Текст книги "«Слово – чистое веселье…»: Сборник статей в честь А. Б. Пеньковского"

Перевод: «Воде священного колодца я обязан всеми моими познаниями», – // Говорил один мусульманин, мудрый толкователь законов. // Он часто пил из него, и, невзирая на его (колодца) силу (= не довольствуясь ей), // Своими занятиями, утром и вечером, // Он дополнял дары пророка. // Один молодой человек, тененный столь прекрасным примером, // Понял его довольно плохо, хотя он достаточно говорит сам за себя: // Он перестал заниматься, всё пил эту воду, // Думал превратиться в ученого, а превратился в больного водянкой.

Любопытно, что сюжет следующего стихотворения Вяземского тоже восходит к Бийардону де Совиньи и обрабатывался Крезе де Лессером.

5. Притча «Язык и зубы (Восточный аполог)» была опубликована в «Новостях литературы» (1823, № 38):

 
Один султан пенял седому визирю,
Что твердой стойкости он не имел во нраве.
«За недостаток сей судьбу благодарю!
Им удержался я и в почести и в славе, —
Сказал визирь ему, – и при дворе твоем
Средь частых перемен он был моим щитом.
Мне шестьдесят пять лет, – прибавил он с улыбкой, —
Из твердых тех зубов, которые имел,
Ты видишь – редкий уцелел;
Но все их пережил один язык мой гибкой».
 

[Вяземский 1958, 156–157; 1880, III: 317]

Как и басня «Дервиш и Ученик», этот десятистишие имеет две французские параллели: одноименный прозаический аполог Совиньи («La Langue & les Dents») и стихотворный – Крёзе де Лeccepa. Приведем сначала первый:

Un Sultan reprochoit à un de ses Visirs de n’être pas d’un caractere assez ferme: Sire, lui répond le Visir; c’est à ce même caractere que j’ai l’obligation de la place que j’occupe auprès de Ta Hautesse; & c’est par lui que je m’y maintiens. Il y a soixante ans que je suis au monde; mes dents, qui étoient dures, sont presque toutes tombées; ma langue, qui ne l’étoit pas, m’est restée toute entiere

"Султан упрекал одного из своих визирей в отсутствии достаточно твердого характера. «Государь, – ответил ему Визирь, – именно этому характеру я обязан местом, которое занимаю при Твоем Высочестве; и (именно) благодаря ему я здесь удерживаюсь. Уже шестьдесят лет, как я живу; мои зубы, бывшие твердыми, почти все выпали, мой язык, который таким (твердым) не был, остался цел»" [Billardon de Sauvigny 1764: 153].

Сопоставим эту басню с переработкой Крёзе де Лессера, озаглавленной «Зубы и язык» («Les Dents et la Langue»):

 
Il faut avoir du caractère,
Mais il n’en faut pas trop pourtant.
Voici ce qu’en Bagdad un père
Disait un jour à son enfant,
Dont rien ne pliait l’humeur fière:
Mon ami, voilà soixante ans
Que j’ai commencé ma carrière;
Mes dents ont péri dès long-temps,
Et ma langue est encore entière.
 

[Creuzé de Lesser 1825: 29]

Перевод: Характер необходим, // Но всё же не в чрезмерных (количествах). // Вот что один отец в Багдаде // Говорил однажды своему сыну, // Чей гордый нрав ни перед чем не сгибался: // «Друг мой, вот уже шестьдесят лет, // Как я начал свою жизнь, // Зубы мои давно разрушились, //А язык еще цел».

Нетрудно видеть, что два микромотива, общие для Вяземского и Совиньи, отсутствуют у Крёзе де Лессера: Султан обращается с упреком к Визирю, а Визирь эксплицитно разъясняет, как он достиг своего положения и удержал его.

Аполог Крёзе де Лессера говорит, что в жизни гибкость порою полезнее твердости и стойкости (о том же толкуют многочисленные вариации басни «Дуб и Тростник»), В баснях же Совиньи и Вяземского присутствует ирония: апологетом «гибкости» оказывается придворный льстец, который приноравливает свои взгляды к мнению повелителя.

Упомянем еще одну стихотворную версию того же сюжета: она называется «Старый Визирь» («Le Vieux Vizir. Apologue») и написана аббатом де Шоном (De Schosne). В его восьмистишии не султан, а друзья упрекают визиря в нетвердости, указание на точный возраст визиря отсутствует [AM 1792: 110].

6. Притча «Калифъ и дервишъ. (Восточный апологъ)», опубликованная в «Дамском журнале» (1823, ч. 2), излагает следующий сюжет: надменный калиф, окруженный свитой, встречает среди развалин храма старца, держащего в руках череп. На вопрос калифа дервиш отвечает, что пытается понять, кому принадлежал череп: царю или нищему дервишу, но оказывается, что определить это невозможно. Вследствие этой встречи калиф отчасти теряет надменность и вспоминает по временам, что он тоже всего лишь человек [Вяземский 1880, III: 324–325].

Сюжет мог стать известен Вяземскому по французским версиям, например по басне Мансини-Нивернэ «Визирь и нищий» («Le Visir et le Manant» [Mancini-Nivernois 1796, I: 73–75]); при этом русский поэт мог позаимствовать название басни Мансини «Le Derviche et le Calife», имеющей, однако, совсем другое содержание. Помимо Мансини тот же сюжет обрабатывал Крёзе де Лессер в апологе «Череп» («La Tête» [Creuzé de Lesser 1825: 93–94]).

«Восточный аполог» Вяземского отличается от обоих названных французских текстов, но при этом содержит как некоторые мотивы притчи Мансини (описание пышной свиты), так и элементы сюжета, имеющиеся у Крёзе де Лессера (в частности, мораль). Можно заключить, что Вяземский либо существенно переработал одну из названных басен, либо воспользовался какой-то другой версией того же сюжета.

Характерно, что четыре из шести рассмотренных басен имеют отношение к теме «восточного деспотизма». Представление о Востоке как о царстве произвола бытует в европейском сознании уже с геродотовского описания персидского правления. Термин же в его нынешнем пейоративном значении вошел во французскую политическую литературу в XVII столетии, благодаря памфлетам против Мазарини, а затем и против Людовика XIV.[206]206
  История терминов «деспотизм» и «восточный деспотизм» скрупулезна прослежена в статье [Koebner 1951].


[Закрыть] В XVIII веке выражение «восточный деспотизм» получило широкое распространение, не без влияния Монтескье, а затем и трактата Буланже (Nicolas-Antoine Boulanger, 1722–1759) «Исследования о природе восточного деспотизма» («Recherches sur l’origine du despotisme oriental»), приписывавшегося также Гольбаху и другим авторам. Вполне естественно, что в столь конвенциональном жанре, как басня, тема деспотизма облекается в восточные одежды.

В заключение стоит еще обратить внимание, что некоторые басенные сюжеты претерпели параллельное развитие во Франции и в России: Крёзе де Лессер и Вяземский перерабатывали одни и те же апологи Бийардона де Совиньи.

Вяземский 1878–1880 — Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. Издание графа С. Д. Шереметева. СПб., 1878. T. I: 1810 г. – 1827 г; 1880. T. III: 1808 г – 1827 г

Вяземский 1935 — Вяземский П. А. Избранные стихотворения / Ред., статья и коммент. B. С. Нечаевой. М.; Л., 1935.

Вяземский 1958 — Вяземский П. А. Стихотворения / Вступит, ст., подгот. текста и примеч. Л. Я. Гинзбург. Л., 1958.

Кубачева 1962 — Кубачева В. П. «Восточная» повесть в русской литературе XVIII – начала XIX века // XVIII век. Сб. 5. 1962. С. 295–315.

Николаев 2004 —Николаев С. И. От Кохановского до Мицкевича. Разыскания по истории польско-русских литературных связей XVII – первой трети XIX в. СПб., 2004.

Потоцкий 1985 — Потоцкий Я. Путешествие в Турцию и Египет, совершенное в 1784 году // Восток – Запад: Исследования. Переводы. Публикации. Вып. 2. М., 1985. C. 35–82.

РЭ – Русская эпиграмма второй половины XVII – начала XX в. / Сост., подгот. текста и примеч. В. Е. Васильева, М. И. Гиллельсона, Н. Г. Захаренко. Л., 1975.

AM – Almanach des Muses. Paris, 1765–1833.

Billardon de Sauvigny 1764 – Billardon de Sauvigny L.-E. Apologues orientaux, Dédiés à Monseigneur Le Dauphin. Paris, 1764.

Creuzé de Lesser 1825 – Creuzé de Lesser A. Apologues. 2-ème éd. Paris, 1825.

Desbillons 1779 – Desbillons F.-J. Fables du Père Desbillons Traduites en François, Avec le texte latin Corrigé de nouveau par l’Auteur. Mannheim, 1779. T. 1–2.

Dutramblay 1822 – Dutramblay A. P. Apologues. Paris, 1822.

EPF – Elite de Poësies fugitives. T. 1–5. Londres, 1769–1770.

FA – Les Fléches d’Apollon ou Nouveau Recueil d’Epigrammes anciennes et modernes [recueilli par E.-J. Chaudon]. T. 1–2. Londres [Paris], 1787.

Huber 1766 – Huber M. Choix de Poésies Allemandes / Par M. Huber. T. 1–4. Paris, 1766.

Koebner 1951 – Koebner R. Despot and Despotism: Vicissitudes of a Political Term // Journal of the Warburg and Courtauld Institutes. Vol. 14. 1951. № 3/4. P. 275–302.

Langlès 1778 – [Langlès L. M.]: 1778, Contes, Fables et Sentences, Tirés de différens AUTEURS ARABES et PERSANS, avec une analyse du poëme de FERDOUSSY, SUR LES ROIS DE PERSE; Par le Traducteur des INSTITUTS politiques et militaires de TAMERLAN. Paris, 1778.

Lukman 1799 – Fables de Loqman, surnommé le Sage. Edition Arabe, accompagnée d’une Traduction française, et précédée d’une Notice sur ce célèbre Fabuliste. Kaire, 1799.

Mancini-Nivernois 1796 – Mancini-Nivernois L. J. Fables. T. 1–2. Paris, 1796.

Massé 1919 – Massé H. Essai sur le poète Saadi〈,〉 suivi d’une bibliographie. Paris, 1919.

PEP – Petite Encyclopédie poétique ou Choix de Poésies dans tous les genres. Paris: Par une Société de gens de lettres, 1804. T. III: Epigrammes, madrigaux, épitaphes, inscriptions, pensées, sonnets, rondeaux et triolets; T. VI: Fables.

Perrin – Perrin J.-F. L’invention d’un genre littéraire au XVIIIe siècle: le conte oriental // Fééries. № 2, 9—28. Grenoble, 2004/2005. Р. 9—28.

Potocki 2004 – Potocki J. OEuvres. [T.] I: Voyage en Turquie et en Egypte. Voyage en Hollande. Voyage dans l’Empire de Maroc, suivi du Voyage de Hafez. Voyage dans quelques parties de la Basse-Saxe / Ed. par F. Rosset et D. Triaire. Louvain; Paris; Dudley (MA), 2004.

Saadi 1704 – Saadi M. Gulistan ou l’Empire des Roses, Traité des Moeurs de Rois, composé par Musladini Saadi, Prince des Poetes Persiens / Traduit du Persan par M.*** [D’Alegre]. Paris, 1704.

Saadi 1880 – Saadi M. Le Boustan ou Verger, Poème persan de Saadi / Traduit pour la première fois en français avec une introduction et des notes par A. C. Barbier de Meynard. Paris, 1880.

Saint-Lambert 1769 – Saint-Lambert J.-F. de. Les Saisons, Poëme, OEuvres diverses de l’Auteur des Saisons. Amsterdam, 1769. Seconde Partie. (В 1769 г. в Амстердаме вышло три издания с разной пагинацией.)

Spectateur 1718 – Le Spectateur ou le Socrate moderne, Où l’on voit un Portrait naïf des Moeurs de ce Siècle / Traduit de l’Anglois. Amsterdam, 1718. T. III.

H. К. Онипенко
Вокруг одной строфы из «Евгения Онегина»

В лингвистике, как и в других науках, существует «разделение труда»: есть личности, порождающие новые теории, есть личности, хранящие теории и знающие все об истории лингвистических идей, и есть знатоки и хранители языкового материала, специалисты, в сознании которых живут слова, конструкции, тексты, представляющие саму языковую систему. Александр Борисович Пеньковский относится к тем немногим, которые соединяют эти три взаимосвязанных сферы лингвистического познания: Александр Борисович обладает удивительным даром – соединять всецелое знание объекта со строгой лингвистической теорией. А. Б. Пеньковского интересует жизнь слова в его полном объеме, слово и человек, слово и история. Профессор Пеньковский погружен в эпоху, когда формировался русский литературный язык; он знает все или почти все о языке XVIII – 1-й половины XIX века, он приближает сегодняшнего читателя к языку Пушкина, помогает сегодня читать (а не «прочитывать») текст с позиций современников Пушкина.

Методология А. Б. Пеньковского выросла из специфики речевой практики 1-й половины XIX века, когда значение слова не предписывалось, а создавалось заново каждым употреблением. «Язык пушкинской эпохи, – пишет А. Б. Пеньковский, – унаследовал от прошлого систему в значительной степени, хотя и не до конца отработанных жестких макрограмматических норм и норм жанрово– стилистической дифференциации словарного материала. Однако во всех остальных отношениях он давал говорящим / пишущим широчайшую свободу языкового выражения, оставляя в пренебрежении интересы слушающих / читающих, которые на каждом шагу попадали в ситуацию смысловой неопределенности»[207]207
  Пеньковский А. Б. Загадки пушкинского теста и словаря. М., 2005. С. 7.


[Закрыть]

Исследовательская техника, предложенная А. Б. Пеньковским, соединяет лингвистику и поэтику, системно-лингвистический подход и индивидуально-текстовый; суть этой техники – изучение слова в «системе множественных зеркал» – внетекстовых и внутритекстовых. Решая загадки пушкинского текста в «Евгении Онегине», Александр Борисович соотносит слово текстовое, «романное» с ним же в черновике, с подобным в текстах других авторов, интерпретирует семантику данного слова или конструкции в едином целом художественного текста, обнаруживая тем самым законы структурной организации пушкинского текста и закон чтения пушкинского слова: значение слова есть результат многократного отражения во множестве зеркал.

Александр Борисович щедро делится своим знанием с коллегами. Столкнувшись с неразрешимой загадкой текста XIX в. и обратившись к Александру Борисовичу, всегда получишь помощь – не готовый ответ, а путь, который приведет к ответу. Общение с А. Б. Пеньковским интересно и полно открытий: накопленные им словарные материалы расширяют лингвистические горизонты, заставляют смотреть на уже известные факты по-новому.

Одним из примеров плодотворного общения с профессором Пеньковским стало обсуждение функций указательных местоимений этот, тот, сей[208]208
  Под руководством А. Б. Пеньковского был собран и опубликован сборник «Русские местоимения: семантика и грамматика» (Владимир: ВГПИ, 1989). Семантику определительных и неопределенных местоимений А. Б. Пеньковский обсуждал в статье «О семантической категории „чуждости“ в русском языке» (Пеньковский А. Б. Очерки по русской семантике. М., 2004. С. 13–49).


[Закрыть] в строфах 8-й главы «Евгения Онегина», в которых идет речь о Татьяне. Именно совет Александра Борисовича «чтобы понять – ищи рядом» помог обосновать интерпретацию указательных местоимений, которая будет изложена в настоящей статье.

Речь пойдет о строках из XXVII строфы VIII главы:

 
Но мой Онегин вечер целый
Татьяной занят был одной,
 
 
Не этой девочкой несмелой,
Влюбленной, бедной и простой,
Но равнодушною княгиней,
Но неприступною богиней
Роскошной, царственной Невы.
 

В этом фрагменте обращает на себя внимание некоторая «неправильность», алогичность: местоимение этой употребляется не по отношению к Татьяне сегодняшней (для Онегина), как можно было бы ожидать, а по отношению к девочке из прошлого. Почему? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо сделать три предварительных отступления, касающихся: 1) семантики и синтаксиса указательных местоимений, 2) интерпретации указательных местоимений в «Словаре языка Пушкина», 3) семантики союза но в соединении с отрицательной частицей не.

Известно, что указательные местоимения могут выполнять указательную функцию по отношению к объектам мира и по отношению к фрагментам текста, что принято обозначать терминами дейксис и анафора. Однако есть и вторичные функции указательных местоимений, которые называют «экспрессивно-называющей функцией» (Н. Ю. Шведова), «экспрессивно-оценочной функцией» (И. И. Ковтунова), «для выражения экспрессивного отношения» (А. Д. Шмелев). Экспрессивное значение появляется тогда, когда невозможны или ограничены указательные функции, т. е. когда отсутствует пространственная или текстовая рядоположенность, когда слово не может стать речевым жестом. И. И. Ковтунова, рассматривая именные предложения е местоимением этот в художественных текстах, говорит о трех функциях (кроме общеязыковой – указательной), в которых принимает участие указательное местоимение – «предикативно-характеризующая, экспрессивно– оценочная и пространственно-изобразительная».[209]209
  Ковтунова И. И. Поэтический синтаксис. М., 1986. С. 30.


[Закрыть]

В БАС "е в статье местоимения этот есть два интересующие нас фрагмента: (1) в пункте 4 («указывает на лицо, предмет, известный говорящему и слушающему») особо оговаривается возможность местоимения этот входить в состав приложения; (2) в пункте 5 с пометой разг. указывается особая функция местоимения этот – «эмоциональное подчеркивание отдельных членов предложения; выражение неодобрения, иронии».[210]210
  Словарь современного русского литературного языка. М.; Л., 1965. С. 1943–1948.


[Закрыть]

В современном «Русском семантическом словаре» местоимение этот дается в двух разделах: 1) там, где речь идет о собственно указании на ближайшее (3;13), 2) в разделе об «усилении, интенсификации, оценке (3;18)»,[211]211
  Русский семантический словарь. Толковый словарь, систематизированный по классам слов и значений. М… 1998. Т. 1. С. 28–30.


[Закрыть] где выделяются два оценочных значения: «3. служит для определения того, что известно и не одобряется, оценивается отрицательно (разг.). Вот она, эта его любовь!» и «4. в сочетании со словами „ах“, „ох“, „о“, „уж“, а также (при осуждении) с мест, „мне“, „нам“ указывает на предмет, уже известный, определенный и так или иначе оцениваемый (разг.). Ах эти розы!.. Уж эти мне нравоучения!». Ср. в Словаре С. И. Ожегова, Н. Ю. Шведовой: «3. указывает на предмет, не упомянутый предварительно, но уже известный» с примерами Уж эти мне капризы! Ох, эти модницы![212]212
  Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка. М., 1996. C. 901.


[Закрыть]

В 1-й половине XIX в. осуществлялся переход от тройной системы указательных местоимений «сей – тот – оный» к двойной («этот – тот»), В этот период для местоимения этот была характерна не только орфоэпическая вариантность (ср. эвтот, эфтот у И. С. Тургенева в «Дворянском гнезде» и в «Отцах и детях» – в речи Павла Петровича), но и семантическая неопределенность. «Процесс вытеснения оппозиции „сей – оный“ оппозицией „этот – тот“ протекал в течение всего XIX века и в начале века отразился в горячей дискуссии о том, какой паре местоимений следует отдать предпочтение. Литература вопроса насчитывает до 40 статей и заметок первой половины XIX века, которые позволяют заключить, что общественное признание шло в таком порядке: 1. сей – оный, 2. сей – тот, 3. этот – тот».[213]213
  Демидов Д. Г. О переходе дейктической системы «сей – тот – оный» в «этот – тот» // Русские местоимения: семантика и грамматика. Владимир, 1989. С. 115–116.


[Закрыть]

Разрушение тройной системы указательности привело к тому, что 1) дейксис стал обслуживаться парой «этот – тот», 2) местоимение сей сохранилось в стилистически маркированной функции («высокий стиль») и экспрессивной функции (ирония),[214]214
  «Словарь Академии Российской, ио азбучному порядку расположенный» (СПб., 1822. Ч. VI) представляет местоимения этот и сеіі как синонимы, что отразилось в толковании одного через другое: «СЕЙ – этоть, онъ» (стб. 116); «ЭТОТЪ – мест. указ. сей» (стб. 1422).


[Закрыть] 3) местоимение тот не участвует в выражении экспрессивных значений, в отличие от этот, 4) местоимения этот – тот как средство связи различаются направлением отсылки: этот указывает на предтекст, тот – на посттекст (организует корреляционную связь на уровне сложного предложения).

Местоимение этот выполняет анафорическую функцию между двумя простыми предложениями, но как интерпретировать функцию указательного местоимения, организующего обособленное приложение или полупредикативный субстантивный оборот?

Историческая грамматика отмечает образование полупредикативных субстантивных оборотов с указательными местоимениями сей, этот в литературном языке второй половины XVIII в. – первой половины XIX в., что зафиксировано в коллективной монографии о русском языке XIX века.[215]215
  Очерки по исторической грамматике русского литературного языка XIX века // Изменения в системе простого и осложненного предложения. М., 1964. С. 456–457. Раздел об осложненном предложении написан И. И. Ковтуновой.


[Закрыть] Оборот выполняет предикативно– характеризующую функцию. В соответствующем разделе монографии приводятся примеры приложений в основном либо при именах абстрактных (совесть, веселость и т. п.), либо при местоимениях 3-го лица, отсылающих к человеку.[216]216
  Ср. также с примерами в разделе «Обещающие» местоимения в книге Л А. Булаховского «Русский литературный язык первой половины XIX века» (М., 1954. С. 450–451).


[Закрыть] Автор раздела о приложениях И. И. Ковтунова считает, что эти конструкции активно развивались по 30-е годы XIX в., после чего их употребление пошло на спад.

Указательные местоимения в обособленных оборотах не являются средствами анафорической связи по отношению к предшествующему имени, но являются средствами апелляции к памяти автора и адресата. Аргументом в пользу такого решения являются именные предложения с согласуемым местоимением этот. А. А. Шахматов в разделе «Бессказуемо-подлежащные предложения» описал предложения восклицательные с определением (§ 38).[217]217
  Шахматов А. А. Синтаксис русского языка. М., 2001. С. 53.


[Закрыть] В качестве определения выступает и местоимение этот. Вот примеры Шахматова: «Точно я сон какой вижу! Эта ночь, песни, свидания! Но этот обед! Этот обед! Ведь я этого обеда не забуду. Этакое допотопное животное!». А. М. Пешковский рассматривал экспрессивные функции указательных местоимений в связи с «именительным представления».[218]218
  Пешковский А. М. Русский синтаксис в научном освещении. М., 2001. С. 175–176, 404–406.


[Закрыть]

Позже эти предложения привлекут к себе внимание исследователей категории определенности / неопределенности в связи с понятием именного стиля. Вяч. Вс. Иванов, обсуждая именной стиль в поэзии как способ «ориентации на точку зрения говорящего субъекта» (с. 95),[219]219
  Иванов В. В. Категория определенности – неопределенности и шифтеры // Категория определенности – неопределенности в славянских и балканских языках. М., 1979. С. 95–99.


[Закрыть] проанализировал безглагольные предложения в стихах русских поэтов и обратил внимание на номинативные предложения с местоимением этот. И. И. Ковтунова, обсуждая номинативные предложения с указательными местоимениями в монографии «Поэтический синтаксис», приходит к выводу, что они соединяют «называющее» и «предикативно-характеризущее» значения существительного с образной функцией местоимения этот: «именные предложения сами по себе включают в свою семантику позицию наблюдателя. Слово этот в именных предложениях усиливает в них это значение» (с. 31). Семантику указательных местоимений в рассматриваемых примерах И. И. Ковтунова обозначает термином «пространственно-изобразительная функция» (с. 27). В отличие от других исследователей, И. И. Ковтунова пишет об именной конструкции с не-анафорическим указательным местоимением (номинативные предложения являются одним из частных случаев этой конструкции) и определяет значение местоимения этот в такой конструкции как «известный адресату речи с точки зрения говорящего».[220]220
  КовтуноваII. II. Поэтический синтаксис. М., 1986. С. 31.


[Закрыть]

Именная конструкция с не-анафорическим этот интерпретировалась и в связи со стихотворными текстами второй половины XIX в. – начала XX в., когда эта конструкция была достаточно освоена русской поэзией.[221]221
  Гаспаров М. Л. Фет безглагольный. Композиция пространства, чувства и слова (1979) // Гаспаров M. Л. Избранные труды. T. II. О стихах. М… 1997. С. 21–32.


[Закрыть]

В «Русской грамматике» (1980) интересующие нас примеры употребления указательных местоимений рассматриваются в разделе, посвященном обособлению; речь идет о вводимом указательным местоимением субстантивном обороте, который относится к личному местоимению (И вот они пришли наконец, эти дни с признаками увяданья), и, наоборот, об указательном местоимении, требующем «поясняющего оборота» (Надо было прощаться со всем этим, с Брянском, с уютным домом дяди Коли…).[222]222
  Русская грамматика. Т. II. М., 1982. С. 185–187.


[Закрыть]

В. 3. Санников, соединив проблематику именительного представления с обособленно-атрибутивными конструкциями, выделил особый тип конструкций, в которых параллельной связью соединяются имя существительное и местоимение (личное или указательное), и назвал их «пролептическими конструкциями» (ср. «обещающие местоимения» у J1. А. Булаховского). В. 3. Санников отличает пролептические конструкции и от предложений с именительным представления (поскольку в пролептических конструкциях возможен не только именительный падеж, но и косвенные), и от предложений с обособленным приложением (поскольку между именным сегментом и остальной частью конструкции, содержащей местоимение, не возникает «причинной связи»[223]223
  Санников В. 3. Русский синтаксис в семантико-прагматическом пространстве. М., 2008. С. 94–95.


[Закрыть]).