Текст книги "Мы росли у Охотского моря. Воспоминания и рассказы учеников и выпускников магаданской средней школы №1"

Смерть в заливе Креста

Друг мамы Александр Романов был хороший радист, его ценил командир экипажа Борис Краснокутский: «Потому что я не боюсь тока», – говорил Александр. Он не боялся браться руками за контакты и провода при обслуживании и ремонте электрооборудования самолёта, и удары током на него почти не действовали. Видя мою тягу к технике, Александр принёс с аэродрома списанный автопилот, и я с упоением разбирал его несколько недель.

– «Молотком и зубилом не пользуйся, а только отвёрткой», – наставлял меня по-отечески Александр, и я не ломал аппарат, а хотел понять, как он сконструирован. Из автопилота я извлёк великолепный бронзовый ротор гирокомпаса, которым мы играли с Женькой Черенковым. Наверно, Женька его и «заиграл». Металлическая коробка корпуса автопилота ещё долго служила мне ящиком для складирования всяких нужных железок.

Александр Николаевич подарил мне и два больших великолепных компаса, которые были на вооружении у немецких десантников. Он их привёз из Германии. В пластмассовом корпусе, в спирте, плавал большой диск-картушка, красная магнитная стрелка которого показывала на N. Компас имел широкий ремешок, и его можно было носить на руке, как часы. Женька после долгих уговоров выменял у меня один компас на марки.

Из своей командировки в Германию Александр привёз мне открытки на немецком языке с репродукциями картин Дрезденской галереи. Одна из них называлась «Динарий кесаря», и я долго рассматривал открытку, стараясь понять, кто же из этих двух человек «динарий», а кто «кесарь».

Александр Романов и мама хотели вступить в брак. Я не возражал.

Анна Розанова – А. Ф. Розановой. 9 октября 1946 г. Магадан.

«Дорогая мамочка! …Приехала я после 40-дневного отсутствия и читаю Ваши июльские письма. Лёничка жил один, правда, когда бывает А. Н. в городе – он много бывает с ним и делает всё, что надо для его жизненного благоустройства – но в основном он в разъездах. Я много беспокоилась, не хотела уезжать от Лёнички, но А. Н. меня заверил, что всё будет в порядке, а мне надо «проветриться» – так оно и было, Лёня благополучно прожил один 40 дней.

Я ведь живу по-прежнему с Лёней в своей маленькой комнатейке, а А. Н. приходит только к нам в гости. Вместе жить нам не позволяет ряд обстоятельств, когда меня не бывает, он полностью его опекает…

У меня получилось вроде отпуска, приехала домой в хорошем настроении, нервы мои поуспокоились, очень полезно проветриться в другой обстановке.

У меня нет сейчас полного ощущения семьи, много мешает мне обстоятельств наладить её. Мы не живём вместе, я не регистрирована ещё с ним и не могу заявить громко – «Это мой муж!» – а Лёне: «Вот твой папа будет». И объяснить Лёничке толком ничего не могу, просто пока ничего не объясняю. Иногда мысль возвращается к Серёже. Но всё же это в глубине моей души – я это не высказываю ни Лёне, ни А. Н. Но как только у меня дела будут в порядке, я всё это официально оформлю с А. Н. Как ни странно, но мне очень трудно привыкнуть, что буду жить дальше по-новому.

Я помню Папины слова, что «Первая привязанность – самая сильная», а мы ведь с Серёжей прожили 11 лет, учились вместе, выступали, Лёня у нас родился, работали, и я всё ещё чувствую какое-то обязательство за Лёничку перед ним. Но это всё было так давно, и время изглаживает, Так что всё-таки ставится точка над прежним, и новые переживания заслоняют, что было прежде. Жизнь трудна, и так вот она идёт. Но вобщем у меня всё в порядке, и я не жалуюсь. А. Н. – хороший человек и любит меня, хочет, чтоб у нас был общий ребёнок, но я не хочу, во-первых, лет мне много, и нет у нас официального оформления нашего совместного жития.

А вообщем – «будем посмотреть!»

Работу свою я очень люблю. Спорт – моё лекарство от всех болячек жизни, когда я занимаюсь спортом, всё плохое из моей крови изгоняется и она оздоравливается, у меня есть Лёничка, у меня есть надежда увидеться с вами и А. Н. делает всё, чтоб мне было хорошо. Моё единственное больное место – это то, что я никак не доберусь до Вас – это чувство я никак не изгоню – ни спортом, ни чем. Но я знаю, что через спорт – это наиболее скорый путь до Вас…Выехала я в этом году в Читу, а на след. год, может, в Свердловск или ещё ближе. Мечты, мечты!! Вообщем надо добиваться увидеться – и тогда сбудется всё».

…Эти планы не осуществились. Александр Романов в апреле 1947 года нелепо погиб. По рассказам членов экипажа Краснокутского произошёл несчастный случай. После перелёта из США самолёт приземлился в заливе Креста. Экипаж после трудного полёта отдыхал, лётчики выпивали и как всегда шутливо поддразнивали Александра, что мол, Аня не разрешает ему выпить, что он, лыжник, не может нарушить спортивный режим… Александр, якобы на спор, слил всё из стаканов друзей в один стакан и выпил. Потом разгорячённые вином лётчики вышли на крыльцо дома, он споткнулся (или его толкнули?) и спиной упал навзничь на камень или бревно и сломал себе позвоночник. Он не дотянул до Магадана и умер в заливе Креста. Перед смертью он только успел сказать: «Всё отдайте Ане…»

Хоронили его в Магадане. За гробом шли мама и много лётчиков и техников из магаданского авиаотряда, играл оркестр. Похоронная процессия поднялась вверх по Колымскому шоссе и направилась к марчеканскому кладбищу. Я на кладбище не пошёл.

Бабушка же моя Александра Федоровна считала, что Александра просто убили, а легенду о падении придумали для сокрытия преступления.

Музыка

Художественного и музыкального воспитания в дошкольные и школьные годы я не получил никакого. В семье бабушки и дедушки музыкантов не было, хотя бабушка сама, правда, до революции, преподавала пение и руководила хором в Реальном училище и Женской гимназии в Павловском Посаде (дедушка там был учителем русского языка и географии). Никто музыкой у нас не интересовался, и разговоров о музыке, о композиторах и самой классической музыки я в детстве не слышал. Только муж тёти Веры, Александр Любимов, хорошо пел и выступал даже в одном из клубов с партией Левко в опере «Майская ночь» Римского-Корсакова.

У тёти Веры на Большой Почтовой был и рояль, под которым мы с моей двоюродной сестрой Майкой прятались от Марии Ивановны, её бабушки. Открывать рояль дяди Шуры не разрешалось, тем более тыкать в клавиши грязными пальцами. Дядя Шура от своей химии (он был инструктором в РККА по защите красноармейцев от отравляющих веществ) часто страдал головными болями, и эти звуки его раздражали. Этим мои контакты с музыкой до войны ограничивались. Музыку по радио я начал слушать только в Магадане.

Передавали русские и советские песни, отрывки из оперетт, кантаты о вождях и много песен о Сталине:

 
Много звёздочек на небе, а одна – хрусталина,
Очень хочется запеть о любимом (великом?) Сталине…
 

При словах диктора – «передаём оперу», «симфонию» или «арии из опер» я выключал радио, так как оперы, кантаты и другие большие музыкальные сочинения были мне непонятны. А по радио их передавали довольно часто, чего, к сожалению, сейчас нет.

Тем не менее, слух у меня был, в чём я убедился, когда меня в школе неожиданно взяли в хор, и мы пели что-то грандиозное о Сталине:

 
…И поют поля, поезда поют в пути, города поют,
И поёт вся советская земля, народ поёт…
 

Аркадий Арш: – «Про песни о Сталине могу просто освежить твою память. В 1949 году город готовился отмечать великую дату – 70-летие Вождя. В театре решили поставить огромную литературно-музыкальную композицию. И вот туда-то в сводный хор взрослых и детей «согнали» почти всех школьников. Репетировали долго и упорно. Главная песня была на стихи Васильева и Коваленкова и музыку И. Дунаевского, которую я помню до сих пор:

 
«Бьют часы на Спасской башне,
Встало солнце над Москвой,
Города, поля и пашни
День встречают трудовой…»
 

и припев:

 
«И поют гудки,
Поезда поют в пути,
Поют поля,
Славя солнечный восход…»
 

Со второго голоса все сбивались, дирижер нервничал, подходил и говорил: «Вы видите этого мальчика? (показывая на меня) – Слушайте его и пойте, как он!»

Артисты по очереди говорили за каждую республику. Рядом стоял артист «дядя Вася» Мельников, который на генеральной репетиции от нервного напряжения чуть не падал в обморок, и ему приставили одетую в национальную одежду женщину, которая подсказывала ему слова.

По каждой республике были свои исполнители, одетые в национальные одежды. А Василий Петрович (дядя Вася) говорил вообще – О Родине, о Сталине, об СССР…»

Наверно, с годом Аркадий ошибается. В 1949 году меня не могли бы взять в детский хор. И мне, и Аркадию было уже по 16 лет, и голосов детских у нас уже не было. Наши воспоминания относятся скорее к 1947 году, когда праздновалось 30-летие Октябрьской революции.

Другая песня:

 
Сталин – наше знамя боевое,
Сталин – наша гордость и полёт,
С песнями борясь и побеждая,
Наш народ за Сталиным идёт…
 

(Слова точно не помню)

Под какой-то Новый год, в 1947 или 1948 году по радио в Магадане часто исполняли песню, которая мне очень нравилась. Мелодию и слова я помню до сих пор:

 
Если на празднике нашем встречаются
Несколько старых друзей,
Всё, что нам дорого, припоминается,
Песня звучит веселей.
 

Потом следовал ещё куплет и припев:

 
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,
Выпьем и снова нальём…
 

Кто автор слов? Кто автор музыки? Не знаю…

На эстрадных концертах и праздничных представлениях, которые очень любил начальствующий состав «Дальстроя», я не бывал. На этих концертах пели, играли и плясали бывшие и настоящие узники колымских и магаданских лагерей.

На улицах Магадана мы однажды с Васей Аксеновым видели, как этих артистов «ведут» на работу. Целая колонна прилично одетых людей – мужчины в чёрных пальто, в шляпах, в хороших ботинках и женщины в концертных платьях, но поверх одетые в телогрейки, в платках и туфлях на высоких каблуках – медленно бредёт по Колымскому шоссе вверх, к Музыкально-драматическому театру. Колонну конвоирует солдат с винтовкой за плечами. Эти люди – артисты, они никуда не убегут, но конвой должен быть. Ведь это тоже зэки – концертная бригада Маглага. Они идут на вечерний концерт в театр или обслуживать какое-либо мероприятие. После концерта их также под конвоем, тот же солдат уводил обратно в лагерь. Конвоир приводил их в Маглаг, их проверяли по головам и по списку, и они расходились по баракам.

Эти колонны артистов мы видели сами, хотя я не очень понимал, что это за люди, и почему они так странно одеты.

Аркадий Арш вспоминает, что отец его в этих колоннах не ходил:

«Михаил Арш на всю катушку до 12 сентября 1942 года оттарабанил на прииске им. Ворошилова и получил разрешение жить в Магадане, сразу был принят в театр и довольно быстро получил комнату – копию, как у Димы Кондрикова, но в квартире 26».

Инна Клейн: «Кстати, надо вспомнить концерты для работников Управления «Дальстроя» и Геолого-разведочного управления силами артистов – заключённых, их ещё называли «правительственными» концертами. Когда я перешла в 7-й класс, родители меня стали брать с собой. Эти концерты были на очень высоком уровне, потому что в лагере было очень много Заслуженных и хороших артистов. Мне было очень приятно, когда зрители кричали: «Браво! Бис!» Евгению Ишину за исполнение роли Меркуцио в сцене из балета «Ромео и Джульетта».

Леонид Варпаховский

В Доме культуры, который потом стал театром, была прекрасная драматическая труппа и оперетта. В театре были и вольнонаемные артисты, но их было немного, и появились они позже. Репертуар нашего театра ничуть не уступал репертуару столичных театров, и мы могли смотреть всё, что смотрели в Москве и Ленинграде, все постановки в драмтеатрах и оперетты, да ещё с какими артистами. Например, главным режиссером в театре был бывший главный режиссёр московского театра им. Ермоловой Леонид Варпаховский».

Кстати, немного о Леониде Варпаховском. Они с женой Идой Зискиной тоже жили в доме по Колымскому шоссе, 3, в нашем подъезде, на третьем этаже, квартира 5. Конечно, я по своему возрасту их не знал, но о некоторых подробностях колымской жизни наших соседей прочитал в книге Б. Курицына «Невыдуманные истории из жизни Леонида Варпаховского» (М., 2003).

По воспоминаниям его сына, Л. Варпаховский был арестован в 1936 году только за то, что десять лет назад присутствовал при семейных спорах дяди и брата его первой жены А. А. Малиновской. Дядя её, старый партиец, стоял тогда на позициях троцкизма, а брат ему возражал. Хотя Леонид в спорах не участвовал, его на три года сослали в Алма-Ату, а в 1937 году он получил ещё 5 лет и был сослан на Колыму.

На Колыме бывший режиссёр Леонид Варпаховский сумел попасть в так называемую «культбригаду», что и спасло ему жизнь. В лагерной культбригаде Варпаховский «дорос» до её руководителя, профессионально занимался лагерной самодеятельностью, ставил театральные представления, ездил с бригадой по приискам. После успешной постановки спектакля «Днепр бушует» 7 ноября 1943 года в одном из лагерей Чай-Урьинского управления «Дальстроя» Варпаховского назначили руководителем магаданской культбригады.

В магаданском Драматическом театре расконвоированный режиссер Л. Варпаховский делает несколько успешных музыкальных постановок. В марте 1945 года ставит оперу Верди «Травиата» и знакомится с Идой Зискиной, оперной певицей, исполнявшей роль Виолетты и ставшей впоследствии его женой.

козин против МОЦАРТА

Инна Клейн: «Как-то по городу разнёсся слух, что к нам прибыл Вадим Козин. В 30-х годах это был известнейший певец, его пластинки в Москве выпускались немыслимыми тиражами. У нас дома в Магадане были его пластинки. У него была очень невыразительная внешность, небольшой рост, волосы непонятно какого цвета, а ведь он был из известного цыганского рода, до ареста был женат на красавице Марине Расковой, в дальнейшем знаменитой лётчице, полковнике, командире женского авиаполка, провоевавшей всю войну.

На сцену Козин вышел в хорошем коричневом костюме, а на левом отвороте, лацкане пиджака во время концерта сверкал и переливался маленький бриллиантик. Когда он начал петь своим незабываемым голосом, то, конечно, покорял всех. Зал неиствовал. Он пел целое отделение, а все требовали ещё и ещё.

Благодаря этим людям, которые под конвоем шли в театр по улице зимой, бог знает, как одетые, мы смогли встретиться с настоящим искусством. Большое им спасибо за их скорбный труд».

После «Травиаты» Варпаховского снова арестовали, но уже по доносу Вадима Козина и других артистов культбригады. А обвиняли они Варпаховского в том, что при постановке пьесы на военную тему в сцене казни партизана звучала «Лакримоза» из «Реквиема» Моцарта. Эта музыка квалифицировалась доносчиками как «старый религиозный хлам, использованный режиссером в целях подрыва советского патриотизма». Хотя Варпаховский и объяснял некомпетентным обвинителям, что «Реквием» Моцарта является вершиной музыкального искусства, это не очень подействовало на суд. Леонида спасла только старая газетная вырезка 1934 года о похоронах С. М. Кирова, на которых звучали божественные скорбные мелодии «Реквием» Моцарта…

Инна Клейн: «В киносериале «Московская сага» Василия Аксёнова есть сцена, где героиня рассказывает о том, что режиссёр её поправляет на репетиции, а она говорит, что нет, она будет играть, как её учил Варпаховский. Вот так!

Позже, в году 54-ом, я с мамой была в театре им. Маяковского на спектакле, поставленном Леонидом Варпаховским, и после спектакля мы с цветами зашли к нему в кабинет. В Магадане мы с ним не были знакомы, но он был искренне рад нашему визиту, и мы много что вспомнили, много о чем поговорили».

Ученики 7-го класса «Б»

Список составлен по памяти Женей Черенковым и Лёней Титовым. Значком «плюс» отмечены ученики и ученицы, которые присутствуют на снимке нашего 7-го класса 1947 года. Фамилий и имен всех девочек мы не вспомнили.

1. Абакумова Рая

2. Абрамова Эмма +

3. Акулова Таня +

4. Александров Витя

5. Базазьян Эдик

6. Бедринцева Лиля +

7. Болдырев Вася +

8. Булгакова Женя

9. Воробьев Гена +

10. Годун (?)

11. Долгов Толя +

12. Долгова Женя

13. Елсуков +

14. Клюйкова Миля

15. Копейкина Вера +

16. Красников

17. Краузе Лина

18. Лобанцева Лена +

19. Марушкин Олег

20. Навяжская Ира +

21. Нестерова Инга

22. Паршкова Инна +

23. Паршина Ира +

24. Попов Витя

25. Романова Галя

26. Сидоров Радик

27. Суворин Коля +

28. Титов Лёня +

29. Чекменев

30. Черенков Женя +

31. Чернецкий Феликс +

32. Чибисков

32. Чибисков

33. Чулкин

34. Римма (?)

«Кровавая» история Средних веков

В седьмом классе историю преподавали ужасно, с большой «кровью». Судя по дневнику за 7-й класс, мы повторяли и историю Древнего мира и изучали историю Средних веков. А может, мы «проходили» и другие пласты истории, так как после окончания 7-го класса ученики получали свидетельство о неполном среднем образовании и должны были иметь некоторое представление о всей мировой истории.

Учительницей истории была жена Н. Ф. Иванова, и «метОда» обучения не очень отличалась от метода «луковицы». Но это касалось только самого Н. Ф. Жена же его, рассказывая об исторических событиях, особенно налегала на слово КРОВАВЫЙ: «кровавый царь», «кровавое правительство», «кровавый бунт», ну и, конечно, «кровавые битвы». Когда мы отвечали урок, мы тоже не жалели «крови», и она лилась рекой. Чем «кровавее» были ответы, тем удовлетворённей учительница кивала головой и ставила нам хорошие отметки. У меня были «четверки» и «пятёрки».

Дневник за 14–19 апреля 1947 г.

Дневник за 28 апреля – 4 мая 1947 г.

Но дисциплины на уроках истории Средних веков не было никакой. Учительница была беременна, куталась в шаль и не хотела волноваться и простужаться. Когда я выходил к доске, к карте, я в левую руку брал дневник, чтобы защищаться от «кровавого» обстрела своих товарищей: мальчишки стреляли из резинок по отвечающему. Когда же учительница просила стоявшего у карты показать, где происходило какое-либо «кровавое событие», в этот квадрат карты тут же летели уже не бумажные, а алюминиевые и медные «пульки» и впивались в карту.

Где же кит?

Женя Черенков: «Егор, мой сосед по дому на Новомагаданской улице, 21А, сообщил, что рыбаки бухты Весёлой загарпунили кита и привязали его у острова «Три брата». Мы с Феликсом Чернецким решили доплыть на лодке до этого морского чуда-юда. Конечной целью нашей экспедиции было не только посмотреть на живое млекопитающее, но по возможности отвязать и отпустить в родное Охотское море. Я видел кита, вернее, его фонтаны, когда с мамой и сестрой плыл на пароходе к отцу, а тут-то живой кит, наверно, здоровый!

Егор, молодой человек лет 30, был спецпереселенец, т. е. формально человек вольный, но не имеющий права (под страхом попасть в лагерь) более, чем на 7 километров, покидать свой район поселения. Егорушка работал на лесозаводе бригадиром и командовал десятком пленных японцев, которые колымской властью использовались в качестве дешёвой рабочей силы на различных тяжёлых работах. Японцы делали опалубку для бетонных работ, сооружали строительные леса, добывали и возили щебёнку и песок. Лес к заводу доставлялся по узкоколейке, которая шла вдоль реки Магаданки.

В этот день, а это было 10 мая 1947 года, мы сразу после уроков побежали домой, взяли с собой кое-что поесть, малокалиберную винтовку ТОЗ-8 моего отца, и затем направились к лесозаводу, где нас уже ждал бригадир Егор. Мы погрузились в кузов грузовой машины, где с безучастным видом на корточках сидела бригада японцев. Я крепче прижал к себе ТОЗ-8, но японцев, кажется, ничего не волновало…

Быстро поехали к бухте Гертнера, где японцев высадили метров за 200 от местных рыбаков. Пленные не спеша занялись добыванием и погрузкой морского песка и гравия на машину. Был отлив, и двое японцев направились за отступающей водой добывать беззубок, таких больших пресноводных раковин, которые прятались в морском песке и иле. Добывались беззубки при помощи лопаты, потом голодные японцы варили их в котелке и ели без хлеба и соли, для подкрепления сил.

И нам дали попробовать!»

Смелым 15-летним путешественникам, чтобы добраться до «Трёх братьев», надо было бы плыть направо, вдоль берега, пересечь устье Магаданки и далее идти, не отдаляясь далеко от берега. Но в бухте было очень много плавающих торосов, и ребята решили обойти ледяную кашу и идти сначала налево, к устью речки Дукча, обойти льдины, а затем уже повернуть к «Трём братьям».

Недоработки плана путешествия стали возникать сразу. Ребята обнаружили, когда начали тащить лодку по мелководью метров 500 до большой воды, что это довольно тяжёлое дело. Пришлось под лодку подкладывать круглые деревяшки и перекатывать её через камни. Оказалось, что у лодки нет вёсел, пришлось вернуться. Егор принёс вёсла, да не от этой лодки – очень длинные. При гребле рукоятки вёсел перекрещивались перед носами гребцов.

Было часа четыре, начинался вечерний прилив, и грести пришлось против приливного течения. Обход на лодке массы торосов занял очень много времени, так как грести Фелька и Женька не очень-то умели, быстро устали, да ещё им очень хотелось пить. Потому что, пока ждали Егора с вёслами, наелись взятой с собой селёдкой. А воду взять не догадались… Стали подплывать к торосам и пытаться отколоть кусочек льда. При первой же попытке ударить прикладом винтовки по торосу льдина вдруг с шумом и треском перевернулась, задев борт, и чуть не опрокинула лодку. Женька и Фелька перепугались и стали остерегаться подходить близко к торосам.

Всё было против путешественников: им сначала пришлось долго тащить лодку до большой воды, а когда поплыли, оказалось, что начался прилив, и пришлось грести против приливной волны. Временами бухту Гертнера накрывал белесый туман, который завесой искажал вид берега, и вообще ничего не было видно. Много сил и времени ушло на лавирование между торосов. К тому же боковая волна захлёстывала низкие борта плоскодонки, и приходилось постоянно вычерпывать воду жестяной банкой.

Женя Черенков: «В тумане мы шли по немецкому компасу, который я выменял у Лёни, но до «Трёх братьев» мы всё-таки не доплыли. Когда после многочасовой гребли туман рассеялся, мы увидели, что до «Трёх братьев» так же далеко, как и до берега, примерно с полкилометра. Мы чувствовали себя эмоционально и физически измотанными греблей…

Решили направляться к берегу, но начинался ночной отлив, волны хлестали через борта, и грести стало ещё тяжелее. «Три брата» стали лучше видны, и только теперь мы разглядели, что «Три брата» это не остров с тремя вершинами, а три островка, один из которых больше двух других.

У какого же островка томится бедный кит?

Пока мы соображали, к какому же острову нам плыть, очень вовремя нас обнаружил пограничный катер. Пограничники стали нас спрашивать: «В какую же страну мы собираемся плыть?» – Наш ответ про кита их не убедил… Больше всего я боялся, что пограничники обнаружат винтовку, лежавшую на дне лодки под вещами.

Пришлось повернуть к берегу и искать сухое место для высадки, чтобы развести костёр и согреться. С собой у нас была ещё сырая картошка и несколько луковиц… Место для высадки нашлось, но оказалось (ещё одно упущение!), что привязать лодку нечем – швартовых верёвок на плоскодонке не оказалось… Лодку вытащили на берег. Было часов 12 ночи.

Я влез на крутой берег, рубил топором сухие сучья и кидал вниз, где Фелька разводил костёр. Бросили в огонь картошку, но она не пеклась, а горела, и мы её съели полусырую. Потом завернулись в одеяла (их-то мы взяли с собой) и старались заснуть, поворачиваясь с боку на бок, чтобы огонь грел спины. Усталость свалила нас с ног…

Среди ночи, часа в три, появился Егорушка. Оказалось, что мы каким-то образом переплыли в темноте устье Магаданки. Это было километров в двух от рыбаков. Егор на лодке отвёз нас к ним. Мы повалились как убитые спать под крышей рыбацкой хижины, на мягких и сухих сетях…

Всю ночь мне снились кошмары… какая-то большая крыса лезла на меня… я от неё отмахивался, но она не отставала… Утром «крыса» оказалась маленьким пушистым котёнком, который играл со мной в темноте…»

А вот папа Инны Клейн не искал встречи с китом, а тот сам его нашёл, правда, в другой бухте Охотского моря.

Инна Клейн: «Папа летом 47-го года в бухте Нагаева с друзьями рыбачили на лодке, а в бухту заплыл китёнок, и он, резвясь, всё пытался поднырнуть под их лодку. Папа рассказывал, что они очень испугались, кричали на него, всё в него бросали, что можно, из лодки выбросили всё и поснимали с себя, что могли, и даже резиновые сапоги сняли на всякий случай – вдруг плыть придётся.

Видели бы вы папу, когда он приехал с этой рыбалки и пришёл в мокром галифе, босой, с одной удочкой в руках. Из лодки всё выбросили, чтобы было легче грести и быстрее оторваться от весёлого китёнка. Хорошо, что ещё мамаши его не было!!!»

Дневник за 12–17 мая 1947 г.

Сведения об успехах в занятиях и поведении ученика за 1946–1947 учебный год

Расписание экзаменов с 20 мая по 16 июня 1947 г.