Текст книги "Россия неизвестная: История культуры вегетарианских образов жизни с начала до наших дней"

6. Сочувствующая и насмешливая критика

Пока

Вот нож блестит, свиньи кричат,

Их потреблять нам нужно.

К чему свиньи, все говорят —

Съедим их разом дружно!

И гложут их, и зло урчат

В манере каннибалов

Пока не скажут: «к черту, тьфу!»

Копчености вестфалов.

Вильгельм Буш, 1832–1908 (Пер. П. Б., А. Б.)

«А, ты не ешь мяса! – заметил Аркадий Петрович.

– Да, я дала обет не есть ничего мясного… – тихо ответила жена.

– Что ж? Это не повредит здоровью… если химически разобрать, то рыба и все вообще постное состоит из тех же элементов, как и мясо. В сущности, ничего нет постного… (…) Этот, например, огурец так же скоромен, как и цыпленок.

– Нет… Когда я ем огурец, то знаю, что его не лишали жизни, не проливали крови.

– Это, моя милая, оптический обман. С огурцом ты съедаешь очень много инфузорий, да и сам огурец разве не жил? Растения ведь тоже организмы! А рыба?» ¹.

Эта сцена разворачивается на первых страницах рассказа «Скука жизни», который появился в «Новом времени» в 1886 г., т. е. еще до увещевательного письма Григоровича 1888 г., вызвавшего знаменитый перелом в творчестве Чехова. На рукописной копии первопечатного текста есть помета автора: «NB: В полное собрание не войдет». По всей видимости, сам Чехов не считал рассказ особенно удачным; тема рассказа, впрочем, не вегетарианство, являющееся здесь только побочным мотивом, но темные стороны глубокой старости, досконально известные молодому врачу.

Примечательно, что Чехов стал интересоваться вопросом растительного питания уже тогда, за несколько лет до появления статьи Толстого «Первая ступень» и до выхода книг и брошюр по вегетарианству. Аркадий Петрович, старый генерал, начинает рассказывать об успехах, которые делает химия: «Скоро химически будут приготовлять молоко и дойдут, пожалуй, до мяса! Да! Через тысячу лет в каждом доме вместо кухни будет химическая лаборатория, где из ничего будут приготовлять все что хочешь!» Его жена чувствует, что муж, которого она видит первый раз после 17–летней разлуки, говорит о возможном в будущем питании только с тем, чтобы не говорить о чем—нибудь другом, о прошедшей жизни и о тяжести и немощи старости. «Но, тем не менее, его теория о постном и скоромном заняла ее». Впоследствии она раз застанет мужа за интересным занятием: он сидит за столом и с жадностью ест тертую редьку с конопляным маслом. Позже оба отказываются от растительного питания, отдаются вкусовым ощущениям, кулинарным наслаждениям и старческой прожорливости, ведь главная тема рассказа – унылость и скука жизни.

Действие рассказа «Хорошие люди» (1886) происходит в 1880–х гг., «когда у нас в обществе и печати заговорили о непротивлении злу, о праве судить, наказывать, воевать, когда кое—кто из нашей среды стал обходиться без прислуги, уходил в деревню пахать, отказывался от мясной пищи и плотской любви» ². Этот рассказ, наряду с воспоминаниями современников, показывает, что Чехов тогда живо интересовался Толстым.

Впоследствии Чехов очень внимательно следил за деятельностью «Посредника»; с некоторыми авторами, печатавшимися в этом издательстве, он состоял в переписке. Кампания в печати против Лескова, которая началась осенью 1892 г. с его призыва к составлению кухонной книги для вегетарианцев, вызвала реакцию и со стороны Чехова как практикующего врача. А. С. Суворину он пишет 5 февраля 1893 г., что его отец болен, очевидно, страдает от грудной жабы. Но он «ест за десятерых, и нет никаких сил убедить его, что лучшее для него лекарство – воздержание. Вообще я в своей практике и в домашней жизни заметил, что если старикам советуешь поменьше есть, то они принимают это чуть ли не за личное оскорбление. Нападки на вегетарианство и, в частности, буренинские походы на Лескова кажутся мне очень подозрительными в этом смысле» ³. 20 мая 1893 г. Чехов просит И. И. Горбунова—Посадова (1864–1940), работавшего тогда в издательстве «Посредник» (в 1897 г. он станет его руководителем) послать ему взамен авторских экземпляров рассказа «Палата № 6» «две—три книжки по вегетарианской части» ⁴. В этом году в «Посреднике» вышли несколько книг на различные темы вегетарианства, прежде всего обширный труд Говарда Уильямса «Этика пищи», вместе со статьей Толстого «Первая ступень» в виде вступления, кроме того эссэ А. Н. Бекетова (1825–1902) «Питание человека в его настоящем и будущем» и книга Анны Кингсфорд «Научные основы вегетарианства». Книга «Вегетарианская кухня. Составлена по иностранным и русским источникам» (М.: Посредник, 1894) нашлась в библиотеке Чехова с его карандашными пометками.

В письме Суворину от 23 марта 1894 г. Чехов подробно излагает свое отношение к учениям Толстого: «Расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса». Это замечание сделалось расхожей цитатой. Редко, правда, цитируется текст, ей предшествующий: «. толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6–7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода. Теперь же во мне что—то протестует; (…) дело не в (…) „за и против“, а в том, что так или иначе, а для меня Толстой уже уплыл, его в душе моей нет» ⁵.

Но именно в следующие годы Чехов обращается к проблемам вегетарианства в некоторых из своих рассказов. В «Приложениях» к журналу «Нива» в октябре 1896 г. появилась повесть «Моя жизнь. Рассказ провинциала». Это – история жизни молодого дворянина Мисаила. Охваченный идеями народников и социалистов, он стремится зарабатывать себе на жизнь ручным трудом. Он работает маляром, но раз сопровождает мясника Прокофия на бойню, описание которой (1 стр.!) выдержано в самых мрачных красках: «Пахло трупами и навозом. Таяло, снег уже перемешался с грязью, и мне в потемках казалось, что я хожу по лужам крови» ⁶. Мисаи—ла вызывают к губернатору, который в беседе скорее частного характера тщетно пытается убедить его перестать быть изгоем. Губернатор спрашивает: «Вы вегетарианец? – Нет, ваше превосходительство, я ем мясо» ⁷. В предыдущей главе рассказа Мисаил присутствовал при споре Марии Викторовны с доктором Благого; последний издевается над ней: «Если (.) вы посвятите вашу жизнь таким задачам в современном вкусе, как освобождение насекомых от рабства или воздержание от говяжьих котлет, то – поздравляю вас, сударыня. Учиться нам нужно, учиться, учиться». Отсюда, впрочем, видно, что Ленин был не первым, кто употребил эту формулу ⁸.

В «Записной книжке» Чехова (I, с. 29) нашлось замечание, предназначенное для рассказа «Три года» (1895): «Гомеопатия, гипнотизм, буддизм, вегетарианство – все это у спири—тиста как—то мешалось вместе» ⁹. В черновике этого рассказа, появившегося впервые в апрельском номере журнала «Русская мысль», опущено слово «вегетарианство»: «Если кто из нашей братии занимается спиритизмом или магнетизмом, тот уж непременно и гомеопат, и метафизик, и символист» ¹⁰. Для книжного издания в издательстве «Маркс» Чехов совсем опустил данное место. Скорее всего, ему не хотелось попасть под подозрение в том, что он поддерживает Буренина и царские власти в подавлении вегетарианского движения.

В пьесе «Дядя Ваня» (1897) Астров, деревенский врач, усердный защитник русского леса, жалуется на то, что в современном русском обществе того, кто отличается своим поведением, считают «странным человеком»: «Я люблю лес – это странно; я не ем мяса – это странно».

Подробнее всего вопросы вегетарианства обсуждаются в рассказе «Печенег», напечатанном в журнале «Русские ведомости» 2 ноября 1897 г. Эскиз сюжета этого текста снова находим в «Записной книжке» (I, с. 47): «Х. приехал к приятелю Ц. ночевать, Ц. вегетарианец. Ужинают. Ц. объясняет, почему он не ест мяса. Х. все понимает, но недоумевает: „Но для чего же в таком случае свиньи?“ Х. понимает всякое животное на свободе, но не понимает свободных свиней. Ночью он не спит, мучается и спрашивает: „Для чего же в таком случае свиньи?“». В окончательной редакции ¹² роли поменялись: вегетарианцем является пришелец. Он при этом не друг, а лишь попутчик в поезде. Жмухин, владелец хутора, отставной казачий офицер, как—то получил от недовольного им проезжего землемера прозвище «настоящего печенега». Он предлагает частному поверенному, имя которого остается неназванным, переночевать у него на хуторе. В момент прихода (как и во второй раз, при отъезде на следующее утро), гость делается свидетелем грубого обхождения с животными: сыновья Жмухина забавляются тем, что подбрасывают куриц и стреляют в них из ружья ¹³. Во время обеда гость отказывается от водки и ест только хлеб и огурцы.

– «А ветчинки что же? – спросил Жмухин.

– Благодарю, не ем, ответил гость. Я вообще не ем мяса.

– Почему так?

– Я вегетарианец. Убивать животных – это противно моим убеждениям».

Жмухин спрашивает, куда же деть домашных животных, если все люди перестанут есть мясо. Они, – говорит гость, – будут жить на воле, как дикие. Но, – спрашивает Жмухин, – взглянув на ветчину, со свиньями как быть? Ведь если их не резать, то они размножатся, и тогда прощайся с лугами и с огородами. Вопрос остается без ответа. Жмухин, который «любил пофилософствовать», всколыхан встречей с этим вегетарианским гостем. Ночью он не может спать, хочется ему «остановиться на какой—нибудь одной мысли, непохожей на другие, значительной, которая была бы руководством в жизни, и хотелось придумать для себя какие—нибудь правила, чтобы и жизнь свою сделать такою же серьезной и глубокой, как он сам. Вот хорошо бы и ему, старику, совсем отказаться от мяса, от разных излишеств. Время, когда люди не будут убивать друг друга и животных, рано или поздно настанет, иначе и быть не может». Жмухину хочется разговаривать, он вслух думает об ужасах и бедах сего мира, не дает спать гостю и достигает того, что тот на рассвете решается как можно скорее уехать. В конце гость не выдерживает. «Было похоже, – заключает рассказчик, – что ему, как когда—то землемеру, захотелось обозвать его печенегом или как—нибудь иначе, но кротость [соответствующая его натуре или „вегетарианская“? – П. Б.] пересилила, он удержался и ничего не сказал. Но в воротах вдруг не вытерпел, приподнялся и крикнул громко и сердито: – Вы мне надоели!»

И. А. Бунин считал этот рассказ одним из лучших у Чехова.

Маяковский не питал особой симпатии к вегетарианской пище. Он даже был готов агитировать против этических оснований вегетарианства. Юбилей Толстого 1928 г. побудил его опубликовать в «Комсомольской правде» сатирическое стихотворение, направленное против приверженцев Толстого, которые в СССР в то время еще имелись. Но уже в 1913 г. Маяковский устроил скандал в столовой Московского вегетарианского общества. Об этом рассказывает Бенедикт Лившиц (1887–1938) в своих воспоминаниях, появившихся под заголовком «Полутораглазый стрелец» в 1933 г. Этот текст настолько показателен как для Маяковского, так и для атмосферы этой столовой, что я привожу его без сокращений ¹:

В вегетарианской столовой, где, как и всюду, платили по счету за уже съеденное, я пережил по милости моего приятеля несколько довольно острых минут. За обедом он с размахом настоящего амфитриона уговаривал меня брать блюдо за блюдом, но, когда наступили неизбежные четверть часа Раблэ ², Маяковский с каменным лицом заявил мне, что денег у него нет; он забыл их дома.

Мое замешательство доставляло ему явное наслаждение: он садически растягивал время, удерживая меня за столом, между тем как я порывался к кассе, намереваясь предложить в залог мои карманные часы. Лишь в самый последний момент, когда я решительно шагнул к дверям, он добродушно расхохотался: все было шуткой, пятерка оказалась при нем. На этом, однако, мои испытания не кончились.

Чтобы ясно представить себе всю картину скандала, в котором поневоле пришлось принять участие и мне, необходимо вспомнить, что вегетарианство десятых годов имело мало общего с вегетарианством современным. Оно в своей основе было чем—то вроде секты, возникшей на скрещении толстовства с оккультными доктринами, запрещавшими употребление мяса в пищу ³. Оно воинствовало, вербуя сторонников среди интеллигенции приблизительно теми же способами, к каким прибегали трезвенники, чуриковцы и члены иных братств.

Ослепительно белые косынки подавальщиц и снежные скатерти на столах – дань Европе и гигиене? Конечно, конечно! А все—таки был в них какой—то неуловимый привкус сектантства, сближавший эту почти ритуальную белизну с мельтешением голубиных к ₄ рыл на хлыстовских радениях. Цилиндр и полосатая кофта сами по себе ворвались вопиющим диссонансом в сверхдиэтическое благоговение этих стен, откуда даже робкие помыслы о горчице были изгнаны как нечто греховное. Когда же, вымотав из меня все жилы, Маяковский встал, наконец, из—за стола и, обратясь лицом к огромному портрету Толстого, распростершего над жующей паствой свою миродержавную бороду, прочел во весь голос – не прочел, а рявкнул, как бы отрыкаясь от вегетарианской снеди, незадолго перед тем написанное восьмистишие:

В ушах обрывки теплого бала,

А с севера снега седей —

Туман с кровожадным лицом каннибала

Жевал невкусных людей.

Часы нависали, как грубая брань,

За пятым навис шестой,

А с неба смотрела какая—то дрянь

Величественно, как Лев Толстой, —

мы оказались во взбудоражженном осином гнезде. Разъяренные пожиратели трав, забыв о заповеди непротивления злу, вскочили со своих мест и, угрожающе размахивая кулаками, обступали нас все более и более тесным кольцом.

Не дожидаясь естественного финала, Маяковский направился к выходу. Мы с трудом протиснулись сквозь толпу: еще одна минута накипания страстей, и нам пришлось бы круто. Однако мой спутник сохранял все внешние признаки самообладания. Внизу, получив в гардеробе пальто, он даже рискнул на легкую браваду. Взглянув на перила лестницы, усеянные гроздьями повисших на них вегетарианствующих менад, и на миловидную кассиршу, выскочившую из—за перегородки, Маяковский громко загнусавил под Северянина ⁵:

Въезжает дамья кавалерия

Во двор дворца под алый звон,

Выходит президент Валерия

На беломраморный балкон ⁶.

Под звуки этих фанфар мы в полном боевом порядке отступили на заранее намеченные Маяковским позиции. Сообщений о происшествии в газетах не появилось, так как полиция к вегетарианцам относилась хорошо, а без протокола какой же это скандал?

Бедные вегетарианцы! Я не питал к ним никакой злобы в эти осенние дни, когда взоры всей России были устремлены на юг, к Киеву, где разыгривался последний акт бейлисовской трагедии ⁷. Они ведь были настоящими Дон—Кихотами в стране, населенной миллионами соплеменников—антропофагов!

Петербургские и московские газеты выходили с вкладными листами, посвященными процессу, а «Киевская мысль» разбухла до размеров «Таймса».

Иронически—дружелюбное понимание, проявляемое Лив—шицом по отношению к вегетарианцам, настроенным в общем миролюбиво, а также наблюдаемая им картина разгневанных «пожирателей трав», спровоцированных Маяковским, замечательно соответствуют той ситуации, которую Чехов описал в последней сцене рассказа «Печенег».

В краткой автобиографии «Я сам», написанной в 1922–1928 гг., Маяковский в главе «Куоккала» пишет о 1915 годе: «В четверг было хуже – ем Репинские травки. Для футуриста ростом в сажень – это не дело» ⁸. Издевался Маяковский над вегетарианством и раньше. 13 ноября 1914 г., в очерке «Штатская шрапнель. Врущим кистью», при виде страшной действительности войны, он объявил о банкротстве бывшей пацифистской живописи: «Репины, Коровины, Васнецовы, доставьте последнее удовольствие: пожертвуйте ваши кисти на зубочистки для противоубойных вегетарианцев. (…) А ну—ка возьмите вашу самую гордящуюся идею, самую любимую идею вас, ваших Верещагиных, Толстых – не убивай человека, – выйдите с ней на улицу к сегодняшней России, и толпа, великолепная толпа, о камни мостовой истреплет ваши седые бороденки. (.) А теперь попробуйте—ка вашей серой могильной палитрой, годной только для писания портретов мокриц и улиток, написать краснорожую красавицу войну в платье кроваво—ярком, как желание, побить немцев, с солнцами глаз прожекторов» ⁹.

После путешествия по Америке в 1925 г. Маяковский пишет в очерке «Мое открытие Америки»: «Без мяса не проживешь, и нечего кокетничать вегетарианством – поэтому в самом центре кровавое сердце – бойни» ¹⁰. Но его описание этих фабрик для изготовления животного мяса никак не отстает, несмотря на краткость, по неприкрашенному изображению действительности от описаний Эптона Синклера в романе «Джунгли» (1906). Я цитирую его в главе «Бойня – взгляд изнутри» (ср. ниже с. 345).

Стихотворение к юбилею Толстого 1928 г., упомянутое в самом начале главы, так прямо и озаглавлено – «Вегетарианцы». Оно по качеству гораздо скромнее знаменитого юбилейного стихотворения для Пушкина; отношение автора к этим двум писателям, как известно, очень уж было различным:

Обликом / своим белея, // Лев Толстой / заюбилеил.// Тра—вояднее, / чем овцы, // собираются толстовцы. // В тихий вечер //льются речи // с Яснополянской дачи: «Нам // противна / солдатчина. // Согласно/ нашей / веры, // не надо / высшей меры» ¹¹.

Текст стихотворения изобилует характерными для Маяковского приемами рифмовки. Политическая соль: пусть пацифисткой агитацией занимаются за границей, в империи Чемберлена, как можно интенсивнее, а не в советской республике… Метафорическое словоупотребление в заглавии – «вегетарианство» как знак (слишком) миролюбивой установки – можно найти у Маяковского и в другом контексте. Когда в 1927 г. ему показали карикатуру на его поэтический манер, он заметил: «А на резкость удара мне, Маяковскому, обижаться не приходится. Я сам – не вегетарианец» ¹².

В 1912 г. Петр Петрович Гнедич (1855–1925), русский писатель, в свое время хорошо известный, – издание его сочинений было расчитано на 35 т. ¹ – опубликовал сатирический рассказ, о котором И. Перпер верно заметил в ВО, что он написан скучным, фельетонным языком ². Несмотря на это, я упоминаю о нем, во—первых, потому что в этом рассказе отражены, пожалуй, воззрения большой части русского общества, а во—вторых, потому что он самим своим существованием доказывает, что вегетарианство незадолго до начала Первой мировой войны уже получило довольно широкое распространение ³.

Рассказчик утверждает, что знает многих вегетарианцев: «молодых и старых, полных и тощих, убежденных, полуубежденных и неубежденных, искренних и неискренних». Он хочет показать вереницу своих наблюдений. Оказывается, что отставной профессор Бриндизин, румяный, здоровый, точно под кожей у него течет морковный сок, а не кровь семидесятилетнего старца, и который якобы уже пятнадцать лет не брал в рот ничего мясного, на самом деле делает свои вкусные вегетарианские супы еще вкуснее прибавлением мяса ершей и цыпленка. Некий Лабзаев прослушал курс трех заграничных университетов и в Выборге сделался вегетарианцем; летом он ходил босиком; но его доктор, швед, требует, чтобы он делал утром гимнастику и ел на завтрак яйца и пил портвейн, а за обедом побольше непрожаренного, кровавого мяса. Супруги Молокщеновы кушают только салат, на воскресных собраниях переманивают на вегетарианство многих гостей, постничают с ними, потому что мясные обеды и ужины считают разорительными. Случайно рассказчик узнает, что они по будням тайно едят мясное. Таким образом, рассказ убеждает в том, что без мяса не проживешь.

Больше половины текста, а именно главы VI–IX, посвящены истории о «дальней родственнице» рассказчика, m—lle Nadine. В довольно пошлых диалогах автор издевается над ее толстовством. Эта худенькая блондинка, дева лет под сорок, внучка «аракчеевского» генерала, «в начале восьмидесятых годов, как раз, когда пошла мода на „опрощение“», перестала есть мясо (и таким образом сделалась подозритель ной.). Она упразднила птичий двор, так как она не ест «все, что ходит на лапах». Из—за идеала «самопомощи» она отпускает горничную – моет полы, стирает пыль, чистит ботинки и сама подает к столу, и все это также потому что ей нелегко «выносить возле себя чужого человека» (!). Она желает питаться преимущественно растительной пищей. Все овощи должны быть первосортные – потому она отпускает и садовника Архипа: ведь немцы – лучше; она сама занимается грубой садовой работой. И все это только до тех пор, пока в конце концов не появляется «импозантный» мужчина, за которого она выходит замуж. Теперь она в корсете и причесана по моде. Рассказчик спрашивает ее мужа: «Вегетарианствуете? – Фи! Зачем! Мясо, при меньшем объеме проглатываемого, дает гораздо более элементов для питания. Зелень – только приправа. – И Nadine ест мясо? – Nadine стала благоразумна. (.) Она оставила все свои глупости. (.) Теперь у нас повар и два лакея».