Текст книги "Мы росли у Охотского моря. Воспоминания и рассказы учеников и выпускников магаданской средней школы №1"

Аничка

Перед самым началом нового учебного года в квартире 4 по Колымскому шоссе, 3, произошло прибавление семейства.

27 августа 1949 года у мамы родилась чудесная девочка, моя сестрёнка Аничка. Мама и Жан Оттович души не чаяли в ребёнке. Жан Оттович очень её любил и называл «мой дух», «моя душенька».

Теперь в нашей комнате мы жили уже вчетвером. Произошла и радикальная перестановка мебели. Кроватку Анички поставили справа от входной двери, за платяным шкафом. Туда же, ближе к ребёнку, подвинулась тахта родителей.

После месячного декретного отпуска мама пошла на работу. Днём она забегала покормить Аничку, потом снова уходила. В утренние часы, когда Жан Оттович был свободен от срочной шофёрской работы, он сидел со своим «духом», а в послеобеденное время, когда я приходил из школы, дежурство по яслям переходило ко мне. Когда ребёнок начинал плакать, я менял пелёнки, давал соску, укачивал, потом укладывал в кроватку, похлопывал её легонько по животику, она засыпала, а я снова садился за уроки.

Жан Оттович иногда подпивал больше, чем надо, но никогда у них с мамой не было крупных ссор. Мама понимала, что Жан Оттович таким образом старается немного забыться от всяческих неприятностей на работе, и прощала его, но его друзей – охотников, приходящих к нам домой опохмелиться, решительно отваживала от дома. Рука у мамы была спортивная, тяжёлая, и я видел, как она пьяного и слишком назойливого гостя (главбуха Окружкома профсоюзов) одним толчком плеча спустила с лестницы. Он маму потом очень зауважал… Всю получку Жан Оттович всегда приносил домой, и мама строго проверяла всю наличность. В день зарплаты он часто приносил какие-то подарки маме и Аничке, и ещё водружал на стол бутылку красного шампанского, угощая меня и маму. Когда он был в приподнятом настроении, он все купюры получки в ожидании мамы раскладывал на нашем круглом обеденном столе веером.

По выходным дням мама и Жан Оттович ходили гулять по магаданским улицам. Аничку помещали в красивую коляску, где-то с большим трудом добытую отцом. Счастливые родители шли по Колымскому шоссе и демонстрировали всем знакомым своё дорогое чадо.

Моя сестра Аня Розанова тоже училась в нашей школе – с 1-го «А» по 4-й «А» классы в 1956–1960 гг. Её учительницей была Анастасия Кузминична Соболевская.

Книга книг

Дедушка и бабушка напрасно волновались, что я много и сумбурно читаю. Я начал поглощать книги с осени 1941 года, когда мы были в эвакуации и жили в деревне Кочелаево у тёти Пани. Там, помню, я прочитал толстенную книгу «Жизнь животных» Брэма и потом читал её вслух на уроках естествознания, которое преподавала тётя Паня в деревенской школе.

Меня не надо было заставлять читать. Я всегда дочитывал книгу до конца, даже если она мне и не очень нравилась. Так наказывала мне в детстве бабушка Александра Фёдоровна. Мама поощряла моё чтение, но ей всегда казалось, что я читаю сверхбыстро и половину пропускаю. Она брала книгу и требовала рассказать содержание, старалась понять, читал я её или только просматривал. Мама сердитым голосом задавала мне вопросы о героях книги, стараясь доказать себе, что я не читал всю книгу. Но я так подробно рассказывал о книге, что мама с досадой, но и с облегчением, захлопывала книгу. С души её спадал камень сомнений.

– «Мать у нас милиционер! – говорил, слушая эти разговоры, мой отчим шофёр Жан Оттович, – на красный свет не проедешь!»

Я продолжал записывать все прочитанные мною книги – не только художественную литературу, но и книги по истории, искусству, путешествиям, литературоведению, а также книги по технике, которые требовалось читать и изучать и при учебе в институте, и для работы, и в аспирантуре, и при работе над переводами.

К концу 10-го класса я прочитал около 1000 книг. Но только с 1953 года я начал считать количество книг, прочитанных в каждом году. Это число колеблется от 100 (и больше) до 50 книг в зависимости от житейских обстоятельств. В сентябре 1953 года я все книги переписал в большую, уже переплетённую КНИГУ КНИГ, которую продолжаю вести до сих пор, с выписками и комментариями.

К концу 2012 года я прочитал 6500 книг и брошюр. КНИГА КНИГ разделена на 20 разделов. Следуя советам дедушки, из ряда книг я делал довольно подробные выписки, например, про все девять кругов «Ада» Данте, но это было уже после школы.

Василий Аксёнов: «Я по происхождению – враг народа»

С октября 1948 года в нашем классе появился «новенький» – Вася Аксёнов. В Магадане не было принято расспрашивать, кто твой отец, откуда ты приехал, как попали на Колыму твои родители, и я сначала думал, что Вася приехал с «трассы», но всё было иначе.

С Василием мы учились вместе два года: в девятом и десятом классах «Б» магаданской средней школы № 1.

Наши судьбы, судьбы детей репрессированных родителей, во многом похожи, и на долю Васи выпало немало невзгод и несчастий.

Из счастливого детства, от нежных матерей, нас резко бросили в сиротские бездны и в Детприёмники НКВД 1937–1938 гг., когда нам было по четыре-пять лет.

Наши родители жили в разных городах, наши родители занимались разными делами, но железная гребёнка «отца и учителя всех народов» прочесала всю интеллигенцию страны, вырвав с корнем всех, кто хоть чем-нибудь – знанием языков или лыжным мастерством – выделялся из общей массы или критиковал новый бюрократический аппарат в кругу «друзей».

Нашим родителям навесили ярлыки «террористов» и «к/р», а нас – детей 58-й статьи – оставили на произвол судьбы в презираемой народом касте «членов семей изменников родины» (ЧСИР) и «врагов народа».

После окончания средней школы наши пути с Василием разошлись. Василий вместе с Юрой Акимовым поехал в Казань, где Юра поступил в Архитектурный институт, Василий – в Медицинский, а я поехал учиться в Москву.

С Василием Аксеновым мы встретились в Москве, лет через 40 после окончания школы, когда он вернулся из США, и «за рюмкой чая» долго вспоминали про нашу школу и судьбы наших родителей.

По рассказам Василия его мать, Евгению Гинзбург, арестовали в феврале 1937 года по бредовому обвинению в принадлежности к «троцкистской террористической контрреволюционной группе при редакции газеты «Красная Татария», ставившей своей целью реставрацию капитализма и физического уничтожения руководителей партии и правительства»(!).

Отец Василия, Павел Васильевич Аксёнов, председатель Горисполкома Казани, член бюро Татарского обкома ВКП(б), член ВЦИК СССР, ничего не мог сделать для освобождения своей жены и скоро сам оказался в тюрьме. Четырехлетний ребёнок потерялся в Детдоме для детей заключённых, где к тому же хотели переменить его фамилию. Василий Павлович рассказал мне, что только в 1938 г. его дядя Андриан разыскал ребёнка в детском доме Костромы.

Е. Гинзбург в тюрзаке и в лагерях Колымы за 10 лет – «от звонка до звонка» – прошла все круги ада и несколько раз была близка к смерти от голода, холода и истощения. Её освободили в феврале 1947 года с поражением в гражданских правах на 5 лет.

Летом 1947 года мама Васи добралась до Магадана и поселилась в тесной комнатушке у своей подруги – сокамерницы по ярославской тюрьме, в бараке, в Старом сангородке. Работа бывшей политзаключённой не предоставлялась. Евгения Гинзбург, закончившая историко-филологический факультет Казанского университета и владевшая несколькими европейскими языками, работала уборщицей в грязной гостинице, потом в полукустарных мастерских Горкомхоза рабочей по выделке бытовых мелочей для нужд города – игрушек, абажуров, кукол, скатёрок, ковриков и рукавиц. Затем она устроилась нянечкой (уборщицей) в дошкольном интернате для детей-сирот, брошенных и отобранных у матерей-заключённых. Самая большая должность, которой ей удалось добиться, – это музыкальный работник (не воспитатель!) в детском саду. На работу ей помогли попасть бывшие заключённые, её товарищи, с которыми она сидела в тюрьмах, голодала в лагерях, выхаживала их как медфельдшер (в лагерях она освоила и эту профессию), спасала от голодной смерти.

Полгода Е. Гинзбург хлопотала о пропуске в Магадан для сына Василия, который все эти годы без матери и отца учился в Казани и жил в семье тётки. Отдел кадров «Дальстроя» девять раз отказывал Е. Гинзбург в выдаче пропуска, и только вмешательство всесильной, но чувствительной Александры Романовны Гридасовой, начальницы Маглага, депутата магаданского Горсовета и жены И. Ф. Никишова, сдвинуло с места бюрократическую машину. Тяжелобольная бабушка Васи, мать Е. Гинзбург, перевезла юношу летом из Казани в Москву, а из Москвы Василий прилетел в Магадан с попутчицей только в октябре 1948 года. Мать и сын не виделись 12 лет.

Е. Гинзбург, в отличие от моей мамы, рассказала сыну всю правду о себе: «Не «за что» она оказалась в тюрьме и на Колыме, а «почему». Васе было не 11 лет, как мне, когда я приехал в Магадан в 1944 году, а 16 лет, и он мог многое понять.

Васе занавеской отгородили угол в маленькой комнатке магаданского барака. И дом Васи, и гостиница, где с отцом жил Феликс Чернецкий, были большими серыми бараками, построенными ещё первыми поселенцами Колымы в 1929–1932 гг.

Естественно, что под впечатлением от рассказов матери об ужасах тюрем и сталинских лагерей и вообще от магаданской жизни писатель Василий Аксенов вступает в ряды «профессиональных «врагов народа».

Аресты по алфавиту

17-летний юноша Василий Аксёнов на себе ощутил зыбкость жизни бывшей политзаключённой. В октябре 1949 года в Магадане начались повторные аресты бывших зэков «по алфавиту»… Антонов… Авербах… Берсенева… Бланк… Виноградова… Вольберг…

Добрались и до буквы «Г». Мать Васи забрали в «Белый дом» (Управление МГБ) «по подозрению в продолжении террористической деятельности». Мы всем 10-м «Б» классом были свидетелями, когда Василия «гэбисты» вытащили прямо из школы, с урока истории, и повезли с матерью домой, для обыска в их бараке. Потом мать увезли. Василий, переживший страшные минуты второго расставания с матерью, остался один. Они прощались навсегда.

Василий мне уже в Москве рассказывал, как он носил передачи матери в «Белый дом», и, проходя по подвальным коридорам, слышал за дверями кабинетов следователей и камер крики истязаемых людей.

По счастливому стечению обстоятельств Е. Гинзбург освободили через месяц, но приговорили к «вечному поселению в пределах Восточной Сибири», что означало новый этап в Сибирь. Потом МГБ разрешило ссыльнопоселенке Е. Гинзбург остаться навсегда на Колыме, но ограничило в правах передвижения семью (!) километрами от Магадана.

За 8 лет пребывания в лагерях на Колыме Е. Гинзбург не раз была на пороге голодной смерти, но её поддерживала сильная воля, жизнестойкость и мечта снова увидеть своего голубоглазого Васеньку. Ей помогали многие добрые люди, потому что и она отдавала своим товарищам по тюрьмам и лагерям много своей души…

Мы, одноклассники Васи, и не могли предположить тогда, в далёком 1950 году, что рядом с нами, за одной партой, пишет сочинения и решает задачки будущий большой писатель Василий Павлович Аксёнов, что не пройдёт и 5–6 лет, как появятся его первые замечательные повести «Звёздный билет», «Коллеги», «Апельсины из Марокко»…

А пока будущий писатель сидит с нами в 10-м «Б», пишет сочинения под надзором строгой Веры Яковлевны, получает «оздоровительные» двойки по химии у Екатерины Николаевны, изучает физику у Марии Васильевны, ходит на немецкий язык к «немке» Ю. Л. Кечекьян в параллельный девчоночий 10-й «А».

Дневник за 25–30 сентября 1949 г.

Дневник за 10–15 октября 1949 г.

Вокруг Васи образовалась дружная компания ребят из нашего класса – Юра Маркелов, Юра Акимов, Феликс Чернецкий. Мы их звали: «Аксёныч-Маркелыч-Акимыч». Вечером в школьном спортзале они играли в баскетбол, прыгали сальто. Физрук благоволил к баскетболистам и отпускал их с общих уроков «физры». Наши баскетболисты участвовали и в городских соревнованиях, где на равных играли против взрослых спортсменов, хотя те, по словам Васи, и «сильно нас давили».

Рынок

С рождением моей сестрёнки Анички нам пришлось чаще пользоваться магаданским рынком, так как возникла необходимость в молоке, которое раньше мы не покупали.

Молочных продуктов в магаданских магазинах не было, и только детский доктор имел право выписывать их для грудных детей в качестве лекарств: молока – 200 грамм, творога – 50 грамм, кефира – 100 грамм в день. Но молока не хватало даже на манную кашу, и на меня была возложена обязанность ходить на рынок за молоком.

Рыночная площадь была невелика. Стояли два десятка длинных столов, сколоченных из грубо обработанных досок, без всяких навесов. На этих столах предприимчивые магаданские обитатели раскладывали свой нехитрый товар. Продавали подержанные одежду и обувь, американские ботинки и консервы, запчасти к автомобилям, мотоциклам и велосипедам, радиодетали, разные инструменты, ключи, отвертки, пилы, лопаты, болты, гайки и прочий крепёж. Продавали ягоды колымские и кедровые орешки – стаканами и фунтиками. Ходили продавцы и с японскими поршневыми ручками и с монетами с отверстиями, которые выменивались у военнопленных японцев на хлеб.

Около столов кипела разношерстная толкучка, на которой можно было не только купить хозяйственные мелочи, одежду, меховые шапки, продукты, но и быть обворованным бывшими уголовниками, не потерявшими своё умение в лагерях на Колыме.

Небольшая миска картошки (пять-шесть картофелин) стоила 20 рублей, одна луковица – 15 рублей, одно яблоко – 50 рублей, один апельсин – 70 рублей. Рыбаки предлагали свой товар – тушки мороженого и копчёного лосося, навагу, куски морзверя (жир тюлений), на котором хозяйки жарили картошку (масла ни сливочного, ни растительного не было). Запах от такой жарки был убийственным для непривычных ноздрей. Он не выветривался по несколько дней.

Ухо на рынке надо было держать востро: на толкучке шныряли всякие тёмные личности, бывшие зэки и отсидевшие свой срок уголовники и мелкие воришки – «щипачи». Они могли вытащить и кошелёк из кармана и продукты, разрезав бритвой сумку.

Молоко на рынке стоило 30 рублей литр. Продавалось оно в отдельной палатке с навесом от совхоза «Дукча», у которого была особая молочная ферма. Коров на ферму как бесценный груз под усиленной охраной (чтоб не съели зэки) завозили на пароходах с «материка». Поэтому молоко было так дорого.

У меня в памяти остался приметный рыночный эпизод с молоком. Я стою в очереди в молочную палатку, народ стоит плотно, никто не толкается, но вдруг сзади кто-то с силой втискивается за мной в шеренгу покупателей. И тут же я чувствую, что чья-то рука лезет ко мне в правый карман штанов. Не оборачиваясь, я ставлю ногу на выступ прилавка и, пользуясь ногой как рычагом, что есть силы прижимаю воровскую руку к прилавку (пригодилась портняжская мышца!). Вор ещё пытается дальше пролезть в карман, рука его попадает под ключи от квартиры, я стараюсь давить ещё сильнее, ключи врезаются ему в руку. Он ещё пытается пролезть дальше в карман, но тут кто-то из толпы закричал: «Эй! Ты что делаешь?!» – Бандит с силой отталкивает меня, выдёргивает руку из моего кармана и растворяется на толкучке…

Вообще, зря щипач старался, деньги у меня лежали в кармане рубашки, но всё равно было страшно. Я даже боялся взглянуть в его сторону – вдруг ещё полоснёт «пиской» по глазам после воровской неудачи. И чего он ко мне полез? Какие могли быть деньги у мальчишки? 30 рублей на молоко? Хотя и за 10 рублей убивали.

А вот у Жени Черенкова и у других радиолюбителей были другие, более положительные впечатления от магаданского рынка.

Женя Черенков: «Когда мы приходили на рынок за радиодеталями, то сразу искали человека, который торговал списанными с самолётов радиоизделиями. Этот продавец, не говоря ни слова, брал у нас схемы приёмников и отдавал нам кучу нужных деталей, не требуя денег.

Мы познакомились с продавцом. Его звали Лев Львович Берман. Это был разносторонний инженер-практик. Однажды в поликлинике, куда мы пришли с мамой, я стал свидетелем, как Лев Львович отремонтировал и наладил на моих глазах рентгеновский аппарат, который несколько месяцев до этого числился в неисправных. А жена Бермана приходила к нам, но не ко мне, а к моей маме Ларисе Владимировне, которая на дому шила платья для знакомых женщин…»

Математика и А. Н. Игишева

Математику – алгебру, геометрию и тригонометрию – ещё с 9-го класса вела наша строгая и сдержанная завуч Александра Николаевна Игишева – шесть уроков в неделю!

Я питал определённое пристрастие к математике, особенно к тригонометрии, математической дисциплине, изучающей тригонометрические функции и их приложения к геометрии. Конечно, мы изучали только плоскую (прямолинейную) тригонометрию применительно к прямолинейным треугольникам.

Во вступительной короткой лекции на первом уроке в 10-м классе А. Н. Игишева нам рассказала, что у истоков тригонометрии в связи с потребностью астрономии в решении сферических треугольников стояли древнегреческие математики Гиппарх (II в. до н. э.), Менелай (I в. н. э.), Птолемей (II в. н. э.), индусы, арабы, Коперник, Тихо Браге, Кеплер (XV–XVII в.). Современный же вид тригонометрия приобрела в трудах русского академика Эйлера в середине XVIII века.

Вычисляя при решении геометрических задач объёмы шаров, конусов и усечённых пирамид, я всегда знал (методическое указание А. Н. Игишевой), что все громоздкие преобразования формул в итоге должны «сократиться» и трансформироваться в короткий ответ. При длинном итоговом выражении Александра Николаевна заставляла нас методично анализировать весь ход вычислений, находить ошибки и искать верное короткое решение.

Систематические твёрдые знания, полученные в магаданской средней школе по алгебре, геометрии и тригонометрии, очень помогли мне при поступлении и учёбе в МАМИ. Задача на составление уравнения на извечную тему о двух поездах, которые никак не могут догнать друг друга (на вступительном экзамене в МАМИ), не была для меня сложной, а вычисление объёма усечённой пирамиды с вертикальной стороной было архипростым по сравнению с теми задачами, которые мы решали на уроках А. Н. Игишевой.

Дневник за 7–12 ноября 1949 г.

Дневник за 12–17 декабря 1949 г.

Даже при учёбе в аспирантуре в памяти легко всплывали формулы элементарной математики, помогая ориентироваться в высшей математике и дифференциальном исчислении. Я уже не говорю о том математическом аппарате, который мне пришлось освоить (одновременное решение двух дифференциальных уравнений) при работе над диссертацией по металлорежущему инструменту на тему «Обработка винтовых стружечных канавок концевых фрез по методу зуботочения» во ВНИИИНСТРУМЕНТе.

Косы

А в девятых классах «А» и «Б» в это время учатся будущие выпускники 1951 года. И одна ученица тоже вспоминает про А. Н. Игишеву.

Инна Клейн: «И ещё один случай расскажу, который произошел со мной в 9-м классе, правда, не хочется, очень не хочется рассказывать, но дело было так.

У меня были косы, даже ниже пояса. В 49-ом году уже можно было не делать из них корзиночку, не прикалывать бант, а просто носить две косы.

На партах наших спинка была сделана из одной не очень широкой доски. На одном из уроков учительница вызывает меня к доске, я бодро вскочила и, громко закричав, свалилась на сиденье. Слезы прямо брызнули из глаз. Двое мальчишек, сидевшие за мной, заплели самые кончики кос через эту доску и хорошо слепили чёрным варом. Вар очень был распространен в школе – мы его жевали. Стали разлеплять, что-то вычищать, выстригать. Конечно, он не думал, что я так резко вскочу, в общем, не знаю, о чём он думал. И когда меня освободили, этот мальчишка что-то насмешливо сказал в мой адрес. Я была очень обижена, мне было очень больно и обидно и я, развернувшись, дала ему пощёчину! И он меня ударил!

Ну, это он сделал напрасно! Без подробностей! Меня от него оттащили хохочущие ребята, когда он уже сидел, скорчившись, под партой, а я продолжала его лупить. Пришла я домой с такой записью в дневнике:

«На уроке избила одноклассника, пинала ногами, затолкала его под парту и, стоя на сиденьи его парты, не давала ему вылезти. Прошу срочно родителей прийти в школу по поводу поведения вашей дочери».

Дальше класса это дело не пошло. Завуч Александра Николаевна Игишева потом как-то меня расспрашивала, и всё, а папа в школу не пошёл. Мальчики эти потом долго просили прощения, а тот, которого я побила, мне потом отомстил. Он както был в нашей компании и при всех сказал, что из всех девочек (5 чел.) нашей компании у меня самая плохая фигура. Я очень долго, много лет переживала это, и вот сейчас посмотрела на снимки тех лет и всё-таки думаю, что он соврал!»