Текст книги "Мы росли у Охотского моря. Воспоминания и рассказы учеников и выпускников магаданской средней школы №1"

«Блат – мат – туфта – резина»

На Колыме родилась и очень точно описывала нашу нелёгкую жизнь у Охотского моря универсальная народная формула: «Блат-мат-туфта-резина».

БЛАТ в Магадане помогал сделать и «достать» всё. Колымский «блат» родился в северо-восточных лагерях ГУЛАГа, из которых удалось выйти живыми немногим людям. Эти бывшие зеки, много повидавшие и испытавшие, всегда помнили помощь товарища по нарам, корку хлеба или миску жидкой баланды, рукавицы или сухие портянки, которые отдал тебе сосед по бараку и тем спас тебе жизнь. Они помнят и то, как идущие рядом на этапе помогли тебе дотащиться на негнущихся от мороза ногах до лагеря, спасли от выстрела конвоя, не оставили на колымском снегу. Эти люди составляли колымское братство и по «блату» помогали друг другу. Блат был и в верхних эшелонах власти, когда начальство «по блату» могло помочь тебе получить повышение в должности или замять неприятное для карьеры дельце.

Магадан в 1940-х гг. – город небольшой, и все знали всех. На улицах встречались люди, сидевшие вместе в тюрьмах и лагерях, трудившиеся до изнеможения и изнурения на приисках, угольных карьерах и шахтах. Мужество выживших в тяжёлой борьбе за жизнь сплачивало лучшую часть колымского общества и проникало во все области существования бывших зеков. Часто можно было услышать: «С ним я сидел в тюрьме… С этим мы вкалывали на прииске… Теперь он освободился, мыкается по подвалам, уже совсем доходяга. Надо ему помочь, устроить на любую работу, найти угол для жилья…»

Этим людям трудно было расставаться с Колымой, с Магаданом, они вросли в эту жизнь, вокруг были все свои, бывшие узники, почти в любом можно было узнать бывшего лагерника. От них можно было ожидать какого-то участия, дружеской помощи, можно было рассчитывать на какой-то «блат».

Многие колымчане в лагерях мечтали о «материке», где остались жёны, мужья, дети. Некоторые, которых после войны отпустили и не оставили на поселение, – уезжали. Но часть уехавших возвращалась на Колыму, не могли они жить по-старому на «материке», там все были чужие, которые старались быть подальше от «врагов народа».

Связи с «материком» у многих были давно потеряны и оборваны, их считали умершими: от матерей писем давно нет, жёны вышли замуж за других, мужья пропали без вести или убиты, малых детей поглотили Детприёмники НКВД, юношей-комсомольцев заставили отречься от отцов…

В нашей комнате в Магадане несколько дней жил бывший зек, солагерник Жана Оттовича, армянин. Он только что вышел из заключения, еле добрался до Магадана, податься ему было некуда и, чтобы его не «замёл» патруль, он отсиживался у нас. Армянин был совершенно «дикий» зэк, немытый и оборванный, не имевший никакого понятия о городской культуре. На Колыму он «загремел» прямо из своего аула. Там он что-то не так сказал о неизвестном ему «сталине».

Одежду зэка мама сожгла в плите на кухне, а отчим мой одел его в свои брюки, рубашку и старую куртку. Спал он у нас в комнате на полу. В туалете от становился ногами на унитаз, потом, чтобы спустить воду, полез руками в бачок, чугунная крышка бачка сорвалась, ударила армянина по голове и со страшным грохотом упала на пол. Голову армянину перевязали. Хорошо, что не разбился унитаз – это была бы катастрофа вселенских масштабов, никакой блат тут бы не помог. Мама ругала Жана, ведь из нашей квартиры нежелательные слухи о лагернике могли дойти и до «органов»! Но это был свой брат-лагерник. Жан Оттович скоро, по «блату», устроил армянина чернорабочим в гараж Окружкома профсоюзов. Там, на автомобильных сиденьях в кабинах грузовиков он и ночевал, дожидался начала навигации. В Армении его ждали…

Про МАТ я писать не стану. Это второй, а вернее, первый лагерный язык, на котором уголовники общаются друг с другом и с политическими, охрана общается с зэками, а начальство НКВД руководит лагерями и вохровцами. Все его знают в совершенстве, и мужчины, и женщины. Этот «язык» помогает общаться и в мужской компании за стаканом спирта, и шоферне на колымской трассе, и матросам на кораблях «Дальстроя», и рабочим на причалах нагаевского порта, и самим зэкам на общих работах и на нарах в бараках…

«ТУФТА» – более сложное общественное понятие, категория, слово, которое сейчас вышло из речевого обихода. Понятие это обозначало неправду, то, чего нет, вымысел с уголовным оттенком: «Что ты мне туфту несёшь? Не туфти!» – «О чём он там туфтит с трибуны? – Сплошная туфта!»

Мне сказали, когда мы после окончания школы должны были лететь на «материк», что в день отъезда меня заберёт автобус и отвезёт с другими ребятами на аэродром. «Туфта это!» – сказал видавший виды колымский водитель Жан Оттович, и был прав. Автобуса я так и не дождался, хотя два раза выходил на Колымское шоссе, чтобы ребята меня из автобуса заметили.

Мама дала команду, подъехал на «эмке» Жан Оттович и домчал меня до 47-го километра. Я еле успел на последний самолёт.

«РЕЗИНА» – очень многозначное колымское понятие. Оно обозначало бюрократические издержки и проволочки, которых было много в колымской жизни. Говорили тогда: «Это резина!» «Тянут резину!»

– «Комитет СССР по спорту не утверждает наши колымские рекорды! Тянет резину!» – сетует старший инструктор-методист по физкультуре и спорту магаданского Горкома профсоюзов Анна Розанова.

– «Колымснаб не подвозит вовремя запасную резину для легковушек и грузовиков! Ездим на лысых покрышках! А зима уже давно наступила! Колымснаб тянет «резину» с резиной!» – это уже речь завгара Окружкома профсоюзов Ж. О. Рудзита, озабоченного аварией на колымской трассе, когда ЗИС-5 на старой резине не удержался на повороте и слетел в глубокий кювет.

Серые скалы

О приключениях у Охотского моря летом 1949 года вспоминает старший пионервожатый городского пионерлагеря Магадана.

Аркадий Арш: «Летом после 8-го класса я одну смену отработал помощником вожатого в пионерлагере. Думал, что меня на вторую смену поставят вожатым, пришёл в ГК комсомола, а меня назначили старшим пионервожатым городского пионерлагеря при Доме пионеров, или, как в одной из Грамот говорилось, «сводной городской пионерской дружины». Дети также разделены были на отряды, проводились линейки, всякие мероприятия, но ночевали они дома.

Однажды мы решили вывезти детей на далёкую прогулку. Но куда? И тут Стасик Белобрагин (он был в Доме пионеров) предложил: «Давайте свозим их на Серые скалы. Мы как раз собираемся туда на охоту и заодно разведаем обстановку». – Я напросился в компанию. Анна Даниловна Семенова была начальником лагеря, она дала «добро», и мы пошли.

Нас было пятеро: Стасик, Толя Долгов из 9-го класса (точнее, из уже 10-го, т. к. и мы уже считались в 9-ом), ещё двое – их не помню. Не знаю, у кого были связи в порту, но нам дали катер, плыть надо было почти за пределы бухты Нагаева и направо. Разыгрался сильный шторм, меня укачивало, я прижался спиной к каюте и ждал, когда же это закончится.

А ребятам – хоть бы хны! Они командовали катером, как хотели, гонялись за птицами, стреляли. Надо сказать, что экипированы они были, как заправские охотники. Высокие сапоги, куртки, перепоясанные патронташами, ружья, в рюкзаке у Стасика надувная лодка. А я? Я был одет в обычный спортивный костюм, в лёгких боксёрских ботинках, правда, с мелкокалиберной винтовкой (в школе дали).

Подошли мы к этим скалам, но из-за сильной волны выгрузиться было невозможно. Вынуждены были вернуться. Ребята посовещались и решили (не зря же пропадать подготовке) идти пешком через сопки, а моряки пообещали прислать за нами катер на следующий день в условленное место. Время было уже позднее, но… Пешком так пешком.

Подъем начался с деревянной лестницы, которая шла зигзагами наверх сопки от порта. Я обратил внимание, что наверху выделялись крупные белые камни, как будто сопка была из известняка. Там начиналась тропа. Самое удивительное было то, что мы вышли не на вершину сопки, а на плоскогорье, и через некоторое время вошли в лес. Это был не такой лес, который окружал Магадан на сопках – низкорослый стланик и карликовые деревья. Это была настоящая тайга с высокими деревьями и нависающими огромными ветвями, обросшими мхом. Это была сказка! Шли мы гуськом. Толик впереди, я – предпоследним. Стас за мной.

Понемножку смеркалось. Впереди показалось что-то белое и большое. Оказалось – речка, полностью промёрзшая. Мы по льду перешли на ту сторону и продолжали путь. Лес скоро закончился, и началась самая что ни на есть тундра. Огромное пространство, без единого кустика, немного болотистое, идти надо было очень осторожно. Видно было плохо, на равнине был туман, который в лесу был не очень заметен. Постояли, обсудили ситуацию и двинулись дальше. Ноги немного промокли. Скоро тропа пошла вверх-вниз, и начался обычный для окрестностей Магадана ландшафт. Надо было переходить через ручей. И тут Стас молча подошёл ко мне, взгрузил меня на свою спину и перенёс на другой берег. Я был ошарашен, изумлён.

Я запомнил это на всю жизнь, это был настоящий мужской поступок, это был пример, как надо тому, кому трудно, молча подставить своё плечо и спокойно, ни слова не говоря, двигаться дальше.

На противоположном склоне показался домик-барак. Сказали ребята, что там живут моряки, пограничники. Я потом заметил на вершинах сопок кое-где деревянные макеты орудий, оставшихся ещё после войны, когда Магадан охранялся с моря от японцев. Кто-то предложил переночевать у моряков (было уже почти темно), но потом решили время не терять и идти вперёд. Скоро совсем стемнело, где-то шумело море. Выбрали большое дерево, под его кроной расположились, развели костёр, поужинали, чем есть, и улеглись спать. Я снял промокшие ботинки и привязал за шнурки к ветке над костром, чтоб просохли, и сразу уснул.

Проснулся от света солнца прямо в лицо. Под деревом я был один. Рядом стояли мои чуть не сгоревшие ботинки – оказывается, шнурок подгорел, ботинки упали в костёр, и кто-то успел их вытащить. Думаю, это был Стасик, он всё время меня немного опекал, я это чувствовал.

Я огляделся и немного ужаснулся: дерево, под которым мы отдыхали, находилось на самом краю крутого обрыва, идущего прямо к морю. Стас был внизу, остальные уже ушли далеко вправо вдоль берега, и были слышны их выстрелы. Оказалось потом, что Долгов убил нерпу. Мы со Стасом спустили вниз оставшиеся вещи и попытались, надув лодку, пойти к остальным морем, но как мы ни старались отойти от берега, волной нас выбрасывало обратно.

Пошли пешком. Был отлив, и идти по гальке было легко. Но как только мы встретились, пришлось сразу идти обратно: мы ушли далеко, а часа через два должен был придти катер. Я никогда не забуду этот путь обратно! Начинался прилив, и берег быстро заливался водой. Мы сначала бежали по береговой полосе, потом пришлось взобраться на высокие камни. Волны набегали одна за другой, били в берег и поднимались на несколько метров вверх. Надо было дождаться, когда волна отойдёт и, пока не подойдёт очередная, быстро перебежать с одного камня на следующий. Было страшно, но другого пути не было. Помогая друг другу, добрались до того места, где оставили лодку, «сдули» её, но далеко уйти не успели. А дойти надо было километра два до полуострова, где было какое-то подобие причала. Точнее, не полуострова, а острова, соединённого с сушей длинной насыпной дамбой. Говорят, там во время войны был форпост. А сейчас…

Я такое видел только в кино и на картинках – настоящий птичий базар! Из-за острова показался катер. Мы стали стрелять и сигналить, что мы здесь! Мы сейчас подойдём, подождите! Нас заметили. Подошли ближе и прокричали, что подойти к берегу из-за сильной волны не смогут, так что идите домой пешком. Вот дела-а-а!

Что делать? А что делать? Помахали катеру и полезли вверх. Полезли – не то слово: в этом месте, наверное, сопка была самой высокой, и мы скоро не лезли, а ползли на четвереньках, цепляясь за ветви редких стлаников, по очень крутому склону. Пришлось бросить сначала нерпу, потом и лодку, заметив место, чтобы в следующий раз можно было её найти. Поднимались, мне казалось, несколько часов. Поднявшись на вершину, упали на землю без сил, чтобы отдохнуть, но кто-то крикнул: «Медведь!» – Рядом были свежие следы медведя. Нас, как ветром, сдуло с места, и мы побежали. Любопытно, но я как раз не испытал тревоги: медведя, как такового, не было, нас много, есть 4 ружья.

Скоро показался на противоположном склоне домик моряков, и мы пошли спокойно. Уже почти стемнело, когда мы добрались до порта и на попутной машине вернулись в город.

Я шёл по улице Сталина усталой походкой, немножко помятый, за плечом висела винтовка, небольшой рюкзак и, как мне казалось, мальчишки на улице смотрели на меня с удивлением и завистью.

Такое вот было у меня путешествие у Охотского моря, которое запомнилось на всю жизнь…»

Всеколымский слёт пионеров

Аркадий Арш: «Через неделю мы детей туда вывезли. Шли на двух катерах, старшей была А. Д. Семёнова, так что я был относительно свободен. Меня всё равно укачало, и я решил: «Обратно на катере – ни за что!» Я уговорил Семёнову, что мне ну вот позарез надо в город, а дорогу я хорошо знаю. Уговорил. Со мной увязался один мальчик, который с шахматной доской под мышкой торопился на какой-то турнир. Взял рюкзачок, свою винтовку и пошли. Я чуть-чуть боялся, как бы не заблудиться, но – со мной младший товарищ, и я, не показывая вида, шёл уверенно и о чём-то шутил. Немножко занервничал, когда мы, пройдя «тундру», вошли в тайгу, и я никак не мог найти ледяную речку. Оказалось, что она подтаяла, и я её не сразу заметил. Но нашли переправу, за ней продолжение тропы, и я уж совсем успокоился, когда увидел белые камни перед спуском к порту. Мальчик успел на турнир. 1949 год вообще был уникальным по впечатлениям, связанным со слётом пионеров и фестивалем самодеятельности. Я же на этом фестивале не только выступал, а это, кроме «Снежка», были танцы, оркестр, сводный хор. Удивительное по красоте было финальное зрелище, когда перед большим хором выходил сводный танцевальный коллектив – мальчики в суворовской форме, девочки – в школьной. Мы танцевали полонез, затем мазурку, фигурный вальс, а мне очень нравилась девочка из Ягодного, с которой я оказался в паре, мы подружились и потом три года переписывались.

Кроме «Снежка», мне всё это было не в диковинку – это был не первый смотр, но мне на правах хозяина-магаданца, как старшему пионервожатому, Горком поручил провести целый ряд организационных мероприятий, связанных с проведением первого Всеколымского слёта пионеров. Потом ГК предложил меня на пост секретаря комитета комсомола, я стал членом учебного совета школы. Правда, через полгода, увлёкшись общественной работой, я получил несколько двоек. Меня вызвали в ГК, и хотя Вера Яковлевна – директор школы – пыталась меня защитить, мне «вкатали» строгий выговор, после которого я от работы самоустранился, а в школу прислали освобождённого комсорга Тимофеева Г. М., молодого моряка, участника войны с Японией. Он меня всё-таки втянул в работу, и я до самого выпускного вечера занимался организацией культмассовых мероприятий. И мы все с Жорой близко подружились».

«Молодая гвардия»

Инна Клейн: «Летом 49-го года многие из нашего класса работали в пионерском лагере помощниками вожатых, перед этим мы закончили курсы вожатых, после 9-го класса тоже работали, мальчики – вожатыми, а мы – помощниками.

Летом 48-го или 49-го (?) года в кинотеатрах Магадана все с большим волнением смотрели кинофильм «Молодая гвардия», он произвёл на всех очень большое впечатление. Я помню, как мы шли с девочками после кино по улице и плакали и, конечно, всех актеров, которые там играли, – В. Тихонова, И. Макарову, С. Гурзо, В. Соснина, Н. Мордюкову – наше поколение любит и помнит с тех пор.

«Таня»

Был ещё один хороший фильм, назывался он «Таня», посвящённый Зое Космодемьянской. С ним произошла такая история: после показа тут же по радиостанции «Свобода» была большая передача о том, что партизанку при попытке поджога избы поймала хозяйка избы с односельчанами, а не немцы, так как в округе уже были случаи, когда поджигались и сгорали избы, и женщины и дети оставались без крыши над головой, без всего. Я помню, что в воззваниях Партии и правительства были призывы к борьбе с оккупантами, сжигать запасы хлеба, оставлять немцев без крыши над головой и т. д., правда, немножко позабыли о судьбе советских людей, живших в этих избах и о судьбе 17–18-летних партизан с бутылкой керосина в руках и коробкой спичек».

Спецпереселенец Стасик Белобрагин

Инна Клейн: «В школе мне очень подробно рассказали про эту передачу. Перед глазами и сейчас стоит фото несчастной Зои, висящей в петле и вытерпевшей нечеловеческие муки. Передача была, как нож в сердце! Опять какая-то неправильная правда нашей жизни, опять щепки летят от срубленных деревьев? Как мы спорили, как ругались, один раз в классе дело дошло до драки, и разнять мальчиков смог только Стасик Белобрагин. Мы с ним вместе пошли домой, и он мне рассказал, что их выслали в Магадан, что они спецпереселенцы, и я заплакала, он поцеловал меня в щёку и сказал: «Какой ты ещё ребёнок!» – Я не осмелилась его спросить, на что же они живут и не осмелилась позвать его к нам, вдруг он подумает, что я его хочу покормить из жалости.

Но в следующий раз, когда мы с ним шли мимо нашего дома, я его пригласила, и он спокойно пошел. Мы долго сидели в кухне и разговаривали, тогда он ещё с Машей не дружил, а я очень его стеснялась, я воспринимала его как взрослого человека. У нас с ним всегда были очень хорошие отношения. Да, спецпереселенец – это человек, сосланный в Магадан, когда его вина ещё не доказана, если органы найдут доказательства его вины, то его посадят, если не найдут, то может уезжать. Спецпереселенцам работа и жилье не предоставлялись…»

Мама, я и велосипед. ПКиО. Магадан. 1947 г.

Часть седьмая
Прощай, Магадан

Дневник ученика X класса Б средней школы города Магадана Ольского района Хабаровского края Титова Леонида. 1949–1950 учебный год

14-й выпуск магаданской средней школы № 1. 1950 год:

Леонид Титов

Феликс Чернецкий – курсант Ульяновского высшего танкового училища

Василий Аксенов

15-й выпуск магаданской средней школы № 1. 1951 год:

Инна Клейн

Аркадий Арш

ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ ВЫПУСК ШКОЛЫ

10-й класс «Б»

1949–1950 учебный год

С первых дней первой четверти 10-го класса мы почувствовали возрастающие требования учителей к нам – будущим выпускникам школы.

Магаданская средняя школа № 1 была одной из лучших в Хабаровском крае, и только она имела выпускные 10-е классы на Колыме. Поэтому старшеклассникам со всей Колымы, желавшим учиться далее в вузах, было необходимо получить аттестат зрелости именно в нашей школе. Ребята и девчата приезжали на год или два в Магадан. Родители их работали на «трассе», а школьники жили у знакомых, в интернате или снимали «углы». Таких ребят у нас в 10-м «Б» появилось четверо или пятеро: Е. Смирнов, В. Сидоров, А. Козённов, Г. Прихненко, Г. Вацман и другие.

Я в 10-м классе сидел уже на первой парте вместе с моим другом Колей Меликовым, с которым мы особенно сдружились после путешествия на Талую в санаторий «Горячие ключи». Мама была довольна, что я сижу на одной парте с отличником и членом комитета ВЛКСМ школы…

Наша директриса Вера Яковлевна Хотяева прилагала все силы, чтобы все 10-классники получили аттестаты без троек и поступили в вузы.

Преподаватели 10-го класса. Расписание уроков

Дневник за 12–17 сентября 1949 г.

Сталин заявил про «врагов народа», что «дети за отцов не отвечают», и детей так называемых «ответственных работников» «Дальстроя» принимали в институты центральных городов СССР после медалистов, даже с тройками. Хотя это относилось не ко всем детям и не ко всем вузам: в МГУ, МИМО или МИФИ детей репрессированных родителей не принимали. Но всё же Аттестат зрелости магаданской школы открывал детям бывших заключённых дорогу к высшему образованию. Они уезжали на «материк» учиться, а их отцы и матери оставались «ссыльнопоселенцами» навечно на Колыме.

Русский язык, литература и Вера Яковлевна Хотяева

Учительницей русского языка и литературы в 10-х классах была грозная директриса нашей школы Вера Яковлевна Хотяева.

Вера Яковлевна особенно налегала на свои предметы, так как в середине прошлого века в СССР очень большое значение при поступлении в вузы – и гуманитарные, и технические – придавалось общей грамотности и умению излагать свои мысли на бумаге, т. е. писать сочинения.

Я полагаю, что это умение и сейчас необходимо всякому грамотному человеку – и гуманитарию и инженеру. Но нынешняя система лотерейной проверки знаний на ЕГЭ вряд ли этому способствует. И чиновники, и даже министры пишут с ужасными ошибками. Тотальные диктанты, проводимые TV, показывают, что грамотность народа не очень высокая.

За первые сочинения у всех нас в тетрадях красовались «колы» и «двойки» и пометки учительницы: «слабое содержание», «не раскрыта тема», «нет плана сочинения», а у меня ещё: «грязь!», «плохой почерк»… и много синтаксических ошибок. Я забыл, что надо ставить запятые между сложносочинёнными предложениями, что надо выделять запятыми причастные и деепричастные обороты. Были и орфографические ошибки. Никто из нас не ставил точки над буквой «Ё». Знания наши после 9-го класса никуда не годились – то ли за лето всё забыли, то ли вообще никогда не учились. И ко всему и почерк мой у Веры Яковлевны вызывал отрицательные эмоции…

За первое сочинение я получил «два», за второе – «кол»!

Вера Яковлевна популярно объяснила нам, что с такими знаниями нам лучше остаться на Колыме и поступать учениками слесаря на АРЗ (Магаданский авторемонтный завод). К концу первой четверти я кое-как подтянулся, «колы» и «двойки» сменялись «тройками» (за сочинение за первую четверть я получил «3»), во второй четверти «тройки» стали перемежаться с «четвёрками».