Текст книги "Короли пепла"

При этой мысли по ее спине пробежала дрожь. Кикай хотела, чтобы ее колени ободрались до крови о деревянный пол; хотела, чтобы ногти прокладывали дорожки в ее коже, а железные руки блуждали по ее плоти. Она сильно укусила его губу и запустила его руки себе под платье, потянувшись назад, чтобы схватить его за промежность. Она массировала, пока не довела его до готовности, затем приспустила ему штаны.

Она скакала на нем и царапала его лицо, удушающе хватала за шею и совала пальцы ему в рот, извиваясь и взбрыкивая. Достигнув наконец разрядки, она без единого слова встала и легла на маленькую койку у стены.

Он молча устроился рядом с ней. А уже в следующий момент раздвигал ей ноги, железной хваткой стискивая бедра.

Никогда раньше она не была с ним так агрессивна – так честна – ни разу не сняла маску беззащитной принцессы во время их встреч, которые были частыми и весьма приятными.

Вместо этого, завершая соблазнение, она была милой и нежной, лицедействуя больше для него, чем для себя. В прошлом она подчинялась его желаниям: двигалась так, как хотел он; смотрела ему в глаза, шептала и просила, чтобы он обнимал ее по ночам, как хотел он. Возможно, она «занималась любовью» на манер Хали с Фарахи.

Однако теперь Кикай стиснула зубы и схватила в охапку его волосы, повторяя в уме имена вельмож Пью, у которых она заберет детей.

Она заерзала и выгнулась в его объятиях, затем потянулась к полупустой бутылке вина, стоявшей, как она знала, на прикроватном столике, и, приложившись к горлышку, залпом отпила.

Ее шпионы знали распорядок, любимчиков, наставников и нянек. Всех детей нужно будет забрать сразу, пока не распространится молва и семьи не спрячут их. Но это осуществимо.

Без разницы, что Хали не представляла важности. Значение имело то, что она была частью семьи. Кикай поклялась всеми богами и духами, что каждый в Пью, невинный или виновный, мужчина и женщина, узнают, какова цена за смерть любого из Алаку.

Прошло время; принцесса дрожала, мокрая от пота. Она отстранила любовника, вконец обессиленная, и допила вино. Мысленно она перебирала всех своих агентов, прикидывая, сколько их потребуется и на скольких островах – ведь учитывая столь грандиозный план и риск, некоторые облажаются либо исчезнут, а другие дезертируют. Затраты для ее шпионской сети будут огромны.

Зажегся светильник, и Арун посмотрел ей в лицо сверху вниз.

– Что тебе нужно? – спросил он. Кикай увидела в нем некую помесь пирата с мастером чинга, любовника с защитником, жертвы с наркоманом.

– Я хочу, чтобы ты убил Року, – сказала она, опять обвиваясь вокруг него. И удивилась, увидев сопротивление в его глазах.

– Зачем тебе это нужно?

– Потому что он чудовище, и потому что он меня пугает.

Пират промолчал, пристальным взглядом изучая ее лицо. Затем его рука метнулась и схватила Кикай за волосы, потянув ее вниз, когда он снова взгромоздился на нее.

– Он должен тебя пугать. Как и я, принцесса.

Кикай почти вскрикнула, когда он овладел ею снова, резко, неистово, каждый толчок знаменовался шлепком плоти, отдающимся от каменных стен.

– Я знаю, кто ты есть, – сказал Арун много позже, смотря ей в глаза. – И все равно тебя хочу.

Она промолчала, но вновь изобразила нежность, водя кончиками пальцев по его длинной, худой, мускулистой спине, пока он отдыхал.

– Ты нужен мне, – сказала она позднее, в подходящий момент. – Больше я никому не могу доверять.

Арун улыбнулся и погладил пальцами ее щеку – мягко, словно ветерок Бато.

– Помни об этом, – прошептал он, стряхивая засохшую кровь с ее волос. Он достал из-под подушки незамеченный принцессой нож и бросил тот на пол.

Ее сердце забилось быстрее, и она поцеловала Аруна, более не уверенная, делает ли это ради него или ради себя. Если честно, ей было плевать.

Если этот опасный человек убьет Року – если он будет рыскать в тенях дворца и подчиняться ей, став ее глазами, ножом и железным кулаком, которые заставят людей исчезать и бояться, или будет умерщвлять детей по ее слову – что ж, она станет любой, какой он пожелает. Как ни крути, ей это нравилось.

ГЛАВА 31

Твердым шагом Фарахи вышел из спальни, зная, что позже велит запереть ее навсегда.

Так много будущего, подумал он, так много будущего исчезло в один миг.

Он чувствовал, что оно угасло как свеча при последнем вздохе остывшей наложницы, которой следовало стать женой, первой женой, быть рядом с ним в почете и уважении. Даясе в мыслях я не могу сказать «люблю». Спасибо за это тебе, отец.

Воспоминания об этой ночи уже преследовали его, словно каким-то образом им удалось затмить настоящее короля и восприятие им мира. Он еще никогда не видел столько крови, кроме своей собственной.

При этой мысли он развернулся и выплеснул содержимое желудка, но продолжил идти. Он захотел повидать сыновей, а потом осознал, что не может вспомнить, где они спят. Он засмеялся и вытер глаза.

– Что это за отец, неспособный найти своих детей в собственном доме? – обратился он к сумраку.

Дети Фарахи жили в той же опасности, что и он сам. Всю их короткую жизнь они были заточены в тени предательства, вечно перемещались и осторожничали, притворяясь, что это игра. Они были невинны, за исключением Тейна. Тейн уже раскусил этот обман и обманывал сам. Он будет лучшим королем, чем я, подумал Фарахи, если я проживу достаточно долго, чтобы увидеть его коронованным.

Даже охваченный горем, Фарахи не забывал оглядывать коридоры в поисках угроз. Слуги за ним не увязались, и теперь, в уединении, он заплакал. Он глубоко задышал и представил себе пляж с белым песком и костер.

Фарахи опустошил свой разум, как его учил Андо.

На какое-то время он преуспел, но вскоре уже не мог сосредоточиться – не в силах прогнать осознание того, что это был бы идеальный момент для нападения убийц. Он зарычал и, схватив с подставки возле себя глиняный горшок, швырнул тот вдребезги о стену.

– Могу я просто погоревать по-мужски одну ночь? – выкрикнул он. Снова вдохнув, король закрыл глаза и вспомнил те уроки – уроки, которые сотню раз спасли ему жизнь и спасали до сих пор.

«Лишь когда ты можешь действовать в настоящем, всегда думая о грядущем, ты будешь в безопасности, Фарахи. Таков путь королей», – сказал ему Андо.

Теперь казалось, это все было так давно… Они сидели, болтая ногами в соленой воде, практикуясь в сосредоточенности и трех сферах Пути – учась воображать будущее и все его варианты – видеть нити так ясно, что они казались реальными.

А тем временем свежие трупы старого главы семьи Алаку и всех его сыновей лежали на каком-то острове или плавали в море, и виной тому были враги, пираты или просто сильные волны.

Полмиллиона подданных Пью ждали в ошеломленной тишине. Полмиллиона ртов вопрошали: «Будет ли война?», пока мальчик – новый король – безуспешно пытаясь не поддаваться ужасу, оплакивал свою семью в монастыре, предназначенном для превращения мальчишек в мужчин, пока весь его мир наблюдал и строил козни.

«Кому я могу доверять?» – спросил он у Андо, мальчика-что-не-был-мальчиком – древнего существа, которое, по словам Мастера Ло, было духом или Богом и учило мудрецов и королей Алаку почти с незапамятных времен.

«Доверяй себе, доверяй собственным силам», – ответствовал Андо у озера Ланкона, положив руку на плечо Фарахи, пока монахи делали вид, что не смотрят.

Но Фарахи не был уверен, есть ли у него сильные стороны, кроме разве что терпения. Которое его отец всегда предпочитал звать «трусостью».

«Принц должен действовать, Фарахи. Никогда нет идеальных планов или безупречных знаний, но принц должен действовать так, будто все обстоит иначе».

Фарахи с ним не соглашался – ни тогда, ни сейчас. Всем его братьям нравилось «действовать» – бегать за девчонками или выбирать штудии, воспитателей и офицерские назначения, как псы ищут лучшие кости, покуда Фарахи ждал и наблюдал.

«Стал бы человек плыть без курса?» – хотел он поспорить. «Какова цель?» – недоумевал он, однако всегда стеснялся спросить.

«Задача короля – остаться в живых и зачать сыновей. А затем – держать этих сыновей в узде. А затем, если останется время, он может делать что-то полезное».

Разумеется, король адресовал эти слова наследнику, который украшал свою миску риса ложками на манер флажков, пока его братья хихикали, а Фарахи молча наблюдал за этой сценой.

Делать «что-то полезное» казалось отцу наименее важным; держать в узде сыновей – наиболее.

У Фарахи, самого младшего, было – вернее, было раньше – семеро братьев. У всех были жены и дети, а также должности на флоте и при дворе. Некоторые развлекались торговлей, другие путешествовали по миру в качестве дипломатов или самолично сражались на море лихими охотниками на пиратов, как отец в юности.

А затем, за один день, они умерли. Все они. Сгинули, будто камень в море.

Семеро принцев, их матери и сестры стали кормом для рыб, погибнув все вместе на одном корабле, потому что думали, что правят миром, и действовали без всякой опаски.

В то время Фарахи был холост. Не имел ни детей, ни деяний. Он предпочитал книги захватывающих историй и уроки стариков или послеполуденные часы на пляже со своими сестрами, наблюдающими, как ребятишки плещутся в волнах. Отец не уделял Фарахи времени и тем паче интереса.

«Толстый мальчик с повадками девчонки», – однажды услышал он слова отца в беседе с матерью. Фарахи ощутил ее стыд через дверь кабинета. Он притворился, что это не имело значения, но впоследствии спал с проститутками, чтобы доказать себе, что может быть мужчиной, и никогда больше не ел сверх меры.

И вот однажды его отец умер. Все, что вращало мир и было важно – и все, чем по словам людей он должен быть и что делать – исчезло. И оказалось, ничто из этого не было важным, как и предвидел Фарахи. Его братья тоже умерли. Как и его мать. И его сестры – за исключением той, которая ненавидела весь мир.

Пошатываясь, нынешний Фарахи прислонился к стене коридора и ругнулся, наткнувшись на сваленную в кучу грязную одежду. Одна только мысль о сестре иногда могла вывести его из равновесия.

Кикай «Чокнутая», называли ее шепотом придворные после этих смертей. На самом деле Фарахи знал, что это не так. Сестрой всегда владела ненависть.

Ее не сильно затронула гибель семьи. Она не убивалась из-за кончины старика-супруга, полезного лишь политически. Даже в детстве ее слова о всех, кто не принадлежал к семье, сочились ядом. Но стоило Кикай прийти к власти заодно с Фарахи, она наконец-то смогла оторваться по полной.

Во все те дни и ночи, когда Фарахи плакал и желал чего угодно, кроме того, что на него обрушилось, Кикай давала ему силы. Тоже избранная судьбой, она немедленно стала использовать свое обаяние, красоту и хитроумие, чтобы поддерживать брата и помогать упрочению его власти.

Слишком слабый в то время, Фарахи знал, что сейчас был бы мертв без нее. В те первые годы он никогда не спрашивал «зачем» и «почему» с началом ее эпохи террора. Вместо этого король дал добро адмиралам, кредиторам и лояльным оранг-кайя следовать ее приказам, как его собственным.

Где был пункт «обуздывай свою кровожадную сестру» в твоем перечне обязанностей короля, отец? Об этом ты упомянуть забыл?

Фарахи вздохнул и продолжил идти. Это были старые проблемы, старые тревоги. Хотя она нажила много врагов и засеяла острова недоверием, Кикай не была виновата в этой кровавой, страшной ночи. Виноват был Фарахи.

Хали мертва. Его любовь мертва. И она мертва из-за него.

Наконец Фарахи нашел дорогу в погреба – ноги в сандалиях ступали уверенно, хотя перед глазами все плыло от слез. Он прогнал с поста гвардейца, не встречаясь с ним взглядом, и спустился в прохладный, сырой погреб, где пахло деревом и вином. Высокие сводчатые стропила тянулись почти за пределы видимости, и во внушительном нагромождении бочек монарх наконец почувствовал себя в полном одиночестве. Он привалился к одному из пятисот или более бочонков, держа в обеих руках по кувшину, и стал пить.

Его отец был опасный алкаш. Фарахи доводилось видеть его перепады настроения и затуманенную память и осуждал его, поэтому сам впоследствии всегда избегал пьянства. Но не этой ночью. А возможно, больше никогда.

Он пил и пил без остановки, пока не вспотел и не начал плеваться. Прижимаясь лицом к холодным стенам и дергая себя за волосы, он бился головой о скошенные кромки.

– Мне жаль, Хали, – прошептал он в темноту.

Ему вспомнился их первый, еще неформальный, совместный вечер – ее лицо лучилось смехом, а тело было обтянуто шелками, демонстрируя фигуру, изваянную из юношеских грез. Она согласилась поужинать и ничего больше. И пришла она без сопровождающей, улыбчивая и безмятежная, как в тот день, когда он впервые увидел ее на территории дворца. Вне всяких сомнений, она ожидала ночь королевского шарма и последующее сватовство, пока ее отец ждет подписания официальных бумаг – королевская наложница, мать королевских детей!

Она была в восторге, как восторгалась бы практически любая женщина на островах. Но совсем другое дело – ее старик-отец.

Древний глава семьи Хали был скромным торговцем с единственным кораблем. Он сознавал, что не имеет ни власти, ни влияния, чтобы вторгаться в дела монарха, как только его единственная дочь покинет родительский дом. Хали, сокровище его глаз, была последним, что осталось от жены, умершей при родах, и всё, чем он мог защитить ее от интриг и двора – это сказать «нет».

И он бы так и сделал.

Все видения Фарахи показали ему это – разные способы, которыми он попытается убедить и потерпит неудачу, вне зависимости от подкупа или угрозы. Безусловно, она была лишь одной женщиной из многих, и поэтому он мог бы не связываться с нею и найти другую наложницу или проявить больше выдержки. Вместо этого он решил действовать, утратил терпение и забрал ее честь.

Полупьяная, жаждущая угодить, наивная и еще практически подросток, Хали уступила. Для Фарахи это было сродни умопомешательству – столкновение чувства с похотью, которое заставило его сорвать с нее платье, несмотря на слабый, испуганный протест. Он раздел ее прямо там, за обеденным столом.

Изумленные слуги в панике убежали. До этого момента их новый король, несмотря на молодость, был стойким. Вел себя чопорно и корректно, имея трех жен, с которыми делил постель редко и пристойно, в одной и той же позе, которая считалась оптимальной для зачатия детей. Эти слуги привыкли к монарху, который не пил, не делал ставок и не тискал служанок или дочек аристократов – не к мужчине, который брал простолюдинок без согласия.

Но в ту ночь он это сделал. Он придвинулся и поцеловал Хали, когда она назвала его красивым, смахнул с дюжину тарелок, разбившихся об пол, швырнул ее на стол и принялся лапать одежду.

«Не сейчас, – умоляла Хали, вытаращив глаза, явно слишком напуганная, чтобы сопротивляться королю. – Прошу, имей терпение, Фарахи!»

Терпение. Само это слово заставило его нырнуть с обрыва. «Принц должен действовать», – вспомнил он голос отца и тот неодобрительный взгляд. Король заглянул в будущее, как учил его Андо, что в молодости казалось еще проще, – и увидел, как теряет эту прекрасную женщину, потому что ничего не сделал, потому что имел терпение и поступил, как правильно. А может, это был просто предлог.

Наверное, он просто вдохнул аромат ее кожи и волос и увидел, как раздвинуты ее голые ноги. Наверное, он вообразил будущее, в котором она извивается на нем обнаженная, мокрая и ретивая, и не смог отвести взгляд. Он осознал: однажды она захочет его, и не так, как его жены или женщины, которым он платит. Возможно, он смешал то будущее с настоящим, сбросив ее исподнее и войдя, когда она сказала «нет», но из будущего он услышал только «да».

После этого он удерживал ее во дворце, и у ее отца не было выбора, кроме как согласиться и оформить их союз официально, дабы ее не осрамить.

В глубине души Фарахи знал, что изнасиловал ее той ночью – во всяком случае, был к тому близок. Они никогда не заговаривали об этом, и Хали улыбалась ему по утрам и каждую ночь оставалась в его постели без слез. Но он сделал это. Да, он это знал. И, поступив таким образом, он убил ее.

Простой, мудрый купец, которому хватило смелости отказать королю, получит еще одно монаршее письмо. Мрачное и запечатанное королевским воском, со все той же показной тактичностью, оно известит старика, что тот потерял свою дочь во второй раз.

То, что Фарахи любил ее и их сына, не имело никакого значения. Как не имело значения и то, что позднее, возможно, она полюбила Фарахи в ответ.

Хали умерла, потому что Фарахи был мужчиной и королем; она умерла, потому что он избрал действие, когда ему следовало подумать, и потому что он рискнул. Она жила в одной из версий будущего – идеальном будущем, где все планы Фарахи увенчались успехом и спасли его мир от смерти и безумия.

Но теперь она была мертва. И он оплакивал не только ее. Ибо это величайшее будущее умерло вместе с ней. Фарахи оплакивал и его.

* * *

Позднее, когда свет луны слился с лучами солнца и разбитые винные кувшины усеяли шлифованный деревянный пол, Фарахи встал.

Его рот казался покрытым сухой слизью; воздух был гнетущим и густым. По крайней мере, Фарахи почувствовал себя яснее, снова стал самим собой, невзирая на боль. Смерть Хали напомнила о себе, как вновь открывшийся свежий порез, но король выбрался по лестнице из погреба и протиснулся мимо телохранителей, которые нашли его и стояли на страже.

«Я выпила немного чая, Фара-че».

Горничные Хали были ей словно сестры. Дважды в год они гостили в ее семейном доме, когда она навещала отца. Она баловала их подарками, выходными и сотней других вещей, которые не следует делать для слуг. Фарахи знал: они бы никогда не предали ее.

Он знал это почти наверняка, даже без своих видений. Но он много раз видел, как Хали умирает. О да, он видел это и пытался предотвратить – и он знал, что причин для ее смертей очень мало.

Множество вариантов будущего сплелись воедино в сознании Фарахи, подобно нитям гигантского одеяла, удушая человека, которым он мечтал быть. Это делало его подозрительным, возможно, даже параноиком, ведь почти каждый мужчина и каждая женщина таили в сердце способность к предательству.

Он знал, что его жены частенько баловались послеполуденным чаем с фруктами, на который нередко приглашали наложницу. Несомненно, то был жест мира со стороны практичных женщин, от которых не укрылось, что их муж вновь обрел радость. Но он им никогда не доверял.

Все жены Фарахи состояли в политических браках. Это были дочери врагов или шатких союзников, которых ему нужно было превратить в надежных друзей, хотя бы на какое-то время. И эти женщины всегда хотели не его любви – хотя и приняли бы ее – а его влияния и благосклонности.

Он отказывал им и в том, и в другом, взамен держа их взаперти и выпуская подефилировать при дворе, когда необходимо, потому что все они были хитры и амбициозны, и ими требовалось управлять. Он подарил каждой по принцу, а затем оставил их ложа холодными и пустыми. Он знал, что все они на дух не переносят Хали.

Его шаги по залу ускорились, и он вынудил себя быть спокойным.

– За мной, – шипел он гвардейцам, проходя мимо. Те изумленно вздрагивали, обнаруживая, что их король бежит почти трусцой с покрасневшими глазами, а за ним множится отряд вооруженных людей.

Кура – королева и мать Тейна – невиновна. Ее сын был наследником, а ни один король островов не менял законы о престолонаследии. Есть у нее любовь и благосклонность или нет, ей нужно только подождать, и ее сын возвысится. Однажды, правильно устроив его браки, она будет королевой-матерью, внушающей всем страх, и обеспечит взлет своей почтенной семьи.

Но Синта и Туруа, младшие жены, были ревнивы и презираемы. Им никогда не стать истинными королевами и не получить официальных должностей. Их сыновьям не быть монархами, разве что в случае смерти Тейна – но Тейн вышел из утробы крепким и заорал, сразу потянувшись к груди, и ни разу в жизни не болел дольше недели.

Фарахи громыхал по дворцу, расшвыривая готовивших завтрак поваров и служанок, а за ним – не меньше двух десятков людей, крепко сжимающих руками ножны, готовых убивать, но не знающих, зачем и кого.

Он представил, как его Хали сидит с женщинами, чьи дети все вместе играют и спят. Он представил, как она бесстрашно прихлебывает свою смерть, пока ее убийца наблюдает за нею и втайне смеется. Мысленным взором он смотрел, как ее убийца выказывает беспокойство по поводу ее желудка, спрашивая о ребенке, растущем у нее в животе.

Фарахи сжал кулаки и ускорился. В единственной нити будущего он увидел свою виновную жену, растерянную и с затуманенными глазами, когда подступившие гвардейцы бросают ее в яму, чтобы она в страхе ждала наказания. Он увидел судебный процесс, опозоренную семью, сделки на стороне, чтобы спасти их честь, насколько это в его силах, и сохранить мир…

И вот он у двери Синты. Он ворвался внутрь и стаскивал ее с кровати, кричащую, запустив руки ей в волосы. Затем он схватил Туруа и привязал обеих к стульям в спальне с пустой колыбелью.

– Ради богов, ради богов, что случилось?! – кричали они. Своим молчанием он усугубил их страх. Солдаты с обнаженным оружием перекрыли зал снаружи, а король закрыл дверь.

– Одна из вас или обе убили Хали, – сказал он, разглядывая их лица. – Признайтесь в этом сейчас, или, клянусь моими сыновьями, вы умрете страдая.

Они с ужасом воззрились на супруга. Они плакали от этой «новости», отрицали, умоляли, заверяли в своей любви и преданности, да и как они могли убить Хали, когда даже не знали, что она умерла?

И тогда он спросил, какой им нравится чай.

Он велел своим гвардейцам подогреть чайник в комнате Хали и вылить его содержимое в глубокие фарфоровые кружки, предназначенные для воды. И, встретившись взглядом с Туруа, король узнал правду.

Она открыла рот, чтобы заговорить, но Фарахи пересек помещение и ударил ее по лицу полуприкрытой ладонью с такой силой, что опрокинул стул. Затем он оседлал и придавил ее, блокируя меняющиеся образы будущего в своем разуме, пока дочь царя кашляла, задыхалась и дрожала. Она умерла в его хватке, а ее сестра-жена плакала, как дитя.

Нетвердым шагом он вышел из комнаты, зная, что спровоцировал войну с королем Сайфэном и, возможно, со всей Мол-топью, и время не могло быть хуже. Фарахи знал, что отправит людей умирать, ибо вновь поступил как его отец и Кикай – словно кровожадный тиран, который творил, что ему вздумается, вместо того, чтобы жить по законам, которые сам же и установил.

Он также знал, что взял наложницу, в которой не нуждался – что он любил ее, когда не должен был, и убил в память о ней, хотя она попросила бы его так не делать.

Его гвардейцы забрали труп и, развязав невиновную жену, увели ее, оцепенелую, чтобы держать взаперти, покуда Фарахи не скажет иначе. Они не задавали ему вопросов. Больше нет – не после стольких лет его побед, его живучести, его преодоления трудностей в то время, когда каждый житель Пью говорил, что с Алаку покончено.

Он ненавидел себя за то, что сейчас ему в который раз понадобится помощь сестры. Ему понадобится убивать и лгать, чтобы другие могли жить, а после стать тем королем, каким он должен был быть с самого начала.

Такого короля он сам презирал бы – жесткого и беспощадного, который иногда игнорировал, но никогда не прощал – который судил всех и надзирал за всем, который не терпел ни лжи, ни насилия, кроме своих собственных, непреклонного, но справедливого. Если не справедливого, то хотя бы победоносного. Это была единственная версия Фарахи, которая могла спасти будущее.

Больше никакой любви, подумал он, сдерживая горе. Больше никаких благосклонностей, любований восходом солнца или надежд на лучшее. Надвигалось худшее, смерть Хали подтвердила это, и он должен выбрать меньшее зло.

Давным-давно Фарахи увидел два образа будущего для своего народа, каждое с тысячью нитей, ведущих к неминуемой гибели.

В первом являлся Наран. Эту смерть для Пью, медленную, но верную, можно было сделать терпимой благодаря капитуляции. Другая была гораздо хуже. Всю его жизнь это было почти загадкой – кошмарный лихорадочный сон с неведомыми иноземцами и темным небом, полным пепла.

Но теперь Фарахи знал: сбудется именно этот сон. Хотя, быть может, с этим все еще можно справиться.

Фарахи знал: в любом случае он должен объединить острова, несмотря на протесты. Он должен обрести союзников за морями, носящими его имя, на побережье и дальше. И возможно, лишь возможно, он должен принять странного гения, чья жизнь была такой пугающей и полной нитей – чей гобелен казался таким огромным и широченным, что мог обернуться вокруг мира и раздавить его. Или он мог бы стать ответом. Он мог бы спасти острова и даже больше, гораздо больше.

Что бы ни делал Фарахи, отныне многие умрут. А ведь он мог просто выбрать, чтобы это случилось в какой-нибудь другой раз – мог отвернуться от угрозы и притвориться, что ее не увидел, или же храбро с ней встретиться.

Фарахи увидел человека, в которого мог превратиться после смерти Хали. Он мог стать мрачным и замкнутым, позволив своей сестре править Шри-Коном железным кулаком до самого конца… Но ведь Андо пришел к нему, а не к ней. Судьба возложила эту ответственность на него, и его подданные нуждались в нем. Они заслуживали шанса. Фарахи перенесет горе, и они должны тоже.

В тот момент, проходя по тихим залам дворца своих предков, он отказался от всего, что делало людей людьми. Он стал королем, и только им – с целью, далеко превосходящей возможности одного человека и его мечты. Он наблюдал, как нити будущего изменяются, скручиваясь перед его мысленным взором, и наконец принял решение.

Завтра, подумал он, я закопаю в землю свою радость вместе с ее прекрасным трупом.

А затем найдет способ взять острова под контроль – но не так, как это делали все Алаку до него, «негласно» и сдержанно, ибо этого было недостаточно.

Фарахи объединит меньших королей и города-государства под своим знаменем официально, установив законы, которые будет приводить в исполнение железным кулаком, пока островитяне не научатся обуздывать свою порочность – пока они не станут хозяевами своих прекрасных островов и достойными своего благополучия. Достойными того, чтобы их судить.

Это будет холодная, бесконечная работа, смерть и опасность. Это потребует от великого короля встретиться лицом к лицу с варваром из мерзлой страны и попросить, чтобы он был измерен и взвешен. Но Фарахи это сделает. И лишь тогда народ Пью сможет выжить.

ГЛАВА 32

– Выпускай!

С самого высокого места на берегу Рока подал сигнал, и множество прорабов подхватили оклик. Повсюду вдоль временных водозаборов с озерцами воды Куби строители бросились выполнять приказ.

Первые бригады потянули за железные засовы и раздвинули деревянные створки, открывая водосбросы, которым предстояло устремиться обратно к реке. Едва это было сделано, вода взревела и принялась вырывать куски земли на своем пути к морю; перепачканные грязью трудяги ликующе бежали следом за нею, чтобы узреть свой триумф или, возможно, позор.

Сначала желоб переполнился, выплескивая воду наружу и вокруг «ступеней» дамбы. Но поток быстро убывал, и осадок закручивался перед падением спиралями, а затем стекал вниз, как и положено. Вскоре Куби уже двигалась по своему изначальному пути, протекая через постройку и новые стены по самым нижним краям, наиболее подверженным затоплению.

– Да чтоб всех богов трахнули в задницы. – Со смесью страха и недоверия в лице Хеми обхватил мозолистыми ладонями свою красную лысину. – Это на хрен работает! – Мужчины зааплодировали, а он вслепую потянулся, чтобы схватить Року за плечи, но достал ему только чуть выше поясницы.

– Ну разумеется. – Рока со спокойным лицом посмотрел вниз. Очень неспешно он позволил себе улыбку.

Хеми увидел ее и расхохотался во все горло, закончив кашлем, вызванным, несомненно, его пагубными привычками.

Это было забавно, потому что – несколько раз – они почти облажались.

Когда сухой сезон подошел к завершению, уровень вод в Пью снова поднялся. Люди прокладывали новые каналы, расширяли старые, ведя войну с половодьем – труд, от которого у всех работников трескались ладони и губы, а все взоры были устремлены на вздувшуюся поверхность.

– «Ну разумеется», говорит он! – собезьянничал Хеми и хлопнул в ладоши. – Я буду чудовищно богат! – объявил он более громко, чем следовало.

– Ты уже богат, архитектор.

– Что ж, я стану богаче! – Тревога Хеми утекла вслед высвобожденной реке, и Рока беспричинно улыбнулся. Он был рад, что не дал Букаягу убить мужика.

За месяцы усилий он сделал вывод, что Хеми неплохой руководитель, который относится к своим работникам с заботой. Строители гибли и всегда будут гибнуть на работе, но Хеми был человеком, который пытался предотвращать такое и платил по-честному. Когда ему все же случалось кого-то терять, он часто заботился о вдовах и детях, иногда выплачивая приданое новым мужьям или пуская целые семейства жить в его домах. Он даже женился на вдове бывшего прораба, потому что она была старой, некрасивой и с пятью детьми. Всех он баловал как своих родных.

– По крайности, на Юге река теперь не должна разливаться. – Рока глядел на воду, вспыхивающую белизной от воздуха, двигаясь через воплощенную им дамбу. – Но нам следует построить еще одну плотину поменьше, дальше вверх по течению и, возможно, водосбросы к Северу. После этого… – Он повел плечами, затем заметил, что Хеми таращится на него.

– Ты гребаный безумец, дикарь, ты это знаешь? – Хеми снова кашлянул и наклонился, упершись руками в колени, как будто устал. Он мотнул головой и выпрямился. – Позволь-ка мне сперва купить тебе напиток, а после мы продолжим изменять мир. Может, и пару напитков, а? – Он высоко поднял руку, чтобы мужчины могли видеть, и объявил, перекрикивая рев потока: – Зарплата за две недели, парни! А нынче вечером – кутеж! – Его работники одобрительно завопили и разнесли новость среди товарищей. – За счет гребаного короля! – добавил Хеми, смеясь с неподдельным удовольствием. Рока кивнул, но не разделял его настрой.

Теперь, когда он закончил проект, ему предстоит столкнуться с Фарахи, и невысказанное станет явным. Ему не разрешат уйти.

После смерти Хали король больше с ним не встречался. Каждый день Рока трудился вместе с Хеми и его людьми, а затем возвращался во дворец. По крайней мере, он снова мог общаться с наставниками, а в посещении библиотеки ему не отказывали никогда, поэтому каждый вечер он проводил, изучая столько, сколько мог.

Но Фарахи был практичным человеком и могущественным королем, и когда он увидит ценность плотины, то не расстанется просто так со своим новым слугой. Рока попросит уйти, а Фарахи найдет какой-нибудь предлог для отказа.