Текст книги "Мы росли у Охотского моря. Воспоминания и рассказы учеников и выпускников магаданской средней школы №1"

«Похабщина!»

По всем основным предметам я хорошо успевал, но черчение в 10-м классе стало для меня чем-то непреодолимым. Черчение мне не давалось. Учителем черчения в старших классах был Д.И.Лобахин.

В дневнике по черчению красовались мощные «двойки», обведённые красным жирным карандашом классного руководителя.

Учитель Лобахин не научил меня черчению. Он так и не донёс до меня, что чертёж в туши сначала чертится карандашом, а потом только обводится тушью. Я же сразу «чертил» всё тушью. Рейсфедер давал линии разной толщины, которые никак не хотели сопрягаться. Другие линии смазывались.

С рейсфедера капали капли, линии вдруг расплывались, тушь затекала под линейку. Я подчищал капли бритвой, стирал жёстким ластиком, отчего чертёж становился грязным и неаккуратным…

Учитель Лобахин брал мою форматку двумя пальцами, смотрел брезгливо на «чертёж», потом небрежно бросал ватман в папку и цедил сквозь зубы: «Похабщина!»

Мама очень переживала и сильно сомневалась, смогу ли я учиться в техническом вузе. За десятый класс по черчению я имел довольно нетвёрдое «три». Хорошо, что отметка по черчению не входила в Аттестат зрелости.

Так по черчению учился в школе будущий конструктор.

А. Ф. Розанова – Анне Розановой. 29 января 1950 г. Москва.

«…Лёничке, конечно, совсем не подходит техникум… Очень хорошо, что Лёничка переправился с троек на четвёрки и пятёрки. Вот только черчение – как это Лёне не удаётся. А ведь черчение необходимо с первых же шагов в ВУЗах и особенно в технических и в машиностроении. Чертят, чертят без конца и части машин и вообще техническое черчение во всех ВУЗах и очень точное и сложное, а у Лёнички почему-то оно не удаётся. Может быть, Лёня не придаёт ему должного значения? Черчение очень необходимо. Если бы общежитие получить – это большое достижение, но общежитие трудно получить. Надо из Магадана уже подавать заявление заранее, кто едет в общежитие…»

Так бабушка огорчалась и недоумевала, почему я плохо учусь по черчению. Не хватало тогда у меня терпения и особой прилежности, да и с учителя нашего Лобахина я вины не снимаю – не мог или не захотел понять причин отставания ученика.

В 1950-м году я начал учиться в МАМИ, и мне пришлось уже как следует осваивать проекционное черчение и начертательную геометрию. И вот парадокс: черчение, этот нелюбимый и противный школьный предмет, много нервов попортивший мне и маме, в институте начало мне удаваться и даже нравиться, а затем, после трёхлетней работы конструктором на заводе в Омске, стало одним из основных средств конструктора, научного работника и изобретателя Л. С. Титова, воплощавшего свои идеи и замыслы в схемах и красивых чертежах. А ещё ведь и Андрей Туполев, конструктор самолётов ТУ, говорил, что если чертёж красивый, то и машина будет хорошая.

«Нам неизвестно, куда он стремится»

А. Ф. Розанова – Анне Розановой. 3 февраля 1950 г. Москва.

«…3-е февраля, 7 часов утра. Просыпаюсь я всегда очень рано, часов в пять, шесть, и сейчас же начинаю думать о вас. И смотрю чрез огромное пространство и слежу за вами, как бы чего опасного не случилось с вами… Какая твоя трудная жизнь и как ты это всё вынесла. Рано ты оторвалась от меня, и пришлось тебе перенести ужасные трудности, а я всё следовала мыслью за тобой… мы с папой долго живём с надеждой: пройдут тяжёлые годы, и тогда мы сможем спокойно заснуть…

Дневник за 6–11 февраля 1950 г.

…Я даже подумала: устроить, чтобы действительно хорошо бы нам Лёню отдать в военное училище. Маня и Вера очень советуют Лёне поступить в медицинский университет, т. к. на медицинск. отд. легче поступить, чем в технические. Девочек в медицинский принимают неохотно, а мальчикам легче поступить в медицинские институты. Я ещё не слыхала от Лёни, куда он стремится поступить. Нам неизвестно, куда он стремится. Всё это большие затруднения. Неужели Лёня ещё не думал, где он будет работать, и к чему он себя готовит и какие способности он в себе развивает? Если работать в технических ВУЗах, необходимо очень квалифицированное черчение. Вообще прежде всего необходимо для Лёни своё собственное осознание, что он может делать, чем он может овладеть, на какой труд он способен».

А. Ф. Розанова – Анне Розановой. 24 марта 1950 г. Москва.

«…Лёня пусть уверенно кончает школу и идёт своей дорогой в Москву. Пусть спокойно кончает так, как он сможет, а если мы будем напирать на него, то можно помешать ему. Я тоже согласна с тобой, что Лёне не подходит ни педагогическая, ни медицинская работа… Только не убивайся, если что где не получится и не так, как бы мы все хотели. Главное – благополучно окончить 10-ый класс. Ничего будет, если и круглых пять не будет. Надо, чтобы было ему по силам. Ни за что его не надо сейчас журить. Тогда у него голова будет лучше работать … сам Лёня может лучше сосредоточиться и углубиться в свою подготовку, и сам всё продумывает, а то даром ему время не надо терять. Главное, чтобы у Лёни было хорошее настроение и уверенность в своих силах. А правильностями письма он займётся после окончания Х класса. Когда он кончит Х-ый класс, по дороге в Москву он займётся письмом из 1-го класса. (Где же бы это я делал? В трясущимся вагоне под стук колёс? – Наивная моя дорогая бабушка. – Л. Т.) И я в Москве с ним займусь…

Будет всё хорошо, если мы все будем спокойно всё принимать и исправлять. В другом городе, конечно, Лёне одному – невозможно его одного отпустить. Правда, многие приезжают, но для тебя и для нас невозможно его одного отпустить…

Итак, будем ждать Лёню… конечно, же он очень хорошо учится, лучше даже других. Другие гораздо хуже учатся и то мечтают о ВУЗах и учатся, а почему же Лёне не учиться и, конечно, ему совершенно не подходит после 10-го класса идти в техникум. Я даже сейчас удивляюсь, почему я так написала…Это просто было с моей стороны недомыслием. Я чем-то была очень расстроена, и с тех пор я всё время очень беспокоилась, что я расстроила тебя своим неумным письмом».

Бабушка моя Александра Федоровна была «зациклена» на «круглых пятерках» и требовала их от всех своих внуков. Этот термин учиться на «круглые пять» бабушка вынесла из сельской приходской школы и смоленского епархиального училища для девочек из семей бедных деревенских священников. В этих учебных заведениях царило зачастую начётничество, особенно в вопросах веры и богословия. Бабушка, когда я уже учился в вузе, несколько раз меня спрашивала: «А сколько же частей в тракторе?» Как будто есть смысл знать точное число его частей, а не знать, как трактор устроен и как работает. Как будто мы на уроке Закона Божия, и батюшка спрашивает у детишек: «А сколько крыльев у серафима?»

«Лёня пусть приезжает»

А. Ф. Розанова – Анне Розановой. 3 апреля 1950 г. Москва.

«…Ты будь спокойна. Лёня пусть приезжает, он поступит в ВУЗ и будет жить у нас у всех… Я уверена, что Лёня поступит. И ты будь спокойна за Лёню. Я уже больше не буду расстраиваться. А то, я помню, и сама очень обеспокоилась, что Лёня не выдержит, и тебя расстроила и очень сожалею. Вот тут-то я и почувствовала, что ты очень далеко от меня… Лёня должен поступить и учиться в таком ВУЗе, который ему будет по его желанию…

Как будто я всё написала, что надо. Теперь будем ждать Лёню. Уж он теперь большой. Мы, наверно, его не узнаем. Мама».

Приписка дедушки Д. В. Розанова:

«Милая Аничка! И я присоединяюсь во всём к письму Мамочки. Мы переговорили о Вас с твоими сёстрами и их детьми и выяснили, что мы вместе можем помочь тебе и Лёне в деле его устройства в ВУЗ…»

Родители Анны увидели, что к весне 1950 года их внук Леонид значительно продвинулся в учении в магаданской школе. Самосознание и психологическая установка 17-летнего юноши изменились: от детской лености – к усидчивости, от шалостей – к трудолюбию, от беспечности – к ответственности. Это и повлияло на решение родителей и сестёр Анны пригласить Леонида в Москву. Теперь всё зависело от меня…

Учим советскую литературу

Нашим единственным учебником по этому предмету была книга «Русская советская литература» Л. Тимофеева. В самом начале учебного года директор школы Вера Яковлевна Хотяева под большим секретом («никому об этом не рассказывать!») созвала наиболее идейно выдержанных 10-классников в свой кабинет. Мы расселись за длинным столом, и Вера Яковлевна раздала каждому по 3–4 экземпляра учебника Тимофеева. Она называла нам номера страниц, а мы, работая ножницами и клеем, тщательно заклеивали на этих страницах толстой белой бумагой разделы, набранные мелким шрифтом, относившиеся к Достоевскому, Блоку, Брюсову и другим поэтам «Серебряного века». Замечательной русской поэзии «Серебряного века» как бы вообще не существовало, она не должна была смущать неокрепшие умы советских юношей, она была запрещена как безыдейная, «декадентская», разрешён был только «лучший поэт советской эпохи» Владимир Маяковский, а прочие футуристы, приставшие к Маяковскому, упоминались «сквозь зубы».

Тонкий русский лирик, он же «кулацкий» поэт Сергей Есенин – был запрещён категорически. Чтение его стихов каралось «органами». Про Блока и Брюсова я успел-таки немного прочесть в этой книге, которую мы варварски калечили заплатками, и запомнил их имена… Как только при Хрущеве Александр Блок и Валерий Брюсов были помилованы, я тут же приобрёл их двухтомники, вышедшие в 1955 – 56 годах.

По новейшей советской литературе Вера Яковлевна читала нам лекции, вернее, просто диктовала, а мы записывали в свои тетради её разработки по новым авторам советской литературы, появившимся во время и после Великой Отечественной войны и получившим Сталинские премии. Это были лекции по Твардовскому («Василий Тёркин»), Шолохову («Поднятая целина»), Фадееву («Молодая гвардия»), Недогонову («Флаг над сельсоветом»), Симонову («Фронтовые стихи», «Дни и ночи», «Русский вопрос»), Алексею Толстому («Русский характер», «Рассказы Ивана Сударева») и другим. Эти лекции были обязательными для изучения, а для расширения кругозора Вера Яковлевна рекомендовала нам читать дополнительно и периодику, где печатались обзоры современной советской литературы тех лет.

Её разработки мне очень пригодились при поступлении в институт. Одна из предлагаемых тем сочинения была по Недогонову, но я всё-таки выбрал тему по Горькому, так как не надо было выписывать строфы стихов сталинского лауреата, в которых можно было легко ошибиться.

Маяковский

Литературу я любил, особенно Маяковского. Я перечитал все книжки Владимира Владимировича, которые нашлись в библиотеке Дома культуры. Это были разрозненные, потрёпанные и зачитанные издания 20 – 30-х годов, изъятые у сходивших на колымский берег заключённых интеллигентов, которым запрещалось читать что-либо, особенно газеты:

«Прошу слова», «Париж», «Американские стихи», «Флейта-позвоночник», «Война и мир», «150.000.000», «Люблю», «Про это», «Баня», «Клоп», «Маяковский улыбается, Маяковский смеётся, Маяковский издевается», «Оборонные стихи», «Грозное оружие», «Стихи детям»…

Я с интересом вчитывался в его ранние, дореволюционные стихи, поэму «Про это», революционные агитки и «Окна РОСТА». Как-то зимой я заболел и получил освобождение от занятий в школе. Но Вера Яковлевна не оставила ученика в покое, велела прийти к ней и отвечать урок по Маяковскому. Я стоял посредине директорского кабинета, читал ей стихи Маяковского из этих изданий, она сидела за своим столом, проверяла тетрадки и удовлетворённо кивала головой, когда я читал что-то совсем не по школьной программе. Оказалось, что она тоже любит Маяковского…

На экзамене по литературе я, конечно, получил «5».

Я и сейчас помню замечательную звукопись поэта из стихотворения «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским летом на даче». Описывая подмосковную деревню 1930-х годов, поэт перекатывает друг по другу буквы Р и Л, затем Г и Р, а потом К, Р и Л:

 
«В сто соРок соЛнц закат пыЛаЛ,
в июЛь катиЛось Лето,
быЛа жаРа,
жаРа пЛыЛа —
на даче быЛо это.
ПРиГоРок Пушкино ГоРбиЛ
АкуЛовой ГоРою,
а низ ГоРы —
деРевней быЛ —
КРивиЛся КРыш КоРою…»
 

Повторяем русскую классику

Параллельно с занятиями по советской литературе на уроках мы на дополнительных занятиях повторяли, вернее, изучали заново русскую классическую литературу (выписываю по школьному дневнику за 10-й класс): Ломоносов, Карамзин, Радищев, Крылов, Грибоедов, Рылеев, Пушкин, Белинский, Лермонтов, Гоголь, Добролюбов, А. Островский, Гончаров, Тургенев, Писарев, Чернышевский, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Толстой, Чехов, Горький.

Дополнительные занятия по литературе и русскому языку Вера Яковлевна проводила кратко, властно, жёстко. Время было дорого. За один урок мы «проходили» всего Грибоедова, всего Гоголя, за два урока – всего Пушкина. Остальной материал по литературе приходилось читать дома – по 60–80 страниц учебников в день.

После «двоек» и «троек» за сочинения в 1-й и 2-й четвертях я уже стал получать уверенные «четвёрки» в 3-й и 4-й четвертях, но «пятёрку» получить у Веры Яковлевны было невозможно. За мои сочинения без единой ошибки больше «4» она мне не ставила, но делала разные похвальные подписи, вроде: «Тема хорошо раскрыта».

Но что я? Вот Вера Яковлевна входит в класс, выкладывает кипу наших тетрадок, начинает расхваливать сочинение отличника Коли Меликова – и тему-то он раскрыл, и содержание интересное, и цитата в эпиграфе – верно отражает… и ошибок нет и т. д. и т. п. Коля открывает тетрадь и видит: «четыре»! Все мы кричим: «Вера Яковлевна! Как же так? Ведь тема раскрыта, ошибок нет, почему только «4»? Тогда Вера Яковлевна, скрепя сердце, подходит к нашей с Колей парте, не зачёркивает (!) «четвёрку», но рядом ставит «5» – «за отличное содержание»! Все смеются. Общую «пятёрку» за сочинение кому-либо Вера Яковлевна поставить органически не могла, это было выше её сил. А вот Аркадий Арш, прочитав эти строки, вспомнил, что Вера Яковлевна ему-то ставила «пятёрки» за сочинения! Как это ему удавалось?

Исправляем ошибки

Стоит ли говорить, как письмами бабушки и дедушки была расстроена мама, и её решение посылать меня в Москву поколебалось. Во мне же послание дедушки вызвало приступ спортивной злости и решимость во что бы то ни стало доказать, что не только московские бабушкины внуки и внучки могут учиться на «круглые 5». Я и сам уже начал исправлять свои школьные дела, понимая, что оставаться в Магадане мне было нельзя. Надо было получать высшее образование, обретать независимость, тем более, что через год меня могли забрать в армию, и я бы уже не вырвался с Дальнего Востока, а зачах где-нибудь в гарнизоне на Курильских островах, только что отвоёванных у Японии. К тому же у мамы хватало забот и с маленькой Аничкой…

Дедушка писал про «учёт ошибок по орфографии». Ещё ранее он давал такой совет в духе старорежимной гимназии:

«Пусть Лёня каждое слово, где он сделал ошибку, или каждое сложносочинённое предложение, где он не поставил разделительную запятую, перепишет 20 раз!!!»

И я переписывал! И это помогло!! Кроме того, я завёл алфавитную книжечку, куда вписывал все слова, в которых я делал ошибки, с выделением ошибочно написанной буквы, и перечитывал её каждый день и перед каждым сочинением, как молитвослов. Внимание к написанию слов и предложений обострилось, стал вырабатываться определённый автоматизм в проверке своей писанины, а букву «Ё» я уже ставил, где надо и где не надо.

Справочник по московским вузам я у дедушки просил, конечно, не для того, чтобы гадать по нему, куда идти учиться. То, что я пойду учиться в технический вуз и именно по автомобильной специальности, я уже решил в 9-м классе. Мне так хотелось чем-то помочь шофёру «Студебеккера», на котором мы с Колей Меликовым ехали в прошлом году в Талую, в наладке системы зажигания, но увы! – я ничего не знал об автомобиле, кроме того, что у него есть руль и четыре колеса. Конечно, и рассказы моего отчима о дорожно-автомобильных приключениях на Колымской трассе тоже сыграли свою роль в выборе профессии.

Пишем сочинения

С третьей четверти Вера Яковлевна ещё круче взялась за наше литературное образование и ликвидацию безграмотности. Еженедельно у нас было по два часа дополнительных занятий по русскому языку. Через каждые три недели, по вторникам – мы писали сочинения на сдвоенных последних уроках. Вера Яковлевна натаскивала нас, как правильно писать, составлять чёткий план сочинения, ясно и коротко выражать свои мысли, обходясь без длинных сложноподчинённых предложений. Эпиграфы из литературных произведений классиков заучивались наизусть, вместе со всеми запятыми и другими знаками препинания – по солидным изданиям, лучше по томам собраний сочинений. Вера Яковлевна снижала отметки за сочинение, если находила формальную ошибку даже в цитате, точно списанной из книги. Мы ей говорили:

«Вера Яковлевна! В книге там запятой нет!» – на что она решительно отвечала: «А по правилам должна быть!!»

Вера Яковлевна задавала нам писать и домашние сочинения на различные литературные темы. При домашней работе мы не были стеснены временем урока и писали, сколько хотели. Я, например, всегда злоупотреблял этим и писал много. Так, домашнее сочинение о творчестве молодого Маяковского вместе с «лесенками» его стихов заняло у меня целую тетрадь. Интересно, а о чём Вася Аксёнов писал в своих домашних сочинениях? Заглянуть бы сейчас в наши школьные тетрадки…

За выпускное сочинение без единой ошибки я получил «4» – за плохой почерк! В. Я. Хотяева могла гордиться тем, что из 10-го класса «Б» 14-го выпуска её школы вышел и будущий большой русский писатель Василий Аксёнов, который учился вместе со мной в 9-м и 10-м классах.

А мне надо благодарить Веру Яковлевну за то, что она в магаданской послевоенной средней школе прививала нам вкус к классической литературе. Писательский же мемуарный зуд у меня возник только в начале XXI века с подачи моего одноклассника Василия Аксёнова.

История… с Конституцией

В аттестат зрелости выпускников 10-х классов в 1950 году входил и такой предмет, как «Конституция СССР». Наша классная руководительница М. В. Устюжина с ужасом обнаружила, что за этот идеологически важный предмет я имею «тройку», полученную ещё в 7-м классе вследствие моих неладов с учителем и плохого почерка. Тогда я полтора месяца проболел скарлатиной, отстал, недалёкий же учитель Н. Ф. Иванов принимал мои сбивчивые объяснения за увёртки лодыря, а мой плохой почерк – за неуважение к Сталинской Конституции.

Пересдавать экзамен по Конституции в 10-м классе надо было уже целой комиссии – завучу, учителю истории Н. Г. Булимовой в присутствии классного руководителя. Надежда Георгиевна никак не могла полностью собрать всю комиссию. Вот я её встречаю в коридоре школы и спрашиваю: «Когда же экзамен?» Она говорит: «Идём к завучу!». Навстречу идёт завуч А. Н. Игишева, мы бросаемся к ней – она на ходу говорит: «Идите в кабинет истории, я сейчас буду!»

Мы заходим в кабинет истории, и Н. Г. Булимова задаёт мне сакральный для марксистского учения вопрос, на который я не смог ответить Иванову в 7-м классе: «Есть ли в СССР частная собственность?» – Я уверенно отвечаю, что частной собственности в СССР нет, а у граждан есть личная собственность в виде предметов обихода, мебели и других предметов потребления. Н. Г. ещё что-то спросила уже по новейшей истории, я ответил. Завуча всё не было. Тогда Н. Г. говорит: «Ну, ладно, достаточно, твои знания крепкие». И мы уходим.

Вот так у меня в аттестате зрелости по «Конституции СССР» появилась «пятёрка». А с «тройкой» по «Конституции» меня могли бы и не принять в институт – я же был сыном «врага народа», да ещё и Конституцию не уважал…

Историю СССР в 10-м классе мы начали изучать с Русско-японской войны 1904–1905 гг., потом изучались реформы Столыпина, ход Первой мировой войны, все подробности подготовки и проведения Великой Октябрьской социалистической революции 1917 года. Мы конспектировали и изучали статьи и работы Ленина и Сталина. С нового года начали повторять историю России со времён царя Ивана Грозного.

«Болтология»

С третьей четверти началось изучение Новейшей истории, которую я не очень любил из-за обилия политических партий, движений, парламентов в Европе, массы деятелей, имена которых нам ничего не говорили. Ведь в СССР уже давно не было ни парламента с оппозицией, ни борьбы партий, ни частых смен кабинетов министров, и все эти демократические формы политической борьбы представлялись мне далёкими и непонятными. Наверное, такие выводы, к которым я пришел, и были задачей идеологической обработки старшеклассников.

«Проходили» мы и I и II Интернационалы, биографии Маркса и Энгельса, «Манифест Коммунистической партии», «Вопросы ленинизма» Сталина – статьи по индустриализации и коллективизации в СССР. Изучали «10 Cталинских ударов» в Великой Отечественной войне и все боевые действия Красной Армии по разгрому милитаристской Японии. Завершились занятия по Истории СССР темами: «Послевоенная пятилетка», «СССР – фактор мира», «Речь Сталина на предвыборном собрании…», «Культурная революция в СССР», «Расцвет советской культуры», «Постановление ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград», «Об опере Мурадели «Великая дружба», «Культура народов СССР», «Ведущая роль СССР в борьбе за мир»…

Изучение заидеологизированной Истории скрашивалось личностью нашей учительницы Надежды Георгиевны Булимовой, которая в душе скорее всего осознавала, какой мусор нам вбивали в головы. В годы культа Сталина пропаганда была на высоте, но я тогда этого не понимал. Когда я рассказывал дома о своих занятиях по Истории и высказывал всякие политические «наивности» о внутренних делах СССР, мой отчим Жан Оттович не выдерживал, вмешивался и говорил правду, которую не печатали в газетах. Официальную пропаганду по радио, передовые статьи в «Правде» и «Советской Колыме» он называл «болтологией». Мама сердилась на мужа и говорила мне: «Не слушай его, учи так, как написано в учебнике и как говорит учительница!». На этом политические дебаты прекращались. Мама, конечно, понимала, что Жан прав, но не хотела, чтобы моя голова забивалась ненужными мыслями. Анна после гибели моего отца и брата Ивана боялась, что я сболтну где не надо по глупости что-то, идущее вразрез с официальной идеологией. Поэтому я жил в полной уверенности в правильности политической линии ВКП(б). Так мама оберегала меня, не желая, чтобы я повторил судьбу отца.