Текст книги "Мы росли у Охотского моря. Воспоминания и рассказы учеников и выпускников магаданской средней школы №1"

Химкружок и Женя Черенков

Основным любителем химии в нашем классе был мой друг Женька Черенков, неутомимый путешественник и исследователь магаданских окрестностей. Мы же с Фелькой Чернецким ходили на химкружок за компанию с Женей. Вечерние занятия кружка вела наша учительница Екатерина Николаевна Руденко.

Мы любили ходить на химкружок, потому что в конце занятий мы немножко хулиганили и «химичили», т. е. сливали в какой-нибудь сосуд подряд все реактивы, которые находили в шкафах. Екатерина Николаевна, занятая в подсобке своими изысканиями, никак не реагировала на это, полагая, что наш химический умелец Женька не даст нам что-нибудь испортить.

Но вот однажды адская смесь в пробирке вдруг неожиданно вспыхнула, один «химик», испугавшись, уронил пробирку на стол, и огонь стал разгораться. Пока мы махали руками, пытаясь затушить огонь, а кто-то побежал за водой, к нам незаметно подошла Е. Н., спокойно полезла в карман своего рабочего халата и что-то бросила (волшебный порошок?) в огонь, который мгновенно погас по мановению руки нашей учительницы. Также спокойно Екатерина Николаевна, не крича и не ругаясь, велела нам всё убрать и вытереть грязь, после чего невозмутимо удалилась к своей работе в подсобку, а мы оторопело смотрели ей вслед…

После этого случая мы поверили, что наша учительница знает секрет какого-то порошка, позволяющего тушить огонь без воды…

На химкружке начинающий химик Женя Черенков получил и первую «химическую» травму. Женя под наблюдением Е. Н. стал нам показывать, как собирать газ в тонкие стеклянные стаканчики, сильно их сжал, они лопнули, а осколки, как ножи в масло, легко вошли в ладонь юного химика. Полилась кровь, Женька потерял сознание. Е. Н. и тут не растерялась: она привела Женьку в чувство, а Феликс Чернецкий проводил друга до дома, в его избушку на Новомагаданской улице, 21А.

Это происшествие укрепило стремление Жени продолжить изучение химии. После 1-й четверти 9-го класса Черенковы уехали в Москву. Женя окончил химфак МГУ и долго работал преподавателем в Московском институте химического машиностроения. У него масса научных трудов и изобретений, а вся его квартира увешана пространственными макетами атомов и молекул.

Несовершённые преступления

Мама очень переживала, что она отбыла пять лет в лагерях. Это её угнетало всю жизнь, а в Магадане после освобождения ей казалось, что все знают о её «преступлении» (недоносительство на мужа), хотя никакого преступления и не было. Да и отец мой Сергей Николаевич Титов, легкоатлет и лыжник, преданный только спорту, тоже не подозревал, что он «изменник родины». Но такова была сила машины советской пропаганды и боязнь вездесущего НКВД, что мама в лагерях невольно стала верить, что мой отец и она в чём-то преступили Закон.

Эту боль мама носила в себе, но вот приехал я, мне уже 14 лет, мама мучительно думает, как мне объяснить своё лагерное заключение.

Анна Розанова – родителям. Магадан. Октябрь 1947 года.

«Милые и дорогие мамочка и папочка!

Недавно я ему призналась в «несовершённых преступлениях» – так как дольше я уже не смогла скрывать… Всё ему рассказала. Он меня жалел. Я поплакала, и он тоже расстроился. Он стал очень умный и сознательный мальчик не без шалостей и хитростей мальчишеских, конечно, но ведь мы все были такими. Не рассказать ему нельзя было, так как он должен вступать в комсомол, его будут спрашивать – кто его родители.

Правильно ведь я поступила? Я ему прочла твоё, Мамочка, письмо – ещё за 1944 год, где ты касаешься этого вопроса и реабилитируешь меня в его глазах, так как ты пишешь всегда так понятно и правильно, и твои слова для него закон. Вот и всё по этому поводу. А то мне было очень тяжело раньше – я была осторожной в каждом слове при нём, когда, например, заходили мои знакомые. Но здесь много примеров перед его глазами, и он был, конечно, уже был подготовлен, глядя на других…»

Так писала мама бабушке и дедушке. Но я и теперь не могу забыть, что свой рассказ она начала словами: «Я тебе расскажу, что мы с твоим отцом натворили…» Мама считала, что отец и она всё-таки в чём-то виноваты передо мной. Она старалась внушить мне, чтобы я понял, что они пострадали справедливо и что мне следует принять это без обиды на свою страну и правительство. Этого она, конечно, достигла. Этим она оберегала меня от излишней болтовни среди товарищей.

Но этот моральный груз вины за отца долго висел и на моей душе, пока я не узнал всей правды, прочитав уголовные дела отца и матери (с бредовыми обвинениями НКВД) в Госархиве РФ.

Аркадий Арш: «Мама никогда не говорила, что папа «враг народа». Наоборот, она всегда говорила, что папа ни в чем не виноват, что произошла ошибка и его скоро освободят. Я всегда в это верил и, зная про папину жизнь до ареста по маминым рассказам, считал, что он – «настоящий советский человек». Поэтому никак не мог понять, почему после его освобождения в 42 году он не мог приехать к нам в деревню, где мы жили. Сохранилось мое письмо, где я писал: «Как же так? Почему? Ведь, Норберт смог, почему ты не можешь?» Норберт, как я не так давно узнал, это Норберт Горовиц, бывший ЗК и артист театра, в 43 году получил разрешение выехать на материк. Скорее всего, именно он и помог нас найти. Я, правда, ни этих подробностей, ни самого Норберта не помню. В школе таких, как я, как ты, как Дима (да я знаю и многих других) было немало, и НИКОГДА и НИ ОТ КОГО не было даже намека на то, что ты вот такой-то. А перед отъездом из Магадана, не помню, где и кем, мне был показан документ, где говорилось, что дело М. А. Арша пересматривается (или пересмотрено) «за отсутствием состава преступления», и я могу в институте в анкете не указывать, что он был осужден. Я и не указывал… Уже в 2002 году я получил из Челябинского областного суда Решение, что Арш М. А. реабилитирован, а его семья считается пострадавшей от необоснованных политических репрессий»

Платье из парашюта

Мамин знакомый лыжник и лётчик-радист Александр Романов, который подарил мне велосипед, в один из перегонов трофейных самолётов из Германии в СССР привёз маме материал на платье – немецкий трофейный парашют из роскошного плотного розового шёлка.

Это было очень кстати, так как и с материями на женские платья, да и с обувью в Магадане был большой дефицит. Жёны больших начальников «обшивались» и «обувались» в закрытых ателье и распределителях, рядовые свободные женщины одевались во что придётся, а бывшие зэчки – в телогрейки и стёганые штаны. Поэтому купол парашюта, состоящий из восьми полотнищ, весьма пригодился. Из парашюта были выпороты вшитые стропы, а клиновидные полотнища пошли на платье и ещё на что-то…

Платье получилось роскошным, шил местный портной, бывший заключённый, отсидевший пять лет за «контрреволюционную пропаганду» (усомнился в качестве советского сукна).

Мама платьем очень дорожила. Платье из розового синтетического шёлка очень красиво сидело на маминой спортивной фигуре.

Мама была очень довольна. Платье надевалось исключительно по «кобеднившим дням», т. е. на торжественные собрания общественности в Доме культуры им. Горького, в театр или на отчётные заседания в Окружкоме профсоюзов.

Со временем розовое платье надевалось всё чаще и чаще, не только в гости, но и на работу, а через несколько месяцев, когда шёлк стал предательски редеть, мама начала его носить и дома, и в комнате, и на кухне.

Несмотря на семикратный запас прочности фашистского парашюта, через год под напором сильного тела чемпионки Колымы по лыжам платье слегка поползло по швам, простроченным бывшим зэком. Мама смотрела на платье, вздыхала, подшивала в одном месте, но немецкий эрзац сыпался в других местах…

Платье деформировалось, но маме жалко было самой выбрасывать вещь, связанную с памятью об Александре.

«Хоть бы кто порезал это платье, чтобы я его выбросила со спокойной душой!» – сокрушалась лыжница, разглядывая поредевший материал и стягивая в очередной раз нитками расползавшиеся полотнища трофейного шёлка.

Мамина мама, т. е. моя бабушка, ещё с Гражданской войны ничего не выбрасывала, и донашивала вещи до дыр, а тут ещё война, ничего не достанешь из одежды. И нам приходилось на всём экономить.

Я много раз слушал мамины сетования и однажды сам решил покончить с мамиными переживаниями. Я делал уроки в нашей маленькой комнатке около кухни, и мне на глаза попались большие ножницы, и я не устоял. Я пощёлкал лезвиями, несколькими взмахами разрезал платье по дыркам и положил платье на место.

Мама приходит с работы, торопится на кухню готовить ужин, хватает своё платье… хочет надеть его, а в руках у неё – одни кусочки, плечики…

Мама сильно рассердилась и, наверно, захотела побить меня сгоряча:

– Что ты сделал? Зачем ты это сделал? Мне же нечего одеть!

– Мама! Ты же сама говорила не раз: хоть бы кто порезал его!

– Ну, я так говорила, про себя, к слову, но платье ещё можно было одевать!

– Ты же просила платье порезать, сама не могла, вот я тебе и помог!

– Зачем же ты сегодня его порезал, мне же нечего одеть на кухню, оно же было почти целое!

– Посмотри на дырки! Я их только соединил, и платье распалось!

– Что за ребёнок! Ты все мои слова понимаешь буквально!

– Ты так просила, тебе тяжело было самой решиться, вот я и порезал. Бабушка мне велела тебя слушаться!

– Вообще оно, конечно, стало мне тесным, фигура моя стала другой, но ты …ты должен был меня спросить!

– Если б я спросил, ты бы не разрешила!

Мама сразу остыла, засмеялась, зажалела («такое было платье!»). К тому же с кухни потянуло уже чем-то горелым, и мама убежала к плите. С платьем было покончено. И скоро мы стали ужинать, а потом я мыл посуду – это была моя обязанность.

Мама никогда не носила дома безобразных халатов.

«Туфли – чтоб ноги не пухли!» – таков был критерий подхода лыжницы Анны Розановой к выбору обуви. Часто вечером, дома, после дневной околоспортивной беготни инструктор по физкультуре надавливала пальцем около лодыжки, на коже образовывалась вмятинка, которая не сразу проходила…

Инна Клейн: «Как было с одеждой и обувью? На одежду и обувь давали купоны: рабочим и ИТР – 125 купонов в год, служащим – 100 купонов в год, иждивенцам и учащимся – 80 купонов в год. Чтобы купить пару обуви, нужно было отдать 50 купонов, пальто – 80 купонов, женское платье – 60 купонов. Сколько стоило – я не помню. После окончания 7-го класса я как отличница была награждена 2,8 метрами ситца на платье. Это был настоящий подарок.

Мы мало бывали на улице из-за плохой одежды. С зимней одеждой и валенками было очень плохо. Мамину обувь я не могла носить, так как у мамы был 33-й размер, и я быстро из него выросла, а папино я ничего не могла носить – у него рост 185 см, нога 44. Если вы посмотрите на фото моего 3-го «А», то вы увидите, что впереди сидят хорошо одетые и обутые дети, а меня еле видно в последнем ряду. Я носила платья, перешитые из маминых, или фланелевые, почти из пелёнок, хотя это никого тогда не смущало. Весь четвёртый класс я проходила в шикарных коричневых американских сапогах 38го размера, а мой размер был 35, зато у меня были байковые портянки, и папа меня научил их быстро наворачивать. Портянки, правда, не всегда помогали. В апреле мы компанией переходили речку Магаданку, и лёд подо мной провалился, один сапог остался в речке, и мальчишки еле-еле его вытащили. Ох, как нам попало! А на что стали похожи сапоги? Ходила в них, других не было…»

«Зигмунд Колосовский»

Когда мы учились в седьмом или в восьмом классе, в «ГОРКИНО» шёл польский патриотический фильм «Зигмунд Колосовский». Эта картина в этаком авантюрно-патриотическом стиле показывала разбитного немца-снабженца, который и во фронтовых условиях может достать и шоколад, и шнапс, и даже девочек лёгкого поведения для господ офицеров рейха. Шоколад предназначался для любовницы Луизы Миллер шефа местного гестапо. На самом же деле Зигмунд Колосовский был секретным агентом польского Сопротивления, а имя было его прикрытием.

Зигмунд Колосовский вредил немцам, как только мог, но «швабы» скоро его вычислили, арестовали и держали в камере гестапо. Но сообразительный Зигмунд притворился дурачком, потерявшим память от удара кастетом по голове при аресте, и не признавался ни в чём на допросах. Зигмунд вышел из этой передряги целым и невредимым, шантажируя шефа местного гестапо тем, что, если его дело пойдёт дальше на расследование, он не будет скрывать любовные похождения и некрасивые делишки шефа гестапо с казённым имуществом рейха.

Зигмунд Колосовский очень артистично притворялся, что потерял ногу, что он инвалид и «герой испанских походов», ходил с костылём, очень ловко орудуя им как средством обороны и нападения. После ареста он благодарил шефа гестапо за то, что нога его от удара кастетом восстановилась…

Очень колоритная фигура фильма – гестаповец Ультер, который частенько говорил так: «Ультер работал в Дахау! Ультер работал в Майданеке! Ультер и здесь неплохо щёлкает этих полячишек!».

Наша тройка – Женька, Фелька и я – очень близко восприняла Зигмунда Колосовского. Мы даже взяли себе клички – из имён героев фильма… Вот мы, трое дураков, идём гурьбой к Фельке, а впереди по дощатому тротуару ковыляет хромой человек без ноги, на массивной деревяшке и с костылём. Кто-то из нас негромко сказал: «Смотрите! Герой испанских походов!» – и мы засмеялись. Но инвалид услышал, резко обернулся к нам и замахнулся на нас костылём. Он был прав: мы это заслужили.

Спинтарископ и К. Н. Гученко

Женя Черенков: «В восьмом классе физику продолжал преподавать мой любимый учитель Константин Николаевич Гученко, который сильно повлиял на моё пристрастие к физике. Изучение физики в восьмом классе (тогда он был выпускным) шло более углублённо. Учитель наш придерживался экспериментального характера изучения материала, т. е. в основном, это лабораторные работы и беседы с демонстрациями опытов.

В седьмом и восьмом классах я стал особенно увлекаться пиротехникой. Я записался в городскую библиотеку при Доме культуры и начал брать и читать книги уже по химии и пиротехнике. Библиотека Дома культуры сыграла большую роль в моём физическом и химическом развитии. Как сейчас помню, одной из моих настольных книг стал учебник А. Шидловского «Основы пиротехники». А автор этой книги, Александр Александрович Шидловский, почти через 30 лет оказался моим коллегой по кафедре общей и неорганической химии МИХМ в Москве. И он вручил мне экземпляр нового издания этой книги.

Но вернёмся в 8-й класс магаданской средней школы. Помню опыты со спинтарископом, прибором для визуального обнаружения альфа-частиц. На фосфоресцирующем экране прибора при ударе радиоактивных частиц возникают маленькие искорки – вспышки. Это и есть сцинтилляции в тех точках, куда они попадают.

Такие популярные опыты нашего учителя К. Н. Гученко в период бурного развития изучения и использования радиоактивности давали ученикам яркие представления, что современная наука позволяет определять и даже считать невидимые частицы, выделяемые радиоактивным веществом».

«Вот тебе «швабра»!

Женя Черенков: «Восьмой класс был последним, в котором мы учились у К. Н. Гученко. В 9-м классе я проучился только одну четверть (сентябрь – ноябрь 1948 г.), и наша семья насовсем уехала из Магадана.

К. Н. Гученко был высокообразованным человеком, кандидатом технических (физических?) наук, не по своей воле попавшим на Колыму.

К. Н. Гученко очень ценил книгу и нам старался прививать эту любовь. На одном из уроков физики он поведал нам, какое книжное счастье выпало ему на магаданской толкучке. Он собирался купить ягод и вдруг увидел, что торговка насыпает бруснику в фунтики из листков какой-то книги, и весь рынок был усеян вырванными и затоптанными в грязь книжными страницами. Каково же было изумление нашего учителя, когда он обнаружил, что это были листки из индийской книги про йогу. Он выкупил у торговки остатки книги и подобрал с земли валяющиеся страницы.

Это была великая книжная находка на магаданском рынке. Самое удивительное же было в том, что у меня в доме оказалась книга «Тхатха-Йога», которую я и подарил учителю.

К. Н. Гученко, как и Е. Н. Руденко, наша учительница по химии, читал общеразвивающие лекции по физике и астрономии в зрительном зале Дома культуры им. Горького. Помогал ему не я, а наш с Лёней Титовым одноклассник Толя Долгов, которому я очень завидовал. Толя одновременно с разделами лекции показывал слайды на эпидиоскопе.

Когда однажды Константин Николаевич заболел, мы ходили проведать его, что было, конечно, исключительным явлением в среде учителей на Колыме. Он угощал нас чаем и рассказывал интересные истории из своей жизни.

Константин Николаевич был не только любимым, но и строгим учителем. Однажды случилось так, что я не выучил урок или не сделал домашнее задание. К. Н. сильно огорчился, поставил мне «кол» во всю страницу тетрадки и сказал:

«Вот тебе швабра!» Этот кол он снизу снабдил двумя чертами, вернее, двумя жирными линиями. Получилась мощная «швабра»!

Эта «швабра» никак не помешала К. Н. поставить мне в четверти пятёрку».

А теперь завершим воспоминания о нашем учителе. Одну из своих историй Константин Николаевич не мог рассказать своим ученикам. В 1944-м году К. Н. Гученко принимал участие в приёме вице-президента США Генри Уоллеса во время его приезда на Колыму.

Генри Уоллес и кастрюля с золотом

Инна Клейн: «Летом 1944 года в Магадане произошло событие, которое потом долго обсуждалось. За всё, что нам американцы поставляли по ленд-лизу, мы с ними расплачивались золотом Колымы, а через Магадан и Владивосток шли из Америки поставки к нам, в Союз.

И вот в конце мая 1944 года к нам прилетел Генри Уоллес, вице-президент США. Его послал президент Рузвельт, так как американцев, конечно, интересовала платёжеспособность Советского Союза, и сколько с нас, простите, можно «содрать». Мистера Уоллеса повезли на прииск «Комсомольский», где добывалось золото» и где работали только вольнонаёмные. Его сопровождала целая комиссия во главе с начальником «Дальстроя» И. Ф. Никишовым и чинами УСВИТЛ. Всех зеков в округе заперли в бараках.

Из Москвы, от Л. Берии, поступила директива: «Принять с широким русским гостеприимством, показать то, чем можем гордиться, и не показывать, что не следует»…

Инна Клейн: «К его приезду, – рассказывал папа, – он там был, – собрали трёхсуточный намыв золота, а ему сказали, что он видит съём добычи за сутки. На глазах изумлённого вице-президента США золотой песок, маленькие самородочки вместе со струёй воды падали в громадную обыкновенную кастрюлю, уже почти наполненную. Ему предложили подставить руки под эту золотую струю, и он стоял просто ошарашенный, держал руки, а золото всё текло, сыпалось и сыпалось, и руки у него от тяжести разжались.

Папа очень хорошо всё рассказывал, но я не всё запомнила. Папа сказал, что это было необыкновенное зрелище – незабываемое лицо человека, увидевшего несметные богатства. И где?? – В обычной алюминиевой кастрюле! Папа смеялся и говорил, что кастрюля вице-президента просто убила. Генри Уоллес улетел в Москву на переговоры, американцы поверили в платёжеспособность СССР, и вопрос с ленд-лизом был окончательно решен».

А тут я ещё добавлю к словам Инны, что переводчиком-то при этой комиссии был наш учитель физики Константин Николаевич Гученко. Потом оказалось, что Генри Уоллес тоже немножко хитрил – оказывается, он неплохо знал русский язык…

Лёня Титов и «газген»

Однажды на своём велосипеде я чуть было не стал жертвой «газгена».

В один из осенних дней, накатавшись по дорожкам Парка культуры и отдыха, я начал спускаться вниз, от парашютной вышки, по Колымскому шоссе. Я ехал не торопясь, чуть-чуть притормаживал, умеряя разгон велосипеда, и размышлял, куда бы мне ещё поехать. С улицы уходить не хотелось, погода была прекрасной, но сезон велосипедный кончался, и ледок кое-где подмораживал лужи.

Я уже почти спустился до своего дома, как сзади внезапно раздался жуткий скрежет и грохот. Я оглянулся и – о, ужас! Я увидел, что большой тяжело нагруженный грузовик «газген» ЗИС-5, спускавшийся вниз по Колымскому шоссе, завалился на левую сторону. Задний мост пятитонки врезался в полотно дороги и скрежетал по гравию и шлаку, из кузова на дорогу сыпались плохо закреплённые ящики.

(Для тех, кто не знает, что такое «газген», а Инна Клейн недообъяснила, поясняю: так в войну называли автомобиль с двигателем, работающим от газогенератора, который топился деревянными чурками).

Страшнее было другое – на меня летели, подпрыгивая на неровностях дороги, два спаренных задних ската пятитонки, которые вместе со стальной полуосью оторвались от заднего моста автомобиля. Полуось, крутясь как волчок, образовала сверкающий конус, с металлическим звоном била по дороге и неслась на меня.

Я нажал на педали и стал круто забирать влево, к дому, чтобы через канаву перескочить на безопасное место. Полуось меня настигала, и я понял, что не успею повернуть и въехать на деревянный мостик, перекинутый через канаву, и скаты меня сомнут вместе с велосипедом. Не раздумывая, я соскочил с велосипеда и бегом вместе с ним перебежал через канаву на тротуар. Это меня и спасло, так как в следующий миг скаты с полуосью по канаве влетели под мостик, сверкнула разящая сталь, мостик подпрыгнул, с треском развалился, и его снесло вместе с перилами… Скаты понеслись по канаве дальше. Ещё два мостика были взломаны и снесены. (Кстати, такие мостики можно видеть на фото около «Красного дома»).

Я стоял на дощатом тротуаре, разинув рот и держась за свой велосипед, ещё не осознавая, что спасся от жуткого волчка. Всё произошло мгновенно, быстрее, чем я это сейчас описал.

Мама хотела оторвать меня от велосипеда и приобщить к любимой гимнастике. Ей казалось, что от велосипеда у меня спина согнулась дугою. Она подходила ко мне сзади, когда я, согнувшись, сидел за письменным столом и делал уроки, упиралась кулаком мне в спину, нажимала, заставляя меня распрямиться, и говорила: «Не горбись! Не гнись! Не горбись!» Несколько раз я сходил на гимнастику, но занятия и упражнения мне не понравились: надо было «тянуть носочки», растягиваться, делать на шведской стенке «пресс». Занятия были вечером, в унылом полутёмном зале спортклуба ВОХР. В моей группе оказался и динамовец Радик, мальчишка из нашего подъезда. Мы друг друга недолюбливали, и хотя «пресс» у меня получался лучше, чем у Радика, я ушёл с гимнастики. Велосипед, лыжи и коньки на свежем воздухе меня привлекали больше.