Текст книги "Мы росли у Охотского моря. Воспоминания и рассказы учеников и выпускников магаданской средней школы №1"

Пионерлагерь. 16-й километр трассы

На следующий день после приезда мы с мамой поехали в пионерлагерь на 16-й километр Колымского шоссе, или «трассы», как его называют на Колыме, построенного на костях заключённых.

Я в пионерлагере оказался в большом почёте, так как, во-первых, сам приехал с «материка», что в военное время было весьма редким явлением. Надо же! Из самой Москвы, чуть ли не с линии фронта! Во-вторых, мама работала в пионерлагере инструктором физкультуры, и это значило, что у неё был настоящий футбольный мяч, который я, её сын, мог всегда получить, и мы играли в футбол даже в ущерб другим занятиям в пионерлагере. Мама приходила на физкультуру, говорила: «Ребята! Сейчас упражнения, потом бег, а потом…» – тут мы дружно и громко кричали: «Футбол! Футбол!! Футбол!!!» – Мама судила наши матчи и пользовалась уважением ребят как объективный судья.

Вечером в бараке, перед сном, я рассказывал ребятам, что было по дороге в Магадан, но это их мало интересовало, так как многие из них всё это видели и испытали. Их больше занимали мои рассказы о войне, о Москве, о налётах немецких бомбардировщиков, о зажигалках и осколках зенитных снарядов, дождём сыпавшихся на крыши московских домов. Один осколок я привёз в Магадан и показывал ребятам. Я нашёл его на чердаке дома тёти Мани на Солянке. Крыша дома была похожа на драное решето с вогнутыми рваными краями пробоин. Мне предлагали за осколок много интересных вещей – и перочинный ножик, и набор цветных карандашей – но я был стоек и не отдавал свой военный «трофей». Я ещё что-то фантазировал ребятам, что якобы сбитый немецкий самолёт упал на Большой театр и повис между домами. Немецкий самолёт я мог описать, так как видел сбитый немецкий бомбардировщик на выставке трофейной техники летом 1944 года на площади Свердлова в Москве. Остальное было плодом моей фантазии. Ребята слушали притихшие, потом засыпали…

Пионерлагерь размещался в бараках бывшей лагерной больницы для доходяг («инвалидка»). Здесь когда-то учился на курсах фельдшеров и работал писатель-мученик Варлам Шаламов. Бараки подновили и покрасили, но если отойти немного от лагеря, можно было провалиться в старую неглубокую могилу и найти кости и череп. Некоторые могилы обозначались врытыми в землю деревянными неструганными колышками с приколоченным гвоздём железным кругляшом или куском фанеры с номером умершего зека.

Кормили нас не очень хорошо, но после эвакуации и голодной дороги это было изобилие. Лето есть лето, и я был с мамой! Иногда мама приводила меня в свою палатку, где она жила вместе с Клавдией Филипповной, и давала мне ещё что-то поесть. Сыновья Клавдии Филипповны Олег и Леонард тоже были в пионерлагере. Старшему Олегу, который был в 1-ом отряде, Клавдия Филипповна поручила опекать меня. Но его помощь не понадобилась, потому что все знали, что я только что из Москвы и что я сын Анны Дмитриевны, физрука лагеря…

В школе же оказалось, что Клавдия Филипповна Максакова – моя учительница по географии и классный руководитель нашего 5-го класса «Б».

Как интересно было узнать, что мы с Инной Клейн одновременно были в пионерлагере на 16-м километре в 1944 году: она после окончания 3-го класса, а я только что сошёл с борта парохода «Джурма», на котором и она приплыла на Колыму в 1940-ом году. Мы могли быть в одном бараке.

Карта-схема из книги нашего учителя географии А. М. Бухина «По нашему краю. Экскурсия магаданских школьников». Магадан. 1955

«Каши было много»

Инна Клейн: «Летом 1944-го года после окончания 3-го класса меня в первый раз отправили отдыхать в пионерский лагерь, который находился на 16-м километре колымской трассы. Раньше здесь был санитарный городок для заключённых, т. е. больница. Это были очень длинные бараки с топчанами по обе стороны от прохода.

Барак был перегорожен поперёк на две половины: в одной половине – девочки, в другой – мальчики, в перегородке – дверь, окна были, но небольшие и немного. Я думаю, что похоронено в этом сангородке было очень много людей и очень небрежно. Мальчишки раскапывали захоронения, надевали на берцовые кости черепа и бегали за нами по бараку. Особенно страшно было к ночи. Мы очень пугались, визжали… днем тоже они нас пугали.

Я была в самом младшем по возрасту отряде, отряд был большой, человек 35–40. В отряде были и старше меня, и младше меня. Обычно на отряд полагался один вожатый и два помощника. Дисциплина была достаточно строгая. Утро начиналось с громкой музыки из радиоузла. Почти всегда это была увертюра из кинофильма «Дети капитана Гранта» Дунаевского, и несколько лет, сначала пионеркой, а потом помощником вожатого, я слушала эту музыку. И теперь, если я её слышу – на сердце радость, как будто встретила хорошего знакомого.

После подъёма – все на улицу, умываться и строиться на линейку. По логике должна быть зарядка, но то ли она была, то ли нет, не помню. Все отряды выстраиваются по старшинству отрядов на квадратной площадке, где с одной стороны стоит что-то среднее между трибуной и вышкой. На ней стоят начальник пионерского лагеря или его заместитель, старший пионервожатый и врач.

После команды «Смирно!» каждый вожатый отдает рапорт: сколько человек числится в отряде, сколько присутствует на линейке, по какой причине кто отсутствует. Старший пионервожатый всё записывает, сводит и рапортует начальнику лагеря или его заместителю. Тот принимает рапорт – с замечанием или нет. Отряды стоят тихо, по стойке «смирно», ни разговоров, ни смеха – ничего. После приема рапорта отдается команда: «Вольно!», – а затем:

«Шагом марш на завтрак!», – и опять включается музыка, какой-нибудь бодрый марш.

В столовой дежурят школьники из старших отрядов: накрывают на столы и пр. Как кормили – много или мало – это я не помню, была война, и всё воспринималось по-другому. Но на всю жизнь мне запомнился вкус кофе на сгущённом молоке, про сорт кофе не могло быть и речи, я думаю, что ячменный, но до сих пор, к моему стыду, я считаю, что самое самый вкусный кофе – это со сгущенным молоком.

Однажды, когда мы шли из бани, которая была на берегу холодной речки, нас сфотографировал фотокорреспондент газеты «Советская Колыма» Н. Лобовиков. Три девочки, слева я, условно одетая, и две девочки из поселка Сусуман. Платье у меня утащили мальчишки, и я пошла в том, что у меня было. Вечером платье отдали. Кстати, это фото было в газете.

Пионерский лагерь на 16-м км существовал еще года три, а летом 1947 года открыли пионерский лагерь на 23-м км, который и назвали «Северный Артек». Там, помню, была очень вкусная манная каша с настоящим сливочным маслом, и каши было много.

…Лето 1944 года было весёлое и радостное время. В пионерском лагере было три заезда по 24 дня, и после пионерлагеря впечатлений была масса. Как же, первый раз ты был без папы и мамы и не дома. Всё воспринималось по-особому: море детей, появилось много новых друзей, совсем по-другому общались, чем в школе. А эти разговоры после отбоя про всякие ужасы – страшилки: «Чёрный-чёрный человек в чёрном-чёрном и…», а стук в окно черепами и прочие события, которые делали жизнь в пионерском лагере жутко интересной. В город я тоже возвращалась тогда охотно, хотелось домой, хотелось в школу, там тоже было хорошо и интересно и ещё, что было немало важно, в городе было кино».

В конце августа пионерлагерь под звуки горнов и бой барабанов торжественно закрыли, и все дети организованно, на автобусах под охраной милиции на «эмках» и мотоциклах вернулись в город, с которым я ещё не был знаком…

Тут всё было ново и интересно – Нагаевская сопка, Марчеканская сопка, крутые улицы, деревянные тротуары, Парк Культуры и Отдыха (до 1938 года – имени наркома Ягоды), мамин стадион «Кировец», огромный Дом культуры имени Горького, на крыше которого стоят «четверо непьющих» (по выражению И. Ф. Никишова), большая красивая каменная школа…

Людей на магаданских улицах немного. Большинство мужчин ходят в военной форме ВОХР или в синих фуражках НКВД, или просто в телогрейках и сапогах. Женщины… Женщин в Магадане ещё меньше, чем мужчин. И они ходят в серой, небогатой одежде, мелькают ситцевые и вязаные платки и гимнастёрки. Цветастых платьев я в 1944 году в Магадане не видел.

Погода в августе уже осенняя, моросят частые дожди, с Охотского моря потянулись туманы…

«Где Лёня?»

А. Ф. Розанова – Анне Розановой. 27 июля 1944 года.

«Милая Аничка! Прошло уже 46 дней, как уехал Леня, а мы не имеем известий, что с ним. Вчера уже папа (мой дедушка Д. В. Розанов. – Л. Т.) послал тебе срочную телеграмму с запросом, где Леня и что с ним, я уже ходила в Дальстрой справляться. Мы полны тревоги. Его письма с дороги и телеграмму из Находки получили. Лёничка, ты сам пиши, а то маме с твоим приездом прибавилось забот и затруднений. Каждую минуту о Лёне делаем всякие предположения. Пиши, Аничка, о всех твоих трудностях. Наверно, всего мало мы послали с Лёней, но он больше не мог с собой взять. Хватило ли ему питания в дороге? Приехал ли он? Здоров ли? Как море перенёс? Целуем, скучаем о Лёне. Папа и Мама.

Я знаю, что у тебя всего мало, что всё очень трудно достать. О всём напиши. Мама. Тогда я буду соображать, как тебе помочь. Мама».

Письмо-треугольник. Штамп Москвы – 974413.

Штамп Магадана:

ПРОВЕРЕНО ВОЕННОЙ ЦЕНЗУРОЙ

14 9 44 18568

Колымский исследователь и путешественник

Женя Черенков был первым из нас, кто вступил на колымскую землю – в 1939 году. Женя родился в Москве 13 июня 1932 года.

Женя Черенков: «С Лёней Титовым я познакомился ровно 70 лет назад, в сентябре 1944 года, когда мы начали учиться в 5-ом «Б» классе магаданской средней школы № 1. Мне было 12 лет, Лёне – 11. Мой отец – Иван Григорьевич Черенков (1899 г. р., уроженец Воронежа) – попал на Колыму по своей воле, спасаясь от массовых репрессий. Семья жила в Москве, в Сретенском монастыре (улица Дзержинского, 19). Мама – Лариса Владимировна Демяник (1904 г. р., уроженка Тамани), и ещё у меня была сводная сестра Лялька 15 лет.

У отца был трёхлетний контракт с «Дальстроем», и он один уехал на Колыму в 1938 году. Отец начал работать бухгалтером в конторе строительства электростанции на реке Таскан, левого притока реки Колымы. Электростанция, которую построят заключённые, будет работать на угле (напряжение 6 киловольт) и будет снабжать электроэнергией угольный рудник, посёлки и сельскохозяйственный комплекс КОС (Колымская опытная станция). Посёлок Таскан был в двух километрах от строительства.

В 1939 году по вызову отца оставшаяся семья Черенковых отправляется на Колыму, в далёкий путь. Путешествие это было трудным, опасным и обременительным испытанием для нашей мамы – с двумя детьми и огромным багажом из 14 мест. Полтора месяца нам пришлось ждать парохода «Феликс Дзержинский». И мы ничего не потеряли из вещей, хотя посадка на пароход производилась почему-то не по трапу, а с лодок…

Проходим пролив Лаперуза. Нас останавливают японцы, стараются выяснить, какие грузы перевозятся в Магадан. После пролива Лаперуза и выхода в Охотское море мы попадаем в шторм и переносим большую качку.

В море я видел дельфинов и фонтаны китов. После пяти дней пути в порту Нагаево нас встречает папа. Некоторое время мы живём в домике для командированных (Колымское шоссе, дом 3А), а затем на грузовике отправляемся по Колымской трассе на Таскан, за 600 км от Магадана. Начинается моя колымская жизнь…»

Таскан и Эльген

На Таскане первый год семья Черенковых живёт в одноэтажном доме ИТР с общим коридором, столовой и даже биллиардом. А через год началось строительство нового двухэтажного 8-квартирного дома с двумя подъездами, куда Черенковы и переселились. Комната была метров 30, с одним окном, на втором этаже. На каждые две комнаты в квартире была общая кухня и вместительный чулан.

Мальчик Женя погружается в природу северного края. Жизнь на Таскане нелёгкая: зимой морозы 45–50 градусов (а было и минус 58), летом – жара с мошкарой. Продукты зимой привозят с Эльгена (12 километров от Таскана): молоко замёрзшими кругами, которые надо раскалывать топором, крупы, консервы. У любознательного любителя природы Жени образуется свой «зоопарк» – заяц, квартирующий на чердаке, белка, тритоны, рыбки в аквариуме, куры на улице…

Женя Черенков: «Этот заяц был нам подарен охотниками и через два месяца удрал из клетки, но брал еду и питье, которые я ему оставлял. И летом, после полугодового заключения, мы спустили клетку с чердака и у края леса выпустили узника на волю, чтобы он не стал шляпкой для моей мамы.

Детей на Эльгене было очень мало. Я познакомился с Юрой Санаевым (8 лет). Когда мама запирала меня в комнате, я усаживался с книгой около двери и вслух читал интересные короткие рассказы, изображая диктора радио. А Юрка Санаев с другой стороны двери подставлял стул, взбирался на него и с интересом слушал, так как сам читал плохо, по складам… Мы с ним жили вместе и в Интернате на Эльгене, и Юра иногда плакал… были поводы для огорчений…

…Учиться я начал в 1940 году в Эльгенской начальной школе, где был интернат. Так как я довольно хорошо читал и знал счёт, отец договорился с директором школы, что меня определят сразу во второй класс. Но меня всё равно посадила в первый класс, где мне было неинтересно. Поэтому отец через месяц забрал меня домой, и в первом классе я не учился вообще.

В 1941 году я начал учиться в той же школе на Эльгене, уже во втором классе, а жил в интернате. Пришлось познавать неписаные законы общежития, когда всё чужое не твоё, а твоё – общее. Как-то к приезду отца я насобирал ягод, насыпал их в бутылку и спрятал под камнями в ручье, но голодные (или вредные?) товарищи мои по интернату нашли мою заначку и спёрли бутылку с ягодами. Ещё помню, что кровать моя ночью почему-то складывалась пополам, а железная спинка придавливала ноги…

В памяти остался на всю жизнь запах зацветшего сливочного масла, когда на кухне начинали соскабливать с большого куска масла верхний испорченный слой… Но запах всё равно оставался и долго не улетучивался…

Чтобы повысить свой авторитет в глазах ребят, я соорудил самодельный светильник из ружейного патрона 16-го калибра, куда воткнул стеариновую зелёную свечу с фитилём. С таким «фонарём» в тёмные зимние ночи я один из всех моих товарищей мог почитать что-то вслух. Света электрического в нашей спальне не было.

На каникулы я возвращался на Таскан, где у меня появились ещё друзья – Витька Германенко, Света Забаровская и верный соседский пёс – овчарка Джой. Как только утром наша соседка Женечка Коптева выводила его гулять, Джой с весёлым лаем вылетал на улицу, бросался на меня, и мы с упоением и восторгом барахтались с ним в высоких снежных сугробах …

Евгения Коптева – это советская «декабристка», которая сопровождала своего заключённого мужа и приехала вместе с ним по этапу на Колыму. Муж её сидел в лагере в трёх километрах от Эльгена».

К тому времени когда Черенковы обосновались на Таскане, а Женя учился и жил в интернате Эльгена, этот небольшой таёжный посёлок был одним из самых больших женских лагерей (до 2500–3000 человек) на Колыме. В женском лагере в Эльгене до 1947 года отбывала свой 10-летний срок мама Васи Аксенова – Евгения Гинзбург – чернорабочей скотницей на животноводческой ферме совхоза.

Женя Черенков: «А летом Джой погиб. Соседка с Джоем жили на втором этаже нашего нового дома. Местный весельчак Игорь вдруг спьяну скомандовал снизу: «Джой! Джой! Ко мне!» – Джой прыгнул из окна и сломал ногу. Ветеринаров у нас не было, и Джоя пристрелил вохровец.

А зимой, я помню, был такой случай. На Таскане был «дом четырёх Иванов», местных строительных рабочих. В один из очень морозных дней (градусов 45) последний из «Иванов» шёл со стройки домой по глубокому снегу, очень устал, обессилел и только думал: «Только бы не упасть!» – Дошел почти до двери своего дома, упал в снег, пополз, и не будучи способным от холода даже выговорить что-то, стал стучаться и скрестись в дверь, переполошив остальных Иванов. Один из Иванов с топором в руке открыл дверь, ожидая медведя. Обессилевшего Ивана втащили в дом.

Программу второго класса я осваивал одновременно с программой четвёртого класса. У нашего учителя Николая Семёновича в одном помещении сидели ученики обоих классов. Учителей в войне не хватало на все классы.

Школой на Эльгане руководила Н. И. Акулова, с дочкой которой, Таней, я учился вместе, а потом и в Магадане мы оказались в одном классе. Учёба периодически прерывалась общественными работами – уборкой кольраби на КОС, уходом за живностью в биокружке, где был аквариум с рыбками и тритонами. В интернате я получил и первую травму. Играя в крокет около нашего здания, я полез в канаву, куда закатился шар, и пока я его вынимал, мне в лицо угодил крокетный молоток, вырвавшийся из руки другого игрока. В итоге – перелом переносицы и много крови.

Жизнь на Таскане была заполнена знакомством с природой и животными – куропатками, рыбами, зайцами, белками, гусями, утками…

В зооуголке на Таскане у меня была ещё и маленькая щука. Я её выловил из бочки с холодной водой около бани вместе с другими мальками. Банщик разрешил мне это. А рядом с баней, которая стояла на берегу Таскана, были котлы для кипячения, от которых вода поступала в баню по деревянному желобу, и в бане сливалась в бочку.

Сама баня имела довольно странный вид, так как несколько раз её оттаскивали от подмытого берега, чтобы её не унесло Тасканом весной при очередном половодье. Даже в стенгазете, которую я помогал оформлять, были заметка и рисунок, на котором женщины невозмутимо продолжают мыться, не обращая внимания на то, что они вместе с баней плывут по реке…

В библиотеке небольшого Дома культуры, на сцене которого моя сестра Лялька пробовала себя в качестве артистки, мы брали книги «Плутония», «Робинзон Крузо», об Александре Невском и Дмитрии Донском.

По утрам дробный топот моих ботинок по коридору дома ИТР оповещал всех, что я, как воевода Боброк засадного полка на Куликовом поле, выступаю в поход и буду храбро сражаться мечом (деревянной дранкой) с Иван-чаем, хвощами и другими растительными «врагами», наступающими на Таскан со всех сторон из тайги…

Проработав книгу Обручева «Плутония», я в 1942 году завел специальную тетрадку по палеонтологии, в которую записывал названия доисторических рептилий, надеясь отыскать следы этих животных на Таскане. Больше всего меня всё-таки занимал вопрос: кто же из этих древних ископаемых ящеров больше другого ящера и кто кого может съесть.

О войне Германии с Англией мы узнали из газет, но не сразу поняли, чем эта война грозила СССР.

На Таскане я вплотную познакомился с колымскими минералами – халькопиритом, кварцем, слюдой, и объяснял сестре Ляльке, что блестящий пирит – это не золото. Лялька (Елена Александровна Шулика, 1924 г. р.) училась далеко от Таскана, в посёлках Оротукан и Хатыннах, где были средние школы, одновременно постигая вождение автомобиля. Однажды она даже «угнала» от конторы, где работал наш отец, грузовик. Шофёр, вернувшись с обеда, не нашёл своей полуторки, и его обрадовали: «А вот дочка бухгалтера на ней поехала!». Хорошо, что Ляльку догнали на другой машине, так как она ещё не умела останавливаться.

Наш отец к 1941 году уже не только бухгалтер, но и ревизор Управления шоссейных дорог (УШОСДОР). Он разъезжал по колымской трассе с проверками, а трасса уже далеко шагнула на северо-запад.

В 1941 году закончился договор отца с Дальстроем, и он получил назначение в Нагаевский морской порт в Магадане. Это было очень вовремя, так как моей сестре Елене надо было заканчивать среднюю школу и получать аттестат зрелости. А такая школа-десятилетка с правом выдачи аттестатов о среднем образовании была только в Магадане».

«Пионер Колымы»

Женя Черенков: «Первое время в Магадане мы жили в доме для командированных (Колымское шоссе, 3А), напротив первого магаданского кинотеатра «ГОРКИНО», а потом переехали в половину деревянного дома на Новомагаданской улице, 21А. Наши соседи – Виктор и Галина Голубковы. Галя Голубкова через несколько лет с помощью тренера Анны Розановой (мамы Лёни Титова) стала известной спортсменкой, теннисисткой и легкоатлеткой.

В 1942 году я начал учиться в третьем классе Магаданской средней школы № 1. Нашей учительницей в третьем и четвёртом классах была Евдокия Ильинична Гельфанд, которую мы очень любили. Она отличалась тактом и уважением к своим ученикам, всегда ровно относилась к каждому.

В числе других девочек класса оказались Таня Акулова, моя соученица по Эльгену, и Галя Романова, которая мне очень нравилась. Она хорошо училась и помогала учительнице проверять тетрадки. Иногда Евдокия Ильинична разрешала мне остаться в классе, чтобы посмотреть, как они это делают. Когда мы играли в «Ручеёк», я всегда выбирал Галю.

Галя как-то подарила мне конфету «Мишка». Я её долго не ел, хранил, а потом съел вместе с красивым фантиком – не пропадать же такой красоте. Но потом моя первая любовь рухнула. Я получил от Раи Абакумовой тайное сообщение, что «Галя Романова предлагает тебе свою дружбу». Это меня возмутило: почему же не сама Галя это предложила? Поэтому «дружба» не получила продолжения…

Мы как могли помогали фронту. Ходили по квартирам и собирали денежные пожертвования: – «Всё для фронта! Всё для победы!»

В 1942 году мы собирали на бронемашину «ПИОНЕР КОЛЫМЫ», а в 1943 году – на танковую колонну «ЮНЫЙ ПИОНЕР». Я со своими списками насобирал 700–800 рублей, а Галя – больше 1000 рублей. Деньги мы сдавали нашей учительнице Евдокии Ильиничне. А в апреле 1943 года пришла телеграмма от товарища Сталина на имя школьницы 3-го класса Гали Романовой, ученика 5-го класса Ольской школы Коли Самарина, ученицы Тенькинской школы Лидии Громовой, комсорга Оротуканской школы Вали Красовской, ученицы 7-го класса Тасканской школы Ани Протопоповой:

«ПЕРЕДАЙТЕ ПИОНЕРАМ И ШКОЛЬНИКАМ КОЛЫМЫ, СОБРАВШИМ ДОПОЛНИТЕЛЬНО 60 ТЫСЯЧ РУБЛЕЙ НА СТРОИТЕЛЬСТВО ТАНКОВОЙ КОЛОННЫ

«ЮНЫЙ ПИОНЕР», БЛАГОДАРНОСТЬ КРАСНОЙ АРМИИ И ПОЖЕЛАНИЯ ИМ ЗДОРОВЬЯ И УСПЕХОВ В УЧЕБЕ И ОБЩЕСТВЕННОЙ РАБОТЕ. СТАЛИН».

После побед Красной Армии на подступах к Москве, под Сталинградом, на Курской дуге перед каждым киносеансом показывали киножурнал «Новости дня». Всех вдохновляли боевые будни наших героев-лётчиков, танкистов, моряков, пехотинцев и напряжённый труд народа на заводах и на полях страны. Видели мы и длинные колонны пленных фашистов, замерзших, оборванных и обмотанных женскими кофтами и рваными тряпками, уныло бредущих под охраной автоматчиков. После одного такого киножурнала, пока Женя Черенков из «Горняка» шёл домой, у него неожиданно вдруг сочинился такой патриотический стих:

 
«Кутаясь чёрно-коричневым драпом,
Немцы драпали прямо на запад!»
 

Женя Черенков: «Получилось, что в четвёртом классе я учился второй раз. На Эльгене у нашего учителя Николая Семёновича одновременно учился 2-ой и 4-ый классы, программу я знал хорошо, и мне в магаданской школе учиться было легко. Я сидел на одной парте с Феликсом Чернецким, отец которого инвалидом вернулся с фронта. Немец в лесу выскочил из-за сосны и прострелил ему кисть руки разрывной пулей, но отец Феликса застрелил фашиста. Феликс перешёл жить к отцу от мамы, которая вышла замуж за другого. Отец Феликса был директором магаданской гостиницы, барака, который стоял на другой стороне нашей улицы, у Нагаевской сопки. Младший брат Феликса остался с матерью.

В 1943 году моя сестра Елена Шулика закончила с отличием магаданскую среднюю школу. Во время войны она училась вождению мотоцикла и была первой девушкой на Колыме, которая участвовала в соревнованиях, мотопробегах, мотокроссах за ДСО «Кировец», занимая часто первые места».

Об Елене Шулике, химике Евгении Черенкове, о Васе Аксенове и Лёне Титове упомянуто в издании «70 лет.1937–2007. Первая магаданская школа»

(Магадан. Издательство «Охотник». 2007).