Текст книги "Мы росли у Охотского моря. Воспоминания и рассказы учеников и выпускников магаданской средней школы №1"

Восьмой класс окончен

Анна Розанова – родителям. Магадан. Май 1948 года (начало письма не сохранилось).

«…ну, как говорят, бывает хуже. Он в классе из лучших. Пожурите, конечно, за «тройку» – но и простите. Он очень старался, переживали мы вместе, он очень огорчён был в этот день, и «четвёрками» огорчались, но я рада, что перейдёт в 9-ый. Он все Ваши слова понимает, а на след. год будет посерьёзнее учиться, он сам себе доказал, что может легко из «3» вылезти. А на будущий год – на русский наляжем. Я, читая ему Ваши письма, – спрашиваю его: «Лёня! Неужели до тебя не доходят бабушкины и дедушкины слова? – Он говорит: «Доходят!»

Как метко и правильно, Мамочка, ты всё подмечаешь, как будто живёшь с нами, что и мешают ему бестолковые ребята, и что он быстро читает – всё, всё правильно. Но он всё же сумеет и исправиться. У него нет плохого в голове, и плохое от хорошего он отличает. Я вот ему сказала, что бабушка в слезах и слабеет, когда он получает плохие отметки, он это прочувствовал. И я, Мамочка, тогда хожу расстроенная, и всё не ладится. Как Лёня «5» получит, так и я гордая за него хожу, как на крыльях…

Лёня Вам напишет письмо, как он сказал: по окончании испытаний. Так что теперь у него время будет свободнее, и он напишет. Сейчас у него увлечение – велосипед. Он много катается, хотя во время испытаний катался только в день после сдачи очередного экзамена…

Лёня скоро напишет письмо. Сегодня он пошёл гулять с 2 мальчиками, искать приток реки Каменушки, километров 10 исходят. Ребята вырвались на волю. Взял завтрак и ушёл в 6 ч. утра. Хоть я беспокоюсь, но матерям полагается беспокоиться, а дети-то растут и становятся самостоятельными…»

Эти «2 мальчика» и были Женька Черенков и Фелька Чернецкий. И пошли мы не искать приток Каменушки, а пострелять из мелкокалиберной винтовки ТОЗ-8, которую Женя взял у отца. Сколько было патронов, может, помнит только Женька. Стреляли мы не на полигоне ВОХР, а просто на сопке, когда никого не было видно. На выступ скалы ставили спичечный коробок и стреляли, пока коробок не падал из-за меткого попадания. Я стрелял, целясь левым дальнозорким глазом, и попадал в коробок метров за 30–40.

А про полигон ВОХР и «приток Каменушки» расскажет нам ещё Женька Черенков, шахматист, будущий химик, альпинист и спелеолог.

Полигон, узкоколейка и стрельбище

Мои одноклассники – «хулиганы» Женька Черенков и Фелька Чернецкий, которые, по мнению мамы, мешали мне учиться на «отлично» в 8-м классе, а с ними и «Попик» (Витя Попов), тоже из нашего 8-го «Б», в поисках приключений часто ходили на минный полигон и стрельбище ВОХРы.

И полигон, и стрельбище находились недалеко от Фелькиной гостиницы и дома на Новомагаданской улице, где жил Женя. Чтобы попасть на минный полигон, ребята шли от гостиницы вправо, по склону Нагаевской сопки, к тому месту, где сопка понижалась метров на 100 и переходила в долину Каменушки.

Здесь и располагался минный полигон ВОХР длиной примерно в три футбольных поля. Справа полигон доходил до речки Магаданки и места её слияния с Каменушкой.

На полигоне, где военных обучали миномётному делу, ребята находили массу интересных вещей, а главное, много обломков неразорвавшихся мин и детонаторов. Попадались и почти целые мины.

Я с ребятами на полигон не ходил, так как мама моя, отбывшая пять лет лагерей, со слезами умоляла меня не подвергать себя и её опасности вновь быть арестованной.

Женя Черенков: «Мы приходили на полигон и долго сначала бродили между камнями в поисках остатков неразорвавшихся мин. После того, как находили, мы разводили костёр, клали туда мины с детонаторами, а сами прятались за камни, чтобы не попасть под осколки при взрыве. Осколки свистели мимо, и всё сходило благополучно. Но однажды, когда мы в костёр бросили детонатор, а сами спрятались, вдруг появляется вохровец и направляется прямо к нашему костру. Взрыва, к счастью, не произошло, но вооружённый охранник нас троих схватил и задержал.

Дело было в том, что в сопках летом часто загорался стланик и мох, и не только от искр паровоза узкоколейки, но и от поджигателей, вроде прячущихся от НКВД бывших или беглых зэков, пытавшихся на кострах приготовить себе нехитрую пищу. Вохровец и решил, что мы и есть поджигатели (недалеко ещё дымился стланик). Он отвёл нас в милицию, где нас начали допрашивать с пристрастием… После прихода отца Феликса, который убедил милиционеров, что мы не поджигатели, переписали наши фамилии и с угрозами сообщить в школу отпустили домой…»

«Сорокаседьмушки»

Женя Черенков: «Вдоль реки Магаданки шла насыпь узкоколейной железной дороги, которая вела на север, к 47-му километру Колымского шоссе. Там, не очень далеко от аэродрома, находилась таёжная лесозаготовка древесины для города. Лес отсюда везли на Магаданский лесозавод.

По этой узкоколейке ходили настоящие поезда с настоящим узкоколейным паровозом. Эта паровая машина, натужно пыхтя и рассыпая снопы искр, тащила по рельсам несколько вагонов, заполненных стволами различных деревьев, в основном, лиственницы, и дровами. Дров в Магадане не было, дрова были в большом дефиците. На сопках около города большие деревья не растут из-за сурового климата и ветров. А кедровый стланик, т. е. низко растущие деревья и кустарники с прижатыми к земле и стелющимися по земле ветвями, не годился на дрова. Ветки стланика старались врасти в землю и образовывали такие петли, что их нельзя было выкорчевать.

Но сами ветви стланика могли быть использованы для других целей. Магаданские умельцы к Новому году выносили на рынок самодельные «ёлки» из стланика. «Ёлки» делались из прямой более-менее толстой палки. В ней по спирали насверливались отверстия, в которые и вставлялись пушистые ветки стланика. Густые иглы ветвей стланика закрывали неприглядную палку, родители и дети магаданские были довольны.

47-ой километр Колымского шоссе был известен не только тем, что там был аэродром, но и массой грибов около лётного поля. Эти грибы в народе так и назывались – «сорокаседьмушки».

Паровоз узкоколейки своими искрами регулярно поджигал растительность на сопках вблизи от железной дороги. На сопке, которая выгорала дотла, начинали селиться новые растения – в основном, Иван-чай с яркими оранжево-красными цветами. И все сопки вдоль узкоколейки становились со временем оранжево-красными…»

Ребятам очень хотелось прокатиться по настоящей железной дороге на настоящем паровозе, но они даже ходили по шпалам с опаской, боясь неожиданного появления поезда.

Оставалось осваивать другую узкоколейку, которая шла от минного полигона к насосной станции водохранилища и по которой поезда не ходили.

Вагонетку Женька и Фелька втаскивали по рельсам в гору. Это было довольно тяжело, но зато потом метров сто ребята в этой вагонетке неслись вниз, к полигону – до самых стопорных буферов, врытых в землю. На вагонетке был и тормоз, деревянный, но малоэффективный. Поэтому детки, не дожидаясь столкновения с упорными буферами, на ходу выпрыгивали из вагонетки и катились вниз по насыпи…

Запретная зона

А стрельбище было совсем рядом с гостиницей, где жил Феликс. Надо было только подняться по Нагаевской сопке вверх, метров на 100, где и была довольно большая площадка. Стрельбище предназначалось для обучения бойцов ВОХР стрельбе по движущимся мишеням. Через стрельбище были натянуты тросы, по которым перемещались мишени в виде силуэтов фашистов в касках либо неизвестных (беглых зэков?) в бушлатах. Тросы были натянуты под небольшим углом и по ним катились роликовые тележки с мишенями. Вохровцы обстреливали «фашистов» и зэков из винтовок, пистолетов и автоматов. Это было «изобретением» местного начальства ВОХР. Пули от оружия никуда не улетали, а врезались в склон сопки. А дальше вообще простиралась «запретная зона» вокруг порта.

Мина Попика

Женя Черенков: «Однажды Витя Попик нашёл на полигоне неразорвавшуюся мину, которая наполовину зарылась в песок. Костёр уже разгорелся. Я приготовил запас сухих веток, и была дана команда спрятаться. Витька передал мне мину, и видно было по его мине, как он счастлив, что отдал мне мину. Я положил мину в костёр, рядом с выступом скалы, обложил её горящими ветками. Этот выступ скалы защищал нас, вернее, должен был отражать осколки, летящие туда, где мы прятались.

Мина была с детонатором, и спустя некоторое время раздался сильный взрыв мощностью 1×10^-3 килотонн. Этот салют в честь окончания восьмого класса был мощнее всех других, но малоэффективных взрывов…»

Водопровод

Интересным объектом для пытливых умов подростков был водопровод, который, опоясывая сопку, шёл от насосной станции водохранилища и снабжал часть города водой. Водопровод был сработан зеками из длинных досок, соединённых между собой наподобие бочарной клёпки. Через каждые полтора-два метра клёпки стягивались железными обручами. Вода нигде не проступала и не сочилась между клёпками. Водопровод работал исправно, только однажды, очень бесснежной зимой 1947–1948 гг., когда мороз доходил до 30°, вода в трубе замёрзла, и водопровод лопнул. На месте прорыва образовался огромный водопад – сталагмит замёрзшей воды – до самого подножья сопки.

Дуэль из-за Лили

Женя Черенков: «В восьмом классе расцвела наша соученица Лиля Бедринцева, – вспомнил Женя после рассказов о полигоне. – Она стала очень красивой девочкой, и на неё заглядывались все мальчики, и не только из нашего класса. И вот из-за Лили и состоялась дуэль на «поджигах» между её воздыхателями из нашего класса – Толей Долговым и Витей Александровым.

Коротко о «поджигах». «Ствол» этого огнестрельного оружия делался из медной трубки, которая закреплялась на рукоятке, вырезанной из доски наподобие рукоятки пистолета. Трубка была запаяна с заднего конца. Трубка заполнялась порохом, а после пыжа вставлялась «пуля» в виде стального шарика или дробины. Порох поджигался через пропил в трубке.

Кто был секундантами, мне неизвестно, и вообще дуэль проходила тайно. После нескольких выстрелов с обеих сторон секунданты решили, что дуэль выиграл Толя Долгов».

Soup! Soup!

Женя Черенков: «Но надо закончить воспоминания о минном полигоне…

В конце каждого учебного года у нас с Феликсом был ритуал сожжения школьных дневников и прощания с очередным классом. Мы шли на полигон и разводили костёр. Торжественно садились вокруг. Вырывая по одному листу из дневников и читая под общий смех вздорные записи классных руководителей, мы бросали листы в огонь, приговаривая:

Soup… Soup… Soup!

Вспомните французский мультфильм «Три мушкетёра», в котором мушкетёры-собаки варили суп, ощипывая кур над костром, и хором пели: – «Soup! Soup! Soup is good!»

А, может, это был американский мультик?»

Я не жёг своих дневников, правда, за восьмой класс он куда-то пропал. А за остальные классы магаданской средней школы мои дневники сохранила мама, которая любила собирать документы и фото о нашей жизни. Мои дневники при работе над этой книгой очень мне помогли восстановить события и даты тех далёких лет…

Как в этом году мы ездили в пионерлагерь, не помню.

Сохранились только несколько фотографий…

Часть шестая
Почти отличник!

9-й класс «Б»

1948–1949-й учебный год

Дневник ученика 9 класса «Б» средней школы гор. Магадана Ольского района Хабаровского края Титова Леонида. 1948–1949 учебный год

Леонид Титов – ученик 9-го класса Магаданской средней школы № 1. Фотография на комсомольский билет. 1948 г.

«Доходяги»

По случаю окончания лета 1948 года наша дружная тройка – я, Женька Черенков и Фелька Чернецкий – по предложению Женьки совершила большой поход по сопкам бухты Нагаева.

Такие «неорганизованные» походы в те годы вокруг режимного Магадана были небезопасны. Опасность могла исходить от вездесущих «органов», которые после взрыва в бухте Нагаева создали около порта запретную зону и охраняли порт и другие секретные объекты. А в лесу и на сопках Магадана летом можно было встретить и уголовников, сбежавших из лагеря, и так называемых «доходяг», которые в тёплое время года предпочитали жить где-нибудь в лесной пещере, а не в городе.

«Доходяги» – по колымской терминологии – бывшие зэки, освобождённые из заключения зимой. Начальство всяческих ЛАГов нисколько не заботила судьба этих людей, выходящих за стены лагеря в холодное время года. Хорошо, если у бывшего зэка осталась какая-нибудь скудная одежонка, рваный замасленный бушлат, да арестантские «боты», сшитые из куска автомобильной шины и обрывков телогрейки. Чтобы прожить до весны, семь-восемь осенних и зимних месяцев до начала навигации, несчастный бывший зэк должен что-то есть и пить, да ещё добраться надо до Магадана, откуда ходили пароходы на «материк». Вот и пускались эти люди во все тяжкие – старались наняться на любую тяжёлую работу, перебиться, если было ещё здоровье, или просто воровали всё, что плохо лежит. Полуголодная жизнь быстро превращала их в зверей и убийц, рыщущих по тайге. «Органы» не давали им покоя, устраивая вокруг посёлков и приисков облавы и рейды. Зэки старались уйти в тайгу как можно дальше, иначе их ждала пуля. Стрелки – вохровцы не разбирали, кто от них бежит – бывший зэк, отмотавший свой срок, или сбежавший заключённый.

Тем, кому повезло добраться до Магадана, деваться тоже было некуда, даже при наличии справки об освобождении. Правда, в городе был специальный барак, и не один, для отбывших сроки зеков, дожидавшихся начала навигации, в которых они могли получить кров от города. А на улицах города, особенно на рынке, патруль НКВД всегда мог их «замести» снова и посадить в изолятор. Эти измученные, больные люди, чтобы не попадаться на глаза патрулям, зимой старались укрыться в тёплом месте – в подземных коллекторах города, где проходили трубы центрального отопления. Из старых матрасов, сломанной мебели, досок и тряпок они сооружали себе постели и жили до весны. Сколько их было там – никто не знает. Эти «тёплые» места под землёй носили имена тёплых краёв и городов Союза: «Крым», «Одесса», «Алупка», «Ташкент», «Баку».

Ночью они выходили на «промысел» – что-нибудь поискать из еды на рыночной площади – полусгнившие капустные листы или несколько втоптанных в грязь картошек. Другие потрошили ножами, прикреплёнными к длинным палкам, сумки и авоськи, в которых магаданские хозяйки вывешивали зимой за окном продукты – ведь холодильников тогда не было. Третьи взламывали замки сараев во дворах и тащили всё, что там было. Уголовники без затей на улицах Магадана могли тебя моментально раздеть, ограбить и просто убить.

Пищу «доходяги» варили там же, в коммуникационных и тепловых коллекторах, на маленьких костерках, чтобы не привлекать внимания патрулей и ремонтников. Так эти люди «доходили» до полного физического истощения и морального падения. Зимой «доходяги», сохранившие ещё человеческий облик и имевшие приличную телогрейку и «колёса» на ногах из старых покрышек, собирали сучья, гнилые брёвна, отрывали доски от заборов, собирали деревянные отходы лесопилки и строек, ходили по квартирам, где за эти «дрова» жалостливые хозяйки кормили их супом и давали хлеба.

Поэтому перед походом по сопкам бухты Нагаева мы изрядно вооружились: Женька взял мелкокалиберную винтовку отца ТОЗ-8 и к ней три патрона, ещё у нас был финский нож. Из еды мы взяли хлеба и соли.

По сопкам бухты Нагаева

Мы собрались у Женьки утром 31 августа, так как Женька жил ближе всего к бухте. Мы пошли незнакомыми тропами вдоль берега, стараясь не выпускать из виду море, которое было у нас с левой стороны. Мы шли почти целый день, часов до трёх, пока не захотели есть. Каждый из нас мог сделать по одному выстрелу из винтовки в любую цель. Винтовка висела на спине у Феликса, и каждый раз, когда оруженосец соскакивал с камня, затвор винтовки больно ударял его по спине и по голове. Фелька ругался, но винтовку героически нес сам.

Вооружились мы не зря. После одного-двух выстрелов по бурундукам вдруг в метрах 30-ти от нас появилась какая-то личность в живописных лохмотьях. Мы застыли на месте, доходяга смотрел на нас и увидел, конечно, винтовку. Фелька воинственно щёлкнул затвором (а патрон оставался один!) – человек поспешил исчезнуть. Мы догонять его не стали…

Мы уже довольно далеко зашли от города – сверху было видно серое Охотское море и в туманной дымке – остров Недоразумения и несколько военных кораблей, стерегущих вход в бухту Нагаева. Мы спустились по обрывистому берегу к морю, нарвали лука-черемши и поели с хлебом. На берегу моря там и тут живописно лежали нерастаявшие торосы – довольно большие глыбы ноздреватого пожелтевшего льда, из которых капала пресная вода. Прошёл патруль пограничников с автоматами, подозрительно осмотрев нас, после чего мы пустились по берегу в обратный путь.

Сначала мы шли не торопясь. Времени было около пяти часов. Скоро мы заметили, что идти по прибрежному песку стало негде: его уже покрывала прибывающая вода и отжимала нас к берегу. Мы шли уже по скользким, покрытым морскими водорослями камням. Неумолимо надвигался вечерний прилив, и мы помчались вперёд, прыгая с камня на камни, которые быстро уходили под воду.

Только теперь мы заметили на крутом обрывистом берегу тёмную размытую линию, до которой доходила вода при полном приливе. Она была намного выше наших голов. Деваться было некуда, берег был скалист и обрывист. Наконец, мы заметили среди скал и кустов тропку, довольно круто поднимавшуюся вверх. Мы полезли по ней, подтягиваясь за ветки, приливная вода Охотского моря уже лизала нам пятки…

В город мы пришли уже по другой дороге, часов в семь вечера. Лето и каникулы кончились…

В ноябре 1948 года уехал на «материк» Женя Черенков, и я лишился своего лучшего школьного друга. Детские наши игры и походы с отъездом Женьки прекратились. В классе появилось много новеньких, я стал сидеть на передней парте с моим новым другом Колей Меликовым, членом комитета ВЛКСМ школы и отличником.

Раздевают на улицах

Инна Клейн: «Как интересно устроена человеческая память, особенно детская, видимо, что больше поражало детскую душу, то лучше и запоминалось. Есть события, которые ежедневно происходили в школе, а я их не могу вспомнить, а другое, разовое – помню и не могу забыть до сих пор.

Меня часто спрашивали, как это мы не боялись ходить по улицам. Должна сказать, что и сейчас многие думают, что в Магадане медведи ходят чуть ли не по городу. Да, о криминальной обстановке в Магадане много говорилось и писалось, и во время войны и после было с этим сложно. Я решила написать только то, чему была свидетель сама.

На перекрёстке улицы Сталина и Колымского шоссе раньше был памятник, наверно, Сталину. Рано утром зимой я пошла выводить собаку и вижу, что около памятника стоят молча два или три милиционера, а на памятнике висит ещё один милиционер. Я кинулась домой к папе, он мне строго наказал, чтобы я молчала и никому ни слова. Я молчала, но потом весь город заговорил об этом. Милиционеры чаще всего подвергались нападению, так как у них было оружие и документы, а это самое ценное по тем временам. Автоматов я не видела, в годы войны они были только у бойцов ВОХР, у милиции были только пистолеты, а у солдат Красной армии были винтовки.

Раздевали на улицах чаще всего вечером. Один раз часов в 10 вечера, зимой, мы (несколько человек) стоим на дороге напротив нашего подъезда у дома по улице Сталина и вдруг видим, что от школы к нам бежит, припрыгивая, мужчина в одних носках и черных трусах. Подбежал и просит закурить, очень весёлый, закурил и побежал дальше. Он был счастлив: ведь его только раздели, но в живых оставили.

Как-то зимой приехал папа вечером обедать, он был очень расстроен: днем, в обеденный перерыв, у полковника НКВД, около дома на улице Сталина, 6, прямо в служебном «виллисе» водителя зарезали финкой ударом под лопатку, прямо в машине, забрали оружие и документы.

Я не помню случая, чтобы зеки покушались на детей или пропадали дети, потом, позднее, где-то с года 49-го стали просить деньги. Когда я шла в магазин, мама мне деньги засовывала в валенки, а летом под пятку в туфли. Карманников было много, весьма высоко профессиональных «щипачей». Трамваев, автобусов тогда не было, «работали» они в очередях – в магазинах и в толпе на базаре.

Конечно, в Магадане был цвет воровского мира. Один из дневальных привёл своего знакомого, и у нас в подъезде вечером 1 января 1948 года было целое представление. Этот «умелец», без ключей и отмычек, при помощи проволоки и 5-копеечной монеты открыл все квартиры, незакрытые изнутри на засов. На любом этаже срезались продукты, вывешенные в сетке-авоське за окном, никаких холодильников и в помине тогда не было».