году в крестьянской семье деревни Варкино Вологодской губернии. Окончил сельскую школу, с 13 лет работал пастухом, был батраком, потом – в Царицыне – грузчиком в речном порту, береговым рабочим, извозчиком.

И. Ф. Никишов – участник Первой мировой войны. С января 1915 года воевал на германском фронте. Рядовой, унтер-офицер, фельдфебель. Кавалер двух солдатских Георгиевских крестов. После февральской революции 1917 г. – член полкового ревкома. В 1918 г. добровольно вступил в Красную Армию.

1918–1919. Участник Гражданской войны: командир роты в Ударной Харьковской группе Красной Армии и в первом Царицынском полку 10-ой армии в боях при обороне Царицына и в Поволжье. С 1919 года – член РКП (б). Участник боевых действий против уральских казаков и отрядов националистов в Дагестане. Помощник командира полка.

1923. Командир 6-го Кавказского полка 2-ой стрелковой дивизии.

1924. Переведён в Пограничные войска ОГПУ.

1925–1933 Организатор погранохраны на границе с Ираном – в Азербайджанской ССР. Награждён золотыми часами, именным маузером и шашкой в посеребренных ножнах. Начальник Нахичеванского погранотряда.

1928–1929. Учёба на курсах усовершенствования при Высшей пограничной школе ОГПУ.

1933–1934. Комбриг железнодорожной бригады войск ОГПУ.

1934–1937. Начальник Управления войск внутренней охраны Управления ОГПУ-НКВД по Центрально-Чернозёмной области.

03.1937 – 13.02.1938. Начальник Управления пограничных и внутренних войск НКВД Азербайджанской ССР.

13.02.1938–29.11.1938. Начальник Управления пограничных и внутренних войск НКВД по Ленинградской области. Комбриг.

29.11.1938 – 11.10.1939. Начальник Управления НКВД по Хабаровскому краю. Комиссар госбезопасности 3-го ранга.

С 21.03.1939 по 05.1952 – кандидат в члены ЦК ВКП (б).

11.10.1939 – 25.12.1948. Начальник Главного Управления строительства Дальнего Севера НКВД СССР – «Дальстрой». Генерал-лейтенант НКВД (1945).

Основная задача Никишова на Колыме – не снижая добычи золота и платины, обеспечить СССР и своим оловом.

12.07.1943 – 24.12.1948. Уполномоченный НКВД-МВД СССР по Главному Управлению «Дальстроя».

Награды: четыре ордена Ленина, ордена Красного Знамени, звание «Почётный чекист». Герой Социалистического Труда (1944).

Какая власть у начальника «Дальстроя»? Фактически у Никишова в подчинении была вся сеть лагерей НКВД Колымы, Чукотки, берегов Охотского моря, бассейна реки Яны. Начальник «Дальстроя» И. Ф. Никишов подчинялся только наркому НКВД и лично Сталину.

Иван Никишов не сидел в кабинете, в жару и холод переезжал от прииска к прииску, добиваясь увеличения добычи платины, золота, олова, урановой руды.

Благодаря настойчивой и энергичной работе Никишова, мобилизации внутренних ремонтно-промышленных и топливных ресурсов и безжалостной эксплуатации заключённых резко увеличилась добыча золота, олова и урановых руд. Если за 1932–1939 гг. было добыто 228,6 тонн золота и 762 тонны олова в концентратах, то за 1940–1943 гг. добыча золота увеличилась до 305 тонн, а олова в концентратах – до 12627 тонн. (Сведения взяты из Интернета).

Никишов и Клейн

Инна Клейн: «В конце сентября 1948 года папа был в командировке в Москве и привёз оттуда первый слушок об отставке И. Ф. Никишова. Вспоминая все разговоры в нашем доме и с папой об этом человеке, у меня сложилось мнение, что мои родители пользовались большим уважением со стороны И. Ф. Никишова и сами его уважали…

Получается, что мы приехали в Магадан почти одновременно с Никишовым, вот папа, конечно, наблюдал его работу почти с первых дней, правильней сказать, что они стали вместе работать с первых дней и могли оценить друг друга, да и командировочки в Москву вместе тоже помогли им понять друг друга.

Пока Никишов разбирался в своём хозяйстве, а организационный опыт у него, я думаю, был большой, началась война, и в Москве о нём позабыли, не было решения, что с ним делать. Так он и остался работать на Колыме, так далеко он был уже никому не опасен. Та вина, за которую он был сослан на Дальний Восток, а затем на Колыму, призабылась, и жизнь у судьбы он выиграл.

У нас до сих пор хранится фотография Никишова, подписанная им: «Товарищу и другу т. Клейн от души» – к сожалению, нет даты, а также есть фотография его жены с маленьким сыном, но без подписи. Мои родители бывали на многих торжествах в доме у Никишова и всегда рассказывали о теплом приёме со стороны хозяев, а уж мама могла похвастаться многими теплыми словами в свой адрес как жены и певицы. У мамы был не очень сильный голос, но она очень задушевно пела русские народные песни и старинные романсы. Не знаю, уж как нравилось её пение женам присутствующих мужчин, но сами мужчины были в восторге, а жена Никишова всегда просила спеть маму романсы из репертуара Вадима Козина и песню «Мой костёр в тумане светит».

И.Ф. Никишов начальник Дальстроя. Магадан. 1940-е г.г.

Начальник Дальстроя И.Ф. Никишов и вице-президент США Генри Уоллес. Колыма. Июнь 1944 г.

От Никишовых мама приходила всегда с цветами и очень переживала это и боялась всяких сплетен. Мама с папой не считали, что особняк у Никишовых был обставлен роскошно и богато, наверно, платьев у Гридасовой было много, но золотыми вещами (кольца, золотые цепочки, серьги) она обвешана не была. Не сказать, что она одевалась с большим вкусом, но по моде. Было очень много жён начальников, которые были разодеты в пух и прах и не вылезали из ателье, бесконечно что-то там шили.

Я не думаю, что за годы жизни в Магадане чета Никишовых сильно обогатилась, он был другого склада человек. Никишов И. Ф. был человеком системы, в которой надо было жить по её правилам, а шаг сторону был для такого человека губителен.

Отставка И. Ф. Никишова была не просто большим событием, это было величайшим событием колымской жизни, менялся не только «хозяин», но и начальник ГУЛАГа. Правильней сказать, что вся Колыма боялась дышать и ждала, кто придёт и как будет мести новая метла.

Читая биографию Никишова, я заметила большое сходство с биографиями некоторых советских военноначальников. Смотрите, карьера идёт по восходящей, какие высочайшие должности с 34-го по 37-ой годы, 38-ой год, а какие роковые года, и вдруг! В конце 38-го года направляется, и куда!? В Хабаровский край начальником краевого Управления НКВД. Тогда Магадан входил в Хабаровский край и административно ему подчинялся. В Хабаровске Никишов пробыл меньше года и получает новое назначение, и опять куда!? Прямо на Колыму – начальником Главного Управления «Дальстроя», т. е. с административным подчинением Хабаровску(?)

Сразу в памяти встаёт судьба первого начальника «Дальстроя» Эдуарда Петровича Берзина, создателя отдела иностранной разведки СССР, одного из лучших руководителей разведки в мире (Зорге, «Красная Капелла» и пр.), расстрелянного в июле 1938 года, если я не ошибаюсь. Берзина на Колыме и расстреляли (неточность И. Клейн. – Л. Т.). Мне вспоминается судьба другого советского военноначальника – маршала Блюхера: он тоже оказался на Дальнем Востоке, а потом был вызван в Москву и в дальнейшем расстрелян.

Трудно сказать, как сложилась бы судьба Никишова после прибытия в Магадан, если бы он не сумел навести в делах порядок. До него был руководитель «Дальстроя», ничего не понимающий в горных работах, технически и экономически неграмотный. Да ещё много было рассказов про начальника «Дальстроя» К. Павлова, при котором начальником местного НКВД был полковник Гаранин, особой жестокости человек, который ходил всегда с наганом в руке и мог убить любого заключенного, который на него не так посмотрел, очень многим самолично добавлял сроки, очень многим».

Начиная с 47-го года, когда снова стали добавлять сроки людям, уже отсидевшим по 5 и 10 лет, когда снова стала в стране нагнетаться обстановка, мне думается, что взрыв в бухте Нагаева сыграл определённую роль в отставке Никишова, особенно, если пароход взорвали заключённые.

Официально всё было выдержанно по закону. Пенсия в 48-ом году для мужчин, проработавших на Севере пять и больше лет, была с 50 лет, выслуга военная у него тоже была достаточная. Всё законно с отставкой, а что было на самом деле, теперь уже не узнать и спросить не у кого, а в те архивы, где можно узнать – не попасть.

На место Никишова приехал новый руководитель, но он проработал немного, так как заболел и вскоре умер, а через год был назначен новый руководитель «Дальстроя» – И. Л. Митраков. С ним папа проработал много лет. Папина судьба не раз висела на волоске, даже один раз прибыл человек на папино место, его назначили к папе заместителем, чтобы он постепенно знакомился с работой, он ознакомился и отказался от руководства отделом, да так и остался у папы заместителем. Митраков сумел отстоять папу в Москве, и папа продолжал работать на своём месте, а его заместитель оказался порядочным и хорошим человеком…»

Скарлатина и… Конституция

В конце декабря 1946 года я заболел скарлатиной. На руках, животе и ногах выступила розовая сыпь. Мама хотела оставить меня дома, но пришла врач, и меня как заразного отправили на «скорой» в инфекционную больницу. Температура была под 40°. Заразился я в квартире моего друга Женьки Капралова. Он жил в нашем доме, и я под предлогом дружбы заходил к нему, чтобы повидаться… с его сестрой, к которой я питал симпатию. А она как раз и болела скарлатиной…

Детская инфекционная больница находилась на окраине города, на берегу бухты Нагаева, в посёлке Марчекан. Из окон больницы мы видели бухту Нагаева, покрытую льдом и занесённую снегом. Иногда из отдушин на льду вылезали нерпы, чтобы погреться на солнышке.

В больнице нас остригли под «ноль». Так как основной контингент больных были дети 6 – 10 лет, а мне было уже 13, я не влезал в те штанишки и рубашонку, какие мне выдали в больнице. В кроватке детской я тоже не помещался, пришлось для размещения ног выломать несколько деревянных планок из спинки «прокрустова ложа». Теперь за мои ноги, торчащие из кроватки, задевали бегающие по своим медицинским делам сёстры.

Лечили нас стрептоцидом, а более всего налегали на рыбий, вернее, нерпичий жир и противный хвойный отвар против цинги. Скарлатина у меня проходила в лёгкой форме, правда, опухли лимфатические желёзки под нижней челюстью и за ушами. Обедали мы за детсадовскими низенькими столиками и сидели на таких же стульчиках. Ноги мои приходилось вытягивать при этом и под стол, и под стульчик мальчика, сидящего напротив. В больнице я много читал. Там я впервые прочёл повесть Л. Соловьева «Возмутитель спокойствия» о похождениях Ходжи Насреддина в Бухаре, которая была напечатана в «Роман-газете».

В больнице я пролежал три недели и ещё три недели пробыл на карантине дома, поэтому третью четверть я практически наполовину пропустил и вернулся в школу примерно в середине февраля. Первый же урок, на который я попал, был урок Конституции СССР. В класс влетел учитель Иванов, крепкий коренастый мужик средних лет.

С треском бросив классный журнал на стол, он подошёл к первой парте и угрожающе произнёс:

– «Кто через минуту не ответит на вопрос: «Есть ли в СССР частная собственность? – получит кол!»

С этими словами педагог вытянул за цепочку из брючного кармашка часы-луковицу, положил её на стол и вперился в циферблат глазами. Все застыли, боясь пошевельнуться и привлечь его внимание.

Прошла тягостная минута, Н. Ф. Иванов щёлкнул крышкой часов и наклонился к классному журналу. Наступила гробовая тишина…

– «Так! – забормотал он. – Кто тут у нас первым по алфавиту? Абакумова!»

Абакумова, вставая: – «У нас… у нас… у меня… нет никакой собственности», – неуверенно проговорила она, запинаясь.

Учитель Иванов: «Кол! Кто ещё у нас давно не отвечал? Долгов!»

Долгов: «У нас нет ни личной, ни частной собственности».

Учитель Иванов: «Ты что, Долгов? Белены объелся? КОЛ!!

Кто у нас ещё давно не был у доски?… Титов!»

Титов: «Я только что… Я пришёл только…», – начал я, пытаясь объяснить, что только что вышел из больницы, что вижу этого учителя и слышу о частной собственности и вообще о Конституции СССР впервые.

Учитель Н. Ф. Иванов: «Так! Ясно!! Не знаешь!!! КОЛ!!! Никто не хочет отвечать! Никто не хочет дома работать!! Никто не знает материала, а ведь это – Конституция СССР! Основной закон советской страны!! СТАЛИНСКИЙ ВЕЛИКИЙ ЗАКОН!!! – распалялся мужик, глаза его горели. – У нас нет частной собственности! Вот часы, они мои, это – моя личная собственность!»

Мы с дрожью посмотрели на часы.

– «Не путайте личную и частную собственность! Частной собственности у нас нет!! Частная собственность – это у проклятых капиталистов, эксплуатирующих наёмных рабочих, наёмный труд!!» – Далее следовала вполне академическая лекция с упоминанием Адама Смита, Маркса и Энгельса, Ленина и Сталина, из которой мы, семиклассники, ничего не поняли.

Так драматически началось моё общение с учителем Конституции РСФСР и СССР. У меня с ним сразу не сложились отношения. Он был довольно вздорный мужик и за третью четверть меня не аттестовал. После весенних каникул мне один раз удалось ответить через одну минуту, отсчитанную неумолимой «луковицей», но только на «3».

Педагогу Н. Ф. Иванову явно не давались устные опросы учащихся, и он дал нам 15 вопросов для письменных ответов. Я добросовестно выполнил это задание, ответил на все вопросы, но написал очень плохим почерком, какими-то большими дрожащими корявыми буквами (как раз в это время у меня было растяжение сухожилия на правой руке – мы возились в снегу с Фелькой и Женькой, и они упали оба мне на кисть, подогнув её прямо к предплечью). Учитель не дал себе труда прочесть мою работу и написал в конце: «2. Плохой почерк».

Мама рассердилась, заставила всё переписать, получилось лучше, но Н. Ф. Иванов не снизошёл к стараниям ученика и опять отрубил: «3. Плохой почерк», хотя ответы совпадали со всеми статьями Сталинской Конституции.

Похоже, что учитель Н. Ф. Иванов из своей практики колымского надзирателя стал методы принудительной выработки переносить на педагогическую ниву. Каждый ученик, который не выполнил норму выработки (не ответивший через минуту), в лагере был бы наказан урезкой хлебной пайки. В школе же бывший учётчик сразу ставил ученика к стенке и влеплял ему «расстрельный» КОЛ!!