Текст книги "За чертой"

Пора завязывать

– Айро, Сильвия! Рад вас видеть! – говорил доктор Урбанский, как будто даже не притворяясь.

– Привет, привет. Милая улыбочка, доктор. Как обычно. Только прошу, не тратьте время на нравоучения, – сказала Сильвия, входя в кабинет.

– Я вовсе не собираюсь учить вас. Просто хотел узнать, что у вас происходит в жизни. Вы давно не бывали в нашем центре.

– Соскучились?

– Честно говоря, да. Но я хотел бы, конечно, чтобы вы выздоровели и мы больше никогда не увиделись, – улыбнулся Урбанский.

– Да ладно, доктор, – сказал я, – я уже привык к вам. Мы с Сильвией почти в завязке. Штрафы эти чертовы, сами понимаете.

– Натуральная обдираловка, – сказал Урбанский.

– Я к тому, что у нас с Сильвией правило – раз в две недели. Не чаще.

– Я надеюсь, это вы про суицид, а не про секс.

– Да вы что, нет, конечно, – сказал я. – Секса нет вообще.

– А это не слишком личный вопрос? – вмешалась Сильвия. – Вообще-то есть. Был, как раз недели две назад…

Кабинет доктора Урбанского был по-настоящему нелепым: бледно-желтые обои, коричневый узор на желтом кафельном полу, кресло и кушетка с зеленой обивкой – вся эта мешанина стилей несла в себе настоящий теплый позитив, словно все мы находились не в кабинете доктора, а его голове. Это место никогда не надоедало, там было хорошо и уютно. Снова добряк-доктор, то же полноватое лицо в очках, спутанные черные волосы. Знакомый донельзя, милый старый шкаф, рыжеватый и с резными узорами на дверцах – разве могли в нем скрываться скелеты? Тот же пуфик, на котором сидела Сильвия. Она к тому моменту подстригла волосы, теперь они были немного ниже ушей, но, благодаря своей густоте и блеску, смотрелись очень хорошо, хоть и не были уложены. Сильвия была в темных очках, в одной ее руке дымилась сигарета, в другой – стаканчик с кофе. Мою возлюбленную мучили бессонница, депрессия и панические атаки. Я тоже быстро терял оптимизм, ведь ломки, которые я раньше переносил со стойкостью и верой в светлое будущее, теперь припечатывали меня так, что порой хотелось раствориться в воздухе, провалиться сквозь землю, отключиться – лишь бы не чувствовать боль.

– Прошу прощения, – сказал Урбанский.

Два суицидника сидели у него в кабинете после того, как на энергию для восстановления их тел была потрачена очередная сумма из налогов честных граждан, и его в том числе. Да, в то время бюджет пополнялся за счет штрафов, но и до них доктор Урбанский был всегда искренне дружелюбен.

– Я просто хотел поднять вам настроение.

– Будем считать, я посмеялась.

– Дорогая, ну что ты!? Это ж доктор Урабанский! Он никогда зла не пожелает. Серьезно, доктор, когда мы завяжем окончательно, приглашаю вас на пиво! Отметим это событие!

– Конечно, Айро, без проблем. Сильвия, я очень рад, что вы так твердо, совместно и добровольно пришли к решению завязать. Это очень уверенный шаг в будущее.

– Спасибо, доктор, – наконец-то искренне сказала Сильвия. – Но с тех пор, как маму прижали коллекторы…

– Она проиграла на ставках все ваши семейные сбережения, так?

– Да. После этого.

– Расскажите мне подробнее, как это случилось.

– Нет. Нам пора. И хватит присылать мне этот ваш рецепт, – отрезала Сильвия.

Она поднялась с пуфика и вышла из кабинета первой. У меня в кармане прозвенел портком.

– Может, она вас послушает. Я выслал вам очень хорошие и натуральные препараты. Следите, чтобы она поменьше употребляла алкоголь. И это ваше правило двух недель мне тоже нравится, но это не панацея, – сказал доктор Урбанский.

Подойдя ко мне, он протянул на прощание руку и добавил:

– Не чаще, чем раз в две недели. Если реже, то только приветствуется! – Да, мы в этот раз даже зашли на третью! – сказал я. – Правда, она тяжело переносит.

– А вы? – спросил Урбанский.

– На морально-волевых. Хожу по лезвию, честно говоря. Я втянул Сильвию в это дерьмо. Так что она теперь держится, смотря на меня. Только это придает мне стойкости в момент, когда сила воли нервно курит в форточку, понимаете, доктор?

– На вас сейчас большая ответственность, – сказал доктор Урбанский.

Он отпустил мою руку и похлопал меня по плечу, задержав на нем крепкую ладонь.

– Вы молодец. Держитесь. И не вините себя в том, что кого-то куда-то втянули. Она умирала и до вас. Так что поддерживайте друг друга. Поменьше алкоголя. И смертей, само собой. И постарайтесь уговорить ее на лекарства. Вы же принимаете все по рецепту?

– Да, но она все равно отказывается. Мне кажется, ее бесит мой позитивный настрой. Думаю, она искала во мне что-то противоположное лоску Эхо. Что-то отторгнутое, так как сама себя чувствует именно так. А теперь, когда я решил стать нормальным, ее это, кажется, бесит.

– Постарайтесь объяснить Сильвии, что вы не обязательно должны стать занудными обывателями, отказавшись от зависимости.

– Э-м-м. Как бы вам объяснить. Вы пробовали отъезжать, доктор? Честно?

– Нет. Никогда не пробовал.

– Айро! Ты что там застрял? – раздраженно сказала Сильвия, приоткрыв дверь.

– А почему? – переспросил я доктора Урбанского и улыбнулся.

– Боюсь, что мне бы понравилось, – сказал он.

– Даю вам слово, что понравилось бы. Но пробовать не стоит.

– Айро! Ну пошли уже!

Чем дольше длилась завязка, тем хуже мне становилось. Мое тело ломило и лихорадило, появлялись боли в самых неожиданных местах, перцу добавляла тяжелая, неблагодарная и низкооплачиваемая работа. Еще были приступы агрессии, судороги, простуда, нападавшая на меня при малейшем сквозняке. Иногда меня изнутри переполняло чувство ужаса и бессилия, я должен был буквально рассы́паться на части, ведь просто нельзя жить дальше, испытывая боль такой силы, будто мою душу жарят заживо на сковороде, но я почему-то оставался целым. Потом наступало чувство скорби и апатии, действительно, в тот злополучный период я познал такие стадии душевной пустоты, о существовании которых даже и не подозревал.

С Сильвией мы обычно виделись на выходных, а на контрасте с работами в космопорте, самый пасмурный, но свободный день превращался в подарок судьбы, ведь если и настигала ломка, ее можно было переждать дома на кровати, а не на ногах, проверяя на прочность стонущую от боли нервную систему. Боль. Она всегда идет за руку с осознанием истинной природы вещей, в те моменты, когда если хреново – то хреново по полной… если нагрянет счастье – то такое, от которого сводит дыхание.

Был ли я для Сильвии просто этапом, возможностью выпустить пар? Любила ли она меня так, как я любил ее? Чем больше боли, тем больше слабости. Чем больше слабости – тем больше сомнений. Любовь – не только порыв, а еще и искусство. Нет сил овладеть ею, и самая прекрасная музыка скатится в унылое, жалкое бренчание.

Я стал отдаляться от Сильвии. Всё чаще проводил выходные один, хандря в своей крохотной квартирке, перебиваясь чтением, музыкой и просмотром тупых сериалов под щедро разбавленный коньяком глинтвейн. Может, я подсел еще и на страдания? Почему бы мне было не поговорить с ней? Но я молчал, упиваясь одиночеством, прибитый ломками к дивану, который был больше похож на ископаемое, нежели на мебель. Так продолжалось, пока Сильвия не предложила мне прыгнуть в расщелину.

– Что, прости? – спросил я.

Да,

Девчонки снова звонят первыми

– Расщелина за границами Эхо! Глубокая аномальная дыра в земле. Огроменная вроде как. Это метеоритный кратер.

– А, да, я слыхал о таком. Где ты сейчас в основном?

– В основном у друзей.

– Держишься?

– Да, блин. Ты не обижаешься на меня за то, что пропала?

– П-ф-ф-ф.

– Ах ты!

Сильвия рассказала, что ее новый друг по имени Сардар организует прыжки на дно кратера Голиаф с реактивными ранцами. Да уж, только этого не хватало. От рывка двигателя я бы мог развалиться на части – состояние у меня тогда было, мягко говоря…

– Ни в рот, ни в жопу! – кричала мне в ухо Сильвия, пока мы летели к кратеру на вертолете.

Мы стартовали с внешней платформы, под землей преодолев термоядерные жаровни климатических установок.

– Вот как у меня дела, Айро! Потратила кучу времени на одного клиента, заевшийся маменькин сынок, зовут Томас, Томас! Блин, что это вообще за имя! Больше трех месяцев уже эта золотая молодежь мне делает мозги касательно рестайлинга своего клуба. Шлю ему вариант за вариантом, проект за проектом, а этому ушлёпку-качку каждый раз что-то не нравится. Но в последний раз я учла все, все его пожелания, разве что не отсосала ему. И знаешь, что он ответил?

Еще сантиметр, и Сильвия бы подпалила мне одежду дымившейся у нее в руке сигаретой. Как я подписался на прыжок? Просто встал и пошел. Доктор Урбанский велел дышать свежим воздухом.

– Что? Что он ответил? – спросил я.

– Что ему нужно посоветоваться со своей мамой! Ну что за тряпка!

– Может, надо было все-таки отсосать ему? – сказал я.

– А ты бы обрадовался? – спросила Сильвия.

– Я не знаю. Не знаю, какие у нас с тобой теперь отношения.

– Все бы тебе классифицировать.

– А, Томас, так это чувак из Анубиса. Так пошли его в задницу!

– Я вообще-то на проценте, Айруша. Да-а-а, этому качку бы такую maman, как у меня! Дала бы ему просраться!

– Не всем так повезло.

– Иди ты знаешь куда!

– Не знаю. Как по мне, Анубис должен оставаться грязным складом с колонками прямо на бетонном полу и ди-джеями, по которым психбольница плачет, – говорил я на автомате, увлеченный странным и пугающим чувством, овладевшим мной во время наблюдения за пейзажами внешнего мира, запредельными во всех смыслах.

– И охранниками-франкенштейнами. Согласна, – кричала Сильвия мне в ухо, закрыв микрофон, чтобы команда не слышала ее в наушниках. Но времена меняются, Айрик. Времена меняются.

– Вообще-то, Виктор Франкенштейн – это создатель монстра, а не сам монстр, – сказал я.

– Да знаю я.

Пока Сардар отчитывал Сильвию за курение в вертолете, растоптав на полу ее сигарету, я рассматривал из иллюминатора простиравшиеся до горизонта, угрюмые, дикие, отталкивающие своей неприветливостью и чуждые для жителя мегаполиса, но такие волнующие бескрайние просторы девственной природы. Город располагался близко к экватору планеты, которая не баловала своих обитателей теплом. Кроме обитателей Эхо, конечно, в котором климатические установки поддерживали температуру в районе двадцати градусов Цельсия (плюс-минус), а облака периодически разгонялись, не давая гражданам Квантума остаться без порции голубоватого света их звезды. «Неудивительно, что варвары такие дикие, – думал я, представляя, а точнее, не представляя, каково это – жить среди лесов и скал без защиты климатических технологий, а главное – рекомбинаторов. – Они ведь почти все время тратят на то, чтобы просто выжить!» Я изо всех сил всматривался в заросли, прочесывал взглядом русла рек и скалистые заснеженные склоны, но так и не нашел ни одного дикаря. Путешествие к кратеру даже без прыжков само по себе было экстремальным, ведь варвары, бывало, похищали людей, чтобы потом обменять их на продовольствие и ресурсы. От этой опасности я чувствовал прилив энергии, чувствовал нечто необъяснимо настоящее, невиданное в Эхо, в городе, где я, стараясь сбежать от реальности, смотрел по сторонам и думал: «Какого хрена здесь вообще происходит, кто все эти странные люди и зачем я здесь нахожусь?»

– И все-таки, как ты переносишь ломку? – пытался перекричать я шум мотора.

– Не спрашивай. Я упиваюсь снадобьями доктора Урбанского, два раза в неделю хожу в клуб анонимных суицидников, занимаюсь спортом, медитирую. Но иногда жизнь подкидывает такие кульбиты, что хоть стой, хоть падай.

Наши судьбы потеряли всю свою значимость на фоне величия кратера Голиаф. Будучи поистине гигантским, кратер заставлял меня задуматься, как Маяк Лиасы вообще уцелел после столкновения с астероидом такого размера, как на месте пожарищ и брызжущей магмы теперь мирно росли хвойные леса? Как может подобная беспрекословная гармония природы прийти на смены ядовитому бурому хаосу, заслонявшему когда-то клубами черного дыма солнечный свет? Края кратера давно заросли лесами, на отвесных склонах, среди снега можно было разглядеть коричневые участки скалистой породы, а в глубине впадины царила черная пустота.

– Я в отчаянии, Айрик, – сказала Сильвия. – Деньги заканчиваются. Все заказы – мимо. Я не собираюсь спать с Дватом, так что меня стопудово уволят. Коллекторы выследили маму. Теперь они осаждают мою студию.

– Тебе надо быть подальше от этого всего, – кричал я в ответ Сильвии, когда перед нами открылась дверь.

Шум двигателя и ледяной ветер ворвались внутрь машины.

– Тебе надо лечь на реабилитацию! – кричал я.

– С ума сошел, Айрик? Я же не настолько подсела. Знаешь, сколько я держусь?

– Уже неважно.

Сильвия улыбнулась.

Без страха мы летели вглубь бездны. Свободное падение захватывало дух какое-то время, но потом, в темноте, осталось только предвкушение кайфа, который наступит через несколько секунд. От инструктора давно прозвучала команда включить двигатели, но мы, игнорируя ее, продолжали свое молниеносное падение. Совершенно расслабившись, в блаженстве и спокойствии, какого не давал ни один из препаратов Урбанского, закрыв глаза, я заранее смаковал очередной контакт, когда справа от меня зажглось пламя, и зашипел двигатель реактивного ранца. Сильвия схватила меня за петлю жилета. Мы зависли в воздухе.

– Ты чего?!

– Я расхотела.

– Ты-то расхотела, а я нет.

– Не надо, Айрик.

Вырваться? Вместо этого я включил свой ранец, но Сильвия продолжала держать меня за петлю.

– Спасибо, – сказал я. – Можешь отпускать. Честно.

Сильвия не отпускала.

– Какого вы творите? – раздался сверху крик Сардара.

– Извини, решили слегка словить адреналина, – ответила ему Сильвия.

– Какого к черту адреналина? Вы же в первый раз прыгаете! Быстро наверх! Здесь на дне бушует источник, под ним – лабиринты подземных вод. Унесло бы вас в центр планеты, вот была бы потеха!

По дороге обратно мы с Сильвией по большей части молчали. По прибытии в Эхо попрощались с Сардаром, еще раз извинились и отправились на бесцельную прогулку по вечернему городу, как казалось, прогулку без конца и начала. Сильвия взяла меня за руку, крепко сжала ладонь, будто я все еще мог свалиться в кратер.

– Ну что, чуть не стали ископаемыми, Сильвия.

– Это точно. Даже романтично.

– Поехали ко мне, я покажу тебе, что романтично.

– Нет, Айрик. Романтикой там и не пахнет. Только животная страсть, пропитавшая обивку. Поехали, короче.

На грани

– Ну как вам сказать, доктор… чувствую себя плохо. Просто дерьмово. Меня достал этот чертов «географический язык», он чешется и болит, становилась невероятно чувствительной сетчатка глаза, облазят кончики пальцев рук и ног, головка члена, сердце постоянно болит, мошонка распухает, словно в нее битого стекла насыпали, а врачи говорят, что нимфа не показывает никаких расстройств! Всё, говорят, психика, и выписывают таблетки. Желудок болит каждый вечер, не дает заснуть.

– Пробовали то средство от изжоги, что я вам порекомендовал?

– Да, и у меня от него изжога. Не помогают ни черта эти таблетки! Единственное, в чем стало лучше, – на людей я не обращаю больше внимания, на их отношение ко мне и вообще на что бы то ни было. Принимаю все, что преподносит мне жизнь. Поначалу завязки я даже был снова счастлив, так же, как в начале отношений с Сильвией! И это странно, ведь с ней мы последнее время почти не видимся. На работе я стал спокоен, как удав, нестерпимое давление, которое раньше я чувствовал там, ушло. Я стал намного лучше справляться со своими обязанностями, почти не бесился, а если что-то и не получалось, то я просто спокойно решал проблему, не коря себя. Но потом положение осложнилось. Обострились проблемы со здоровьем, при том что врачи разводят руками и все твердят: «Психика, невроз, ломки». Да и бог с ними, с этими проблемами, я перестал чувствовать даже боль либо обращать на нее внимание, чувствую только пустоту. Будто бы моя пустая оболочка зачем-то ходит на работу и домой, потом смотрит глупые сериалы, обжирается сладостями и упивается пивом, лишь бы не… сами понимаете. Я превратился словно в…

– Сомнамбулу?

– Точно. Я держусь на волоске. Мне все время кажется, что все физические симптомы прекратятся, если я отъеду. Я столько раз жалел, что настучал стражам о теплице, где Сильвия растила свои чертовы ядовитые растения! А сколько раз я сдерживал себя, чтобы не запить вискарем горстку выписанных мне таблеток? Знаете? И я не знаю. Много. До хрена раз. Я не знаю, как я сдержался, как держусь до сих пор, но мое тело откровенно посылает меня на хер, причем без каких-то физических причин.

У меня был календарь, на котором я отмечал периоды непрерывной жизни. После ввода штрафов за суицид, которые послужили для нас с Сильвией хорошим толчком для того, чтобы начать борьбу с зависимостью, эти периоды росли и росли. Я лежал на кушетке у доктора Урбанского с немыслимыми девяноста двумя днями без смерти, но вместо того, чтобы чувствовать прилив сил и бодрости, я выглядел, словно эксгумированный покойник.

– Айро, мой друг, вы проявили невероятную стойкость, но вам надо лечь в клинику. Тут даже разговоров быть не может. Препараты, которые вы принимаете, не возымеют должного эффекта из-за постоянного стресса в вашей жизни. А прописать вам нечто более действенное я не могу, так как это отразится на работоспособности. Не бойтесь этой ерунды с занесением в Базу. Пройти реабилитацию – дело давно не постыдное.

Так я подал заявление в клинику «Путь к Истоку». Мы с Сильвией тогда выжали друг из друга максимум и, как два пустых тюбика, завалились по разным пыльным углам. Я – в клинику, она – разбираться с долгами матери и со своей летящей в задницу карьерой.

Реабилитация от суицидной зависимости в Эхо била по карману, но после более чем трех месяцев затворнической жизни в режиме работа-дом-ломка, у меня накопилась достаточная сумма, чтобы начать терапию.

Полгода пролетели быстро. Ломки суицидников не поддавались лечению с помощью рекомбинатора, как и сумасшествие тех, кто перегнул палку и словил финиш. Безумие исправно настигало кого-нибудь из моего бывшего круга общения. После завязки я растерял последних друзей-торчков. Так же и я, в свое время, переставал общаться с теми, у кого хватило ума завязать раньше меня.

Везло далеко не каждому. Законодательство Квантума, его правовая система, как и кодексы всех его административных субъектов, уже как полвека зиждились на фундаментальном праве каждого гражданина – праве на вечную жизнь. Квантум победил смерть. Больше тут нечего и добавить. Но некоторые его жители от смерти явно бы не отказались. Например, точки на «финише», призванные из-за не терпящего исключений закона быть безумными столько, сколько, по-видимому, просуществует сам Квантум. Те, кто был побогаче, мог позволить себе криозаморозку. Остальные год за годом существовали в виде овоща под препаратами, позволявшими отключить галлюцинирующий, охваченный огнем Геенны мозг. Редким «счастливчикам» удавалось собрать волю в кулак, чтобы сбежать и умереть там, где их тела не найдут врачи или стражи. Там, откуда сигнал, испускаемый их нимфами, не достигнет периметра квантумовских сетей, ведь даже торчка на финише не решился бы оставить без рекомбинации ни один специалист – за нарушение фундаментального закона можно было загреметь на каторгу. Граждане должны чувствовать себя в безопасности на тысячу процентов. Права на смерть закон не предусматривал, ведь никому и в голову не могло прийти, что такое право может кому-то понадобится. Даже если от тела гражданина не останется ни одной живой клетки, в самой нимфе хранится образец ДНК носителя. Отвертеться не получится. Вас оживят. Так что, да, умереть очень далеко от границ Квантума или в полной изоляции от его сетей – это выход. Нимфа черпает энергию из тела носителя и с его смертью, сохраняя в себе копию вашей личности, отключается, пуская всю энергию на передачу аварийного сигнала. Примерно год – и даже этот сигнал пропадет. Теперь вы мертвы на девяносто девять процентов, ведь нимфу могут отыскать и включить снова, и, если образец ДНК сохранится, вас оживят. Можно перестраховаться на все сто – раздобыть нейтрализатор. Сплав для нимфы – штука невероятно крепкая. Мало у кого была возможность сигануть в жерло вулкана. Единственный портативный и гипотетически доступный прибор, способный нанести серьезный ущерб нимфе, назывался нейтрализатором. Но он стоил баснословных денег и был настолько редким, что раздобыть его было практически невозможно, уж тем более в состоянии финиша.

В Президиум продолжали поступать петиции, разрабатывались проекты, касавшиеся судьбы финишированных торчков. Но для большинства политиков суицидники были просто ошибками системы, нежелательным, но неизбежным осадком идеального общества, и никто не спешил ради них вносить поправки в конституцию.

Перед тем как лечь на реабилитацию, я откровенно рассказал доктору Урбанскому о всех своих недугах, умолчав лишь об одном. Умываясь однажды вечером, я обнаружил в своих сомкнутых ладонях, под кромкой воды, крупного черного паука. В ужасе я развел ладони и, стряхнув паука, отпрыгнул от раковины. В зеркале я видел, как другие пауки ползали по двери ванной, по выцветшим желтым пластиковым облицовочным панелям. Мохнатые твари падали на кафельный пол с заплесневелой шторы, это были не привычные домашние паучки в Эхо, а ни дать не взять сошедший с экранов тропический ужас. Таких пауков я видел лишь однажды, во время невероятно затянувшегося бэдтрипа, когда я надолго угодил в плен своего детского страха, которым обзавелся еще в клонариуме. Спасибо Достоевскому и обязательной программе биологии.

Я в ужасе побежал за баллончиком с отравой для насекомых и обрызгал им все в ванной. Паукам отрава была что мертвому припарка, тогда я залез рукой в карман халата, поднес к баллончику зажигалку и снова нажал на распылитель. Часть пламени забралась под колпачок распылителя, я затряс баллон в руке, и тут чертов аэрозоль взорвался, и часть горящего вещества попала мне на лицо. Рухнув на пол с горящей физиономией, я вполз на диван, закутался в плед и постепенно потух. Нимфа мгновенно послала сигнал тревоги.

– Я хотел потравить пауков! – говорил я доктору, которая восстанавливала мне лицо портативным рекомбинатором, пока мы летели в скорой помощи.

– А зажигалка зачем? – спросила она.

– Это не попытка суицида! Я не буду платить штраф! Я даже не умер!

– Да успокойтесь вы. Никто не собирается вас штрафовать. Это слишком глупо для попытки суицида.

Как бы ни выглядела эта женщина, она пахла фруктовым хересом и жвачкой, а ее нежный голос был словно успокоительное и обезболивающее в одном флаконе. Правда, меня тогда уже ширнули чем-то… но это не умаляет достоинств доктора Амиды Дорис.

– Прилетели! Так, облокачивайтесь на меня, аккуратно, вот, отлично!

Тут мне полегчало еще больше.

– Пойдемте, вернем вам глаза.