Текст книги "Короли пепла"

– Должно быть интересно, – усмехнулась она. Вместе они смотрели на огромные клубы дыма, поднимающиеся над тесной долиной. Люди уже столпились сверх обычного на временных рынках и в месте сбора, практически превратившемся в город. – Мне поговорить с Законовещателем от твоего имени? – Дала насмешливо прищурилась, но было ясно: она предлагала всерьез.

Рока испытал побуждение отказаться и обидеться на ее веселость, но теперь он знал, что эта реакция – слабость, выросшая из жизни, полной презрения. Он учтиво кивнул.

– Будет кстати. Спасибо тебе, жрица.

Солнце освещало дорогу и долину, за исключением огромной тени от горы, и Рока подхлестнул Сулу. Он проследовал вдоль берега реки Брэй к Западному краю долины, и низкий гул собравшихся людей доносился с каменных утесов, делаясь все громче и громче, пока гости не достигли первого моста. Рыбаки с пастухами останавливались и глядели на них.

Рока явился в полном облачении своего альтер-эго. Он обрил голову и посыпал ее пеплом, на котором нарисовал пальцем руны, а затем надел шлем, состоящий в основном из железных прутьев. Из своей Рощи он принес тонкую кольчужную рубаху, покрытую плоскими дисками с именами каждого из главных богов. Даже Сулу он заковал в сталь, словно для войны – гордую шею коня прикрывали шипы, торчащие из темной кожи доспеха. Раз уж я должен внушать страх, подумал Рока, пусть это будет не без оснований.

Многие на подступах к долине разбегались, едва его увидев.

Рока не менял темпа и игнорировал торопливо надевавших доспехи воинов, собирающихся по краям толпы небольшими стаями. Он провел свою свиту в глубь долины прежде, чем вождь, ответственный за ее оборону в этом году, собрал достаточно людей, чтобы попытаться дать отпор.

Эти выстраивались в защитную стену аккурат перед камнем закона, и вскоре сотня мужчин стояла как попало, а другие продолжали бежать со всех сторон, чтобы влиться в их ряды. Рока велел своим слугам не выхватывать оружия, если только их не атакуют.

Конечно, сборищу этот приказ был невдомек, и все же многие подошли ближе, чем диктовал разум, все еще цепляясь за веру в закон и его мнимую защиту. Роке захотелось устроить насилие, просто чтобы их поучить их уму-разуму.

Дала цокнула языком и выехала вперед.

– Букаяг, сын Бэйлы, прибыл держать речь на вершине. Посторонитесь.

Невысокий, но плотный мужчина в передней части щитовой стены уставился на шаль Далы, затем на Року и на стаю воинов, увешанных рунным оружием и доспехами. Рока увидел на нем серьгу вождя, но судя по его не особенно крепким рукам, он заслужил свой пост больше словами, чем делами.

– Да… госпожа. Конечно. Только… вы… – лицо бедного дурачка исказилось озадаченной тревогой, – ты прибыла добровольно?

Рока почти осклабился, когда глаза женщины вспыхнули.

– Вождь, я не бываю нигде подневольно. Святой Орден Гальдры избрал меня Высшей Слугой Нанот. Я матриарх.

Лицо коротышки побледнело.

– Да… да, госпо… Ваше Святейшество. Да, конечно. – Он вытер пот с лица рукавом той руки, в которой держал меч, затем жестом приказал своим сбитым с толку людям разомкнуть стену щитов.

Рока кивнул союзнице, насладившись зрелищем, пожалуй, больше, чем следовало бы. Он поехал дальше, чувствуя на себе взгляды отовсюду: помесь отвращения и страха, любопытства и волнения.

У подножия горной тропы он сказал, чтобы Дала поручила Законовещателю и долинному вождю раздать редко используемые голосовальные камушки – взятые из реки голыши, с одной стороны окрашенные белым. Каждый мужчина и каждая женщина в долине получат по одному такому, чтобы поднять в руке, когда настанет момент. Краска означала «да», голый камень – «нет».

Рока подождал некоторое время, но вскоре его ноги ступили на легендарную тропу – извилистую мешанину из вырубленных в камне ступенек и горного склона, достаточно пологую, чтобы взойти по ней без посторонней помощи. Подъем был нелегким, и Рока предположил, что так и задумывалось. Взбираясь все выше, обходя каждый камень и используя каждый плоский участок, он задавался вопросом, таким ли образом поднимались и великие герои.

Достигнув наконец вершины, он посмотрел вниз на собравшихся в Алвереле, который показался ему ближе, чем он ожидал на таком расстоянии. Его предки выбрали это место, потому что гора и склоны долины разносили любой голос дальше – природный эквивалент гулких крепостных дворов на островах.

Рока ждал, не выходя вперед, и наблюдал за толпой. На переднем краю столпились богатейшие матроны и даже многие жрицы. Позади них стояли богато одетые воины – многие из них, несомненно, вожди либо их доверенные слуги. Тысяч пять, а может, и больше человек заполняли пространство вокруг них.

Вид такой толпы власть имущих из Орхуса, да еще и собранной так быстро, придал Роке хоть какую-то надежду. Без сомнения, все они шептались о стене, о новом матриархе, о чудесном оружии и кораблях и о захвате Плодородного Кольца. Они сознавали, что мир вокруг них меняется, и чтобы преобразовать его, скоро потребуются слова или кровь. Рока испытывал и чувство гордости за Эгиля-Скальда, который сколотил такую большую публику за такое короткое время. Видимо, все-таки слова не столь уж и бессмысленны.

Наконец Рока шагнул к краю, чтобы заговорить, и толпа стала затихать. Он репетировал эту речь много раз и намеревался убедить самых богатых и могущественных граждан пепла по одному его слову направить все свои усилия на единственную цель – подготовку к тому, чтобы однажды покинуть свои дома и отправиться в море, о котором им говорили, что оно бесконечное; вкалывать ради одного дня, который настанет лишь много лет спустя. В отличие от выступлений прошлого, это не мог быть мятежный призыв к отчаявшимся людям. Рока не мог и не хотел играть на слабости попранных.

На сей раз он хотел внушить благоговение и трепет – силу и обетование богов забрать своих детей в рай. Но глядя сверху вниз на толпу, он подумал о лжи, которую произнесет и будет поддерживать на протяжении лет, и словно утратил дар речи.

Он понял, что если солжет этим людям сейчас, если обманом посулит им избавление, то ничем не будет отличаться от Ордена. Его «новый мир», возведенный на песке, однажды он рухнет. В глубине души он верил, что народ, которому требуется ложь во спасение, попросту недостоин жить.

Он снял шлем, сбросил с утеса и заговорил мощным красивым голосом, как научил его Эгиль.

– Вы знаете, кто я такой. – Он выждал. – Я пришел впечатлить вас безделушками и подвигами. Но чего я добился? Эта страна все так же мерзнет и голодает. Сколько б я ни разглагольствовал, в следующем году здесь будет по-прежнему холодно и голодно. – Он умолк, окинул взором своих слушателей и понял, что они заинтригованы. – Посему я предлагаю одну правду и один выбор, и эта правда такова: на Севере, далеко за морем, есть страна. Эта страна уже полна людей, городов и царей, живущих под теплыми солнцами на хорошей черной земле, которая шире, чем степи. Несколько мужчин и женщин из вас уже видели эту страну, но и они могут передать увиденное лишь словами. Я привез диковинных людей и вещицы из этого нового мира, но они могут оказаться подвохом. Я не прошу вас верить. Я только предлагаю выбор.

Вы можете проигнорировать меня. Это легкий выбор. Можете и дальше мерзнуть и голодать, рассказывая своим детям байки про Ублюдка-Букаяга и его безумие. Выбрав это, вы рискуете всего лишь потерять ваш единственный в жизни шанс дать этим детям что-то лучшее. Сделайте так, и я сделаю то, чего не смогла моя мать – я брошусь с этой кручи и умру. – Он отвел от них взгляд, внезапно ошеломленный высотою скалы. Страх перед ней разозлил оратора и придал его тону жесткости. – Сегодня моя жизнь в вашей власти, сородичи, но учтите: больше она вам не достанется. – Он ожидал, что публика начнет бормотать и шушукаться, но зрители все так же не сводили с него глаз, видимо, слишком изумленные для слов. – Либо, – он расправил плечи, – вы можете последовать за мной в сей новый мир. Это трудный выбор. Вам придется ждать много лет, а тем временем относиться к старым врагам как к союзникам. Вам придется вкалывать и нести жертвы и однажды смело встретить неизвестность. Некоторые из вас погибнут в этом долгом пути. Вам придется слушать сына Носса, хотя даже мне не под силу сказать, что ждет в будущем. Но что бы это ни было, если решите встретить его не дрогнув, оно ваше. Я всё сказал.

С этими словами он подал знак Дале, а та, немного помедлив, Законовещателю у ее камня. Рока шагнул к обрыву.

Толпа ожила, и собравшиеся стали роптать и выкрикивать, так как ожидали гораздо более долгой речи. Было ясно, что многие голосовать не готовы, вне всяких сомнений, желая подробно узнать, что да как да почему, и кто будет принимать решения, и какова судьба их земель, урожаев и тысячи других вещей.

Рока позволил им бормотать и пререкаться. Некоторые даже орали и толкали его соратников у подножия горы, словно вознамерились подняться наверх и показать этому выскочке-шаману, где раки зимуют. Наконец Рока перекричал их всех, и голос его разнесся по долине резко и властно.

– Словами не выковать дела. Вам не под силу договориться с зимой или торговаться со смертью. В успокоительных речах не найти ни утешения, ни безопасности, ничего. Мы – дети мертвых. Столкнувшись с болезнями, лютым холодом, смертоносными тварями, намеренными их уничтожить, наши предки могли бы спрятаться в своих пещерах, но не стали. Они вышли на эту землю и храбро встретили свою судьбу. Они сделали свой выбор. А теперь его должны сделать мы. Выбирайте.

Рока снова посмотрел вниз, на камни, что сулили ему смерть. Он все еще слышал болтовню, препирательства, даже шум драки, и подумал, что эти существа, пожалуй, обречены. Он почувствовал, как при этой мысли внутри него вскипает ярость Букаяга, возмущенного столь глупой затеей, желающего только спуститься тем же путем, каким они пришли, и посеять ужас в толпе этих ничтожеств.

– Это их неудача, – прошипел Букаяг, – не наша. Это слабость, брат. Мы не просим. Мы не умоляем. Мы требуем.

Рока закрыл глаза и вздохнул, думая: Нет, не в этот раз, это решать не нам. Люди – животные стайные, и в одиночку ему не искупить мертвых.

В его Роще трупы стояли вокруг него и пялились. Они пришли, когда он отвлекся, и окружили его, и глаза их были полны сожаления или ненависти, любви или печали. Пацану-из-Алвереля мешала сломанная челюсть, но Рока все же видел в его глазах улыбку.

Искупите нас, воззвал Рока, упав на колени, к мужчинам и женщинам пепла. Оправдайте всё, что я сделал, и всё, что я должен сделать. Искупите нас, искупите меня, умоляю вас. Пожалуйста.

Он боялся, что вместо этого умрет здесь и сейчас и потерпит поражение, но каждое из его слов было искренним. Если существует ад, то именно туда и отправится Рока, но не станет роптать. Он заслужил это своими поступками, и если загробная жизнь справедлива, он примет эту кару. Но он не хотел, чтобы народ Бэйлы погиб.

Словно какая-то огромная змея, сбрасывающая кожу, сборище перед ним колыхалось и замирало почти в унисон, заскользив по долине, когда мужчины и женщины начали переговариваться и поворачивать к нему свои лица.

Рока в недоумении пытался осознать. Он увидел, что Законовещатель подняла руку. Это была просто еще одна старуха, еще один выкормыш того самого Ордена, который обрек маленького мальчика на страдания и смерть. Он ожидал, что и теперь ничего не изменится, и чуть не рассмеялся, подумав, что на сей раз, возможно, это и впрямь будет справедливо.

Старая карга обнажила свою костлявую руку, и Рока, заморгав еще сильнее, понял, что в ней окрашенный камень. Он перевел взгляд и увидел, что первой свой камень подняла Дала, а за ней и все его слуги у подножия горы.

Словно свежевыпавший снег обелил камни закона возле матрон и вождей, всех присутствующих в толпе и в долине с Востока на Запад, так что под ним почти скрылась пожелтевшая трава.

Рока рухнул на колени у обрыва и не пытался скрыть своих слез. Его тело сотрясалось от рыданий, назревавших два десятилетия, и он видел влагу даже в устремленных на него глазах соратников, похоже, удивленных этим проявлением эмоций не меньше него.

Дети пепла держали свои камешки поднятыми гораздо дольше, чем было необходимо, поглощенные или, возможно, очарованные тем, как сын Носса плачет на вершине героев. Рока не мог говорить, хотя ему хотелось похвалить их – рассказать им о Вишан и о том, как они почтили теперь этот народ своей отвагой.

Держа свои белые голыши на виду у звездных богов, народ его матери заговорил – дети Тэгрина наконец достигли зрелости, и своими первыми словами они выбрали жизнь. Они будут жить. И они этого заслуживали.

Ты была права, Бэйла, подумал Рока в своей Роще, тоже опустившись на колени перед образом матери и коснувшись дрожащими руками ее ног. Я не демон, я не ошибка.

Бэйла пощадила его, искупила его, и теперь ее народ будет жить, а значит, она искупила и его тоже. И она сделала это без слов и без крови – а только любовью к своему ребенку, сильной и требовательной, без горечи или ненависти. Одним лишь этим Бэйла спасла их всех.

ГЛАВА 65

ТРЕМЯ МЕСЯЦАМИ РАНЕЕ,

ВО ДВОРЦЕ ШРИ-КОНА

– Брат? Фара-че? Фарахи? Роа меня побери, брось витать в облаках хотя бы на миг и ответь мне!

Фарахи моргнул и заставил себя отвлечься от видений грядущего. Он сидел в одной из столовых королевского крыла, в простом кресле напротив сестры. Слуг отослали прочь. Еда на тарелке короля оставалась нетронутой.

– Брат, мои шпионы донесли мне, что ты приказал каждой царской семье на островах явиться к твоему двору. – Кикай выглядела более взвинченной, чем обычно. – Что ты сделал это несколько дней назад. И однако мы с тобой сидели вместе и трапезничали, вот как сейчас, а ты и словом не обмолвился.

Фарахи снова моргнул и нахмурился. Он почти поймал конец одной полезной нити.

– Я не обсуждаю с тобой каждую мелочь, сестра.

Она сверлила брата взглядом, нарезая свинину с куда большим усилием, чем требовалось. Они вели этот же самый разговор в различных формах с тех пор, как умерла Хали, но из всего, о чем Фарахи умолчал, эта «мелочь» была самой важной.

– Что ты замышляешь и почему не говоришь мне? Я лишь хочу помочь тебе, защитить тебя.

– Мне не нужна в этом ни твоя помощь, сестра, ни твоя защита.

– Так же, как не были нужны, когда тебя чуть не выпотрошили в кресле отца? – Она разрезала кусок свинины пополам. – Когда ты чуть не умер, и тебя рвало у меня на руках? Ты забыл об этом, брат?

– Нет, – сказал он, снова полузакрыв глаза, чтобы отыскать финал видения. Он услышал, как звякнул ее нож.

– «Нет»? – Кикай резко дернулась. – «Нет». Просто «нет». – Она презрительно усмехнулась. – Отец был прав, ты бываешь таким холодным, таким закрытым от мира. У меня чувство, будто я говорю с камнем.

Он со вздохом подумал: Начинается.

– Знаешь, как отец тайком называл тебя, брат? Фарахи Рыбий Глаз. Мать говорила, ему никогда не удавалось тебя рассмешить. Он корчил рожи и говорил чудными голосами, а ты просто сверлил его этим взглядом, как будто судил. А потом ты стал старше и ничуть не изменился, всегда наблюдая, всегда осуждая. «Он жизни не рад», говорил отец. «В нем нет любви». Может, я просто жалела тебя, может, именно поэтому и уделяла столько внимания. Но теперь я знаю: это правда. После всего, что я сделала, ты по-прежнему игнорируешь меня, как будто я ничто.

Фарахи позволил сестре выплескивать гнев. Использование их отца в качестве оружия означало, что у нее нет других вариантов и она в отчаянии, что вовсе не доставило ему никакого удовольствия. По правде, он хотел ей рассказать все это время. Ему не хватало ее советов и поддержки. Но он не мог доверять, зная, на что она способна.

Кикай никогда бы не приняла выбранное братом будущее. Она ненавидела Року, и потому король никогда не сможет поведать ей о своей истинной цели. От этого знания Фарахи чувствовал себя более одиноким, чем когда-либо, так как вопреки своим порокам сестра была единственной персоной в мире, которой он доверял, помимо Хали – единственным родственником, помимо его детей. Для маленького Фарахи она была цветом в его сером, опасливом мире, искрой жизни, которую он благоговейно созерцал и иногда разделял сам.

Вот почему он много лет назад не дал ей сесть на корабль с отцом и тем самым спас ей жизнь. Он рано увидел вариант будущего без Кикай и по привычке предупреждал ее о каждой опасности.

С того дня она верила, что Фарахи каким-то образом знал, что случится с остальными членами семьи. Сестра об этом не обмолвилась, но он знал, что она подозревает о его причастности – о том, что он, возможно, надоумил отцовских врагов. Она поверила самому худшему о нем, тем слухам, что распространяли обыватели – якобы все это время, даже будучи ребенком, он хотел стать королем и ради этого убил свою родню.

Если бы он в самом деле знал, то попытался бы предотвратить беду. В детстве видения Фарахи были сбивчивыми; лишь позже им придала ясность помощь Андо. Тогда он увидел будущее без любимой сестры и подумал, что море, возможно, заберет ее, только ее одну. Он не боялся за всю остальную семью.

Фарахи доел свинину и вытер лицо салфеткой, затем отодвинул свое кресло. Давным-давно, когда они болтали ногами в озерной воде Ланконы, Андо сказал ему: «Быть королем – значит быть одиноким».

– Ты узнаешь, что я сделал, когда я изложу это при дворе, сестра. Однажды я тебе всё объясню. А пока ты, возможно, поймешь, что доверие – это не река, текущая в одну сторону. Возможно, ты сумеешь вспомнить, что я король, и дашь мне хотя бы презумпцию невиновности.

Фарахи встал, и она со звоном швырнула вилку через всю комнату. Он знал, что приступы ярости сестры могли быть летальными, но решил, что на сей раз она в итоге успокоится. Ну а если нет, на крайний случай у него есть Эка.

Он вышел на утреннее солнце, зная: так много важных нитей зависит от исхода этого единственного дня. Иногда, думалось ему, было бы легче не знать. Легче жить, как другие люди, шагая по жизни без постоянного страха оступиться и досады оттого, что если бы только он поразмыслил дольше и внимательней, будущее могло быть спасено.

Всю свою жизнь он наблюдал, готовился и ждал. Но не сегодня.

Он сжал кулаки и очистил разум, как научил его Андо. В течение многих лет он играл роль, почти не допускал ошибок и оставался жив. Теперь этой осторожности пришел конец. Теперь настал черед выбора, поступка и большого риска в его личной партии в чахэн. Теперь он выберет будущее для своего народа.

* * *

– Повтори мои инструкции. – Фарахи стоял у входа в зал для придворных рядом со своим недавно назначенным «глашатаем» – актером себу, которого выбрал из хорошей семьи.

Его отец никогда бы не задействовал такого человека. Он был громким, общительным говоруном, который обожал играть в гостеприимного распорядителя и ни разу не упускал такого шанса. Но Фарахи полагал, что выглядел отец при этом как дурак – хвастливый и самовлюбленный. И главное, совсем не устрашающий.

Фарахи всегда считал, что голос короля должен быть гнетущим, или подобным вспышке насилия – нечастым, шокирующим и, в конечном счете, убедительным. А болтовня и обаяние – удел не столь великих государственных мужей.

Все гости уже прибыли – многие королевские семьи просто прислали своих делегатов. За исключением царя Мол-топи, явились его союзники, а также их меньшие семьи. Явка оказалась не такой впечатляющей, как надеялся Фарахи, но все же лучшей, нежели он опасался.

– Я не должен вас объявлять, – повторил глашатай. Он выглядел нервным, однако уверенным в себе. – Я буду ждать на возвышении, пока рассаживается королевская семья, а затем приглашу священников исполнить их ритуал. Я не должен улыбаться и говорить что-либо гостям.

Фарахи кивнул и жестом указал внутрь, а глашатай собрался с духом и вошел в зал, чтобы занять свое место.

Следом войдут через обычную дверь и займут свои места Кикай и жены Фарахи с детьми. Фарахи явится в одиночку через самые дальние ворота.

Впервые на публике он был одет не в полагающиеся ему изысканные монаршие накидки, а в более простой тонкий шелк, выкрашенный темным, почти черным цветом. Он надел серебряный венец вместо короны Алаку и снял все кольца и украшения, а также амулет с шеи. Он не хотел создавать впечатление, что каким-либо образом состязается с другими, так как не был намерен это делать. После сегодняшнего дня он будет выше всего этого.

Глубоко дыша, он прижался лбом к прохладной каменной стене. Многое из предстоящего уже было сделано. Игра началась, и будущее неслось вперед быстрее, чем кто-либо мог спланировать – будущее, которое создал Фарахи.

Настал момент, когда его друзья, враги, все люди на островах, а вскоре и государства на берегах континента и дальше увидят первый гамбит Фарахи. Вопреки своим видениям и множеству предсказаний, он все же не мог знать, каков будет всеобщий отклик.

Наконец он выпрямился во весь рост и зашагал, заложив руки за спину. Он выбрал обувь из твердой кожи с металлической набойкой, дабы его шаги раздавались под аркой и на всем пути к помосту. От громкого стука его неспешных шагов собравшиеся встрепенулись и притихли. К тому времени, когда он преодолел половину пути, король шел в тишине.

Он с большой осторожностью взошел по ступенькам, затем оглядел придворных, как будто только сейчас заметил их существование. Он воссел на свой новый трон – простое металлическое кресло с тонкой подушкой. Он сидел прямо, непринужденно раскинув руки и ноги, и кивнул глашатаю, который подал знак священникам.

Священники-алхунан из храма Шри-Кона зажгли ароматические палочки и загремели колокольчиками, а монахи с Бато начали свое горловое пение. Оба ритуала были знакомы гостям, хотя раньше они видели такое только в храме. Жрецы установили бронзовую статую первого Алхуны – первого благосклонного духа, который помогал защищать людей от богов, своего рода заместителя Просветленного.

Наконец вспотевшие священники повернулись к присутствующим точно так же, как делали в храме. Глашатай спросил, отвергают ли семьи насилие? «Да». Отвергают ли ложь? «Да». Принимают ли срединный путь, что соединяет все сущее? «Да». Верят ли, что только раса людей может защитить мир от разрушения? «Да».

– Тогда, исполнясь отваги и смирения, – сказал глашатай, – давайте снищем мудрость Просветленного.

– Алхун, – произнесли заученно придворные, хотя и с неловкой паузой и не в унисон. Позади группы монахов стоял старый мастер, держа в руках пурпурную мантию – Плащ Странника – хотя, разумеется, не оригинал. Это была церемониальная реликвия, которую, как говорили, носил Просветленный, когда впервые прибыл на острова, и прежде выставлявшаяся исключительно напоказ. Фарахи встал, склонил голову и с подобающей торжественностью позволил накинуть мантию ему на плечи.

Монахи и священники заняли свои места, а Фарахи вернулся на трон, чтобы понаблюдать за безмолвной, глазеющей толпой.

Судя по выражениям лиц гостей, они понятия не имели, что думать. Ни один король еще не удостаивался привилегии носить эту мантию. Она всегда символизировала связь с божественным и с миром духов – с разрушительной мощью самих богов. Правители Пью не общались со жрецами иначе, как для того, чтобы засвидетельствовать свое почтение и попросить о защите, ибо ни один человек не смел искушать богов, претендуя на влияние за пределами царства людей. Многие сочли бы, что это высшая степень гордыни и что поступать так – значит навлечь беду.

– Король благодарит вас за присутствие. – Голос глашатая был хорошо отлаженным, а осанка твердой. – Он пригласил вас к себе по двум знаменательным причинам. Во-первых, получить копию новых законов, которые коснутся всех островов. И во-вторых – провести важное голосование. – Засим он поклонился и с простертой рукой отошел.

Фарахи, не вставая с трона, ждал. Он увидел, как присутствующие королевские особы ощетинились при слове «законы».

– Вам известно, – сказал он наконец, понизив голос настолько, чтобы публика напрягалась, пытаясь расслышать, – что пиратские набеги стали такими же многочисленными, как дождевые капли, равно на суше и на море.

Теперь многие в толпе заерзали. «Пиратские набеги» сделались практически синонимом для «аристократов, исподтишка воюющих с соседями», в то время как великие цари враждовали друг с другом и не вмешивались.

– Торговля между островами страдает, – продолжил Фарахи. – Что еще более важно, страдает торговля с нашими соседями на материке. Нельзя допустить, чтобы это продолжалось. Поэтому я разработал несколько морских законов, чтобы привести наши воды в порядок.

Он подал знак Глашатаю, и вошли тридцать слуг со стопками свитков, которые принялись раздавать присутствующим. Фарахи подождал, пока все получат свои экземпляры, зная, что они сочтут все это бессмыслицей и никто все равно не думал подчиняться. Он вообразил себя камнем, торчащим из волн, и полюбопытствовал, какая из них обрушится первой.

– При всем уважении. – Тама из Кеалы – кузен царя Мол-топи и влиятельный оранг-кайя с Восточных островов – поднялся. Когда он заговорил, то больше смотрел на собравшихся, чем на Фарахи. – Мы не твои вассалы. Нас защищает флот Халина. И хотя мы ценим твою заботу о торговле и мире, мы не подчиняемся твоим законам.

Это было, естественно, правдой. Почти каждый остров имел свою систему законов, свое правительство и своих союзников. Ни один из островов никогда официально не присягал на верность Алаку. На протяжении ста лет все признавали их господство и неформально подчинялись им, но имелись исключения. Фарахи даже глазом не моргнул.

– Очень жаль, что царь Мол-топи не смог присутствовать. Методы управления его островом, а равно и твоим, меня не касаются.

Губы Тамы изогнулись в лукавой улыбке, и снова он обратился скорее ко двору, чем к Фарахи:

– О, я уверен, что он глубоко сожалеет о своем отсутствии, великий король. Но могу я спросить: если ты не намерен применять свои законы к его острову, зачем ему об этом сожалеть?

Многие в толпе захихикали. Фарахи ждал еще долго после того, как смешки смолкли.

– Законы перед тобой – это морские законы, Тама, и теперь они будут применяться к каждому морю, носящему мое имя. Халин окружен этими морями, как и Восточные острова. Но не бойся, тебе не нужно читать весь документ целиком, эти законы довольно просты. – Фарахи наконец повысил голос. – Пиратство отныне карается смертью. Предоставление укрытия пиратам отныне карается смертью. Сознательное приобретение припасов или товаров у пиратов отныне карается смертью. – Гости уже роптали, поднимаясь, но Фарахи продолжал говорить: – Каждый купец, каждый город и каждый царь, которые используют море Алаку, отныне будут платить морской налог, дабы помогать исполнению этих законов.

Даже союзники Фарахи побагровели, а оранг-кайя и мелкие вельможи обоих полов переглядывались с недоумением или обидой. Лицо Тамы исказилось.

– Возможно, нам следует освободить семью Алаку от такой ответственности. – Никто не осмелился согласно воскликнуть, но в ответ раздались робкие возражения. – Я полагаю, мой кузен будет охотно защищать наши моря без какого-либо «налога» на своих соседей. Но спасибо за предложение, великий король.

Теперь Фарахи улыбнулся, увидев, как озадачился его недруг, и подал знак глашатаю. Тот махнул рукой в сторону дальнего входа в зал.

Вошел Эка в одежде священника, которая, вынужден был признать Фарахи, шла ему лучше всего. На вытянутом в руках большом серебряном подносе он держал гниющую, обглоданную, отрубленную голову короля Трунга.

Он ступал так плавно и спокойно, что Фарахи напомнил себе: этот парень вообще-то мастер чинга. В длинном, свисающем до пола одеянии он скорее плыл, чем шел, паря по проходу, пока не поднялся на возвышение, где поставил поднос на один из нескольких круглых столиков.

Толпа вытаращилась, и в наступившей тишине Фарахи заговорил с едва сдерживаемым презрением в голосе:

– С прискорбием уведомляю вас, что король Трунг не в состоянии ничего защитить, поскольку король Трунг мертв.

Тама опешил вместе со всеми остальными, глазеющими на этот жуткий предмет в несомненной попытке понять, не обманывает ли их зрение. Улыбка Фарахи исчезла.

– Наследный принц Трунг тоже мертв. И принц Тури. И принц Рата. – Он помолчал и приподнял брови: – Увы и ах, можно плыть много дней в любую сторону и не найти никого, кто носил бы фамилию Трунг. Похоже, не осталось даже женщин.

Тама моргал, вперив глаза в голову Трунга, его лицо покрылось испариной, а толпа следила за ним, словно надеясь, что зрение обманывает его и на самом деле это не его союзник, а какой-то фокус.

– Ты напал на мирный город? – прошептал он, затем повысил голос: – Ты истребил женщин и детей? В последние несколько дней?

Фарахи ощетинился.

– Я не сказал, что убил их я. Но никакие законы не помешали бы мне это сделать, не так ли? Как бы то ни было, все вы видели, что боевой флот Шри-Кона не покидал своего порта и не участвовал ни в каких сражениях.

Фарахи позаботился об этом. Каждый из присутствующих был приглашен прибыть в королевский порт, где в настоящее время размещался весь флот Шри-Кона – в целости и полной сохранности, без малейших повреждений.

Небывалое и жестокое зрелище отрубленной головы продолжало делать свое дело, и придворные чиновники вытирали пот и глядели на выходы, не иначе всё более обеспокоенные, чем все это закончится. Трунг был вторым по могуществу человеком на островах. Родословная его семьи была такой же древней, как и Пью.

– Все мы знаем, что Трунга отличали нездоровые пристрастия, – пожал плечами Фарахи. – Он обожал насилие и пренебрегал Путем. Храм Халина разрушается и коррумпирован. Если люди мирятся с таким поведением своего короля, то, несомненно, навлекают на себя катастрофу. Мы должны быть мудрее, друзья мои. Мы должны быть благочестивыми и культурными. Мы должны подчиняться законам.

Тама остался стоять.

– Если ты его не убивал, – сказал он без тени веры, – то как именно у тебя оказалась его голова? Она упала с неба, государь?

Фарахи вздохнул, как будто в раскаянии.

– Мне стыдно признаваться. Но все вы знаете, что мы с королем Трунгом не ладили. Я открыто признаю, что однажды, в минуту глубокой безысходности, прошептал в темноту и попросил у духов голову Трунга. Поймите, я не подразумевал это буквально, и поразмыслив, тотчас пожалел об этом. Но слова имеют силу, о да, и намерения тоже. Однажды, когда я завтракал и играл с моими детьми, она и появилась. Я чувствую себя виноватым. Я уже приступил к искуплению, как требуют священники.