Текст книги "За чертой"

Перезагрузка

Я сидел перед кроватью увядавшей Сильвии. На дворе был поздний вечер, и сиделка, как обычно, отправилась в бомбоубежище в подвале дома. Она заведет будильник, чтобы подняться позже и заменить капельницу. На тумбе рядом с кроватью стояла фотография, на ней – я и Сильвия на пляже. Фото напоминало о том, насколько изменилась Сильвия, еще недавно молодая и живая, от одного вида такой женщины в штанах твердело, а в голове начинался бедлам. Теперь ее тело разрушалось, оно покрылось пятнами, кости были обтянуты дряблой кожей, которая на вид была не толще бумаги. У нас была любовь, отдели которую от страдания – и получилось бы самое чистое явление, которое есть в этом мире и за его пределами. О былой Сильвии напоминали только шикарные пышные волосы шоколадного цвета. Аккуратно вымытые и расчесанные, они лежали на подушке и спускались до плеч блестящими прядями. Когда Сильвия приходила в сознание, она часто гладила их, а если видела себя в зеркало, непременно проводила вдоль висков ладонями, оценивая густоту шоколадных локонов, которые всегда держала в порядке сестра-сиделка.

Ну вот, опять я угодил в ловушку больного воображения. «Снова тот же сон, дом и остров», – думал я, но никак не мог проснуться, как и сделать чего-либо по собственной воле. Пребывая на своем месте, смотря на мир своими глазами, я был бессилен и вынужден повиноваться действиям собственной копии, оставаясь лишь наблюдателем, и, хоть убей, не мог вспомнить, что же случилось с Сильвией.

К тонкой руке Сильвии тянулась трубка капельницы. На тумбе, рядом с кардиографом, отображавшем слабые и редкие удары сердца, на все той же фотографии в рамке, инкрустированной раковинами каури, я видел и себя. Фото было явно сделано на этом же острове, на пляже у моря. Изображенная на нем Сильвия показалась мне более смуглой, чем в Эхо, в целом же мало отличалась от своего обычного образа, а рядом была иная версия меня – какой-то измотанный и матерый Айро, загорелый, с обритой головой и густой, выгоревшей на солнце бородой. На лбу у Айро красовалась странная треугольная отметина. «Ну и дурацкая тату! – подумал я тогда. – В жизни бы никогда такую не сделал!»

Матерый Айро уже готовился вздремнуть на кресле рядом с кроватью Сильвии. На грани сна и реальности, через открытое окно он наблюдал за последними, не желающими сдаваться черной темноте, лучами уходящего за горизонт оранжевого светила.

«Айро, милый, ты что, угараешь? Умереть от этой заразы или другой, да пусть дом хоть снесет взрывной волной, мне-то что? Ты укрывайся во время бомбежек в бункере, а я хочу подышать воздухом напоследок! Только не бросай меня совсем. Перевези меня в дом поближе, только не замуровывай под землю!» – вспомнились матерому Айро слова Сильвии. «Но почему, почему она больна и почему я настолько беспомощен в этом проклятом сне?» Веки медленно тяжелели, а в воображении всплывали странные абстрактные образы – верный признак надвигавшегося сонного забвения.

«Наконец-то, – думал я, – если мое альтер эго заснет, то я, наверное, проснусь в реальности!»

И я действительно проснулся в своей палате, в реабилитационной клинике «Путь к Истоку», но перед этим услышал шепот Сильвии, доносившийся из ускользавшего сновидения: «Айро! Ты слышишь меня? Пора!»

Очнувшись, стараясь переварить очередной загадочный сон, я долго смотрел на настенный календарь, на котором я, пока не забил на это дело, отмечал дни до выписки. Полгода основного курса реабилитации почти пролетели, и за все это время меня ни разу не навестила Сильвия. Продолжать лечение нужно было амбулаторно по паре раз в неделю, а также по желанию можно было посещать клуб анонимных суицидников по воскресеньям.

Я готовился к выписке, если так можно назвать ожидание дня, когда тебя выпнут за пределы клиники в мир, который ни фига не поменялся. Не то чтобы я на это надеялся, просто такова реальность.

В лечебнице я сдружился с парнем по имени Андрей Охотский, которого к реабилитации принудил суд по жалобе профсоюза. Мы совсем немного разминулись с Андреем по срокам, и я покидал стены клиники «Путь к Истоку» на пару дней раньше. Андрей относился к лечению равнодушно, не скрывал, что не собирается завязывать, но и не гордился этим. Мистер стабильность, даже на реабилитации он умудрялся отъезжать с привычным графиком практически бесперебойно. Поначалу ему даже угрожали смирительной рубашкой и мифической «мягкой комнатой», но какие тут угрозы, когда каждый торчок хоть раз да побывал на одном из кругов ада? Ситуация исчерпала себя, когда сам главврач, устав от борьбы, тайком разрешил Андрею раз в неделю покидать лечебницу, якобы для работы.

Я стоял за пределами больничных стен, а в мире все-таки кое-что поменялось. Он не был искажен зависимостью, стал каким-то трезвым сухим. Ветер был освежающим, глаза жмурились от солнца. Город шумел, но как-то отдаленно. Слышались голоса детей и женщин.

Воображаемый карандаш в голове набрасывал на белом листе картину: «Андрей обещал меня устроить к себе в цех переработки, кроме того, у меня есть девушка, которая по красоте могла потягаться с мисс Квантум, но пока я работал над концовкой своего эскиза, начало уже стиралось само собой. Белый лист, и больше ничего. Композиция новой жизни никак не рождалась. И пускай! – решил я. – В голове пусто, да мне и не привыкать!»

Были в душе и по-настоящему живые мысли – не померкшие за полгода воспоминания о знакомстве с Амидой. Когда после инцидента с пауками живительная лампа рекомбинатора теплым светом мерцала за моими восстановленными веками. Я моргнул, белый свет ударил в новоиспеченную сетчатку, и в нем возникло идеальное лицо доктора Амиды Дорис. Ее светлые, золотистые волосы, будто бы исцеляющий взгляд кристально-голубых глаз, нежно-розовые губы и белоснежная улыбка заставили сомневаться: «А я точно выжил? Стоп! Что-то это мне напоминает!» Я сидел в анатомическом кресле. Плававшая в воздухе рекомбинаторная маска отправилась на стерилизацию. В небольшой комнате остались я и Амида, доктора за стеклом напротив шевелили губами около консоли.

– Вот так! Отлично, – повернувшись спиной, Амида отметила что-то на голограмме.

– Можете встать! Глубинных повреждений сканирование не показало, кожные покровы я вам восстановила по дороге.

– Я с трудом помню, что было по дороге, – сказал я.

– Это нормально. У вас был шок. Почему вы решили сделать огнемет из аэрозоля против вредителей?

– Ненавижу насекомых.

Дрон-стерилизатор покрыл кресло блестящим облаком антисептика, а я отправился проходить зрительный тест.

– Разве вы не должны были просто доставить меня в центр? – спросил я у Амиды, которая вела меня к аппарату проверки зрения.

– Да, так и есть, – сказала она. – Но моя смена закончилась, и я решила лично проследить, что с вами все будет в порядке.

– Чертовски мило с вашей стороны.

– Да ладно, пустяки.

После теста аппарат подтвердил, что мои глаза полностью восстановлены, и мы с Амидой вместе пошли к выходу из центра, сопровождаемые неловким молчанием. Образовалась пауза, которую я зря потратил на внушения, чтобы преодолеть ступор. Амида завернула за угол повесить халат. Я сказал, что подожду ее.

Любой гражданин Квантума раз в год имел право на полное восстановление организма, но за дополнительную плату мог изменить стандартный пакет услуг, который просто делал гражданина здоровым и тридцатилетним (в случае, если тот уже достиг данного возраста, в противном случае восстанавливали текущий возраст). Каждый обеспеченный житель Эхо мог выбрать себе пол, возраст и внешний вид. Хочешь внешность мечты – выворачивай кошелек наизнанку. Дорого было всё: избавиться от лысины или от кривого носа, стать выше, крепче, темнее, светлее, моложе, сменить пол – зато в следующий раз гражданина восстанавливали до выбранного им последнего варианта совершенно бесплатно. На всякий случай так же существовал «сброс настроек» – в Базе хранилось исходное состояния гражданина до того, как он стал вносить платные изменения в свой внешний вид. Под строгим запретом в бытовой модификации тела было лишь внесение в структуру ДНК гражданина генов биологических видов помимо homo sapiens, а также любые попытки смоделировать мутации генов, более серьезные, чем наличие ямочек на щеках.

Несмотря на заманчивость стать идеалом красоты, далеко не все жители Эхо, даже обеспеченные, занимались вмешательством в свои гены без острой необходимости, для спокойной жизни им было вполне достаточно бессмертия. Что касалось детей (право на обладание которыми само по себе было очень дорогим), то патологии развития бесплатно исцеляли во время беременности или при рождении, но, чтобы запрограммировать параметры будущего ребенка и выбрать ему внешность, опять же надо было раскошелиться.

Когда мы спускались по ступенькам на выходе из центра рекомбинации, я сказал Амиде спасибо. Все остроты и механизмы соблазнения, выдуманные мной, пока Амида вешала халат, застряли в горле. Ступеней было много, белоснежное здание сверкало в свету Лиасы.

– Почему вы убеждали меня, что не хотели покончить с собой? – спросила Амида.

– Потому что не хотел платить штраф за попытку самоубийства, – сказал я.

Да, не про это я планировал поговорить с красоткой. «Неужели на свете больше нет нормальных тем? Я что – только торчок и ничто, кроме торчка?»

– Откуда такой опыт? Вы уже кончали с собой? – спросила Амида.

– Да, – ответил я. – Как будто вы не видели мою карту.

– А я вот ни разу.

– Говорите так, словно извиняетесь.

– Так вы хотели убить себя? Я никому не скажу, честно, – спросила Амида.

– Думаете, я бы сделал это с помощью аэрозольного огнемета?

– Я всегда хотела узнать, каково это. Я не про сожженное лицо. У меня такие правильные родители, Айро. Доктора наук, биологи-генетики. Посмотрите, какой они меня запрограммировали!

– Какой? Идеальной?

– Слишком идеальной.

– Ну, я даже не знаю, как вы живете с этим.

– А мне с детства нравились аэробайки, спортивная одежда и футбол! – продолжала Амида. – Я не пацанка, но и не барби! Я пошла на скорую, чтобы быть в этой жизни, понимаешь? Не где-то поодаль. Можно на «ты»?

– Да.

– Расскажи, каково это – находиться там?

– Ты что, на скорой мало суицидников повстречала? Некому было рассказать?

– Они все мерзкие, а ты милый! Хоть и живешь в помойной яме.

– Слушай, в благодарность за деликатный подход, я бы хотел угостить тебя кофе. Не в своей помойной яме.

– Я за!

Так, после инцидента с пауками, я встретил доктора Амиду Дорис. Исключив смерть из своих жизней, мы с Сильвией будто бы забыли номера друг друга, и по сравнению с изъеденной ломками бывшей доктор Амида Дорис сияла, словно светоч.

Одним кофе дело не обошлось, следом пошли напитки покрепче.

– К тебе или к тебе? – спросил я после нескольких порций текилы.

– Ко мне никак. Рановато знакомить тебя с родителями, – сказала Амида и почему-то не предложила отель.

Я не предложил по понятным причинам и спросил:

– Тогда ко мне, что ли?

Так алкогольным течением нас все-таки принесло в мою помойную яму. «Может, у девочек с верхов новый тайный фетиш?» – недоумевал я наутро, собираясь к доктору Урбанскому. Потом лег на реабилитацию. За все время лечения Сильвия не навестила меня ни разу, а Амида не пропускала ни одного посещения, если была в тот день на выходном или отсыпном.

– Как вас лечат? – спросила меня она на одном из свиданий в начале терапии.

– В основном – наркотиками, – вяло ответил я, переваривая горсть принятых таблеток. – Еще мы гуляем на свежем воздухе и делаем зарядку.

– Боже мой! Ну и дела.

– Потом рекомбинируют, и здравствуй – чистая печёнка. Это пока, в качестве замещения зависимости.

Мы с Амидой сидели за белоснежным круглым столом на твердых белых стульях, прямо как в «столовой» центра рекомбинации, где мы с Сильвией некогда потягивали отвертку. Стены в гостевом холле были оранжево-зеленые, высокие окна тянулись от пола до потолка, рядом пустовали еще несколько столиков. Наши с Амидой руки соприкасались на белоснежном пластике.

– А ты-то как поживаешь? – спросил я Амиду.

– Нормально, – ответила она. – Отец все хочет, чтобы я перевелась со скорой и строила карьеру «серьезного врача». У нас с ним сложные отношения. Я когда-то помогала ему, но потом решила жить собственной жизнью. Хватит и того, что он выбрал мне внешность.

– Слушай, я давно хотел спросить, Амида, а почему ты не изменишь внешность, если так ей недовольна? Боишься родителей?

– Я много думала об этом, но, Айро, милый. Стоит признать, что они все-таки постарались на славу! Я просто ассоциирую эту внешность с тем, что они от меня требуют. Я могла что-то сделать с собой, но, понимаешь, у меня никогда, никогда в жизни не было проблем с мужчинами. Стоит только пальцем поманить, и… о боже, ты ведь не думаешь, что я шлюха? Нет, просто все вокруг только и твердят о том, как сложно завести отношения и все такое, и я решила, раз уж эта проблема настолько серьезна, оставлю все как есть, на всякий случай. По крайней мере, пока. Только не подумай, милый, что я тебе изменяю.

Таблетки мешали формулировать мысль, но дело было важное, и, скрипя извилинами, я все-таки выдал:

– Так, Амида, в общем, ну… так ты мне не изменяешь?

– Нет конечно, глупый.

– Э-м-м. Но изменить или не изменить можно тому, с кем ты… в отношениях, правильно?

– Ну да, – насторожилась Амида.

– Да. То есть мы с тобой в отношениях?

– Ну конечно, Айро! Или ты думал, что я просто так хожу к тебе? Спасибо большое за высокую оценку. Думаешь, я получаю неземное удовольствие, морозя жопу на бочке унитаза?

– Я думал, что да. Иначе зачем вообще это делать?

– Вообще, ты прав, но… я не это имела в виду!

– Свободные нравы, все дела. Я привык к таким вещам.

– Так отвыкай. Хотя я и не заставляю с собой встречаться. Я могу уйти, и лечись себе спокойно!

В тот момент в холл для посещений вошла девушка в легком бежевом плаще и темных очках. Из-за проклятых таблеток у меня плыло в глазах. У посетительницы были не слишком длинные, густые темные волосы. Она сняла очки и посмотрела на меня. Я пригляделся.

– Айро! Слышишь? Я с тобой разговариваю! Мне уйти? – спросила меня Амида, давно отпустив мои руки.

– Нет, нет! Слушай, скажу честно, ты очень красивая девушка, – сказал я.

– Я в курсе.

– Я просто не думал, что ты будешь планировать со мной серьезные отношения. Я же застрял тут на полгода.

– И что теперь? Всякое бывает.

– И еще кое-что. Как врач ты наверняка понимаешь, что могут означать мои галлюцинации с пауками, – сказал я, стараясь собрать мысли воедино.

– Что за ерунда. Ничего они не значат, – сказала Амида, снова положив свои ладони на мою. – Ты же лечишься, милый!

– Ты должна быть готова, меня может финишировать, несмотря на все лечение. Если это случится, я бы хотел покончить с собой, – все препараты будто бы выветрились через кожу, я говорил невероятно трезво. – Навсегда. Если я внезапно исчезну и сигнал моей нимфы пропадет, то отнесись к этому делу с пониманием и не ищи меня. Я бы не рассказывал тебе это, но, по-моему, так будет честно.

– Не забивай голову! – тихо и заботливо сказала Амида. – У нас все будет хорошо.

Поднявшись со стула, она крепко обняла меня и нежно поцеловала в губы. Язык доктора Дорис скользнул по моему языку.

– Я припудрю носик, – сказала она.

«Наверное, хочет подбодрить меня. Точно, у нее фетиш на упадническую суицидальную херню. Неужели еще одна?» – пронеслось в голове, и я ответил:

– Да, мне тоже надо в туалет.

– Не перепутай кабинки из-за своих таблеток! – кокетливо сказала Амида и подмигнула мне.

Женщина в плаще присела за столик, переговорив с пузатым, похожим на большой пылесос роботом-администратором.

– Ты же знаешь, обязательно перепутаю! – сказал я вслед Амиде.

Эффект таблеток вернулся, стоило только подняться на ноги. Меня слегка повело и развернуло в сторону женщины в плаще. «Нет, точно не она».

Обратно в эхо

День моей выписки совпал с общей сходкой клуба анонимных суицидников, которые в клинике «Путь к Истоку» проходили по воскресеньям. В воскресенье его посещали как торчки, проходившие клиническую реабилитацию, так и страждущие из Эхо. Двери были открыты для всех, оплата у «внешних» собиралась по желанию в виде пожертвований, у меня же посещение клуба было частью терапии. Отказ от смерти был разделен на двенадцать шагов. Все шаги связаны с «Истоком Единства» – неким нематериальным истинным домом, центром всего живого и неживого, из которого оно черпает энергию и куда в итоге вернется. В клинике такие шаги выполнять было намного проще, ведь тебя пичкают всякой отравой, от которой становишься вялым, как член бухгалтера. Зашкаливающее количество таблеток и капельниц плюс отсутствие каких-либо забот и обязанностей – сложно желать смерти, когда жизнь проходит в тумане. Воскресные сходки всегда заканчивались кратким, но максимально убедительным перечислением достоинств клинической реабилитации.

В тот день администрацией клиники было принято решение собрать всех анонимных и не очень суицидников, «внешних» и «внутренних», в большом актовом зале, так что члены клуба не ютились по тесным комнаткам и смешались с выписывавшимися, формально уже бывшими торчками. Пастыри затеяли для своих агнцев глобальную рекламу. Я сидел в первых рядах и смотрел на пастора «Церкви Истока», одетого во вполне обычные, земные штаны и футболку, если не считать их невероятной белизны, которая только усиливалась от света прожектора. «Раньше, задолго до основания Квантума, люди создали сотни учений и верований, касающихся того, что нас ждет за порогом смерти, – говорил пастор. – Но теперь мы ясно поняли, что жизнь после смерти – существует, и научно засвидетельствовали этот факт благодаря первым испытаниям рекомбинаторов, а также, как бы ни печально мне было об этом упоминать, благодаря такому явлению, как зависимость от смерти. Сомневаюсь, что древние люди могли полагать, что мы так распорядимся великим знанием. Но во что они точно бы не поверили, так это в отсутствие однозначных ответов. Загробный мир оказался очень таинственным и многообразным, невероятно сложным для понимания, но проистекающим из единого целого – Истока. Понимать его – вовсе и не обязательно, чтобы жить счастливо там, где мы живем сейчас. Когда-нибудь погибнет все. И звезды, и вселенная. Возможно, некоторые из нас проживут вплоть до этого момента, став мудрейшими существами. Но не будем загадывать наперед, ведь именно сейчас, в этот самый день, мы обязаны жить счастливо и любить ближнего, а не паразитировать, словно кишечные черви, рискуя поставить крест на тех возможностях, что дает нам Квантум. Прожить столетия, копить мудрость, стать хранителями невероятных знаний! А что же выбираем мы? Быстрый кайф в противовес почти вечному счастью? Именно созерцание Истока – великого начала всего живого, позволяет каждому человеческому существу жить полной жизнью на твердой земле, а не в загробных абстракциях! Что же есть Исток? Посмотрите на своего соседа и поздоровайтесь, давайте!

– Привет!

– Здравствуй!

– Привет, брат!

Вы здороваетесь с Истоком. Он скрыт в каждом из нас, и чем больше вы его высвобождаете…» Ну и все в таком духе.

После торжественной церемонии я попрощался с бывшими торчками, и тут у меня вдруг защемило сердце. Сколько бы я ни подшучивал над юнити торчков в завязке, к собственному удивлению, я уже скучал по этим лузерами, а больше всех по персоне нон грата – Андрею Охотскому, который отлеживался на капельницах по приказу профсоюза.

– Да ладно тебе, мне тут осталась пара деньков, мужик! Давай, вперед, в новую жизнь! – говорил он, когда мы пили кофе из автомата в гостевом холле клиники.

– Спасибо, братан! Не скучай тут! – сказал я.

– Без тебя уж точно будет скучно!

– На связи!

У Амиды в день моей выписки никак не получилось взять выходной, так что я отправился домой, в то место, что фактически считалось моим домом, – на нижние уровни. Переступил порог клиники. Впервые за долгое время тело облегала нормальная, казавшаяся необычайно плотной одежда, а не белая больничная роба. В одиночестве, надвинув на глаза солнечные очки, я не спеша прогулялся до лифта на нижние уровни, перекинув через плечо куртку, пока в наушниках играли отцы легкого, но проникновенного спирита – «Неоновые розы». Я сделал музыку тише, чтобы получить микс с песней Эхо – тихим шумом легкого, обдувавшего платформу теплого ветерка, спокойным голосом голографической помощницы, с которой общался какой-то гражданин, и десятками других, близких сердцу звуков. Музыка звучала в унисон с приглушенным свистом аэромобильных моторов, блуждавшим между небоскребами, хоть поблизости и не было воздушной развязки. Прелесть такого микса была в его неповторимости, как ни старайся, воспроизвести его в точности уже не получится никогда, так что я соглашался с пастором – именно мимолетность того, что происходит здесь и сейчас, есть настоящий подарок жизни.

Даже днем в низину Эхо свет просачивался отдельными пучками, а улицы, казалось, были специально спланированы для максимального удобства грабителей, так что, когда лифт достиг уровня земли, наушники пришлось снять. Обычный путь домой пролегал мимо темных арок, вилял по узким проходам между домами, со всех сторон огороженных заборами, а давным-давно сооруженные парковые зоны мало чем отличались от дремучего леса, где из зарослей может внезапно выпрыгнуть неистовая тварь с кроваво-красными глазами и попросить закурить.

Ноги брели по серому, сухому, местами занесенному песком асфальту, справа и слева ввысь уходили опоры гигантских платформ, под подошвами хрустели шприцы, пластиковые бутылки и прочий мусор. Знакомой дорогой, мимо «Аллеи рыгаловок», я добрался до многоэтажного дома, подпиравшего крышей платформу 16П.49.1. Подозрительно большое количество тупиц собралось у моего подъезда. Пестрое, разноцветное сборище дюжины оборванцев, которые пускали по кругу косяк травы толщиной с небольшой банан. На парковке, среди ржавых раздолбаек, на которых передвигались местные, остывал крупный черный аэромобиль представительского класса. Пилот хоть и закупорил двери, но взгляд его маленьких глазок то и дело отрывался от голограммы порткома и скользил по толпе тунеядцев.

Протолкнувшись сквозь столпотворение перед подъездом, я отправился к лифту. Ребята были залетные – ни одной знакомой физиономии.

На лестничной площадке какие-то панки курили у мусоропровода, короткостриженная, выкрашенная под леопарда девка в ботинках по колено уселась прямо на бетон перед моей дверью. На двери, в фиолетовой светодиодной рамке горела розовым надпись: «Мадам Амелиса». «Что за дела? У меня там что, самый маленький бордель в мире?» – думал я, с трудом пробираясь к входу в свое жалкое жилище.

– А ну-ка сдрысни! – сказал я леопардовой бабе.

– Тут очередь, слышь! – ответила она, так что пришлось слегка припнуть ее по ботинку, и только тогда девка перебралась на лестницу.

– Какая нахер очередь, это моя квартира! – сказал я и прислонил ладонь к панели входа. Панель зажглась зеленым цветом, магнитный замок отомкнулся. Квартира как была дырой, так и осталась, только теперь на завешанных черным полотном стенах висели радужные гирлянды и несколько черно-белых шаманских масок. В единственной комнате, которая раньше играла роль спальни, кухни и прихожей, теперь было некое подобие магического кабинета. За слишком большим, накрытым черной скатертью столом, у светящегося шара сидела женщина в глянцевом темно-коричневом кардигане, голова ее была закутана бордовым платком, из-под которого выглядывали пряди черных волос. Глаза женщины скрывали крупные темные очки с блестящими стразами на толстой оправе. Ее правая рука, каждый палец которой украшал перстень, с таинственным изяществом покрывала колоду карт Таро. Неподалеку, рядом с дверью в ванную, на стуле сидел качок с выбритой головой и свисавшей с затылка, несколько раз перевязанной косичкой. Качок был одет в майку с оторванными рукавами, кожаные штаны и старые поношенные кроссовки. Напротив женщины, на моем разваливавшемся, скрипучем стуле сидел крупный человек в пиджаке, короткостриженный, со складками на шее. Складки зашевелились и растянулись – не сводя с меня унылого и одновременно наглого взгляда, их обладатель не спешил здороваться. Стереотипная гадалка поднялась из-за стола. Ее низкий, с легкой хрипотцой голос звучал вполне гостеприимно:

– Здравствуй, Айро!