Текст книги "Арон Гирш. Утерянный исток"

Гвидо соглашался с доводами полковника. Он также не мог не заметить, что Судыко очень хорошо владел предметом, что свидетельствовало о его личной заинтересованности в том, чтобы пролить свет на данный феномен.

Полковник и Гвидо вскоре вновь оказались в гостиной, и на этот раз Судыко позволил Гвидо присесть на диван. Мужчина сделался молчалив, раздумывая над многими вопросами сразу, в то время как Судыко наполнил уже другой бокал и уже другим напитком. Приготовив кофе, он предложил Гвидо, но тот молча отказался. Тогда Судыко позаботился о своей порции напитка и сел в кресло напротив своего гостя.

– Когда я пришёл в себя, – начал вдруг Судыко – первые несколько секунд, ну может секунд десять, я был как новорожденный, пялившийся в потолок, силясь адаптироваться к калейдоскопу красок. Затем, словно после прорыва дамбы, поток мыслей хлынул откуда-то и затопил моё сознание. Это был коллаж из воспоминаний. Я выхватывал каждое и начинал его анализировать, восстанавливая связи и интерпретации. Наконец я добрался до тех воспоминаний, которые касались событий, предшествующих моему инсульту. Не понимая своего положения, я сильно испугался, предположив, что быть может, я не умер, а был спасён врачами и теперь вот останусь неподвижным, безмолвным овощем, лежащем в постели. Это был страх, почище всякого, что мне доводилось испытывать в жизни. Я вспомнил ассоциации с этим страхом, аналогичные сюжеты.

Гвидо хорошо понимал о чём говорил полковник.

– Синдром запертого человека. – сказал мужчина.

Судыко несколько раз кивнул.

– Какое же облегчение на душе я испытал, когда осознал, что моё тело мне подчиняется, и что я могу говорить. Это было словно второе рождение, я был готов думать именно так, пока не понял, что со мной произошло совсем другое явление. – Судыко вздргнул, едва не пролив кофе на белую подстилку возле кресла – Ко мне стали приходить люди, специалисты исследовательского центра. Они объяснили мне, что я пережил обширный геморрагический инсульт, после чего, проведя некоторое время в коме, было получено согласие моих родных на нейросинтиез. Разумеется я тогда лишь краем уха слышал о этой операции и ничего конкретного о ней не знал. Со мной начали проводить тематические занятия, направленные на восстановление утраченных нейронных связей. Мне демонстрировали разные видеофильмы, связанные с моей службой. Затем мне показывали некоторые карты, на которых когда-то я сам оставлял заметки при планировании операций. В некоторые из дней ко мне допускали отдельных лиц – бывших сослуживцев. По выходным, чаще по Субботам, специалисты проводили тестирование и разные проверки, начиная от энцефалографии, заканчивая магнитно-резонансной томографией. Я стремительно восстанавливал самого себя, мне это давалось столь легко ещё и потому, что поддержка моих родных была более чем ощутимой.

Гвидо не нравилось слышать про значимости эмоциональных факторов, особенно про поддержку родных. Всякий раз, когда подобная тема задевалась рассказчиком, мужчина тайно испытывал чувство вины перед своим братом, за то, что буквально лишил того собственной поддержки. Хотя Антон никогда и не просил напрямую, Гвидо догадывался, что случались периоды, когда ему следовало бы быть рядом с братом.

– Шаг за шагом, в течении полугода моя личность была восстановлена. – рассказывал Судыко – Мои родные, друзья и даже знакомые, вновь вернулись в мою картину мира. Все, кроме одного.

Сказав это, Судыко пристально посмотрел на Гвидо, словно проверяя, не ошибся ли он, когда отмечал проницательность мужчины.

– Они утаили от вас сведения о том, кто был вашим донором. -спокойно проговорил Гвидо, подразумевая, конечно, майора Корнеева.

Судыко кивнул, затем сделал несколько глотков кофе, вытер верхнюю губу тыльной стороной ладони и ответил:

– Они предпочли, чтобы «новый я» никогда и не знал о человеке, который был когда-то моим другом, и который был принесён в жертву, ради меня. Почему они так решили, здесь может быть множество причин. Во избежание морального диссонанса с моей стороны или же нежелание раскрывать каких-то подробностей со стороны исследовательского центра. В любом случае, они просчитались.

Судыко отпил из кружки, прежде чем продолжил говорить:

– Ничего не даётся даром. Это факт в самом широком значении. Вскоре после своего пробуждения, когда началась активная работа над восстановлением моего сознания, я начал испытывать проблемы со сном. И это не была простая бессонница. Сперва, я подумал, что меня стали одолевать ночные кошмары. Специалисты заявляли, что это вполне естественный эффект, просто во время сна формируется подсознание, процесс не контролируемый и автономный, руководствующийся своими собственными принципами. Во многом, подсознание формируется путём своеобразной интерпретации опыта, что мы видим в форме ночных сновидений, кошмаров в том числе. Однако мне не понадобилось много времени, чтобы убедиться, насколько далеки были эти суждения от истины. В своих снах я начал видеть то, что никак не увязывалось с моим опытом, понимаешь?

Гвидо не решался сделать хоть какой-то жест, он понимал значение того, что говорил ему полковник, но и от более ясного объяснения не отказался бы.

– Я уже говорил тебе, – продолжал Судыко – что я всю жизнь был типичным офицером, с весьма узким кругом интересов. Часто видя своё свободное время через грани стакана и в компании таких-же узколобых как и я сам, я не обладал креативностью, как это теперь модно называть. Я никогда не путешествовал за пределы нашей страны, должность попросту не позволяла, я был не выездной. Можешь себе представить моё удивление, когда всякий раз, отходя ко сну я видел диковинные пейзажи. Я наблюдал места, в которых я никогда раньше не был. При всём при этом, это не были призрачные образы, напротив, я видел живую природу тех мест, порой и вместе с людьми, населявшими эту загадочную «terra incognita⁵²»

Гвидо посмотрел на полковника, взгляд которой, как будто, был устремлён в направлении лестницы, ведущей на второй этаж, в студию.

– Все те пейзажи, что вы нарисовали, – спрашивал Гвидо – это то, что вы видели в ваших снах?

– Это то, что продолжает преследовать меня даже сегодня, спустя несколько лет. – уточнил полковник – Но уже тогда, несколько лет назад, когда я только столкнулся с этим феноменом, я задался вопросом, как это может быть, что в моих снах оживает столь яркое, детальное отражение реальности.

– Вы говорили об этом со специалистами исследовательского центра? – спросил Гвидо.

– Я разговаривал об этом даже с самим Кириллом Генриковичем, который проявил большой интерес к данному вопросу. Он привлёк нескольких психологов, из своего же центра, но они не пытались помочь мне, они видели в происходящем нечто, интересующее их.

– Что именно они вам говорили? – настаивал Гвидо – Это ведь может быть важным.

Судыко усмехнулся, как будто ему в очередной раз, мысленно, удалось предвосхитить догадку собеседника.

– Сперва мне сказали, что это может быть интерпретацией некоторой информации, проще говоря картинки, которые формируются на подсознательном уровне, пока происходит восстановление нейронных связей. Но я был не из тех, кто довольствуется такими отговорками в стиле, «это всё плод вашего воображения» Я понимал, что во сне я вижу вовсе не придуманные картинки, я видел реальные воспоминания, но это были воспоминания не мои собственные. Тогда я впервые заподозрил нечто неладное в этом нейросинтезе. Сам метод не был предан широкой огласке, как сейчас, поэтому говорить о нём я мог только со специалистами этого исследовательского центра и самим Кириллом Генриковичем. Но вскоре моим частым собеседником стал один из специалистов, психолог или психотерапевт, молодой такой парень, подававший надежды. Кирилл держал его при себе и консультировался с ним по всем вопросам так или иначе связанным с психологией.

– Его звали Максимилиан? – спросил Гвидо, перебивая полковника.

– Верно, – ответил Судыко – так его звали. Честолюбивый, в меру высокомерный, он сильно интересовался моей ситуацией. С ним мне довелось несколько раз беседовать по поводу моих снов. Кирилл же, имел совершенно иное мнение на этот счёт, он был против того, что его специалист работал, очевидно, в том направлении, в котором он сам ему не указывал. Вскоре наши встречи стали проходить не официально. Это позволило нам лучше разобраться в сущности моих снов, в частности, я смог доказать ему, что это были вовсе не сны а скорее видения. Отражённая в памяти другого человека реальность. Этот психотерапевт проводил какие-то характеристики, оценивал критерии, собирал доказательства нашей теории. Я же попросту не имел никаких сомнений на этот счёт, для меня теперь стало важным узнать, кем был тот человек, чья память теперь открывалась передо мной.

Гвидо понимающе кивнул, и когда полковник сделал паузу, для того чтобы отпить ещё кофе из стакана, мужчина хотел было попросить его поскорее продолжить рассказ, но этого делать не пришлось.

– Максимилиан порекомендовал мне вести дневник моих видений. Это была тетрадь, уложенная перед моей кроватью, и всякий раз когда я просыпался, я должен был бы записывать в неё то, что увидел. Возражений у меня не было, но делать этого не пришлось. Вскоре, я совершенно случайно обнаружил у себя склонность к рисованию. После нескольких удачных проб холста, я купил простейший набор инструментов, необходимых для этого искусства, и в один из вечеров, я начал рисовать. Перед этим я долго думал, что будет объектом моего внезапного творческого порыва, и выбор уже пал на вид из окна моей квартиры, где тебе довелось побывать. Но подготовив холст, и приступив было к разметке, я будто бы закрыл глаза и по памяти, не различая впрочем, была то моя собственная память или же отголоски чужих воспоминаний, я нарисовал свой первый пейзаж. Ты видел его среди тех картин, что стояли на полу в моей студии. С тех пор, я уже не мог остановиться, в рисовании я нашёл отдушину, как и говорил. Наблюдая во сне свои видения, днём я выражал их в виде картины. При этом, я не прикладывал особого старания. Даже напротив, если бы я старался изобразить что-то конкретное, концентрируясь на контроле своих движений кистью, то у меня получилась бы некая мазня, не лучше абстракций слона, рисующего кистью туристам на потеху. Но отпуская своё внимание, я словно позволял моим рукам работать повинуясь бессознательным движениям. Так рождались те картины, что ты видел.

– А вы показывали их Максимилиану? – спросил Гвидо.

– Разумеется. Вместо дневника для сновидений, я показывал свои работы. И на первой же демонстрации, помню это как сейчас, психотерапевт оторопел и уговорил меня отдать ему картину на время, чтобы он мог показать её Кириллу Генриковичу. Ещё несколькими днями позже, на повторной встрече, присутствовали они оба, Максимилиан, очевидно, раскрыл своему руководителю тайну своей частной практики. Кирилл был поражён картиной, но как это вскоре выяснилось, его впечатляло вовсе не изобразительное искусство.

– Он определённо узнал в пейзаже места, в которых сам побывал. – вставил Гвидо, его кулаки сжались от возросшего напряжения, он ждал, что его собеседник или подтвердит, или опровергнет его предположение – Он узнал в вашей картине одно из мест своей командировки, где обитал народ Бурпа.

Судыко широко улыбнулся, наверное, впервые за долгое время, проведенное в этом странном доме, в компании этого странного человека, Гвидо увидел его искреннюю улыбку.

– В точку. Он узнал местность, изображённую на картине, но он не мог понять или поверить, откуда мне, человеку, который никогда там ранее не был, стали известны эти ландшафтные подробности. Он атаковал меня вопросами, предполагая, что некто, кто ранее тоже бывал там, в командировке, мог снабдить меня фотографиями. Я же был отчасти оскорблён таким предположением, и возможно между нами могла бы произойти ссора, если бы не Максимилиан, который предложил продолжить наш эксперимент. Впоследствии я ещё неоднократно рисовал картины своих ночных видений, подтверждая какие-то мрачные догадки Кирилла Генриковича и его специалистов. Они, конечно, не делились со мной своей информацией, и меня это жутко бесило. Однако, как я позже узнал, мой эксперимент позволил им прийти к каким-то очень важным выводам касательно нейросинтеза. Меж тем мои видения становились всё более детальными, и с какого-то момента, помимо природы, там стали появляться люди. Сперва я ничего не понимал, кем они были. В одних я без труда узнавал каких-то дикарей, в других – представителей далёкого, неизвестного мне, иностранного народа, в третьих я видел наших военнослужащих. Так продолжалось достаточно долго, и неизвестно, смог бы я вообще расставить необходимые точки над «и», если бы не событие, случившееся в реальном мире, а не в мире видений.

Судыко сделал несколько глотков уже остывшего кофе и тяжело выдохнул.

– На пороге моей квартиры появилась неизвестная мне женщина, она принесла с собой небольшого размера картину, завёрнутую в коричневую упаковочную бумагу. Впустив её, я не мог избежать разговора. Женщина представилась мне вдовой человека, который якобы был моим очень хорошим другом.

– Этим другом был майор Корнеев. – заметил Гвидо, стараясь, чтобы звук его голоса не сбил полковника с мысли.

– Да, верно. Друга звали Сергей Корнеев. Женщина в действительности была его женой и очень хорошо знала меня, потому как я и Серёга Корнеев были друзьями ещё с ранней молодости. Женщина рассказала мне про то, что случилось с её мужем, как он оказался в состоянии комы, без перспективы возвращения к нормальной жизни. Она думала, что она напоминает мне, но мне казалось, что я впервые слышал историю двух неизвестных мне до этого людей, одним из которых был я сам. Это чувство я никогда не забуду.

– Что случилось с майором Корнеевым? – спросил Гвидо, перебивая полковника – Его вдова рассказала вам?

– Разумеется. – спокойно ответил Судыко – Майор Корнеев не имел никаких перспектив прийти в себя, и его супругу поставили перед выбором, либо отключить мужа от аппарата жизнеобеспечения, либо она обеспечивает супругу аналогичные условия в любой другой клинике, предоставляющей подобные услуги за деньги. У женщины не было никаких шансов потянуть такие расходы. Незадолго до того, как она должна была дать свой ответ, с ней связался исследовательский центр и рассказал про то, что случилось со мной и про мои перспективы. Её сказали, что мне срочно нужен был донор, а Корнеев был единственным на данный момент и идеальным кандидатом. Напев ей песню про бессмысленность простого отключения супруга от аппаратов, она согласилась на то, что мозг её мужа будет использован в качестве донорского материала для меня в рамках нейросинтеза. Рассказав мне всё это, она призналась, что какое-то время ей было трудно смириться с мыслью, что я получил новую жизнь благодаря её мужу. Но теперь, она, похоже, нашла в себе новые силы и взглянула на ситуацию под иным углом. Она сказала, что её муж обладал таким складом характера, который бы никогда не позволил умереть другому, покуда был шанс его спасти даже ценой собственный жизни. В данной ситуации, Сергей и так уже умер, а я мог жить.

– То есть ей сказали, что её муж умер? – спросил Гвидо, подавшись телом вперёд, от волнения складки кожи на его лбу покрылись испариной – Её заставили поверить, что Сергей Корнеев уже был мёртв на момент трансплантации.

Судыко едва заметно кивнул.

– Перед тем как уйти, она оставила принесённую ею картину, сказав, что её муж всю жизнь любил рисовать. Он якобы мог бы стать профессиональным художником, но судьба направила его на путь службы государству. А ту картину, что она принесла, Корнеев нарисовал когда-то в качестве подарка на день моего повышения. Развернув картину, сняв с неё упаковочную бумагу, я обнаружил изображение меня самого и майора Корнеева, пожимавших друг другу руки и широко улыбавшихся, в военной форме, на фоне кабинетных стен. Так, я вспомнил Сергея Корнеева и именно с этого момента начался мой долгий путь восстановления того, что было утрачено. Я понял, чем являлись мои видения, и откуда у меня появился дар к рисованию. Через этот талант, я не позволяю моему другу исчезнуть из этого мира. Поэтому я вскоре переехал в загородный дом, обустроил студию, и продолжаю рисовать то, что приходит ко мне во снах из подсознания, из той части меня, которая принадлежит моему другу.

Полковник сделал было один глубокий глоток кофе, но обнаружил, что бокал опустел.

– Я был взбешён тем, что меня обманывали. Я был готов рвать и метать, и начать я хотел, разумеется, с Кирилла Генриковича. Но тот более не дал мне такого шанса. Мы ещё разговаривали два раза, по телефону. На мои вопросы он отвечал скупо, утверждая, что всё, что было сделано, оказалось сделано для моего блага. Более всего меня взбесило то, что он называл мои видения побочным эффектом нейросинтеза, который со временем будет устранён. Он сказал, что по мере формирования моей личности, отголоски информационного статуса донора, уже не смогут прорываться на поверхность из моего подсознания. Но я уже пересмотрел своё отношение к этому. Я хотел призвать «доктора Франкенштейна» к ответу, для этого я намеривался предать огласке деятельность их организации. Я наивно полагал, что общественное мнение, в стране столь активно порицающей генную инженерию, клонирование и лечение стволовыми клетками, не оставит и мокрого места от учёных, столь цинично приносящих в жертву одних людей, ради продления жизни другим. Я думаю, ты и сам понимаешь, что на практике всё вышло иначе.

Гвидо усмехнулся, отвернувшись на несколько секунд в сторону. Он вспоминал, как он сам пытался пробиться к правосудию, со своими жалобами, заявлениями и доводами. Однако отечественная Фемида, традиционно, оказалась на стороне, на которой были люди готовые платить. Тогда Гвидо и принял решение действовать своими силами, не полагаясь на гарантированные ему права и свободы.

– Вам никто не поверил. К вашим сообщениям отнеслись как к сообщениям очередного фрика, пытающегося привлечь к себе внимание. А исследовательский центр, вместо правовой защиты, смог обратить коррумпированную бюрократию в собственный щит, через который оказалось уже не пробиться.

Судыко смотрел некоторое время на Гвидо, затем встал с кресла и подошёл к окну. Отчего-то он теперь молчал, глядя на улицу, где утреннее солнце уже давно было поглощено наплывшими со всех сторон тяжёлыми, серыми тучами.

– Меня выставили на посмешище. – ответил наконец полковник -Причём сделали это не без помощи «конторских» Запустили информацию такого рода, мол офицер травмировался на службе, причём головой. Выставили мой инсульт как микроинсульт вследствие злоупотребления спиртным. В таком свете все мои заявления воспринимались как бред алкоголика, выброшенного в отставку, и желающего «урвать кусок» в виде компенсации.

Гвидо не знал, что и сказать. Он сам столкнулся с похожими механизмами, но ему не пришлось терпеть таких унижений.

– Самое отвратительно в том, что мои родные и близкие оказались на противоположной от меня стороне баррикады. – добавил Судыко, сопровождая своё высказывание горькой усмешкой.

– Ваши родственники не поверили вам. – констатировал Гвидо, прикидывая, как это должно было звучать, когда человек, переживший серьёзное вмешательство на головном мозге начинает заявлять о том, что через его подсознание он получает какие-то фрагменты воспоминаний другого человека.

«– Куда там,» – думал Гвидо – «я не верил своему брату, когда он говорил о гораздо более вероятных вещах»

– Я никого не виню, – продолжал полковник – в конце-концов, то что происходит у тебя в голове – твоя собственная битва, не так ли?

С этими словами Судыко повернулся к Гвидо, сделав жест, имитирующий лёгкое постукивание по виску.

– Я с тех пор очень многое узнал. Приобщившись не только к живописи, но и к науке, я изучал вопросы современной нейрофизиологии, следил за публикациями некоторых специалистов этого исследовательского центра. Для меня не стало неожиданностью новость, когда они заявили о своей готовности запуска программы нейросинтеза в массы.

– Сейчас там всем верховодит тот самый психотерапевт, Максимилиан. – заявил Гвидо, глядя на полковника, тот кивнул.

– Я знаю. Исчезновение с этой «арены» Кирилла Генриковича было выставлено именно так, чтобы, не создавать лишней шумихи, Никто ведь даже и не заметил, что его не стало.

– Я до недавнего времени о нём даже не слышал. – говорил Гвидо – С самого начала меня интересовал исключительно Максимилиан и его деятельность. Это связано с моим братом, я уже говорил вам.

– Насколько близко тебе удалось подобраться к Максимилиану? – прямо спросил Судыко. Гвидо пожал плечами, не находя, что ответить. Ему не хотелось рассказывать слишком много вне зависимости от того, насколько искренним казался ему полковник.

– Мне кажется, -сказал Гвидо – что очень скоро я окажусь достаточно близко. Ближе, чем ему бы самому того хотелось.

Судыко улыбнулся.

– Наверно у тебя есть план. –предположил полковник, пожимая плечами – Хочется верить, что он хороший. Каким будет твой следующий шаг?

Гвидо улыбнулся, ему казалось, будто при всей своей безучастности, Судыко задавал слишком прямые вопросы и их было явно больше, чем следовало.

– Я знаю ещё об одном пациенте, перенёсшем нейросинтез, – отвечал Гвидо – и судя по дате, он был последним, из тех, кто был связан с «конторой» Это тот самый Кристоф Равьер, завербованный сотрудник.

Судыко усмехнулся, Гвидо не удивился такой реакции полковника.

– У меня есть информация, согласно которой он был изъят из «конторской» клиники, потому что его случай требовал особых мер. Его перевели в исследовательский центр. Затем следы теряются, Кирилл Генрикович и Максимилиан ждали чего-то. В конце-концв ег онейросинтез состоялся. Но почему-то на этом его следу теряются. Вы знаете, как и где я мог бы найти этого человека?

Судыко рассмеялся.

– Ты его уже не найдёшь. Если исследовательский центр хочет что-то спрятать, он делает это так, что найти это уже не суждено.

Гвидо нахмурился, такое отношение ему его совершенно не устраивало:

– Мне кажется, спрятать целого человека, не так уж и легко, если только вы не имеете в виду….

Полковник покачал головой, давая понять, что Гвидо смотрит в ложном направлении:

– Около двух месяцев назад в стенах центра состоялся нейросинтез, который носил больше экспериментальный характер. – пояснил Судыко – Я не знаю, что в этой конкретной операции было такого, что отличало её от ряда предшествующих, но к её результатам было обращено внимание представителей ряда государственных структур. По поводу именно этого конкретного нейросинтеза состоялась пресс-конференция. Этот эксперимент проводил Кирилл Генрикович, он же принимал и конференцию у себя. Информация осталась закрытой и не просочилась дальше нужных пределов.

– Тогда как вам об этом стало известно? – спросил Гвидо.

– Ну меня конечно сумели маргинализировать, – ответил Судыко с иронией в голосе – но некоторые мои товарищи ещё делятся со мной некоторыми сведениями. К сожалению, в отношении этого вопроса и они не владеют достаточной полнотой информации.

Под пристальным взглядом Гвидо, Судыко понял, что эту ситуацию имеет смысл прояснить.

– У меня остался один товарищ при ведомственной клинике, он занимает там не плохую должность, но напрямую он с этим вопросом не работал. А вот его учреждение сильно заинтересовалось тем нейросинтезом. Представители «конторской» пресс-службы были на конференции и делали некоторые снимки. Я сумел с ними ознакомиться. Ничего информативного, на первый взгляд.

Сказав это, Судыко вдруг пересёк гостиную, оказавшись на противоположной её стороне, там где стоял сервант. Полковник знал, что искал. Переворошив кипы бумаг, он наконец извлёк наружу стопку отпечатанных снимков.

– Знаю, что теперь всё принято в цифровом виде хранить, но мне привычнее держать бумагу в руках. – сказав это, Судыко подошёл к дивану, где сидел Гвидо и передал ему фотографии.

Это были простые фотоснимки, снятые на профессиональную, цифровую фотокамеру. На снимках были два человека, сидевших за столом в каком-то очень современно-обставленном помещении, похожем на зал для пресс-конференций. Одним человеком на снимке был мужчина с короткими седыми волосами, худощавого телосложения. Он был одет в простой офисный костюм, на левой стороне отворота которого был закреплён бейдж с именем и должностью, занимаемой человеком в организации. Высокая детализация снимка позволила Гвидо различить надпись: «Кирилл Генрикович. Р.И.Д.» Передав взглядом немой вопрос полковнику, тот тут-же откликнулся, расшифровывая аббревиатуру:

– Руководитель исследовательского отдела, это и есть тот самый Кирилл Генрикович.

Рядом с мужчиной сидел молодой человек, на вид ему нельзя было дать больше тридцати лет. Он был одет в лёгкий льняной костюм, на подобие тех, что выдаются пациентам больниц. У него были не длинные волосы, тёмного цвета. Скорее всего, под причёской скрывался хирургический шов. Из-за своего положения за столом, нельзя было судить о телосложении молодого человека, было, однако, очевидно, что он был среднего сложения, и не очень высокого роста. Его взгляд на этом снимке, был направлен прямиком в объектив камеры. Молодой человек с удивлением воспринимал оказываемое ему внимание. Гвидо не заметил никакого указания на имя этого человека.

– Знакомься, – раздался голос Судыко – это и есть Кристоф Равьер с собственной персоны. Мне было достаточно увидеть эти снимки, чтобы вспомнить этого человека. В последние годы моей службы, когда и творилась вся та неразбериха, что я тебе рассказал, про привлечённых агентов знали все оперативные подразделения. На него у «конторы» были далеко идущие планы.

Гвидо удивлённо посмотрел на полковника, а тот продолжил объяснять.

– Я понятия не имею, как и почему, но он, как оказалось, всё это время пребывал у нас. Не сомневаюсь, что Кирилл Генрикович сам приложил к этому руку.

– А почему к нему такое внимание? – спросил Гвидо.

Судыко пожал плечами.

– Не менее странно и то, что Кирилл представил его под другим именем. Ему придумали совершенно иной бэкграунд, Якобы обстоятельства его клинической смерти были таковыми, что позволили сохранить его мозг. Это всё, что мне известно о нём. И вероятно, это всё, что ему самому о себе известно.

– А где он теперь? – озадачился Гвидо.

– Интересный вопрос. – ответил Судыко – Я так понял, Кирилл Генрикович избавился от него незадолго до собственного исчезновения и передачи дел Максимилиану. Я сам пытался было выяснить его судьбу после этой конференции, но мне ничего не удалось.

– Нелепица какая-то. – констатировал Гвидо – Тем не менее, это позволяет судить о том, что исследовательский центр уже давно перешёл всякую черту. Они изменили человека, и избавились от него. А сколько ещё других результатов нейросинтеза теперь остаются в тени. Они ведь даже за помощью обратиться не могут, их за сумасшедших примут.

Судыко улыбнулся в ответ, той смой, горькой ухмылкой, к которой Гвидо успел уже привыкнуть.

– Послушайте, товарищ полковник, – продолжал Гвидо – то, что вы мне рассказали имеет большое значение в моём расследовании. Информации, которой я собрал, вполне достаточно, чтобы прижать Максимилиана к стене. Даже если отложить в сторону правовое поле, то можно ведь заставить Максимилиана дать объяснения касательно всех этих дел. Ваше слово здесь имеет большой вес, вы можете подтвердить, что исследовательский центр проводит эксперименты втайне от общественности, буквально подменяя сознания людей.

– Ты что, хочешь просто вот так схватить засранца за шкирку и поставить ему утюг на грудь? – спросил Судыко, со свойственной ему иронией.

– Я думаю, – отвечал Гвидо – до этого не дойдёт. Я знаю, где мы могли бы поговорить с ним один на один, и предъявленные факты могут подействовать куда эффективнее вашего «старого-доброго» утюга.

– Что ты от меня хочешь? – спросил Судыко.

– Прежде всего, поблагодарить. – с этими словам Гвидо стал с дивана и протянул полковнику руку, пожать которую тот не торопился – Вы мне очень помогли, заполняя пробелы в общей картине. Мне хотелось бы знать, что я могу положиться на вас, если вдруг мне понадобиться ваше слово.

Судыко усмехнулся. Уже не в первый раз за эту встречу он удивлялся тому, как в человеке столь суровой наружности, может скрываться столь очевидная наивность.

– Мне почему-то кажется, тебе не помешает нечто более существенное, чем моё слово. Хорошо охраняемые секреты не сдаются так просто.

– Об этом я позабочусь. – Гвидо понял причину иронии полковника и постарался придать своему голосу утраченные ноты холода – Оставайтесь на связи, товарищ полковник. Вдруг мне ещё понадобится ваш совет.

Судыко ничего не ответил, пожав наконец протянутую ему руку. Когда Гвидо прошагал к коридору, ведущему из гостиной в прихожею, Судыко вдруг сказал:

– Ты знаешь где меня искать.

Гвидо коротко улыбнулся в ответ и проследовал дальше, к входной двери.

Распрощавшись с полковником, мужчина вышел на улицу. Уже практически стемнело. Целый день был потрачен на беседу с Судыко, но впервые Гвидо был столь доволен результатами своей работы. Он поспешил сесть в свой автомобиль, запустить двигатель, который с неохотой пробудился после нескольких часов «сна» на холоде. Ожидая, когда на приборной панели загорится индикатор, указывающий, что двигатель разогрелся до рабочей температуры, Гвидо активно «переваривал» всё услышанное. Дома ему ещё предстояло потратить какое-то время на то, чтобы включить все эти сведения в общую систему, составляющую картину изучаемого им явления. Несмотря на холод, который за целый день пробрался в салон автомобиля, Гвидо согревали сразу несколько мыслей. Прежде всего, он теперь знал, что подозрения и доводы, изначально подтолкнувшие его начать слежку за Максимилианом, оказались далеко не беспочвенными. Приятно было осознавать, что в смерти Антона его вина была лишь косвенной, в то время как главным виновником здесь был Максимилиан.

Гвидо понимал, что на стороне Максимилиана был мощные административный, медийный и финансовый ресурсы, но это несколько не смущало мужчину. Он уже давно понял, что в данном случае ему не приходится надеяться на формальное правосудие, и он не сколько не чурался идеи взять другое– реальное правосудие в свои руки. Только были бы доказательства, а теперь – они были.