Текст книги "Россия неизвестная: История культуры вегетарианских образов жизни с начала до наших дней"

«Пища – источник здоровья», «Одно яйцо содержит столько же жиров, сколько 1/2 фунта мяса», «Тщательно пережевывая пищу, ты помогаешь обществу» и «Мясо – вредно». Такие навязчивые изречения—лозунги, украшающие стены столовой в Старгородском доме для пенсионеров, «будили в старухах воспоминания об исчезнувших еще до революции зубах, о яйцах, пропавших приблизительно в ту же пору, о мясе, уступающем в смысле жиров яйцам, а может быть, и об обществе, которому они были лишены возможности помогать тщательно пережевывая пищу». Эти строки – из 8–й главы плутовского романа «Двенадцать стульев».

Юмористы и сатирики Евгений П. Петров (т. е. Е. П. Катаев, 1903–1942, брат известного писателя Валентина Катаева) и Илья А. Ильф (т. е. Илья Арнольдович Файнзильберг, 1897–1937) совместно сочинили этот роман в 1928 г. ¹

Издевательство цитируемых слов – «святых», по словам рассказчика, – направлено, с одной стороны, против вегетарианцев, причем надо констатировать, что авторы, очевидно, были знакомы с тезисами американского писателя Хораса Флетчера (1849–1919), хорошо известными в кругах вегетарианцев. Флетчер приписывал жеванию значительную роль для наилучшего использования пищи (в русских вегетарианских текстах встречается глагол флетчеризировать, а в немецком языке глагол «fletschern» можно найти даже в известном словаре Дудена). С другой стороны, приведенные фразы, разумеется, пародируют свирепствующую в советском государстве тенденцию к лозунгам и транспарантам. Вместе с тем, они потешаются над явной попыткой скрывать распространенный в то время недостаток мяса, и вообще дефицитную экономику и вытекающую из нее необходимость обязывать к сотрудничеству в создании социализма каждого отдельного гражданина, а следовательно и жителей дома пенсионеров.

С особенным же удовольствием Ильф и Петров издевались над вегетарианством – это видно из того, что эта тема подхватывается в романе «Двенадцать стульев» даже дважды: в 16–й главе («Общежитие монаха Бертольда Шварца») и в 17–й («Уважайте матрацы, граждане!»). Плут и обманщик Остап Бендер и его компаньон Ипполит встречаются с Колей Калачевым и его красивой женой Лизой. Когда Коля на минутку выходит, Лиза говорит: «А мы примуса не держим. Зачем? Мы ходим обедать в вегетарианскую столовую, хотя я против вегетарианской столовой. Но когда мы с Колей поженились, он мечтал о том, как мы вместе будем ходить в вегетарианку. Ну вот мы и ходим. Я очень люблю мясо. А там котлеты из лапши. Только вы, пожалуйста, ничего не говорите Коле.».

17–я глава – единственная в книге, которая в немецком переводе 1978 г. (ГДР) получила другой заголовок, а именно «Tolstoi und die vegetarischen Bockwurste», – такая перемена, в известной степени оправдана содержанием. Глава эта начинается разговором между молодоженами:

– Лиза, пойдем обедать!

– Мне не хочется. Я вчера уже обедала.

– Я тебя не понимаю.

– Не пойду я есть фальшивого зайца.

– Ну, и глупо!

– Я не могу питаться вегетарианскими сосисками.

– Сегодня будешь есть шарлотку.

– Мне что—то не хочется.

– Говори тише. Все слышно.

И молодые супруги перешли на драматический шепот.

Через две минуты Коля понял в первый раз за три месяца супружеской жизни, что любимая женщина любит морковные, картофельные и гороховые сосиски меньше, чем он.

– Значит, ты предпочитаешь собачину диетическому питанию? – закричал Коля, в горячности не учтя подслушивающих соседей.

– Да говори тише! – громко закричала Лиза. – И потом ты ко мне плохо относишься. Да! Я люблю мясо! Иногда. Что же тут дурного?

Коля изумленно замолчал. Этот поворот был для него неожиданным. Мясо пробило бы в Колином бюджете огромную, незаполнимую брешь. Прогуливаясь вдоль матраца, на котором свернувшись в узелок, сидела раскрасневшаяся Лиза, молодой супруг производил отчаянные вычисления.

Копирование на кальку в чертежном бюро «Техносила» давало Коле Калачову даже в самые удачные месяцы никак не больше сорока рублей. (…) Обед на двоих (одно первое – борщ монастырский и одно второе – фальшивый заяц или настоящая лапша), съедаемый честно пополам в вегетарианской столовой «Не укради», вырывал из бюджета супругов тринадцать рублей в месяц. Остальные деньги расплывались неизвестно куда. (.) При таких условиях перейти на мясоедение значило гибель. Поэтому Коля пылко заговорил:

– Подумай только, пожирать трупы убитых животных! Людоедство под маской культуры! Все болезни происходят от мяса.

– Конечно, – с застенчивой иронией сказала Лиза, – например ангина.

– Да, да, и ангина. А что ты думаешь? Организм, ослабленный вечным потреблением мяса, не в силах сопротивляться инфекции.

– Как это глупо!

– Не это глупо. Глуп тот, кто стремится набить свой желудок, не заботясь о количестве витаминов.

Коля вдруг замолчал. Все больше и больше заслоняя фон из пресных и вялых лапшевников, каши и картофельной чепухи, перед Колиным внутренним оком предстала обширная свиная котлета. Она, как видно, только что соскочила со сковороды. Она еще шипела, булькала и выпускала пряный дым. Кость из котлеты торчала, как дуэльный пистолет.

– Ведь ты пойми, – закричал Коля, – какая—нибудь свиная котлета отнимает у человека неделю жизни!

– Пусть отнимает! – сказала Лиза. – Фальшивый заяц отнимает полгода. Вчера, когда мы съели морковное жаркое, я почувствовала, что умираю. Только я не хотела тебе говорить.

– Почему же ты не хотела говорить?

– У меня не было сил. Я боялась заплакать.

– А теперь ты не боишься?

– Теперь мне уже все равно. Лиза всплакнула.

– Лев Толстой, – сказал Коля дрожащим голосом, – тоже не ел мяса.

– Да—а, – ответила Лиза, икая от слез, – граф ел спаржу.

– Спаржа не мясо.

– А когда он писал «Войну и мир», он ел мясо! Ел, ел, ел! И когда «Анну Каренину» писал – лопал, лопал, лопал!

– Да замолчи!

– Лопал! Лопал! лопал!

– А когда «Крейцерову сонату» писал, тогда тоже лопал? – ядовито спросил Коля.

– «Крейцерова соната» маленькая. Попробовал бы он написать «Войну и мир», сидя на вегетарианских сосисках!

– Что ты наконец прицепилась ко мне со своим Толстым?

– Я к тебе прицепилась с Толстым? Я? Я к вам прицепилась с Толстым?

Коля тоже перешел на «вы» (.). [Лиза выходит на улицу. Вспомнив о ссоре с Колей, она пошла медленнее. ] Кроме того, ей очень хотелось есть. Ненависть к мужу разгорелась в ней внезапно.

– Это просто безобразие! – сказала она вслух. Есть хотелось еще сильней.

– Хорошо же, хорошо. Я сама знаю, что мне делать.

И Лиза, краснея, купила у торговки бутерброд с вареной колбасой. Как она ни была голодна, есть на улице показалось неудобным. Как—никак, а она все—таки была матрацевладели—цей и тонко разбиралась в жизни. Она оглянулась и вошла в подъезд двухэтажного особняка. Там, испытывая большое наслаждение, она принялась за бутерброд. Колбаса была обольстительна.

Принцип конструкции всего романа – нанизывание эпизодов, связанных меж собой лишь отдаленно, зачастую только через главного героя, – отражается также и в обхождении с вопросами вегетарианского образа жизни. Рассказчику чужда боязнь противоречий. Коля сперва представляется убежденным вегетарианцем, но важной причиной отказа от мяса являются высокие цены на мясо, и немногим позже мы узнаем, что он сам не устоит перед соблазном благоухания жаркого. Тем сильнее его вспышки. Вегетарианские тезисы приводятся в форме лозунгов, например сравнение употребления животного мяса с каннибализмом; авторы насмехаются над претензией, что все болезни можно лечить посредством правильного питания, осмеивается ссылка на авторитетов вроде Толстого; намекается на тот факт, что вегетарианское меню Толстого было чересчур утончено заботливой Софией Андреевной; приводится распространенное мнение о том, что, если более поздние труды Толстого «отстают» от произведений, написанных до его религиозного кризиса, то это связано с переходом писателя на вегетарианское питание. Определенная связь, несомненно, имелась, однако она не касается физиологии питания.

Как ни поверхностна была эта «литературная дискуссия» вегетарианства и насмешки в его адрес, в советском контексте, когда о проблемах вегетарианства нельзя было больше говорить открыто, ее воздействие не следует недооценивать. Надо иметь в виду, что этот сатирический роман, затрагивающий многие слабости и бюрократические извращения раннего периода советского режима, пользовался огромным успехом у читателей (еще при жизни авторов роман выдержал десять изданий). Трагично то, что почти одновременно с его первым появлением в печати началось систематическое преследование государственным аппаратом тех вегетарианских групп, которые выбрали вегетарианский режим питания по убеждению.

«Сегодня у нас опять будет один голый картофель; ни мяса, ни масла, ничего у меня нет», – жалуется в рассказе писателя—эмигранта Н. Ватанова ¹ русская Ольга Николаевна. Попав на Запад во время Второй мировой войны, она живет теперь в послевоенной Германии в статусе «ди—пи» («displaced person») в доме баварской вдовы, вместе с мужем Александром Ильичем, лет на двадцать старше ее, служившим до Октябрьской революции товарищем прокурора при Н—ском Окружном суде, а потом покинувшим Советский Союз. Он носит говорящее имя – Капустин. Кроме него там живут 14–летняя дочь Леночка, сам рассказчик и однорукий дядя Ваня, бывший архитектор. 25 лет назад Капустин и дядя Ваня дружили, а в 1944 году случайно встретились в Германии. Еще один русский «ди—пи», Степан Романович Мурый, некогда мясник в русском колхозе, а теперь на Западе, разбогатев торговлей на черном рынке, покупает корову всего лишь за 1500 марок на «черный убой», для того чтобы улучшить положение семейства с питанием. Два немецких полицейских, оказавшихся на месте в самый подходящий момент, хотят арестовать рассказчика, заявившего себя владельцем коровы. Но смекалистой Леночке вовремя приходит в голову мысль выдать дядю Ваню за вегетарианца. «Он, видите ли, кроме молока, овощей и фруктов ничего не ест.». Дядя якобы купил себе корову, чтобы снабжать себя молоком. Полицейские довольствуются этим объяснением, правда, они требуют, чтобы в виде доказательства им каждый день приносили литр молока. Старая корова ест ужасно много, но ее не доят, за сутки она дает всего полстакана молока. И так приходится ее новым владельцам каждый день носить жене полицейского литр молока, который докупают у соседки. Юмористический тон рассказа поддерживается тем, что каждый раз, как только ситуация напоминает известные сцены из русской литературы, вставляется название соответствующего сочинения. Цитируются «Юлиан отступник» Мережковского, «Мелкий бес» Сологуба, «Страшная ночь» Гоголя, «Преступление и наказание» Достоевского и в самом конце «Почему я стал вегетарианцем?» Толстого – статья, которую Толстой никогда не писал.

Рассказчик далек от намерения вступаться за вегетарианский режим питания. Тем не менее, он касается вопросов, играющих определенную роль в дебатах о вегетарианстве. Когда Капустин спрашивает, что же будут делать с коровой, мясник отвечает: «Конечно, не целоваться с ней (.), а немедленно ей секир—башка делать (.) резал, жарил, солил». Когда идут за коровой и для камуфлирования заставляют его тянуть тележку, Капустин размышляет: «Как в сущности люди жестоки. Поймали бедную коровку, запрягли в воз с дровами и таким обманом ведут ее на казнь» (мотив двойной эксплуатации животного как рабочего и убойного – с этим мотивом мы уже сталкивались в рассказе о переломном моменте в жизни Паоло Трубецкого). А когда рассказчик на это замечает, что «Муньку» можно было пригнать и без этой канители, то Капустин почти испуганно просит: «Не надо, не надо имен! Поскольку она обречена и мы готовимся ее съесть, она должна для нас быть совершенно безымянным субъектом или лучше объектом Х. Не надо даже на нее смотреть и привыкать к ней.» Капустин старается не допускать, чтобы корову били веткой, когда она не хочет идти дальше. Полицейские заявляют: «Мы арестовываем всe мясо», на что рассказчик отвечает: «О каком мясе вы говорите. Пока что есть только живая корова.» «Вегетарианские» аргументы всегда приводятся Капустиным, которого рассказчик называет «чудаком» и «старым эмигрантом», – мягкое указание на то, что такое отношение можно было найти скорее в дореволюционные годы.

7. Казус Наживина

«На колени!» – так был озаглавлен писателем Иваном Федоровичем Наживиным краткий очерк, напечатанный в первом после смерти Толстого выпуске ВО ¹ . Заглавие возникло неслучайно: эти слова вырвались у людей, опускавших прах Толстого в могилу. Автор использует этот возглас как воззвание к современникам и потомству. Наживин описывает, как в середине 1890–х годов он впервые встретил Толстого в Москве, на Моховой около Манежа. Позже он познакомился с писателем поближе. Наживин представляет собой особый «казус» – из—за его раннего, чуть ли не безграничного благоговения перед писателем и его позднейшего отречения от своего вегетарианского кредо, а также и от других вероисповеданий.

Наживин родился в 1874 г. в Москве в семье богатого лесоторговца. Не окончив гимназии, он дальше занялся самообразованием. С 1892 г., благодаря постоянной поддержке отца, он имел возможность подолгу жить заграницей, прежде всего во Франции и Швейцарии. Уже в 1890 г. он напечатал свой первый рассказ. Критики отозвались о нем как о скромном и непритязательном авторе, ограничивающемся небольшими темами. Революцию 1905–1907 гг., также как и Октябрьскую, Наживин не принял; с 1920 г. жил в эмиграции. Здесь появились его романы, по большей части исторические, а также ряд сборников разной тематики, объединенных в 45–томное собрание его сочинений. Они сделали его одним из самых успешных, хотя и не особенно значительных писателей русской эмиграции ². Тем не менее, его творчество высоко ценили Томас Манн и Сельма Лагерлеф ³. Наживин умер в 1940 г. в Брюсселе.

1 сентября 1901 г. Наживин впервые посетил Толстого в Ясной Поляне. Особенно часты беседы с Толстым были в марте—апреле 1906 г., когда Наживин с семьей жил два месяца в избушке редакции издательства «Посредник» И. И. Горбунова—Посадника на хуторе Овсяники в шести верстах от Ясной Поляны. Последний раз Наживин пробыл два дня у Толстого 10 и 11 октября 1910 г., за две недели до ухода Толстого из дома ⁴.

Уже между 1911 и 1917 гг. вышли шесть томов восьмитомного издания сочинений Наживина ⁵. В пятом томе (1912) есть подробный отчет о встречах Наживина с Толстым, озаглавленный «Моя исповедь» ⁶; в приложении впервые были напечатаны те 27 писем, которые Толстой написал Наживи—ну с 1902 по 1910 год ⁷. Уже в 1911 г. Наживин опубликовал биографический очерк «Из жизни Толстого» ⁸. И в эмиграции он продолжал заниматься Толстым, так, например, в 1936 г. в книге «Неопалимая купина. Душа Толстого» ⁹.

Влияние религиозно—философских учений Толстого заметно во всех сочинениях, написанных Наживиным до Первой мировой войны. Так, в частности, в собрании очерков «В долине скорби» (1907), о котором критика говорила, что рассказы читались бы с интересом, если бы не толстовские настроения автора. Это собрание содержит этюд, озаглавленный «Об опрощении». Влияние Толстого дает о себе знать и в романе Наживина «Менэ. тэкел. фарес» (1907), переведенном вскоре на немецкий язык: интеллигент, разочаровавшийся в жизни, утешается толстовскими идеями всепрощения и самосовершенствования; он находит правду в мировоззрении патриархального крестьянства и сближается с одной религиозной сектой. Идейная близость к Толстому видна, наконец, и в сборнике «Голоса народов» (1908); в этой книге «наибольшую ценность представляют (.) сведения о Духоборцах» в Канаде (М. Гершензон). Толстой похвалил это сочинение, но посоветовал автору «пересевать» ¹⁰. Критика считала и повесть «Белые голуби принцессы Риты» (1913) «проповедью толстовских идей». Уже в 1905 г. Наживина назвали «певцом опрощения» ¹¹ – ведь именно «опрощение» было одним из центральных требований в учении Толстого.

Вскоре после личного знакомства с Толстым, Наживин начал жить по—вегетариански. Новый способ питания сделался темой его разговоров с писателем: «Когда мы пошли, я заметил ему, что с тех пор, как, став вегетарианцем, я бросил охоту, я никогда больше не испытал того чувства жизни заодно с природой, какое испытывал раньше на охоте». На это Толстой ответил, что он нашел эту связь, когда «начал работать на земле, пахать, сеять, косить» (1 сентября 1901 г.) ¹². Подробно и вместе с тем отдавая должное обеим сторонам, Наживин описывает конфликты, которые возникали в семейной жизни Толстых в Ясной Поляне вследствие образа жизни Толстого; о них уже была речь в главах о Толстом.

В 1909 г. в краткой статье, появившейся сперва в «Календаре для каждого», а потом и в ВО, Наживин описал колонию вегетарианцев в Швейцарии на Monte Verita близ Локарно. Он сообщил, что колонисты питаются почти исключительно сырыми фруктами и овощами ¹³, и при этом указал на то, что такое питание приняли также и русские духоборы—сво—бодники: «Опыт „свободников“, не говоря уже о других, как опыты разных отшельников, напр., индийских или русских крестьян, и т. п. показали, что свои потребности в области питания можно не только без всякого ущерба, но с величайшей выгодой сильно сократить». Попутно автор указывает на свою собственную статью «Упрощение жизни» ¹⁴.

После смерти Толстого Наживин опубликовал в ВО под заголовком «В дали веков» довольно пошлую картину будущего человечества, преодолевшего «человека—животного» – текст, явно заслуживающий названия «китч» ¹⁵: действие очерка разыгрывается в середине XXIV столетия, недалеко от бывшей Москвы, от которой после международной войны [сочетания «мировая война» тогда еще не было. – П. Б.] остались лишь развалины. Здесь живет Марк Аврелий – проводник пилигримов (среди них был и Лао—Цзы), съехавшихся в это место со всех концов земли, чтобы присутствовать на празднике «Зеленой палочки» ¹⁶. В светлом небе изредка проносятся быстрые воздушные корабли, которыми «пользуются лишь в редких случаях: больные, старики или иногда, когда нужно подать быструю помощь кому—нибудь дальнему». Индус Рама—Кришна замечает какой—то памятник, вырытый любопытствующими людьми из праха. Полустертая надпись на древнерусском языке гласит, что это памятник Минину и Пожарскому. Марк Аврелий объясняет, что это, вероятно, какие—нибудь полководцы – «тогда люди ставили памятники, главным образом, своим предводителям в войнах». Пилигримы питаются вкусным, душистым хлебом, свежей водой и плодами. Они отдыхают на золотой, пахучей соломе; читают книги, большей частью рукописные, изредка только печатные – изготовленные на ручном станке! – именно поэтому в люди шла книга только самая хорошая, самая ценная; и вся та масса гадостей и глупостей, которая печаталась в древности, исчезла без следа. Наконец, Марк Аврелий ведет пилигримов на пологий, покрытый лесом холм: «Это – Ясная Поляна». Пилигримы ночуют под открытым небом: от былой изнеженности людей не осталось и следа; «исторические воспоминания о больницах, лекарствах, а особенно докторах вызывали невольную улыбку». На огромном памятнике виднеется красивая массивная каменная подставка, на которой, под старинным стеклянным футляром, лежала раскрытая рукописная книга – с высказываниями, которые Учитель [Толстой] составил «на каждый день». Эпиктет, «хранитель Ясной Поляны», перевертывает ежедневно одну страницу этой книги. Во время праздника появляется юноша, носивший имя Великого, Лев, «прекрасный и сияющий, как утро». Поднявшись на огромный постамент, он увенчает главу Учителя венком из ветвей дуба – и тысячи голосов запели «Отче наш». Интересно, что бы сказал Толстой о таком тексте?

ВО в 1911 г. напечатало письмо читателя К. Г. Грекова, одного из основателей полтавского вегетарианского обще—ства ¹⁷. Он убежденный вегетарианец уже десять лет, но под заголовком «Нужно ли это? Письмо в редакцию» ставит под вопрос иные из форм крайнего вегетарианства. На его вопрос Наживин отвечает статьей: «Да, нужно!» ¹⁸. Греков рассказал о судьбе русского артиллерейского офицера Розенкампфа, который, став горячим сторонником учения Льва Толстого, а впоследствии сыроедом, закончил тем, что ел только фрукты и орехи и потому задумал уйти в тропические страны. Однако в Новочеркасске его арестовали за «бесписьменность» и посадили в тюрьму, а так как он там почти ничего не ел, то заболел и умер. Греков говорит, что не может себе представить совершенно «безубойное питание», которое проповедует И. Ф. На—живин; ведь каждое зерно, каждый фрукт, каждый глоток воды содержит в себе и внутри себя множество живых тварей, и будь это только микробы, которых, по мнению г. Наживина, убивать никак нельзя. Наживин реплицировал, что для него приближение к идеалу полного отказа от убиения, сострадание также и к гусеницам и мухам – составляет душу, суть вегетарианства. Ему думается, что в жизни мира более нужны сумасшедшие, чем умеренные и аккуратные, для того чтобы показать путь к идеалу.

Наживин сотрудничал с ВО, там он напечатал краткий очерк «Из жизни Мирки» – его дочери, рано умершей, воспитанной по—вегетариански ¹⁹; он работал также переводчиком: в 1912 г. он перевел статью английского философа культуры Эдварда Карпентера «О необходимости новой нау—ки» ²⁰. В 1913 г. Наживин напечатал в нескольких номерах ВО серию кратких биографий знаменитых лиц под заголовком

«Календарь „Зеленой Палочки“», оставивших вклад «в той области, которая важнее всех остальных, в области религии, в области просветления человеческого сознания». В ней представлены Пифагор, Будда, Петр Хельчицкий, Франциск Ассизский, Рескин, Сковорода, Амиэль; характеризуются и основатель религиозного движения В. А. Пашков и многие други—е ²¹.

Однако в 1914 г. Наживин довольно внезапно и решительно отрекся от реформенных идей Толстого и прежде всего от вегетарианства. Правда, уже осенью 1913 г., намечалось изменение его отношения к вегетарианству в смысле «движения». В письме к редакции ВО Наживин сделал объявление о том, что он ищет компаньонов для совместного поселения в деревне в средней полосе России, группу от четырех до пяти семейств, все с детьми дошкольного возраста. Главное условие – полная независимость друг от друга. Никаких общин, артелей и прочего основывать он не собирается, долгий опыт убедил его в том, что как ни прекрасны подобные начинания в замысле, в жизни они оказываются весьма непрочными. «Еще раз повторяю: я не задаюсь никакими широкими общественными задачами, я хочу дела чисто практического. Пора нам перестать говорить слишком много, спорить (…) пора работать» ²².

А в 1915 г., в № 3–4 основанного годом ранее второго «Вегетарианского вестника» появилась статья «Вегетарианство и вегетарианцы» – острая, очень метко сформулированная расплата Наживина с бывшими своими догматами веры ²³. В качестве введения напечатано краткое предисловие редакции, датированное 24 мая 1915 г. ²⁴ Редакция оправдывает печатание этой статьи необходимостью предоставить свои страницы не только единомышленникам различных направлений, но и противникам; ведь важно дискуссиями установить «то общее, что связывает громадное количество людей, называющихся вегетарианцами».

Наживин заявляет, что из трех главных мотиваций вегетарианства – моральной, эстетической и гигиенической – в течение одиннадцати лет его вегетарианствования, первая была для него самой важной. Но ему становилось все яснее, что безубойность вегетарианства – то есть питание без убийства – является мифом. Безубойным, по мнению Наживи—на, вегетарианство может быть только для городского жителя. «Но тот вегетарианец, который сам производит это масло, яйца, картофель и фрукты, тот никак не может убежать убий—ства» ²⁵. Для того чтобы вырастить съестные продукты, «надо перекопать или вспахать поле, при чем при работе этой погибнет бесконечное количество всяких червей и личинок» или мышей или даже зверей побольше, которые вредят урожаю. Не говоря уже о саранче. По мнению Толстого, все же легче убить долгоносика, чем быка. «Я полагаю, что это очень субъективно». Впрочем, «жизнь для оленки так же дорога, как и для медведя, как и для человека». Для того, чтобы человек один мог быть вегетарианцем, другой должен взять на себя обязанность быть охотником, «взять на себя кровь», которой тот боится. «Охота на жаворонков, как во Франции, или на мелких певчих перелетных птичек, как в Италии (.) конечно, мерзость (.), которая должна быть запрещена международным правом. Идеалом может быть только не причинять страданий бесполезных никому, даже цветку, да не причинять страданий по неосторожности, и, где уже необходимо, то ограничиться самым необходимым минимумом».

Эстетические преимущества вегетарианского образа жизни для Наживина теперь уже не убедительны. Конечно, кухня вегетарианца имеет вид более привлекательный, но это только потому, что все безобразное перенесено из кухни в сад или в поле. Гигиеническая же сторона для него, Наживина, никогда не имела большой цены. Всякий якобы знает очень хилых вегетарианцев и цветущих мясоедов. Посмотрим на мясников во время первомайских процессий рабочих за границей, – говорит Наживин, – «какой все это сильный, рослый, отборный народ!» Кроме того, по Наживину, одна из «маленьких лжей» – это мнимый, особенно миролюбивый характер вегетарианцев. Вегетарианцы—японцы не обнаруживали в недавней войне большего «добродушия», чем мясоеды—русские. Что же остается, в конце концов, от вегетарианства? – спрашивает он. Указывать будут на «самоограничение» вегетарианцев: но можно быть очень воздержанным человеком и будучи мясоедом, и быть обжорой, будучи вегетарианцем.

Впрочем, Наживин не только оспаривает разные мотивации вегетарианства, он имеет претензии и к самим вегетарианцам. Так, он отмечает, что на Московском съезде вегетарианцев в 1913 г. один из делегатов начал свою речь обращением «дорогие братья и сестры» и что иные подписывают свои письма «с вегетарианским приветом». Толстой, по Наживину, был «глубоко не прав», называя вегетарианство «Первой ступенью», во всяком случае это ступень вторая: сперва – люди. В дальнейшем Наживин критикует нетерпимость и спесь, которые он встречал у вегетарианцев, а также сектантское отмежевание от других. А если вы их критикуете, говорит он, это «вызывает к вам ненависть совсем уже не вегетарианскую». При этом, Наживин упрекает именно русских вегетарианцев в крайностях: «русский человек не знает, когда довольно», не знает границ. «Я не встречал в заграничных вегетарианских изданиях, среди заграничных вегетарианцев, ничего подобного тому, что на каждом шагу встречаешь среди вегетарианцев русских». Он, Наживин, теперь не за вегетарианство, но он и не против него – просто все это перестало иметь для него какое то бы ни было значение: человек должен покорно поднять на свои плечи этот грех страдания и крови.

«Перемена» Наживина отчасти была основана на личных переживаниях. Около 1905 г. он приобрел участок земли на юге, в селе Береговое, на берегу Черного моря близ Новороссийска, и там занимался плодоводством и овощеводством. Этот эпизод он описывает в книге «Накануне (из моих записок)», появившейся в Вене в 1923 г. ²⁶. Как фермеру, ему пришлось бороться не только с кавказским «норд—остом», но и со всякими вредителями самого разного сорта, и он, вегетарианец, должен был всегда держать ружье наготове. И в этой «ожесточенной схватке с этими вражьими – пусть невинными – силами и погибло мое вегетарианство. Здесь не теоретизированием, а жестоким опытом человек познавал, что жизнь это беспощадная борьба, и что, если ты хочешь удержать свое место в жизни, ты вооруженной рукой должен защищать его беспрерывно. Отказаться от телятины не Бог весть какая премудрость – мы двенадцать лет были вегетарианцами – но это ни в малейшей степени не значит принять „безубойное питание“, ибо каждый кочан капусты, каждый персик, каждая кисть винограда все это добывается ценою бесконечного ряда убийств всякого рода живых существ». Как это ни тяжело, но «человек таким образом не может не убивать, и вегетарианство может быть названо безубойным питанием разве только по недоразумению, оно столь же многоубойно, как и всякое другое» ²⁷.

Такого рода хозяйственные опыты и этические размышления побудили Наживина отречься от вегетарианства ²⁸. «Таким образом прежняя вера потихоньку в процессе, от моей воли ни в малейшей степени независящем – как—то выкрашивалась (…) Человек разумный неустанно учится и неизбежно свое отношение к миру и жизни меняет. И оно у меня менялось – старое потихоньку отпадало, но нового ничего на его место в то время еще не становилось» ²⁹.

Отказ Наживина от вегетарианства не был внезапным переломом, это результат длительного процесса, что уже можно обнаружить в набросках к его «филиппике». Первоначальный заголовок – «Нужно ли нам льгать», и это «мы», включающее самого автора, встречается в тексте неоднократно. «Прежде всего мы должны отделаться от лживой привычки приветствовать друг друга, как „братья и сестры“ и даже, как „друзья“. Всякий из нас знает в среде вегетарианцев и людей очень богатых и людей, бьющихся в беспросветном труде из—за грошей. И вот эти богатые вегетарианцы пальцем не пошевелят, чтобы хоть чуточку облегчить положение их нищих собратий по вегетарианству, копейки не дадут, чтобы поддержать какое—то близкое вегетарианству дело, а ревниво берегут свои деньги в темных глубинах какого—нибудь банка. О каком же братстве тут может быть речь? (.) Курьезная подробность: величают так один другого только на большом расстоянии, – большею частью, когда обращаются к незнакомому едино—мышленнику» ³⁰.

Редакция «Вегетарианского вестника» в предварительном слове к статье Наживина заметила, что к убийству вредителей и хищных зверей не должно присоединять еще и систематическое ежедневное убийство домашних животных для пищи; и что каждый, конечно, в случае особо острых положений предпочтет сохранить человеческую жизнь как жизнь существа высшей организации. Многие же вопросы, смущающие чутких людей (как—то вопросы об обуви, шубах, истреблении вредителей и зверей и т. п.) разрешатся, по мнению редакции, в рамках технического развития.

Впрочем, инвектива Наживина вызвала необычайно жаркие дебаты среди общественности также и в следующих выпусках ВВ, не в последнюю очередь из—за известности автора и его «предыдущей жизни» ³¹. Издатель ВВ Л. Кораблев видел несомненную заслугу статьи И. Ф. Наживина в том, что появление ее резко подчеркнуло различие между двумя главными течениями в русском вегетарианстве – этического и гигиенического, различие хотя и сознававшееся, но до сих пор не формулированное с достаточною полнотою и ясностью. Статья Наживина, по Кораблеву, касается главным образом той группы вегетарианцев, правда очень значительной, которую называют толстовцами. Толстовцы в силу исторических условий имели большое влияние на развитие вегетарианства в России ³². Учение вегетарианцев—гигиенистов, завоевывающее все большее число приверженцев, выдвигает за свою основу не этику, а науку. Еще более определенно высказался в очередном своем выступлении В. П. Войцеховский, сам вегетарианец, но «воспитанный на других началах, чем большинство вегетарианцев в России»: