Текст книги "За чертой"

Созвездие

Обмениваясь любезностями, мы и не заметили, как подъехали по адресу. Оказавшись на платформе арт-квартала, я провел Амиду вверх через три пролета розовой лестницы, и под нашими ногами заскрипел деревянный пол террасы, окруженной алыми перилами. Заноза в заднице главного врача реабилитационной клиники «Путь к Истоку», Андрей Охотский, морщил лоб от удовольствия за столом с белоснежной скатертью, потягивая освежающий коктейль.

– Эй, Айро! Здорово! Ты где украл такую красотку?

Выйдя из-за стола, он стиснул меня в крепких объятиях, с Амидой тоже не стал церемониться, и на щеках моей спутницы появился румянец.

Два заказанных напитка не спешили оказаться на нашем столе, бармен с официантами в тот ленивый, теплый день совсем не напрягались, и я на их месте поступил бы так же.

– Если не секрет, как ты умудрился отъезжать каждую неделю даже в клинике? – поинтересовалась у Андрея Амида, когда мы более-менее разговорились.

– Поначалу приходилось попотеть, – без стеснения и даже с энтузиазмом рассказывал Андрей, – но в больницу меня положил профсоюз, суд постановил мне пройти полугодичный курс реабилитации, и тогда я снова буду допущен к работе, но! Он не запретил мне умирать! Я прошел вашу чертову реабилитацию, а за суицид меня от работы отстранять права не имеют. За халатность, да! Но чем я занимаюсь вне работы – мое личное дело. Только ответственность в виде штрафа. Главврач поначалу ненавидел меня и лечил на тему лицемерия, но потом понял, что я парень упертый, да и какая ему разница? Деньги-то в кассе, а в его заведении я был не по своей воле, так что он нехотя сказал мне однажды: «Я не могу вылечить того, кто сам не хочет выздороветь, и выгнать тоже не могу! Хочешь заниматься этим дерьмом – только не в больнице». Так я стал раз в недельку убегать, выходил подышать воздухом и решал кое-какие рабочие моменты. Ну а потом в любимую джакузи.

– Так почему он просто не мог выгнать тебя? – спросила Амида.

– Потому что он жадный, Амида. А я, как и все, оплатил курс.

– А как ты делал это, пока был в больнице?

– Поначалу копил таблетки, а потом глотал разом, потом эту тему пресекли и я пару раз вешался на трубе, сделав петлю из капельницы или постельного белья, однажды выпил литр антисептика, но тогда не получилось, промыли.

– М-да. Смекалки тебе не занимать. Пустить бы ее в благое русло!

– И пущу.

– Ты неправ только в одном, братан, – сказал я. – За суицид могут отстранить от работы, причем еще как, а скорее, могут просто не взять на нее! Менеджеры всегда смотрят в Базе статистику смертей.

– Я сам менеджер, Айро. А Совету колонизации плевать на мои смерти, им главное – чтобы цех работал, а у меня он работал, как часы. Профсоюз воткнул туда своих ребят, пока я отлеживался в «Пути к Истоку», и показатели упали ниже плинтуса, шкалы графиков продуктивности сейчас, наверное, где-то в районе ядра планеты. План систематически не выполняется, клоны-халявщики больше умеют качать права, чем работать, а всех моих мужиков распределили к чертям на куличики. Да, они много ругались, иногда квасили на работе, но всегда знали меру и работали! И еще как! Долбаные бюрократы. Ну, ничего, в том и была моя стратегия! Я полежал, полгода полежал! А что? Захотели – да ради бога! Только теперь куратор объекта из Совета колонизации молится, чтобы вернуть меня скорее, чтобы я вставил как следует этим клонам-бездельникам!

– Я бы мог и обидеться! – усмехнулся я. – Если бы мне не было похер.

– Но почему тебе похер, милый? – спросила Амида. – Ты должен бороться за свои права, сам же говорил, что раздолбайство в прошлом! Вступил бы в этот клонский профсоюз.

– Не надо ему ни в какой профсоюз, красотка! Я и так беру его к себе! – сказал Андрей, широко улыбнувшись и положив руку мне на плечо. – Вот и умоются социалисты! Когда полезут снова в суд, у меня будет клон на руководящей должности! Ну так что, Айро, будешь начальником цеха? Только придется стажироваться на разборке, чтобы знал, за что вставлять мандюлей бездельникам!

– Ну-у-у… да! Почему бы и нет! – сказал я.

– Мои поздравления, милый! – сказала Амида, крепко обняв меня.

Наконец, под уже произнесенный тост, подоспели коктейли.

Лиаса зашла за горизонт, уступив на небосводе место сотням своих далеких сородичей, многие из которых были давно мертвы, но их свет продолжал жить и долетать до нашего дрейфующего в космосе, холодного мира. Отвоевав себе его крохотную часть, мегаполис Эхо прятался под теплым куполом, насаждаемым климатическими установками, чтобы наша троица в тот вечер могла себе позволить жаркую тусовку.

Выйти под утро из ночного клуба, оставить за спиной танцы, музыку и алкоголь, оказавшись в объятиях теплой ночи… Часть всего этого пойдет с тобой, а прохладный ветерок будет мягко струиться по влажной коже, проводишь рукой по волосам и вдыхаешь полной грудью воздух, пропитанный запахами остывающего города… С балкона открывался невероятный вид на своеобразный «каньон», образованный пустым пространством между бесконечно-высокими строениями, где днем расходились невидимые электронные трассы для аэромобилей, но ночью их движение редело и можно было наслаждаться видом на «Джунгли-парк» – тропический остров зелени, росший на исполинской платформе, навсегда лишившей света несколько нижних кварталов. Это была последняя точка маршрута, и пора бы уже в кроватку, да не забыть просветить живот и голову портативной выживалкой Амиды, чтобы не сдохнуть от похмелья. Я рассматривал звезды и далекие туманности в парящем над балконом увеличительном куполе, словно в огромной лупе.

– Красиво! – раздался за спиной голос Амиды.

Я сказал самой красивой девушке в своей жизни:

– Поехали по домам!

– Ты хотел сказать, домой? – спросила Амида.

«Я что, из ума выжил? Почему я просто не могу быть нормальным? Синдром затворника?»

– Ну… а тебе ведь надо было к родителям, помнишь, ты говорила, что они в кои-то веки дома.

– Ну да. Они целую неделю будут дома. Хочешь побыть один? Ладно.

«Это лечится? Явно не алкоголем».

– Не обижайся, – сказал я.

– Да нет, никаких проблем. Правда.

Амида подошла очень близко, я вдыхал запах ее разгоряченного тела и парфюма. Такой коктейль кружил голову сильнее любого «лонг-айленда», и от мозжечка до мошонки меня пронизывало диким, вечным и неизведанным. Изящное тело Амиды, совершенно расслабленное, переходило из одного идеального изгиба в другой. В спортивном прикиде ее без проблем пустили в «Созвездие», наряду со светилами местного масштаба. Амида повязала олимпийку на перила балкона, под которым висела эластичная сеть. Ее лицо под конец бурной тусовки оставалось свежим, переносицу украшала дюжина еле заметных веснушек. Амида подняла голову, рассматривая звезды на свободном от небоскребов участке неба. Если бы увеличительный купол не парил над балконом, делая небосвод для его посетителей в сотни раз ближе, светила померкли бы из-за яркости Эхо. Свет улиц, фар аэромобилей и гигантских рекламных голограмм попросту поглотил бы их, оставив вверху лишь обрамленную оранжевым отблеском крыш мутную, серо-черную даль.

Я смотрел в глаза Амиды и любовался тем, как в них отражаются созвездия. Внутри меня даже проскользнуло что-то вроде ревности к звездам.

– Вы же медитировали во время терапии, Айро? Вы достигали Истока? Я об Истоке Единства.

– Да, я понял. Мне там этим Истоком все уши прожужжали. Нет. Я его не достигал.

– Но ты вылечился?

– Да. Я вылечился. Понимаешь, Исток – это просто такой повод для работы над собой, способ заглянуть «внутрь», принять недостатки, принять зависимость, не бороться с ней, занимаясь пустым самообманом, а честно решить – надо тебе это или нет? Быть честным с самим собой, а главное, с окружающими, поделиться проблемами, заставлявшими тебя бежать от реальности и преодолеть их.

– Ну не знаю. Многие не считают, что Исток – это просто психологическая уловка. Даже торчки говорят, что попадали туда. Они говорят, что это самое прекрасное место. Что там все понятно, есть ответы на все вопросы.

– Там нет вопросов, Амида. Их и на самом деле нет. Это и не только в Истоке ясно ощущается, – старался я объяснить необъяснимое. – Прям в «исток-исток» я не попадал. Я ощущал много раз близость чего-то, что подходит по описанию, я был перед невероятным величием всего сущего – перед Матерью-Природой, которая, обладая огромной силой, не чувствует по отношению к тебе ни грамма высокомерия или превосходства, это неописуемо прекрасно.

– Откуда ты знаешь, что она не чувствует превосходства?

– Это откровение. Его невозможно скрыть там. Всё прозрачно, мы с ней видим друг друга насквозь, но при этом никто не ощущает уязвимости. Но не всегда бывает так. Чем больше хочешь вернуть чистоту ощущений во время трипов, тем больше снижается их качество. Я никогда не достигал Матери-Природы, хоть она и всегда ждала меня, и звала к себе. Каждый раз, когда я был готов, чистый, как кристалл, отправиться дальше, трип заканчивался. Возможно, где-то там, в ее объятиях, и находится этот Исток. Тебя поэтому так интересует эта тема? Хочешь знать, есть ли место, лишенное мерзостей нижних уровней?

– Мерзостей нижних, лицемерия и тупого пафоса, жадности верхних. Да. Я бы хотела знать, есть ли Исток наверняка. И есть ли хоть какой-то смысл, – сказала Амида.

– Знаешь, – спокойно говорил я, хотя внутри все пылало огнем, то ли из-за алкоголя, то ли от хоровода смешанных чувств, – бывают трипы, которые не отличить от обычной жизни. Никакой энергии внутри, просто ходишь по городу, там всякие люди что-то делают. И хулиганить не всегда хочется, потому что не знаешь, когда все закончится.

Амида повернулась ко мне и слушала дурацкие байки, ища в них какой-то смысл. С виду наивный и чистый, хрустальный взгляд Амиды крепко хранил правду о своей обладательнице.

– Суициды – это дерьмо, Амида. Я не стану твоим гуру по смерти, – сказал я. – Если так хочешь проверить, есть ли Исток и все такое, к тебе выстроится очередь из желающих – пасторы, торчки, шаманы – они будут рассказывать тебе байки часами напролет, мечтая однажды вставить тебе, уж извини за откровенность.

– Я понимаю, ты прошел реабилитацию, для тебя все это в прошлом, а я снова лезу к тебе с этими расспросами. Просто я напилась. Это очень, очень плохо с моей стороны.

– Слушай, я так говорю не потому, что прошел реабилитацию и стал трезвенником-язвенником. Может, отчасти. Но в основном потому – что это изменит твою жизнь! Пока ты не сделала этого, ты можешь жить нормально, достигнуть успеха, завести семью, ведь именно об этом талдычит почти каждый торчок: «Я так хочу снова жить полноценно!» Дом, сын, дерево, все дела. Но вовсе не обязательно, чтобы осознать истинную ценность жизни, пускать ее через жопу! У тебя пока есть все эти возможности просто так.

– У тебя тоже! – сказала Амида. – Да знаю. Ладно, мистер зануда, давай по домам.

– Слушай, я что-то передумал, – сказал я и схватил Амиду за руку, а потом и за задницу.

Тело словно пронзила молния, а Амида сказала:

– Это стояк тебя заставил передумать? Ладно, все равно надо забрать рабочую сумку. Но я ненадолго, мне же надо к родителям, помнишь?

Выставка

– Блин, я буду чувствовать себя не в своей тарелке в компании этих снобов, – жаловалась Амида. – Зачем мы вообще идем на эту выставку? Ты что, прям такой весь из себя культурный?

Отец Амиды, как обычно, пропадал на работе, мать тогда отправилась в командировку.

– Она на научной конференции, – сказала Амида, потягивая коктейль. – Так это у нее называется. Изучение членов других мужиков.

– Любопытно, – сказал я.

– А что ей остается? – ответила Амида вопросом, который ей, видимо, казался риторическим.

– Заниматься наукой?

– Ну да. Ученые же не трахаются. Хотя, знаешь, в отношении моих родителей такая предвзятость вполне справедлива.

– Развод?

– Мои родители слишком старые, чтобы разводиться.

На закате блики Лиасы переливались на лазурной поверхности воды, играя яркими вспышками. Бассейн прерывался прозрачной стеной, открывая потрясающий вид на город. Впервые за свою жизнь я рассматривал крыши Эхо не где-то бесконечно высоко, между громадами платформ, сквозь бесконечные потоки аэромобилей. Выше нас с Амидой было только небо. Настоящее, чистое, голубовато-розовое небо с тонкими невесомыми облаками, уходившими в оранжевое зарево заката. Провожая Лиасу, эти облака на горизонте загорались розово-фиолетовым пламенем. Дрейфуя на двойном надувном матрасе, я уговаривал красотку Амиду приобщиться к прекрасному.

– Как ты можешь переживать из-за каких-то ханжей или снобов, когда сама живешь в верхнем особняке на индивидуальной платформе?

– Тут богатым быть мало, – нехотя ответила Амида. – Терпеть не могу это общество, надо быть таким, ох, утонченным, упиваться собственной значимостью и соревноваться в искусстве остроумного обливания помоями тех, кто не следует душным правилам этой кучки псевдоаристократов и самодуров. Слава богу, отец больше не принуждает меня к светским мероприятиям.

– Ты врезала там кому-то по яйцам?

– Я плеснула шампанским в лицо жене Вебера.

– Маркуса Вебера? Премьер-министра? – спросил я, открыв от удивления рот.

– Да, – спокойно ответила Амида.

– Близко к моей версии, хоть я и выдвинул ее ради шутки.

– А я нет. Ты что, новости не читаешь? Я пришла на важное мероприятие в платье и кроссовках. Мы с отцом сидели совсем рядом с Вебером и его женой, эта овца видит, что Вебер меня пожирает глазами и говорит ему на ухо, но так, чтоб всем было слышно: «Дорогой, Витор Дорис и правда настоящий гений. Всецело посвятил себя науке. Даже его родная дочь – и та одета хуже варвара».

– Интересно. Ты что-нибудь ей ответила?

– Да! Я вынула из свиной рульки разделочный нож и, отрезая себе кусок, тихо сказала, что если мадам позволит себе отпустить в мою сторону подобное замечание еще раз, я, как и подобает истинному варвару, когда кто-то наносит ему оскорбление, отрежу ей язык и сожру, пока тот еще тепленький! А она глазами хлопает и смотрит на меня так противно, щеки покраснели, я решила, что ей срочно надо охладиться.

Если бы где-нибудь в плавках у меня тогда завалялось кольцо с бриллиантом, я бы сделал Амиде предложение.

– А что… что Вебер?

– Вот так же посмеивался. Я сказала: благодарю за ужин, господин Вебер. И ушла. Но отец рассказывал, что Вебер прекратил улыбаться только спустя пару минут.

– Это все очень весело, милая. Но почему вы с отцом-биологом были на приеме у премьера Вебера и сидели рядом с ним за столом?

– Это был не просто прием, а банкет после церемонии вручения государственных наград. Мой отец тогда здорово отличился.

– Это с тех пор он живет, как рок-звезда?

– Почти угадал! – усмехнулась Амида. – Сейчас работает на министерство обороны. Биологическое оружие, Айро.

– Слушай, я тут вспомнил, у меня кое-какие дела…

– Отец, конечно, не говорил мне ничего такого, но я же не дура. Чем еще может заниматься биолог, который лично общается с премьером, фактически живет в лаборатории и зарабатывает… столько? – Амида развела руки в стороны, с безразличием презентуя небесный особняк.

– Не знаю. Чем там занимаются биологи? Выращивают плесень?

– Ага. Если так, то эта плесень должна поедать людей заживо.

Матрас прибило к «берегу», дорожка из теплой рельефной гранитной плитки приятно щекотала стопы, ведя нас в панорамную гостиную мимо упорядоченного хаоса покрытых лишайником камней с человеческий рост и низких кустарников, расползшихся по сероватому грунту.

Погрузившись в голубое свечение, Амида прошла внутрь дома, кожа на ее лице лишилась красноты и вновь обрела здоровый розоватый оттенок. Та же процедура ждала и меня, проведя почти весь день под светом Лиасы, я не чувствовал себя обгоревшим только благодаря дюжине разноцветных тропических коктейлей. Насладившись друг другом вдоволь, мы валялись прямо на полу, на теплом пушистом ковре, дыхание Амиды щекотало мне ухо, потолок немного вращался.

– Нам точно надо идти на эту выставку? – спросила Амида.

– Если хочешь, можешь не идти, просто мне там будет скучно одному, – лениво ответил я.

– Да ладно, с Андреем не соскучишься!

– Ты меня раскусила. Я просто хочу еще раз похвастаться своей шикарной женщиной.

– Так бери ее с собой, а я поваляюсь у бассейна или фильм посмотрю, я так запарилась на работе, милый!

– Сначала в койку, а потом ведро чипсов, мороженого и салатов из супермаркета. Соблазнительно!

– Прекрати, а то я снова завожусь!

– Тут такое дело, милая, после реабилитации я решил, что, если тебя приглашают куда-то, надо идти! «С» – социализация! Тем более что археологи откопали про́клятую коллекцию Родригеса! И на Маяке она будет только неделю. Амида, надо приобщаться к прекрасному! Я теперь живу по принципу «всегда говори да»!

– Тогда как насчет страпона?

– Всегда говори «да», если это не опасно для жопы. Не нравятся мне эти твои шуточки!

Ладно, сходим, – сказала Амида. – Будет тебе плюс к карме у нового босса. Не знала, кстати, что Андрей – ценитель искусства.

Все опасения Амиды касательно снобизма посетителей выставки рухнули разом, стоило нам только выйти из такси. Бесконечная очередь пестрила помятыми, по виду преимущественно «нижними», забитыми татуировками рожами, пол платформы покрывался плевками и окурками, кругом звучала отборная ругань.

– Вот это они общаются. Вокруг скоро птицы начнут дохнуть, – бурчала Амида, нехотя вставая в конец витиеватой очереди, описывавшей несколько поворотов между заградительными столбиками.

– Ну, зато не ханжи! – сказал я.

– Уж лучше бы ханжи. Так хотела на выходном отдохнуть от этого наноконтингента. Но на что не пойдешь ради любимого, да, милый?

– Да ладно. Уверен, нам удастся получить удовольствие. Но откуда они все тут взялись?

– Первый день выставки бесплатный! – раздался у нас за спинами голос Андрея. – Уж лучше бы мы раскошелились и пришли потом. Ну да ладно. Здорово, братва!

Сложно было поверить, но спустя вечность мы все-таки оказались практически у входа на выставку. Чтобы время не тянулось бесконечно долго, Андрей рассказывал, сколько предыдущих владельцев коллекции Родригеса, пока она не стала государственным достоянием, постигла жуткая участь. Так или иначе, несчастные кончали с собой, сходили с ума, либо их преследовали всяческие бедствия. Эта история началась около века назад, доктор Патрик Родригес тогда прививал навыки живописи пациентам своей психиатрической лечебницы. Особенно он любил наблюдать работы шизофреников на разных стадиях развития заболевания. Коллекция исчезла после смерти Родригеса, а потом была обнаружена в бронированном бункере во время раскопок на руинах бывшей пиратской колонии, после того как целое пиратское государство было уничтожено термоядерным выжиганием океанического и атмосферного кислорода. Так еще один противник Вебера обратился в пепел, а скандальное искусство ушло с молотка.

Гостей порциями подпускали к входу, за основной, всегда раскрытой дверью, была другая: ржавая и решетчатая. Учредители решили, что это хорошая идея, «прикольная фишка», сделать такую дверь. К прутьям вплотную прислонилось прикольное донельзя лицо черноволосого парня, оно высунуло наружу язык с черной сережкой, лысый тип из рабочих затушил об язык бычок, и лицо скрылось.

– Вот же идиоты! – сказал Андрей. – Я тут подумал, выставка, конечно, бесплатная, но все равно что-то здесь нечисто.

– Может, они фанаты Родригеса, – сказала Амида, пожав плечами, – и он у них вроде идола?

– Слушай, – сказал Андрей и улыбнулся, – а какая главная фишка выставки?

– Что все картины рисовали психи, – сказала Амида.

– А еще?

– Проклятие, – сказал я.

– Все предыдущие держатели коллекции умерли, – сказала Амида.

– Ха-ха. Халявная смерть! Они думают, что проклятие убьет их и не придется платить штраф! Ты поэтому притащился сюда, Андрей? – похлопал я по плечу своего босса.

– Да, братан, и вас пригласил! – сказал он и засмеялся.

Тусовка суицидников набила выставочный зал, и тот теперь напоминал загон для свиней с картинами на стенах. Внутрь запускали группами, но, пройдя все экспозиции, «нижние» не спешили на улицу, продолжая пропитываться пивом и проклятием. Вентиляция плохо справлялась с сигаретным дымом, а оптимист Андрей старался рассуждать о картинах и получать удовольствие. Очередь снаружи вскоре остановилась намертво, так что нам, можно сказать, повезло.

– Такое ощущение, что это рисовал какой-то псих, – сказал Андрей, когда мы рассматривали очередное полотно.

Я улыбнулся. В душу закралось постороннее, неразборчивое и тревожное предчувствие. Осмотревшись, я остановил взгляд на строгом лице Амиды.

– Ладно, мне кажется, хватит с нас искусства на сегодня! – сказал Андрей.

– Это точно, – сказала Амида. – Но мы столько отстояли в очереди, что даже обидно не посмотреть всё.

– Да уж. Но я рассчитывал на более культурный отдых. Лучше выпьем винца где-нибудь на веранде, а на выставку в другой день придем.

Из толпы прозвучала громкая отрыжка.

– Этот парень с тобой согласен, – сказал я.

– Надеюсь, это был парень, – сказал Андрей.

– Зато, – усмехнулась Амида, – такую выставку мы уж точно запомним надолго!

– Если выживем! – сказал Андрей, а по спине у меня пробежал холодок. – Ладно, братва, я быстренько посмотрю пару вещей, минут пять-десять, и на веранду! О-кей?

– Конечно! – хором согласились мы с Амидой.

Проталкиваясь свозь толпы «нижних», я со своей красоткой мельком разглядывал про́клятые картины, те, что были видны за лесом спин и борзых физиономий.

– А Андрей-то – классный парень! – сказала Амида, отмахиваясь от облаков сигаретного дыма. – Даже не верится, что он умирает.

– Андрей – исключение из правил, милая, – сказал я, стараясь рассмотреть картину, а скорее детский рисунок, на котором девочка с цветком в волосах складывала в кучку тыквы.

– Сначала вытащил нас в клуб, теперь на выставку!

– Так увольняйся с работы, она из тебя все соки выжимает. Будем выбираться чаще! У тебя вопрос заработка-то не стоит ребром.

– Работа – это единственное «моё», понимаешь? – сказала Амида, когда я разглядел, что «тыквы» на рисунке были человеческими головами.

Художник не слишком удачно подобрал цвет кожи, много оранжевого.

– Внешность мне выбрали родители, – продолжала она. – Работала я тоже с отцом. Поначалу. А теперь делаю то, что считаю правильным. Ты не представляешь, сколько я за это боролась. Ты что, смеешься?

– Да нет, просто ты… да. Я смеюсь. Не со зла. Просто дурацкие тыквы-головы… ты борешься? Борешься с родителями, единственными людьми, которым на тебя не плевать? Ты меня прости, конечно, но это самое глупое, что вообще можно в жизни сделать.

– Нет. Самое глупое, что можно сделать – это жрать деликатесы и коллекционировать всякую антикварную дребедень, пока в твоем же городе творится черт знает что и две трети его жителей живут на помойке, лишенной света.

– Амида… я почти всю жизнь прожил на этой помойке. Посмотри вокруг! Вот они, твои страждущие! Стоят в очереди за смертью и хлещут пиво. Да, пафосные рожи с верхов немногим лучше, но, Амида, нижние жалуются, просто чтобы оправдать свое нежелание меняться. Посмотри! Их все устраивает!

– Ты меня не переубедишь. Если бы каждый богач взялся за лопату и помог бы разгрести то дерьмо, что скопилось в низине, то, может, некоторые, я не говорю все! некоторые из этих людей, те, что еще не совсем на дне, выбрались бы! Одумались, поняв, что не всем плевать! Поэтому я занимаюсь этим, Айро! Я стараюсь дать им понять, что не всем плевать! А ты, Айро? Ты разве не хотел бы привнести что-нибудь хорошее в этот мир?

– Да срать я хотел на этот мир, честно говоря, – сказал я, недолго думая. – И на самом деле ты тоже, Амида. Ты хороший человек. У тебя есть совесть. И на скорой ты пашешь потому, что эта самая совесть гложет тебя за просиживание жопы на матрасе в бассейне твоих родителей. Еще в тебе есть огонь. Но вся эта война нужна только тебе самой, милая. Миру на нее плевать, как и всем этим мрачным личностям. Я понимаю, ты хочешь всего добиться сама, изменить мир, главное – самоидентифицироваться, но так уж случилось, судьба об этом позаботилась даже до твоего рождения!

– Не предписывай все амбициям и эго! – сказала Амида. – Ты меня знаешь не так хорошо, как думаешь.

– Ладно.

– Может, ты и много повидал, ты неглупый, такой весь мрачный и циничный фаталист, но ты – не сканер, ты меня не знаешь.

Амида молчала, скрестив на груди руки. Ее лицо постепенно разгладилось, став красивой, идеально ровной и безжизненной маской.

– Ты извини, милая, – сказал я, приобняв за плечи доктора Дорис. – В тебе и правда много того, чего мне бы не повредило. Просто я черствый мудак.

Взгляд Амиды скользнул по моему лицу, ненадолго задержавшись на глазах, потом снова ушел куда-то в сторону. Вокруг меня и доктора Дорис словно образовался невидимый купол, и нижний люд обходил нас с несвойственной деликатностью, почти не цепляя.

– Нас бы с тобой смешать вместе, а потом разделить пополам, – сказал я. – Вышло бы два нормальных человека.

– Это вряд ли, – взгляд Амиды боязливо дрогнул, но тут же, заблестев, наполнился жизнью, пока восковая маска вновь не покрыла ее лицо.

Потом вроде как обычная, лишь слегка недовольная Амида сказала:

– Я не хотела торопиться, Айро, но я хочу переехать к тебе. Что скажешь?

Полностью поглощать пространство и время могут два объекта во вселенной: черная дыра и предложение съехаться.

– Можешь закрыть рот! Ответишь позже, – сказала Амида. – Андрей прямо пропал куда-то. Подумай! Платить за жилье будем пополам. Кроме того, мое шикарное тело будет еще доступнее.

– Смотри! – сказал я. – На реабилитации меня учили честности. Ты же любишь честность, да?

– Если честно, я хочу на улицу, – сказала она. – Пойдем, вот эта неплохая! – Амида взяла меня за руку и повела к одной из картин.

– Ты что там бормочешь?

– Да я молчу, Айро.

Доктора Дорис заинтересовала неплохая, немного «кислотная» репродукция Джона Милле. Офелия», – прочитала Амида название.

– Отлично нарисовано!

Знакомый силуэт заставил меня забыть о картине. Совсем рядом, практически плечом к плечу с Амидой, «Офелию» рассматривала стройная мулатка. Ее густые каштановые волосы спускались до плеч.

Кое-какие снобы на выставке все же присутствовали, и ее уж точно не мог пропустить Дват, облаченный в черную водолазку и синий пиджак с торчавшим из кармана темным платком. Дват приобнял Сильвию сзади, она оторвалась от изучения картины и на миг глянула через плечо. Затем Сильвия снова обернулась, на этот раз медленно, будто хотела убедиться, что ей не почудилось.

– Айро, картина совершенно нормальная! Очень грустно и при этом как-то торжественно, – сказала Амида. – Мне нравится ее платье и окружающая природа. Смерть будто вписывается во все это, как атрибут бытия. Как механизм. Трагедия позади, все вернулось на круги своя. Призрак забот и терзаний испарился вместе с Офелией.

– Айро? – спросила Сильвия, будто бы я мог сказать «нет, это не я».

– Сильвия.

– Амида Дорис? Простите, это вы? – неожиданно спросил Дват, который, видимо, даже не узнал меня.

– Э-м-м… да, – неуверенно ответила Амида.

– Крошка, – спросил Дват у Сильвии, – ты знакома с этим джентльменом?

– Это Айро, Дват. Мы с ним встречались, помнишь?

Некоторое время наш квартет просто стоял молча, слушая брань, отрыжки и тупорылый хохот. Взгляд Двата перепрыгивал с меня на Амиду и обратно несколько раз. Его слегка нахмуренные брови и кривоватая улыбка как бы спрашивали: «Как такое возможно?» Любопытство Двата недолго сражалось с чувством такта, и он сказал:

– Так вы тут вместе? – добавив для приличия:

– Это здорово, мы могли бы сходить куда-нибудь после выставки вчетвером, я угощаю!

– С чего бы это? – спросила Амида.

– Как же я невежлив…

– Это точно! – сказал я.

– Меня зовут Дват, это Сильвия, моя спутница. Практически спутница жизни.

– Я Амида, очень приятно. Наверное. Я ведь все еще понятия не имею, откуда вы меня знаете.

– Я тут единственный, кто всех знает! – сказал я, обратившись затем к Сильвии:

– Слышал про твое жилье. Мне жаль.

– Откуда это? – удивилась Сильвия. – Следишь за мной?

– Это очень печальная история, – сказал Дват. – Амида, а я, признаться, наслышан о вас. Сильвия, это та самая доктор Дорис, которая обдала шампанским наглую жену нашего премьера.

– Как угодно. Мне, честно говоря…

– Да уж, меньше всего я хотела обрести известность таким вот образом, – сказала Амида.

– Поверьте, Амида, это просто забавный факт, – сказал Дват. – Я знаю, что вы самоотверженно трудитесь на благо общества. Вы подаете великолепный пример всем нам!

– Но в первую очередь вы упомянули именно о шампанском.

Дват улыбался и молчал, затем решил занять рот коктейлем, наспех сдернутым с подноса официанта, который с трудом передвигался между спин в джинсовках и спортивных костюмах.

– Как твоя реабилитация? – спросила меня Сильвия. – Неплохо выглядишь. Отлично смотритесь вместе, вы же, ну, вместе?

Амида сканировала Сильвию с головы до ног.

– Твоя мать устраивает суициды. Она платит мне аренду за «офис», – сказал я Сильвии. – Слышали про мясорубку в северо-восточной низине? Это ее рук дело.

Сильвия сказала лишь: «Вау». Подкурив сигарету бензиновой зажигалкой, она втянула воздух свозь зубы, выпустив немного дыма через нос.

Амида просто ушла прочь. Дват сказал Сильвии: «Я на секунду!» и последовал за моей уже, видимо, бывшей девушкой.

– Значит, завязке конец, Айро? Не делай этого, – сказала Сильвия.

– С чего бы ей конец? – удивился я.

– То есть ты просто так пришел?

– Друг позвал.

– Ты совсем идиот, Айро?

Она схватила меня за рукав и потащила к выходу.

– Значит, Марта занимается организацией несчастных случаев? А ты приходишь на выставку, подозрительно набитую «нижними», – говорила она, продолжая расталкивать всех на своем пути, – и остаешься рассматривать картины?

– Я думал, они просто хотят проклятия. Да и Марта бы предупредила!

– Сейчас проверим! Давай, не тормози.

Рукав моей рубашки был готов разорваться, Сильвия тянула меня наружу изо всех сил. Мы выскочили из первого попавшегося пожарного выхода, на служебной парковке в грузовик службы газа запрыгнул до боли знакомый здоровяк, он затянул в кабину длинную косу, захлопнул дверь, зашумели антигравитационные двигатели, и пузатая машина оторвалась от платформы. «Валим, валим, валим!» – теперь уже я тащил за собой Сильвию, крепко держа ее за руку, а она бежала, едва не падая. Прогремевший взрыв сбил нас с ног, заставив повалиться на граничащий с парковкой газон.