Текст книги "За чертой"

– Как это, «мы»?

– Было несколько первых испытателей, все, как и Артемий, светлые умы, научившиеся контактам и другим трюкам за чертой. Мы стали настоящими психами, помешались на изучении возможностей того мира. Начинали импульсивно, без конкретной цели, один из нас, имен называть не буду, смог воспроизвести лес из своих ночных кошмаров – извращенный детскими страхами парк, через который ему приходилось возвращаться домой потемну, будучи ребенком, когда он учился во вторую смену в переполненной земной школе. Место кишело гротескными, порожденными детской фантазией тварями, и даже электрические фонари в нем работали. Еще один товарищ Ситникова пошел другой дорогой и вместо пугающего места воспроизвел горячо любимое – свалку автомобилей, куда он убегал играть в детстве. Но потом мы задались целью – изучить наш новый мир и смогли, как я уже говорил, с помощью духовной энергии по чертежам воссоздать радиотелескоп, который, к сожалению, так и не стал работать.

– Доктор, не будь я в таком положении, вы даже не представляете, сколько бы я вопросов вам задал и сколько всего рассказал бы! Но я спрошу вот что – зачем этот разговор?

– Не будь вы в таком положении, Айро, я бы тоже не откровенничал.

Доктор Урбанский полез в свой портфель и очень осторожно извлек из него предмет, завернутый в коричневую оберточную бумагу. Осмотревшись, он передал мне сверток под столом. Под шершавой поверхностью бумаги узнавались очертания устройства, напоминавшего по форме строительный степлер.

– Да, Айро, меня, в смысле Артемия, финишировало, – произнес, придвинувшись ко мне, громким пьяным шепотом доктор Урбанский. – Нимфа оказалась достаточно надежным устройством, она хранила личность Артемия, но не могла вылечить его отклонения. Как я уже сказал, я читал его дневник, и мне несложно понять, почему Артемий стер свою личность.

– И что же там было?

– Лучше спроси, чего там не было. Я бы никому не пожелал тех мучений, которые пережил Артемий. Неудивительно, что за чертой его радиотелескоп так и не был доведен до ума, как и нимфа в нашем мире.

– Что, простите?

– Я уничтожил его дневник, – доктор Урбанский снова перешел на шёпот пьяного конспиратора. – Я, то есть Ситников, писал, что дорабатывал нимфу в состоянии глубокого финиша. Так что как именно она работает, никто до конца не знает.

– С кем не бывает! А пауки, выползавшие изо рта женщин, ему встречались?

– Нет. Но под конец он бы их даже не заметил. Паук у кого-нибудь во рту показался бы ему сущей мелочью, настолько жуткие вещи его окружали.

– Ну, спасибо за прогноз, доктор! – сказал я и засмеялся.

– Артемий жил на стыке двух миров – нашего и мира мертвых. Он оказался настолько гениальным, что даже в таком состоянии, когда из открытого холодильника на него могли напасть мохнатые козлоногие суккубы, а бывало, что приходилось убегать по городу от гигантских ящеров, короче говоря, он нашел выход, изобретя нейтрализатор.

– Ага. Который находится у меня в руках? Это очень дорогая игрушка, доктор.

Выпив еще рюмку настойки, я уже и передумал что-то с собой делать. Мы с Урбанским пили, не чокаясь. Он продолжил:

– Не переживай, Айро. Это не страшно. Мне надо было рассказать кому-то свою историю, мне было это необходимо! А ты – единственный из всех, кто предложил пропустить по стаканчику. У меня нет ни одного друга, мне так и не удалось завести женщину. Торчкам, всем, кроме тебя, помогай не помогай – им по барабану. Плачутся, молятся, обещают, а как только полегчает – они пускаются во все тяжкие. Когда спохватятся – уже слишком поздно. Те немногие, что выздоравливают, рано или поздно перестают обо мне вспоминать. Ты не представляешь, как мне хотелось рассказать кому-то правду о себе. Это, конечно, не оригинал нейтрализатора. Я купил себе эту штуку, раскошелился, чтобы закончить… если совсем все надоест. Но тебе он сейчас нужнее. Так вот, прислонишь устройство к правому виску и нажмешь спуск. Нейтрализатор уничтожит все данные в нимфе, Айро, а значит, резервной копии твоей личности больше не будет. Так поступил Артемий, и после того, как мозг рекомбинировали, его личность так и не вернулась. Не знаю, что будет, когда я умру навсегда, Айро, может, я сольюсь с сущностью Артемия, с его утраченным духом. Это неважно. А ты будь осторожен, в Квантуме нейтрализаторы строго запрещены, так что не попадайся с этой штукой стражам. Мощный плазменный импульс сожжет все данные в нимфе, ну и, конечно, нанесет непоправимый ущерб мозгу. Смерть мгновенная, а после рекомбинации ты станешь нормальным человеком.

– Спасибо, доктор. Но, как я понял, вы не чувствуете себя в норме. Тяга к вашей прошлой личности настолько не дает вам покоя, что вы рискуете свободой и, возможно, жизнью, делясь со мной этой информацией! А еще вы хотели покончить с собой во второй раз! А если я откажусь нейтрализовать себя? Мало ли, кому я разболтаю? Я имею в виду гипотетически. Вы же понимаете, я – могила.

– Я ничего не отрицаю, Айро, – сказал Урбанский. – Я не обрел гениальности Артемия, хоть и обладаю точно такими же физиологическими данными. Я не обрел счастья, я зависим от могущества своего предшественника, от истории его жизни, ведь по сравнению с ним, я – жалкий муравей. Но какой бы унылой и бессмысленной ни была моя жизнь, это лучше, чем вечное, адское безумие наяву. Кроме того, у тебя, Айро, может все и будет наоборот! В этой жизни не повезло, зато в следующей – может, и подфартит!

– Ваша жизнь не ничтожна, доктор Урбанский, – сказал я. – Вы делаете благое дело! Вы всегда были очень добры, чтобы ни происходило у вас внутри. Я ведь забуду вообще все, не так ли?

– Базовую информацию: язык, математику, и прочее в таком духе загрузят тебе в новую нимфу, ее интегрируют в мозг во время восстановления. Но есть и плюсы – спрашивать с тебя будет совершенно нечего, ведь все воспоминания о прежней жизни растворятся. Где ты достал нейтрализатор – никто не узнает, и судить тебя будет попросту не за что, это все равно, что судить младенца. Главное – не наломать дров до нейтрализации. Сделай все тихо! Да, придется заново искать себя, но в нашем бессмертном обществе утерянные годы – не проблема.

– А Сильвия? Я вспомню, что люблю ее?

– Сомневаюсь. Хотя знаешь, отвечу честнее: нет. Но есть вероятность, что ты сможешь влюбиться в нее заново. И да, ее будут допрашивать. Так что ни в коем случае не рассказывай Сильвии про нейтрализатор, иначе подставишь меня.

Я молчал, переваривая услышанное вместе с едой и выпивкой, от которой лопался желудок. Завтрак смертника, хоть и до казни еще далеко.

– Никому не говори о нейтрализации, – сказал доктор Урбанский. – Это ради их же блага.

– И почему нет возможности законно обнулить нимфу? Почему все так сложно в этом долбаном мире?

– Технология стирания личности очень опасна, Айро. По крайней мере, так считает Вебер, а следовательно – весь Квантум. Нимфа нужна не только для того, чтобы передавать в Базу информацию о местоположении гражданина и вызывать ему скорую помощь. Я думаю, что Квантум может…

Доктор Урбанский задумался, придвинулся ко мне, опираясь на стол локтями, и проговорил очень тихо:

– Я думаю, что спецслужбы могут просматривать наши воспоминания, словно передачи по гало-ТВ. В определенных кругах это называется «засвет».

– Вы «думаете», или это правда так?

– Думаю, что правда так.

– А если спецслужбы засветят вас и выяснят, что именно вы передали мне нейтрализатор?

– Для применения такой технологии нужны чрезвычайные полномочия, Айро. Они напрямую противоречат всем положениям гражданской неприкосновенности, и применять засвет будут, как и смертельные пытки, только к лицу, которое никогда не выйдет больше на свет божий и ничего не расскажет. Нейтрализатор, конечно, опасная технология. Но, скорее всего, они подумают, что прежний ты раздобыл у нижних контрабандистов, учитывая твое прошлое. Я надеюсь. На всякий случай, Айро, постарайся протянуть хотя бы неделю, лучше, конечно, две, чтобы отвести от меня подозрения, так как скрыть факт нашей встречи невозможно. Будем считать, что я решил тебе сообщить дурную новость о неизлечимом финише и поддержать по-дружески.

В пьяной голове мысли и воспоминания сливались друг с другом и закручивались воронкой.

– Доктор Урбанский, нейтрализатор же стоит, мягко говоря, недешево!

– Не думай об этом, Айро, – убедительно сказал Урбанский. – Я решил помочь тебе, вот и все. Считай это частью терапии. Ни в коем случае не переводи мне никаких денег, это только создаст лишние подозрения. И не надо переводить с других счетов, ничего не выдумывай, понял?

– Хорошо.

– Скажи, что понял!

– Я понял, никаких денег.

– Ладно, пора нам отчаливать.

Перебравший настойки доктор Урбанский покраснел и вел себя опасливо и возбужденно, я же всем своим видом изображал упадок духа, чтобы камеры наблюдения зафиксировали походку лишенного надежды человека. Сильно притворяться не пришлось. «Будет ли новый я любить Сильвию и спирит-вечеринки? Полюбит ли Сильвия его? Подружится ли новый Айро с Амидой и ее приёмышами? Будет ли он жить и чувствовать, как я, или окажется просто пустой оболочкой?» – думал я, а обстоятельства не оставили мне выбора, кроме как засунуть сверток с адской машиной Ситникова-Урбанского во внутренний карман куртки.

Доктор Урбаский предупреждал: прежде чем использовать нейтрализатор и сжечь все данные в нимфе, для его собственной безопасности я должен был выждать хотя бы неделю. Но алкогольное опьянение подталкивало «оторвать пластырь» как можно быстрее. «Каково будет Сильвии? Как я смогу врать ей прямо в глаза и чем мы будем заниматься эту чертову “неделю или две”? Сказать ей, что все кончено? Трахаться и рыдать, рыдать и трахаться?».

Обозначившийся выход из ситуации открывался в пустоту. Всю жизнь я причислял себя к племени философов и интеллектуалов, готовых без проблем в конце пути отпустить всё, что их окружает. «Ну и бредятина!» – думал я, приобретая в алкомаркете бутылку той самой полезной и отвратительной на вкус желудочной настойки. Кассир-пофигист был мне словно лучший друг, а душная шумная улица обернулась райским садом. Хотелось кричать и плакать, упасть на асфальт тротуара, обнять и впиться в него зубами, лишь бы никуда не отпускать чёртов Эхо и весь мир в придачу, любимый, как оказалось, каждой клеткой тела.

Хлынул проливной дождь. Промокший до нитки, я слонялся по опустевшему «Джунгли-парку» с бутылкой настойки, завернутой в ошметки мокрого бумажного пакета. Между крон как будто бы доисторических деревьев-гигантов свисали лианы, маленькие обезьянки попрятались кто куда, и только их дальний, пьяный в задницу родственник, финальная ветвь эволюции и вершина пищевой цепи собственной персоной, плелся под проливным дождем. Примат шел навстречу огням «Хижины» – самого популярного бара в «Джунгли-парке». Перед входом он выбросил в урну пустую бутыль и постарался сделать вид, что он не какой-нибудь там бродяга и алкоголик, а просто слегка вымокший, но вполне приличный человек.

Каким-то чудом за стойкой освободилось место, я приложил палец к кассовому аппарату, счет был открыт. Все звонки Сильвии оставались без ответа, в отличие от коротких, всегда одинаковых вопросов бармена.

– Повторить?

– Ага. Из той бутылки с пауком.

– У нас нет бутылок с пауками, друг.

– Ты мне только что наливал из бутылки с пауком внутри!

– По-моему, тебе хватит, – сказал бармен, с подозрением посмотрев на меня. – С этого момента!

Он поставил на стойку стакан и налил из бутылки, в которой действительно не было паука. И ничего удивительно, ведь паук уже выползал из стакана. На его лапках, медленно переступавших по барной стойке, блестела роса из осевшего на волосках мескаля. Белая женская рука потянулась к насекомому, аккуратно взяла его тельце ухоженным маникюром и поднесла к бордовым губам. Никуда не торопясь, красотка в темно-красном вечернем платье аккуратно слизывала капли жгучего напитка. Вобрав в себя весь содержавшийся в пауке алкоголь, девушка положила насекомое себе на колено. Изящно закинув ногу на ногу, рядом со мной на стуле удобно устроилась Амида, а точнее ее образ до инцидента с взрывом на выставке. Это была не настоящая Амида, тратившая все свободное от работы в Совете колонизации время на воспитание двоих трудных подростков. Даже если бы она и убрала жирок в рекомбинаторе и решила проветриться, то едва ли стала бы обсасывать живого паука. Не самая удачная замена коктейльной оливке.

– Хочешь покончить со всем сейчас, да, Айро? – спросила, наконец, Амида. – А как же доктор Урбанский? Чем больше пьешь, тем проще будет спустить курок! Ты подставишь его!

– Я уже все решил, – сказал я. – Мне предстоит либо исчезнуть, либо жить до конца веков сумасшедшим в компании фантомов и видений, таких как ты, кстати! Да плевать мне на Урбанского, да и на всю вселенную вместе взятую, мне предстоит исчезнуть навсегда, понимаешь? Ничего не имеет для меня значения! Утопающий всегда тянет кого-то за собой, ни хрена с этим не поделаешь! А теперь, будь добра, исчезни. Хотя можешь оставаться, выглядишь отлично, если бы не… о боже, да хватит уже!

Слушая меня, Амида, соблазнительная и неприступная, прямо как в жизни, макнула тарантула в стакан с выпивкой и принялась обсасывать его брюшко. Она поправила волнистые светлые локоны непринужденным движением руки. Я отвернулся к бару и старался смотреть в одну точку, дожидаясь исчезновения образа Амиды. «Ведь должна же она когда-то исчезнуть!»

– А может, ты моя совесть? – шепнул я, наблюдая боковым зрением красный силуэт. – Знаешь, самое страшное с доктором Урбанским уже случилось – он родился. Это уже произошло со всеми нами. И ему предстоит сдохнуть. И мне, и тебе!

– Интересная мысль, – послышался голос из-за спины.

«Только не это…»

– Доктор Урбанский? – перекрутившись на барном стуле, я обнаружил новую галлюцинацию.

Обритый наголо доктор, в компании двух стражей, облаченный в бледно-голубой тюремный комбинезон, стоял передо мной со скованными за спиной руками. Смотря мне прямо в глаза, он произнес:

– Злишься, что тебе предстоит сдохнуть раньше меня, да, Айро? Раньше всех этих олухов из Эхо? – Урбанский улыбнулся. – Сколько им суждено? Двести, триста, может, тысяча лет? Пока не развалится Квантум или не отключат электричество. Прими свою участь, дай новому себе второй шанс, может, у него выйдет лучше! Только выжди недельку.

– Заткнись! Пошел ты, Урбанский!

Злой, как собака, я спрыгнул с барного стула и, чуть не повалившись с ног, побежал к выходу из «Хижины». Расталкивая гостей переполненного из-за проливного дождя бара, я скользил по паркету. Я обернулся и увидел, как на опустевший барный стул присел широкоплечий парень, а бармен кивнул в мою сторону и проговорил что-то невнятное. Слева от парня сидела молодая женщина в голубом платье, справа – длинноволосый блондин в красной гавайской рубашке.

На улице не прекращался дождь. Нейтрализатор холодным корпусом уперся мне в висок, палец дрожал на спусковом крючке, благо тот оказался очень тугим. Остатки разорванной оберточной бумаги у меня под ногами быстро вымокли в луже, превратившись в кашу. По коже бежали мурашки, по щекам – слезы, я решил представить напоследок что-нибудь приятное и, к своему удивлению, обнаружил, что стираю свою личность под тупую попсовую песню, отголоски которой доносились сквозь толстые окна «Хижины». На лице образовалась невеселая улыбка, я надавил спуск сильнее, но не до конца. Все внутри съежилось, глаза зажмурились, но прибор не сработал. Я никак не мог сделать последнее усилие. До смерти оставался миллиметр. На портком пришел счет на оплату из бара. Металлический диск порткома завибрировал в кармане штанов, и вибрация, усилившись, словно пронеслась сквозь все мое тело. «Так не пойдет! – сказал я самому себе. – Эти несчастные минуты – все мое богатство!» Это был тот я, который не боялся ничего. Ни на этом свете, ни на том. Этот парень, который всю жизнь, похоже, осознавал жестокую реальность, терпеливо ждал своего часа за пеленой из дури и пустых надежд. Эта крутая часть моей души не наматывала сопли на кулак, а умела наслаждаться жизнью, она требовала рок-н-ролла в «музыкальной комнате» Амиды.

– Вдруг новая личность будет слушать такое же дерьмо, что сейчас играет из «Хижины»? – спросил крутой я.

– А как же Сильвия? Она ведь уже пришла с работы, – спросил я его, но крутой я не ответил.

Нокаут Дориса

– Здорово, Литус! – сказал я в домофон.

– О, Айро! Здоров! А это иронично.

«Как хорошо, что он дома!»

– Что иронично? – спросил я.

– Сейчас расскажу, заходи, короче.

– Дома есть кто? А то я поднакидался…

– Не.

Такси отчалило, калитка отворилась, и я прошел мимо бассейна к стеклянным дверям дома Амиды.

– Иронично то, что Амида пошла к Сильвии помогать с твоими поисками. О, да ты еле на ногах стоишь! Ушел в загул?

– И как она, интересно, меня найдет? – спросил я.

– Они поехали в управление стражей, – сказал Литус. – Я через портком слышал рыдания Сильвии, блин, чувак, что там у вас случилось? Нашел другую киску?

– Херня. Стражи не дадут ей инфу. Это запрещено. Если только Сильвия не скажет им, что…

«Я собирался нырнуть в Голиаф! Тогда они, возможно, и активизируются!»

– Литус, я всё потом расскажу, лады? На душе кошки скребут, давай дёрнем и послушаем одну песенку.

– Тех типов, что ты включал?

– Нет, кое-что другое. Пойдём.

Пока Литус трамбовал косяк, я искал трек в базе. Я готовился нажать на спуск нейтрализатора, когда прозвучат последние аккорды песни, под которую я впервые увидел Сильвию на спирит-вечеринке. Только надо было, чтобы Литус мне не помешал и накурился до состояния овоща. Пожалуй, это была самая надежная часть плана.

Трек, который я неофициально считал нашей с Сильвией песней, стал частью моего собственного мироздания. Он открыл мне дверь в мир любви и счастья, и из этой двери мне предстояло шагнуть в никуда.

– Нашей песней…

– Ты чё там бормочешь? – спросил Литус.

– Ничего. Цени!

– Неоновые розы?

– Они самые.

– Да запарили они. Давай что-нибудь другое?

– Знаешь, а давай! – сказал я вдруг, решив припасти «нашу песню» напоследок.

Надо было подождать, пока Литус как следует накурится. Он «копошился» в Базе, а я в очередной раз нащупал во внутреннем кармане куртки нейтрализатор, как будто он мог незаметно выпасть, потом раскурил косяк.

– Вот это зацени! – сказал Литус.

Песня началась словами: «Оторвись по полной, пока вечность не началась…» Захватывая с первых аккордов, она оказалась легкой и одновременно драйвовой, отлично записанный поп-рок.

– Это же ты поёшь! – сказал я Литусу, стараясь выдыхать как можно меньше.

«Что логичнее? Сохранять трезвость ума, чтобы не накосячить с нейтрализацией или оторваться по полной под конец?»

– Верно, – сказал Литус.

– Что верно?

– Это я пою, чувак. Надо же, ты запомнил мой голос! И как тебе удалось, на музыкальном конкурсе я в основном ревел как лось в брачный период.

– Ну, там были местами лирические отступления. Слушай, офигенно. Только это не ме́тал!

– Да. У нас, типа, появился агент. Звучание другое. Но тоже нормально, так ведь?

– Да! Шикарно! – воскликнул я.

– Ты как, в норме? – спросил Литус. – Харэ уже вежличать.

– Нет такого слова.

– Вежличествовать, вежлиствовать…

– Вообще я не в норме, Литус. У меня в жизни кое-что неприятное случилось. Но я не могу тебе рассказать.

– Дудка тебя подлечит. Только осторожнее, не держи так долго.

– Литус, у меня ноги немеют, – сказал я.

– Это нормально, – сказал Литус.

– Да что тут нормального? Я теперь и рук не чувствую!

– Зато ты не сможешь выключить наше демо, ха-ха-ха! Эта трава, кстати, так и называется – «выключатель». Лучше не сопротивляйся и прими горизонтальное положение. То, что нужно, после тяжелого дня. Так что, как говорится, расслабься и получай удовольствие!

– Как будто у меня есть выбор! – сказал я, сползая вбок по стене, изо всех сил стараясь не промахнуться мимо лежака на полу «музыкальной комнаты».

Трава попалась очень злая. Такие вот моменты никогда не забываются – когда осознаешь, что до полной потери рассудка осталась секунда-другая и стараешься отчаянно уцепиться за остатки рационального сознания. В дебютном альбоме Литуса было всего четыре песни, и все как одна – просто прекрасны.

– Ладно, – сказал Литус. – Давай врубим твои «розы».

– Нет! Оставь! Хороший кач, – говорил вроде бы мой голос, звучавший словно в бетонном тоннеле.

Когда играет музыка, которая заставляет сливаться с каждой своей нотой, есть шанс попасть туда, откуда она берет начало.

Холод пронизывал меня. С трудом поднявшись, дрожа от озноба, я обнаружил, что остался один в «музыкальной комнате». Литус, наверное, давно ушел в свою школу-тюрьму. «Которую ему, слава богу, не придется заканчивать!» – подумал я, услышав, как шикарный демо-альбом до сих пор тихонько крутится на повторе.

Я рассматривал свою обтянутую бледной кожей, тощую руку и, не до конца проснувшись, хотел вернуться в мир Морфея. Впервые в жизни мне приснился ребенок, мой собственный ребенок. Сто процентов – карапуз был моей плоти и крови. Как часто бывает во снах, ты лишен предыстории, но в момент сновидения – все по полочкам. Я проснулся на большой кровати по вине младенца, ворочавшегося у меня на груди. Ребенок жмурился из-за голубоватого света, заливавшего светлую комнату через большие окна. Ему было по виду около года, проснувшись, он улыбнулся и принялся шлепать меня по животу крохотными ладошками. Наяву же меня ждала холодная сталь нейтрализатора. В чем-то это устройство напоминало ребенка – маленький корпус, а так много энергии. Я хмурился и углублялся в совершенно новые для себя ощущения, слишком уж забавным и энергичным был тот мальчуган – мой сын. «Нейтрализатор!» Нащупав в кармане адское устройство Урбанского, я решил сделать себе кофе, поднялся с лежака и, переждав у стены приступ головокружения, побрел на кухню, потирая глаза. Прошло почти двадцать четыре часа с того момента, как у меня в желудке побывала похлебка и сэндвичи, но любые мысли о еде вызывали приступ тошноты.

«Я всё еще немного убитый, но при этом трезвее, чем когда бы то ни было. Я не жалею о бушевавших как ураган эмоциях, обо всех выкуренных сигаретах, встреченных рассветах и закатах, на которых не собирался засыпать. В такие моменты я как будто понимал, насколько они неповторимы. Не важно, что будет дальше. Я люблю тебя. Я бы мог сказать, что все было зря, что моя жизнь – это просто недоразумение. Но если бы мне снова предложили пережить все, что я пережил без права что-либо изменить, просто ради того, чтобы снова полюбить тебя, я бы согласился без колебаний».

«Ну, вроде нормально, – решил я, набросав записку на клетчатом тетрадном листе, вырванном из тетрадки Беатриче. – Надо будет еще над ней поработать». Я осушил очередной стакан ледяной водопроводной воды, она несла с собой обжигающую свежесть, которая убила жажду и прояснила голову. На кухонном столе я обнаружил небрежно открытую упаковку шоколадных шариков. Сухой завтрак подходит не столько детям, сколько мужикам с похмелья. Я взмолился, чтобы в холодильнике было молоко, и оно там было. Каждая ложка «шокомакса» вытесняла выжигание мозгов с повестки дня. На столе лежала записка, в кармане – смертельный металл. «Записка получилась неплохая. Надо ее дописать. А что дописать? Амида помогла мне пережить реабилитацию… жаль, что все напрасно. Написать что-нибудь Амиде?»

– Доктор Дорис, вы хоть понимаете все масштабы нависшей над нами угрозы? – послышался мужской голос со стороны кабинета, в который я ни разу не входил, ведь там было логово таинственного отца Амиды. – Их корабли у наших пограничных систем, – продолжал голос, – высшее руководство молчит, просит только сохранять спокойствие, а это самый верный повод для паники!

– Поймите, я уже почти закончил! – ответил, судя по голосу, пожилой мужчина. – Эксперимент находится на финальной стадии!

– Это уже не важно, доктор Дорис. В свете последних событий переворот более не актуален, нам надо думать о выживании человечества в целом!

– Да что вы…

Кроме Амиды, в доме мог быть только один доктор Дорис. Его голос оборвался, но тут же продолжил:

– Слушайте, это идеальный момент для того, чтобы навсегда избавиться от Вебера!

– Вы издеваетесь?

– Подумайте, Крамер. В высшем командовании смута. «Гости» еще никак не проявили себя. Завтра они улетят навсегда, а мы упустим шанс! Кто знает, что в голове у этих чертовых пришельцев?

– То же, что и у всех биологических видов, – борьба за территорию и ресурсы. И я уверен, доктор Дорис, они наверняка уже проявили себя, да только шайка Вебера предпочитает помалкивать. Да и вообще, я не об этом!

– А о чем же тогда?

Двое мужчин оказались на просторной кухне. Отец Амиды – доктор Дорис – говорил с такой страстью, что даже не заметил парня, пожиравшего сухой завтрак. Его собеседник, мужчина, одетый в серый деловой костюм, сказал, указав на меня:

– Я об этом.

Доктор Дорис уже давно игнорировал возможность омолодиться. Он носил поношенный джемпер, поверх его лысины были зачесаны седеющие космы волос. Доктор сжимал в руке алюминиевый лабораторный кейс. Обладая тонкими губами, горбатым носом, маленькими глазами и продолговатым лицом, он был совершенно не похож на родителя богоподобной Амиды.

– Здравствуйте! – сказал я, неуклюже подскочив со стула. – Я Айро, друг вашей дочери!

– Очень приятно, Айро, – сказал доктор Дорис, пока открывал кейс, облокотив его на колено. – Тогда, полагаю, мне представляться не стоит.

– Ну, как вам сказать. Амида мне ни разу не называла вашего имени. Она только говорила, что у вас очень важная работа!

– Это точно, Айро.

– Кстати, я терпеть не могу премьер-министра Вебера.

– Не сомневаюсь, Айро, даже не сомневаюсь!

Доктор Дорис извлек из кейса пневматический пистолет, сжимая его в тощей, но твердой руке. Он стрелял от бедра, а я так и остался стоять на месте, открыв от изумления рот. Дротик, торчавший из моей груди, не был галлюцинацией. От галлюцинаций не отнимаются руки. «Выключатель» Литуса и рядом не стоял с препаратом его приемного деда.

– Отлично, доктор Дорис. Теперь сигнал его нимфы передаст «тревогу» рядом со мной. Вы совсем одурели, сидя взаперти в своей лаборатории? – говорил мужчина в пиджаке, а я повалился на пол, тщетно стараясь хотя бы сомкнуть губы, чтобы изо рта не вытекали слюни.

– Это вещество обманывает нимфу, ей кажется, что хозяин просто задремал. Можешь не переживать за свою задницу, Крамер, – сказал Дорис.

– Я и не переживаю. Притормози свои исследования, Витор! Ты понял? Не надо пока ворошить этот улей!

– Я понял.

– Он же нас не слышит? Витор, избавишься грамотно от этого парня? Я же могу тебе доверять?

– А как ты думаешь? Я хоть раз давал промашку?

– Нет. Просто сейчас такой стресс. Мы все на пределе!

– Я всегда на пределе. Для меня – это привычное состояние, – сказал доктор Дорис.

– Избавься от него! Он же нас не слышит? А то неудобно как-то, – сказал мужчина в сером костюме.

– Нет. Спит, как младенец под барбитуратом.

Но я всё слышал. Скорее всего, тому виной было действие травы «выключателя», которая не отпустила меня до конца и каким-то образом тормозила действие наркоза. Будучи обездвиженным, я слышал и видел всё происходившее вокруг.

– Доброго! – говорил по порткому Витор Дорис, читая мою записку. – У меня тут дружок перебрал, домой отвезешь? Да. Отлично. Жду.

Дом Амиды находился чуть ли не в самой высокой точке Эхо, и ни одно цифровое око камеры с десятками датчиков, взгляды которых могли найти любого таракана на асфальте низины, не просматривало его панорамную кухню. Тем не менее Витор Дорис дал команду окнам, и те затемнились. Теперь уже я был совсем не против, чтобы Сильвия с Амидой все-таки убедили стражей отыскать меня по сигналу нимфы. Жизнь ломают секунды. «Теперь уж точно не получится провести неделю-другую за прослушиванием любимых записей, гуляя по паркам Эхо… как же страшно! В сотни раз страшнее, чем лично держать нейтрализатор у виска!»

– Рассветы, закаты, ураган эмоций? – говорил тем временем Витор Дорис, ботинки которого я видел пересохшими, из-за неспособности моргнуть, глазами. – Ты что, подросток? Что ты задумал? Умереть? Может, как вы там говорите, финиш? Прости, если ты не суицидник. Просто похож. И зачем я вообще с тобой разговариваю?

Послышалось шуршание сминаемой бумаги. На грудь давил нейтрализатор, зажатый между телом и кафелем, по-прежнему спрятанный во внутреннем кармане куртки. Витор Дорис, наклонившись, ухватил меня за плечо и приподнял, чтобы вытащить дротик, а потом, наконец-то, надвинул веки на высохшие глаза. Перешагнув мое тело, ученый оказался где-то у шкафа с напитками. Кубики льда ударились о стекло, отец Амиды наполнил свой бокал и сказал:

– Интересно, если ты все же собрался умереть навсегда, что ты задумал? Что ж, будем!

Система оповещения особняка объявила: «Прибыла Амида Дорис», доктор наук поперхнулся виски. Или водкой. Что бы ни пил Витор, напиток встал ему поперек горла, борясь с накатившим кашлем, он схватил меня за руки и потащил к дивану. Я оказался на до боли знакомом мягком ковре, потом Витор уложил меня на диван и дергал меня за руки и за ноги, до последнего подбирая для тела как можно более непринужденную позу.

– О, папа! Привет!

– Привет, дочь, – доносилось уже со стороны входа. – Где дети? Дват? Только не говори, что ты сдала маленьких монстров обратно в приют!

– Да нет! – Амида засмеялась, а я слышал ее, словно из другого измерения, измерения для тупых укурков, вечно встревающих в неприятности. – У Двата командировка, первый раз улетел с Маяка. Беа ночевала у подруги, Литус, наверное, в школе.

«Ты живешь в доме дьявола!» – хотелось закричать мне. Сброшенные босоножки, опустившаяся на столик сумочка. Приятно было посасывать коктейли, плавая в бассейне у дьявола и курить косяки, слушая его стереосистему, пока сам я не стал его парализованной подопытной крысой. «Думай, Амида, думай! Тащи свой жирный зад к дивану! Я же не могу валяться тут, совсем без движения, просто так!?»

– О, так это же Айро! Нажрался до беспамятства, все как обычно, – сказала Амида.

– Да, по прибытии, меня, можно сказать, ждал сюрприз, – учтиво сказал Дорис.

– Это уж точно, – раздраженно говорила Амида. – Мы этот сюрприз с подругой всю ночь искали, вот же козел! Сильвия ему раз пятьсот звонила. Мы думали, что он решил… а, ладно, забудь. Пусть проспится, я позвоню Сильвии.

– Я уже вызвал такси, дорогая. Проспится дома. Раз в тысячу лет бываю здесь и не хочу провести выходной рядом с этим парнем! Ты уж извини.