Текст книги "Арон Гирш. Утерянный исток"

– Что сказали медицинские эксперты? – ледяным тоном задал вопрос Гвидо.

– Она умерла во сне, – ответил капитан – по причине – остановка сердца. Однако ни её возраст, ни перенесённые за всю жизнь заболевания не давали для этого никаких предпосылок. Скрепя душой, я согласился на вскрытие. Я должен был знать, почему!

Гвидо понимающе кивнул, призывая капитана не останавливать рассказ.

– Её сердце было в идеальном состоянии. Так мне сказал патологоанатом. Также как и все остальные органы. Да, её организм ещё носил следы недавнего аномального родоразрешения, но в целом, не было найдено ни одной достаточной причины для смерти. Буквально, патологоанатом сказал, что её тело предстало ему самой умиротворённой формой смерти. Я очень долго не понимал, что это означало, пока мне не объяснили, что так отзываются о редких случаях смерти, когда организм просто перестаёт функционировать без какой-либо причины, и медики считали, что это был как раз такой случай.

– Послушай, капитан, – заговорил вдруг Гвидо, не дожидаясь пока старик сделает очередной глоток чая – а после этого вот случая, не доводилось ли тебе ещё раз встречаться с тем самым бывшим «конторским» доктором, Кириллом?

Капитан удивлённо посмотрел на Гвидо, и это было необычно, видеть подобное выражение на изувеченном лице.

– Откуда ты знаешь? Ещё до похорон, пока тело моей жены находилось в морге, по словам патологоанатома, он был моим хорошим знакомым, этот самый Кирилл появлялся, да не один. Они имели при себе ряд серьёзных постановлений, за подписью и печатями «конторы» разумеется. Это тогда всех удивило, ведь все медики знали, что Кирилл уже завязал с «конторскими» работать. Согласно этим постановлениям, Кирилл и ещё какие-то эксперты получали доступ к телу на пару часов. Они настаивали, чтобы в секционной никого кроме них не было, и у них с собой было какое-то навороченное оборудование. Это всё, что известно о том событии.

– Очень интересно! – заключил Гвидо – Скажи, а перед похоронами, вместе со свидетельством о смерти, тебе выдавали какие-нибудь документы?

– Да нет, – силился вспомнить капитан – только свидетельство и формуляры всякие под роспись.

–Так, а что за формуляры? – не унимался Гвидо.

– Да откуда я помню, мне не до того тогда было!

Гвидо вернулся в своё кресло и задумался. Хотя капитан уже не мог вспомнить такие детали, сам мужчина прекрасно понимал, что здесь присутствовала явная связь.

Обстоятельства смерти жены капитана Наполова очень сильно походили на обстоятельства смерти Антона, один в один. И эта история с непонятным препаратом таинственного, экзотического происхождения из южной Азии, это не могло быть простым совпадением. И хоть капитан и не озвучил ответа на последний, заданный Гвидо, вопрос, мужчина был более чем уверен, что если бы Наполов мог на тот момент внимательно ознакомится с предлагаемыми ему под роспись формулярами, он бы там увидел уведомление судебно-медицинского бюро о том, что тело выдаётся для погребения, без головного мозга в черепной коробке. Именно так поступили с телом его брата, с Антоном.

«– Возможно ли, что этот Кирилл, о котором говорил капитан, и был ещё молодым Кириллом Генриковичем, официальным автором нейросинтеза?» – думал теперь Гвидо.

Настаивать на том, чтобы капитан вспоминал содержание документов, которые ему подсунули на подпись Гвидо не стал. Вместо этого, он предложил капитану рассказать о том, что случилось затем с ним самим. При этом, чтобы не подбирать деликатных фраз, Гвидо сделал едва уловимый жест рукой вокруг собственного лица, позволяя капитану Наполову понять, о чём желает узнать мужчина.

– Так ты об этом, да? – улыбнулся капитан – Знаешь, эта история не должна обойтись без чашечки свежего чая.

С этими словами капитан поднялся со своего мета, взяв оба стакана и направился к электрическому чайнику. Попутно, будучи очевидно обрадован перспективой продолжить беседу, он даже не заметил, как исказилось лицо Гвидо. Чаем мужчина был уже сыт по горло.

Спустя несколько минут, капитан Наполов сидел в том-же кресле, напротив Гвидо, держа в руках стакан с горячим напитком. Неподалёку от Гвидо стоял второй стакан, из которого также поднимался пар. Капитан не принял в расчёт попытки своего гостя уклониться от продолжения чаепития.

– Зачем тебе знать о том, что случилось со мной? – спросил капитан – Здесь особо нечем похвастаться. После смерти жены я продолжал служить в подразделении пограничного контроля, но у нас всегда были возможности разнообразить служебные будни командировками. Обычно, каждый день в командировке оплачивается в полуторном размере, а если выпадает возможность оказаться в зоне непосредственной КТО¹⁹, то получаешь возможность приобрести статус ветеран-участник боевых действий. Но это всё материальная сторона вопроса, меня же на тот момент мучило ощущение, будто вся моя жизнь вот так проходит, а я ничего не сделал для того, чтобы её должным образом преобразить, ну или раскрасить в более яркие тона. После смерти жены, в «конторе» ко мне стали относится как прежде – полноценная боевая единица. Хотя у меня и было двое детей, в глазах моего нового руководства я не мог иметь сильных привилегий по сравнению с другими служивыми. Поэтому когда шанс такой представился, я его не упустил, уехал в командировку на СБЗ. Ты извини конечно, но вот по этому поводу я слишком подробно рассказывать не могу, потому что там кроме меня другие люди работали, и всё, что впоследствии произошло, касается и их тоже.

– Меня вполне бы устроил рассказ и в самых общих чертах. -согласился Гвидо, про себя облегчённо вздыхая, радуясь, что капитана не затянет в пучину глубокой рефлексии своего прошлого – Помнишь я уже упоминал о человеке, который снабдил меня некоторой информацией, благодаря которой я тебя нашёл? Так вот, мне известно, что на этом СБЗ что-то произошло, ты получил очень серьёзные ранения, едва совместимые с жизнью. Мне этого достаточно, меня интересует что было потом, после этого происшествия.

Капитан пристально посмотрел на Гвидо, старика явно интриговало то, что его собеседник знал куда больше, чем кто-либо из простых обывателей. Это наводила капитана на мысль о принадлежности Гвидо к спецслужбам. Хотя с другой стороны, несмотря на возраст и образ жизни затворника, капитан не утратил способность критически оценивать любую информацию. Он понимал, что если бы Гвидо был сотрудником спецслужб, то он вряд ли бы сейчас расспрашивал старого, изуродованного ветерана о том, о чём мог бы узнать из лаконичных отчётов в соответствующих архивах. Тем не менее, долгое затворничество способно развязать язык куда эффективней, чем назойливый допрос, и капитан Наполов не без удовольствия для самого себя, рассказывал незнакомому человеку то, что долгие годы не рассказывал своим друзьям-знакомым. Капитан чувствовал себя вполне комфортно в компании Гвидо, может быть дело было в том, что со своим обезображенным шрамами лицом, на фоне Гвидо Дерковски, он выглядел не так уж уродливо, и поэтому пребывание в обществе Гвидо доставляло Наполову определённый моральный комфорт. Ещё одним непременным достоинством Гвидо в глазах капитана было то, как мужчина воспринимал услышанное и реагировал на это. Даже в общении с уже взрослыми детьми и немногими своими знакомыми, капитан постоянно замечал, что те то и дело вздыхали, бледнели, качали головой, когда слушали истории Наполова. Даже его родная дочь, которая по его мнению должна была унаследовать от него несгибаемую стойкость перед лицом самой жизни и тех «подлых финтов», что она периодически обрушивает на судьбу человека, имела привычку в какие-то моменты прикрывать ладонью рот, что символизировало сильную эмоциональную реакцию. В такие моменты, глядя на все эти типичные ужимки, капитан словно смотрелся в зеркало, в котором отражалось его уродство. Беседы с такими людьми были непременно краткими и весьма редкими. А Гвидо Дерковски слушал с неописуемой стойкостью каменного истукана. Даже в самые роковые повороты рассказа капитана, Гвидо входил со спокойным самообладанием, не выказывая ничего. Капитану это было приятно.

–То что ты видишь, – произнёс капитан, не сопровождая своё высказывание никакими дополнительными телодвижениями, но Гвидо и без того понял, что речь шла о шрамах – это лишь незначительная часть того, как меня разметало от минно-взрывного ранения. По сути, устройство взорвалось не так уж и близко, и ударная волна не сильно задела меня. Другое дело, это чёртовы осколки. Те, что помельче, просто сорвали моё лицо, унося его куда-то, где я его никогда больше не найду. А вот два довольно крупных засранца, это я про осколки, удачным образом пробили мне череп, один из них прорезал мозговые оболочки и вышел из черепной коробки, а вот другой -погрузился в мозг. Жаловаться наверно не стоит, поскольку случилось всё это не без моей в том вины, и пострадал я не один. Мой друг, с которым мы как следует познакомились в той-же командировке, молодой парень из глубинки, был рядом со мной в момент взрыва. Так вот его лицо вообще не задело, зато сразу четыре осколка ударили ему в грудь, разорвав аорту, лёгочный ствол, перикард, в общем приготовили этакий фарш из его сердца. Не ему ни мне не позволили сразу умереть. Дело было в городе, недалеко от нашей базы, с хорошей воздушной транспортной логистикой. Но вот мой товарищ всё-же не пережил полёта в госпиталь. На высоте у него случилась ТЭЛА, знаешь, что это такое?

Гвидо отрицательно покачал головой.

– Это тромбоэмболия лёгочной артерии, когда сгусток крови или другого вещества попадает в лёгочную артерию, главный кровеносный сосуд в малом круге кровообращения, и в определённом месте, чаще всего в зоне разделения артерии на правую и левую лёгочные ветви, закупоривает просвет, препятствуя нормальному прохождению крови к лёгким.

– Угу, – буркнул Гвидо – я вижу кто-то увлекается медицинской литературой.

Мужчина ещё давно заметил, что капитан частенько демонстрирует отдельные познания в медицине, выдавая термины и не без гордости даёт им определение. Кроме того, достаточно большой книжный шкаф, стоявший у дальней стены гостиной, был полностью заставлен книгами, где две полки из семи, полнились исключительно медицинской литературой.

– Ещё после смерти жены я всерьёз увлёкся этой темой. Я испытывал тогда такое чувство, будто все эти умники в халатах держат меня за дурака, полагая, что я не понимаю равным счётом ничего из того, что они говорят или пишут. Тогда я и увлёкся чтением некоторых книг, обнаружив, что это может затянуть тебя с головой, поскольку в отличии от большинства других наук, изучая медицину, ты как будто бы получаешь ответы на никогда не задаваемые вопросы, почему если вечером шашлык ел, то ночью слюна солёная с рвотой, или почему после ожогов непременно язва желудка, если даже до этого гвозди мог переваривать.

Гвидо улыбнулся. Он в некотором роде разделял мнение капитана, поскольку и сам, с тех пор как столкнулся с необходимостью интенсивно работать с информацией, был вынужден постоянно расширять свои знания.

– Ну так вот, друг мой умер. Затем его похоронили, как героя разумеется, чтобы семья кое-какие льготы поимела от покойного служаки. Но я всего этого не видел, и видеть не мог. Обо всём этом я узнал уже постфактум, спустя несколько месяцев, почти полгода. Когда осколок вошёл в мозг, я потерял сознание и практически умер. Как мне объяснили потом, я пребывал в состоянии клинической смерти, мой мозг не функционировал, но от полной смерти меня спасло то, что врачи не позволили моему сердцу остановиться и поддерживали моё дыхание. Со мной, говорят, повозились в главном ведомственном госпитале страны, но вскоре поставили на мне крест. Были повреждены важные моторные центы в мозгу, я стал фактически овощем, дышал, питался внутривенными вливаниями, но ничего не соображал. Такой балласт не нужен бюджету, а из родственников у меня только дети. Старшему на тот момент только-только восемнадцать исполнилось. И тогда «конторские» решили, что раз сын совершеннолетний, то пусть решение принимает сам, или папку-овоща на обеспечение брать, оплачивать поддержание его в таком виде, либо отключать оборудование жизнеобеспечения. Я бы, если честно, нашёл бы ту мразь, что поставила моего сына перед таким выбором и…

Под холодным взглядом Гвидо, капитан словно опомнился, что его вновь стало уводить в сторону от темы разговора.

– Мой сын рассказал мне, что на пороге дома появился человек, представился моим бывшим коллегой по службе и хорошим знакомым. Затем, он побеседовал с сыном, тот ему всё как есть выложил, ситуация была такая, что нужно было скорее решать, что делать дальше. Однако этот человек, который пришёл к нам, сказал моему сыну, что есть ещё и третий вариант, который может удовлетворить все стороны. В общих чертах он объяснил, что он представляет какую-то научную организацию, которая специализируется на передовых разработках в медицине, и особенно на вопросах, связанных с головным мозгом. Он заявил, что моя ситуация не критична, и что у них есть уникальная технология, которая позволила бы вновь поставить меня на ноги. Сын сперва не поверил. Сыну было восемнадцать, но уму-разуму он был обучен. Он углядел в этом «волшебнике» шарлатана, разводилу, подумал, что следующим предложением станет собрать определённую сумму на этот чудо-способ. Но нет, представь себе, всё что этот человек хотел, это официального согласия моего сына на то, чтобы меня передали в руки этой организации. Так как сыну теперь вверялись бразды определения моей судьбы, это он мог принимать такие решения. Никаких денежных средств не требовалось, только согласие, разумеется в правильно засвидетельствованной форме. Сын думал не долго, альтернативы были таковы, что предложение сделанное эти человеком хоть и казалось невыполнимым , но оно в отличии от двух других вариантов давало надежду.

– Сын согласился. – проговорил Гвидо, его глаза засверкали в темноте, мужчина вслушивался в каждое слово, очевидно капитан подходил к самой информативной части своего разглагольствования за весь вечер.

– Да, разумеется он согласился, как же иначе то! Оказалось, что эта организация хоть и была частной, но «контора» очень тесно с ней сотрудничала, в противном случае они бы обо мне и не узнали бы. Данные по инцидентам такого рода остаются засекреченными. В конце концов, меня доставили в исследовательский центр этой организации. Мой сын имел возможность ещё несколько раз навещать меня перед тем, что должно было случиться.

– Извини, – громко, впервые столь громко за весь вечер, проговорил Гвидо – здесь хотелось бы по подробней. Что должно было случится?

Капитан ещё раз посмотрел на Гвидо, прежде чем продолжил:

– Они собирались провести какую-то экспериментальную операцию, она называлась как-то замысловато…

– Она называлась нейросинтез? – не дожидаясь пока капитан сам вспомнит, спросил Гвидо.

– Точно, точно! Нейросинтез. Я потом, значительно позже уже сам пытался искать в специальной литературе информацию об этой процедуре, но всё оказалось безрезультатно. Мне объяснили, что это совершенно новая методика оперативного вмешательства на головном мозге пациента, и что эта методика позволяет восстанавливать личность человека, тем самым, пациент остаётся тем, кем он был до травмы. Очень много времени и усилий было посвящено периоду восстановления. Со мной занимались два человека из этого исследовательского центра. После того как я смог наконец полностью себя контролировать, управлять своим телом, эти двое поочерёдно проводили со мной занятия, в ходе которых они демонстрировали мне различные материалы, чаще фото-материалы из архива «конторы», так или иначе связанные с моей деятельностью. Это помогало мне восстанавливать память, и буквально восстанавливать самого себя. Это действительно работало, ведь в день моего пробуждения, после операции, я видел жизнь словно с чистого листа, понимаешь. Я не знал кто я такой, я не знал, как я появился там, где я находился. Мне было просто необходимо восстанавливать самого себя. Глядя на своего сына, посещавшего меня, я едва узнавал его, моя дочь еле сдерживала слёзы, когда на её вопросы о матери – моей жене, я не знал что и ответить. Но я снова был жив, в том сакральном смысле этого слова, когда мне подчинялись моё тело и мой разум. Предложенная мне программа восстановления способствовала восстановлению сперва фундаментальных основ моего я. Я осознал, что я человек, гражданин, бывший уже сотрудник государственной службы, отец, и так элемент за элементом, пока не сложилась основа, фундамент личности. Затем, я должен был заполнять пробелы, или если описать этот процесс точнее – сложить недостающие элементы пазла. Здесь я продвигался семимильными шагами, на радость не только своим детям, но и специалистам центра. Они, надо сказать, тоже извлекали из всего этого свою выгоду, постоянно проводили разные тесты, всё фиксировали в базы данных и предоставляли отчёты своему куратору.

– Кэп, – перебил капитана Гвидо – я правильно понимаю, что куратором был тот самый человек, который руководил проектом нейросинтеза?

Капитан уверенно кивнул, отпивая чай из стакана.

– Тогда позволь мне предположить, – продолжал Гвидо – что этот учёный мог быть твоим старым знакомым по «конторе», тем самым доктором по имени Кирилл.

Капитан продолжал пить чай, на этот раз он не издал ни единого звука, не сделал ни единого жеста, это было странно, поскольку Гвидо уже успел привыкнуть к стереотипу общения этого человека, и всякий раз, когда он был с чем-то не согласен, он тут же давал об этом знать.

– Ну чего молчишь? Всё же вроде сходится? – переспросил Гвидо.

Капитан Наполов наконец убрал кружку от лица, потёр свободной рукой шрамы.

– Знаешь, какое условие было поставлено с самого начала, с момента моего пробуждения?

– Какое? – спросил Гвидо, полагая, что капитан в свойственной ему манере будет дожидаться от собеседника обратной связи.

– Если я хочу вернуться поскорее домой, к детям, им нужно убрать все зеркала, а я не должен видеть своего лица первые шесть-восемь недель.

Гвидо не ожидал такого поворота событий, это казалось ему чрез чур необычным.

– И когда я согласился с этим условием, буквально за день до моего отбытия домой, куратор проекта выдвинул ещё одно, маленькое такое, уточнение. Он приказал одеть мне на лицо силиконовую маску. Это была простая такая маска, с отверстиями для глаз, носа, рта и ушей, она просто обтягивала моё лицо, как вторая кожа. Она была белого цвета, как цвет хирургических перчаток, а на ощупь, она была инертна и практически не ощущалась. Я не имел право снимать её всё это время, поскольку куратор проекта говорил, что помимо зеркал, дома я могу наткнутся на другие отражающие предметы.

– И что, – сгорая от нетерпения, спросил Гвидо –в чём суть этой маски и что такого страшного, если бы ты увидел своё отражение?

–Куратор утверждал, что пока не сформирована прочная основа моей личности, пока не восстановлен тот самый «я», в любом отражении я буду видеть лицо незнакомца, совершенно постороннего человека, и психологический эффект от этого явления может напрочь уничтожить сохранившиеся в подсознании структуры.

Капитан Наполов откинулся на спинку кресла, и впервые за весь вечер позволил себе запрокинуть голову, при этом, вытянувшаяся шея распрямила складки дряблой кожи, и Гвидо мог видеть шрам от трахеотомической трубки, а когда старик вдруг закашлял в таком положении, Гвидо показалось, что при очередной конвульсии этот шрам лопнет, и отверстие за зияет вновь.

Но разумеется этого не произошло, капитан прокашлялся и не меняя своего положения что-то пробормотал. Гвидо не расслышал, что говорил старик, в то время как сам Наполов вспоминал, как звучали слова куратора проекта:

«– Такие уж мы существа, такова наша психологическая природа. Мы просто вынуждены отождествлять нашу внешность с нами самими, и как ни странно потеря одного, влечёт потерю другого. Не разочаруй нас, бравый капитан, не потеряйся во тьме забвения»

– Я выполнял все его рекомендации, – капитан вернулся в нормальное своё положение и заговорил чуть расторопнее – потому как я был заинтересован в скорейшем выздоровлении, если так вообще можно сказать о этой ситуации. Более того, следуя инструкциям, я действительно наблюдал прогресс. Спустя четыре недели я уже очень многое восстановил, а ещё две недели спустя, я словно и не исчезал никуда. Я успешно проходил все тесты, и демонстрировал детям то, что их отец вновь был с ними. Моя дочь уже полностью адаптировалась ко мне, но во взгляде сына я читал растерянность.

Тем хуже была ситуация, что с определённой поры я лишился возможности нормально спать по ночам. Мои дети, хотя и были уже довольно взрослыми, с трудом переносили то, как их отец кричит по ночам, подолгу не спит, слоняясь по комнатам. Это всё сказывалось на них гнетущим образом, подтачивая их веру в моё выздоровление. Особенно проблематично дело обстояло с моей дочерью. Она более моего сына озаботилась моим душевным покоем, и не переставала спрашивать меня отчего я не сплю и что за сны мне снятся, заставляя меня, бывалого офицера, вскакивать в поту, скорчиваться в позе эмбриона и просиживать ночные часы на кухне, поглощая чай и успокоительное. Моя дочь, увлёкшаяся ради меня психологией, обзавелась книгами по сомнологии²⁰, ожидала услышать от меня признания о кошмарах, страшных образах или травмирующих опытах моего боевого, если можно так сказать, прошлого. Но проблема была в том, что ничего подобного я не встречал в своих снах. Напротив, мои сновидения не содержали, казалось, ничего противоестественного, ничего, что должно было бы вызывать страх. Вместо этого я видел человека, совершенно обыкновенного человека, такого, каким я сам некогда был. Он был работником геологической службы, и работал где-то далеко на севере, изучая глубинные слои вечной мерзлоты в рамках какого-то полугосударственного проекта по освоению Арктики. Дома его ждала семья, жена и ребёнок. Откуда я всё это знаю? Он сам мне много поведал, правда несколько позже, когда я всё-таки смог достичь некоего компромисса с ним.

Гвидо смотрел на Наполова с явным недоумением, рассказ капитана столь внезапно сделался совершенно несуразным, и вообще, то, что он теперь описывал, казалось полнейшим бредом.

– Что, кажется будто умалишённый с тобой разговаривает? Вот и дочери моей так же казалось, и сыну, и знаешь, что самое отвратительно, также казалось и мне самому. Но я то знал точно, что преследует меня в моих снах. Этот человек. Он сперва был словно фигура, проявлявшаяся в материи моего сна, расплывчатая, едва различимая. Затем он приобрёл чёткие очертания, и я стал регулярно видеть его, и даже больше, ощущать его присутствие. Никогда не забуду первый раз, когда он заговорил со мной, когда усилилось его наличие в моём сне. Он словно жил там, в моей голове, жил своей собственной жизнью, а между нами была некая, плохо различимая грань – демаркационная линия подсознательного, так эту ситуацию мне описал один из сотрудников проекта нейросинтеза.

– Извини, что перебиваю, – поднял ладонь Гвидо – но это может быть особенно важно. Этот самый молодой специалист, который объяснил тебе эту, как ты её назвал…

– Демаркационная линия подсознательного, всё верно. – подтвердил Капитан – Это сложное психологическое явление, а специалист, отвечающий за психологическое обеспечение проекта появился тогда в их отделе и его звали как-то странно, то ли Максим, то ли Максимал…

– Его звали Максимилиан вероятнее всего. – Гвидо холодно завершил попытки капитана перебирать возможные имена, чем в очередной раз вызвал изумление на лице Наполова.

– Ну да, точно так. Так его и звали, но мне не пришлось с ним достаточно плотно общаться, поэтому я запамятовал его имя.

– Не важно, – отрезал Гвидо – что было дальше?

– Дальше, – задумался Наполов – дальше я всё больше и больше приходил к осознанию того, что эти сны оказывают на меня сильное психологическое и физическое воздействие. Из-за этих снов я не мог чувствовать себя отдохнувшим, я буквально лишился этой возможности, прийти в себя с пробуждением, напротив, просыпаясь я ощущал до которой степени измотан я был. Всё шло наперекосяк. Самым отвратительным моментом того периода стала моя неспособность с достаточной степенью достоверности различить сон и явь. Понимаешь?

Гвидо ничего не отвечал.

– Эксперты говорили, что это побочный эффект нейросинтеза, что якобы из моего подсознания поступает информация, с которой сознанию приходится работать и это выражается в таких вот снах. Но чего эти умники объяснить не могли, так это почему я вижу одного и того же человека, почему я вынужден наблюдать, как он проживает свои дни в своём скучном уединении? Себя же я спрашивал? почему этот человек не давал мне покоя. Настал такой момент, когда я уже не мог терпеть всего этого. Настолько невыносимой стало моё сумеречное сосуществование, что я вполне серьёзно подумывал о самоубийстве. К счастью, наверно, я нашёл спасение в более традиционных для мужчин моего возраста источниках. Я начал сильно пить, так, чтобы забыться. То есть я напивался до такой степени, чтобы отрубиться и не видеть никаких снов, просто утонуть во мраке пьяного угара.

Слушая всё это, Гвидо не переставал выискивать параллели с историей своего брата, вспоминая, как Антон то и дело упоминал о чём-то таком, что в некотором роде напоминало описываемую ситуацию. Внезапно появившиеся проблемы с алкоголем как нельзя лучше вписывались в объясняемую капитаном концепцию. Чем лучше Гвидо понимал случившееся со своим братом, тем больнее ему становилось от того, что он не был в нужный момент рядом с ним, постоянно находя этому достойные оправдания.

– Ты сбежал в бутылку, кэп. – пробормотал Гвидо – но как же это разрешило твои проблемы? Ведь постоянно пьяным вроде как быть нельзя.

– Пришла пора снимать мою маску, мне не пришлось долго уговаривать экспертов. Моя дочь принесла откуда-то зеркало, и пока я сидел с закрытыми глазами на стуле, мой сын чуть дрожащими руками снимал с меня то, что всё это время служило мне заменителем мой внешности, а говоря точнее – обезличивателем. Я помню, как наконец плёнка упала на пол около моих ног, и ещё до того как я поднял веки, я услышал тяжёлое дыхание моего сына и то как моя дочь едва сдерживалась, чтобы не закричать. В зеркале я увидел примерно то, что ты можешь видеть перед собой весь этот вечер.

Капитан указал пальцами обеих рук на своё обезображенное лицо, которое вновь растягивалось в улыбке, едва оголяя передние зубы.

Гвидо молчал, на его лбу собрались морщины, а рот был плотно сжат, невооружённым глазом было заметно его напряжение.

– Посмотрев на себя в зеркало какое-то время, я осторожно поднял с пола маску, теперь, лишившись формы, она уставилась на меня пустыми глазницами, но её рот, безгубый и беззубый, словно вытягивался в ехидной усмешке. В тот момент я понял, для чего был нужен весь этот трюк с маской, с устранением зеркал из дома. Если бы мне было позволено сразу видеть, что стало с моим лицом, я бы покончил с собой, в этом у меня нет никаких сомнений. Я думаю, что куратор проекта, в действительности очень хорошо знал меня, ведь он не ошибся даже в столь тонкой материи, предвидел мою реакцию. Этого человека я больше ни разу не видел, о чём в принципе не сожалею. В момент, когда моя маска была сброшена, с призраком моей прежней жизни исчезло и чувство безмерной благодарности, которое я начинал испытывать к нему. Остался только этот самый «новый я», или если быть точнее – «я обновлённый». Самое поразительное то, что я научился сосуществовать со своими снами. Представляешь? Я вижу сны, наверно как и многие нормальные люди, однако периодически я то и дело встречаю в снах его. Я знаю, как его зовут, и отчасти мне известно кто он, но мои знания распространяются лишь до той степени, насколько он сам позволил мне познать его. Мы с ним теперь одно целое, живущие на разных рубежах одной системы. И всё-же, если меня спросить, стоило ли моё спасение такой цены, я затрудняюсь ответить. Человек непременно привыкает ко всему, особенно взращивая в себе приспособленца, поэтому однажды готовый совершить подвиг, впоследствии может обнаружить в себе труса. Эрих Ремарк как то сказал, что лучше умереть внезапно, когда ещё так хочется жить, чем дожить до того момента, когда захочется умереть²¹. Я надеюсь, товарищ Гвидо, я ответил на твой вопрос.

Гвидо медленно кивнул, воздержавшись от лишних слов.

В затянувшемся молчании, периодически раздавались звуки того, как капитан Наполов втягивал через свои шрамы, заменявшие ему губы, кофе.

– Послушай, – Гвидо решился подать голос – я хочу спросить тебя ещё об одном. Это наверно последняя деталь, которую я намерен уточнить, и она очень важная.

Капитан, который казалось, вновь возвращался в приободрённое расположение духа, приподнял руку со стаканом и сделал нечто вроде пригласительного жеста.

– Не знаешь ли ты, какова была эта процедура нейросинтеза?

В ответ на этот вопрос капитан Наполов удивлённо вытаращил глаза, будто Гвидо спросил что-то совершенно неуместное.

Гвидо тут же понял, что ему не удалось правильно сформулировать свой вопрос.

– Я имею в виду, использовался ли на тебе какой-нибудь препарат, средство?

Капитан продолжал недоумевать:

– Ты видимо не всё достаточно ясно уловил, – специально медленно, слово за словом, произнёс капитан – я был в состоянии клинической смерти. Мой мозг попросту не функционировал. Меня поддерживали аппараты, и в таком состоянии, что я мог понимать? Уже после операции, куратор не говорил о таких тонкостях, а одно из положений соглашения, которое давал мой сын, заключалось в том, что никакие подробности процедуры не будут раскрыты ни стороне пациента, ни третьим лицам.

Гвидо закусил нижнюю губу, отчего его облик на мгновение сделался не таким уж суровым.

– Понятно, – сказал Гвидо, поглаживая лысину – всё равно спасибо за всё, что рассказал.

– А я могу задать вопрос? – осведомился капитан, ехидной нотой в голосе.

– Лучше даже не стоит. – недовольно отозвался Гвидо, разминая ноги, готовясь встать из кресла.

– Для чего тебе всё это? – Наполов задал свой вопрос, несмотря на возражение собеседника – Ты ищешь этого Кирилла?

Гвидо ничего не ответил, поднялся на ноги, и посмотрел в окно, снаружи уже давно стемнело.

– Для начала, я ищу ответы. – холодно ответил Гвидо, потягиваясь, отчего его коренастое тело на мгновение стало похоже на зарывающегося в землю шмеля.