Текст книги "«Слово – чистое веселье…»: Сборник статей в честь А. Б. Пеньковского"

Серединное достаточно активно и частотно представлено не только в художественных текстах, оно наличествует в различных функциональных разновидностях языка и в повседневной коммуникативной практике.

Можно говорить о том, что язык выработал разнообразные по своей организации и форме специализированные единицы для фиксации именно серединных объектов. К их числу относятся: фразеологизмы со значением неопределенного промежуточного качества, средние компоненты у градуальных антонимов, оксюмороны, парадоксы, коммуникативные формы с семантикой неопределенности, внеоценочные символы масонов.

Фразеологизмы со значением неопределенного промежуточного качества: ни то ни сё; ни рыба ни мясо; ни два ни полтора; ни в городе Богдан ни в селе Селифан; ни Богу свечка ни черту кочерга. Эти фразеологизмы объединяет то, что они используются для номинации объектов, не принадлежащих ни одному из противопоставленных миров, находящихся вне их или между ними. При этом оба противоположные мира названы и прямо указано на то, что объект находится вне их распространения. Сама активность этих фразеологизмов в коммуникативной практике указывает на то, что категория серединного для языкового сознания постоянно актуализируется.

Средние компоненты у градуальных антонимов можно воспринимать в качестве лексикализованных закреплений серединного.

Оксюмороны по своей семантической природе предполагают контактное совмещение двух контрастно противопоставленных тематических сфер: пышное увядание, убогая роскошь, живой труп и т. п. Во всех этих случаях представлены: номинация с её имплицитными характеристиками и атрибут этой номинации, имплицитным характеристикам противоречащий. Если по отдельности данная номинация и данный атрибут четко разделены по сферам своего и чужого, то в фиксируемом образе происходит симультанное объединение этих сфер, в силу чего он сам попадает за их границы. Таким образом, мертвые души – объект, который не может быть отнесен к духовной сфере, отмеченной центральной номинацией как своя, потому что этому противоречит атрибут, и не может быть отнесен к материальной сфере, отмеченной атрибутом как чужая, потому что этому противоречит имя. Он репрезентирует объект, находящийся вне этих миров. Такие серединные объекты устойчиво фиксируются оксюморонами, совмещающими самые различные планы.

Парадоксы в этом отношении очень близки оксюморонам и отличаются от них только большей синтаксической и семантической сложностью оформления. Контактное соединение двух исключающих друг друга по своему семантическому наполнению комплексов в рамках единого синтаксического целого порождает ситуацию восприятия, в которой репрезентируемое положение в своей целостности не может быть отнесено ни к одному из противоположных утверждений, объединенных какой-либо связью с общей семантикой взаимодействия или обусловленности одного другим. Таким образом, в своей совокупности утверждение оказывается серединным, находящимся вне мира своего и чужого и одновременно помещенным в него без дополнительных комментариев или оговорок как очевидное.

Коммуникативные формы со значением предельной неопределенности или размытости оценки являются устойчивой реакцией говорящего на какой-либо вопрос собеседника в ситуации, когда первый не желает или не имеет возможности дать конкретный ответ. К таким формам относятся: да так, ничего, как сказать, может быть, ну, а кто его знает, скорее нет, чем да, я не в курсе, это как посмотреть, поговорим потом, сложный вопрос, да что уж там, надо подумать, вообще-то… То есть все междометного типа заместители нежелания конкретно ответить и соответствующие им жесты. Они используются, как правило, в функции ухода от прямого ответа и концентрируют в себе семантику ситуации, когда говорящий, оказываясь перед выбором между своим и чужим, предпочитает остаться в стороне, занять серединную позицию. Такие формы нейтрализуют ситуацию выбора между своим и чужим, переводя ее в сферу серединного. Они прямо номинируют серединное и как позицию в коммуникативной ситуации, и как отношение к вербализуемым фактам.

Внеоценочные символы масонов характеризуются тем, что они устойчиво включаются в противоположные оценочные контексты. В силу этого их языковое воплощение лишается оценки на шкале позитивное – негативное. Они по своему языковому статусу оказываются вне этой шкалы. (Подробнее см.: Шунеііко А. А. Масонская символика в языке русской художественной литературы XVIII – начала XXI веков. Хабаровск: Изд-во ДВГГУ, 2006.) Факт отсутствия закрепленной оценки позволяет воспринимать такие символы в качестве яркого примера серединного.

Само середединное в конкретных коммуникативных ситуациях, подчиняясь общей относительности рассматриваемых категорий, может восприниматься как свое или чужое. Его атрибуция часто зависит от того, находится ли наблюдатель непосредственно в коммуникативной ситуации или удален от нее на определенную дистанцию. Например, для Анненского воспроизведенные объекты могут быть аттестованы в качестве серединных, таковыми же они являются и для внимательного читателя, принимающего поэзию Анненского, а для читателя, отторгающего манеру письма поэта, они, как и все его наследие, будут чужими. Или для стороннего наблюдателя некий человек, которого называю ни то ни сё, будет восприниматься как серединный объект, при этом для самого этого человека категория ни то ни сё вполне может восприниматься как своя.

Формально серединные объекты воплощаются тремя способами. 1. Синтаксическими конструкциями или более широкими контекстами, которые, используясь для номинации чего-либо, состоят из находящихся в отношениях взаимной обусловленности семантических комплексов, явно маркированных как свое и чужое, при том что взаимодействие между ними указывает на то, что объект, ими описываемый, не относится ни к тому, ни к другому. В формальном отношении это самый разнообразный способ воплощения серединного. Так происходит в художественных текстах, во фразеологизмах со значением неопределенного промежуточного качества, в оксюморонах и парадоксах. 2. Лексическими единицами с предельно неопределенной или подчеркнуто серединной (при наличии противоположных номинаций) семантикой. Так происходит с коммуникативными формами размытой оценки и средними компонентами градуальных антонимов. 3. Лексическими единицами, которые в речевом употреблении устойчиво подвергаются взаимоисключающим (противоположным) оценкам, посредством чего в языке оценки лишаются. Так происходит с внеоценочными масонскими символами.

По своей языковой природе (семантике и функциям) серединное можно сравнить с нулевой точкой, от которой расходятся в разные стороны два градуированные оценочные луча с противоположным значением – свое и чужое.

Думается, что дальнейшее исследование категории серединного будет способствовать более полному выявлению сложного инструментария, с помощью которого языковое сознание осуществляет оценку мира.

H. A. Еськова
Об одном способе «игры» с фразеологизмами

Способ состоит в «дополнении» одного из компонентов устойчивого сочетания, чаще всего – «уточняющим» определением. Этот прием любил использовать великий мастер языковой игры Владимир Маяковский. Приведу несколько примеров:

Распустив демократические слюни, шел Керенский в орудийном гуле («Германия»); Хочу отвернуть заносчивый нос, и чувствую: стыну на грани я… («Тамара и Демон»); Повел пароход окованным носом… («Атлантический океан»); Джон намотал на бритый ус… («100 %»); Ну, американец… тоже… чем гордится. Втер очки Hью Йорком. Видели его («Кемп „Нит гедайге“»): Всю ночь, покой потолка возмутив, несется танец, стонет мотив… («Домой!»).

Примечание. Здесь (и далее) используется знак сокращения… (две точки, набранные полужирным) – для случаев, когда текст приводится не с начала предложения или кончается не пунктуационным знаком конца предложения; знак сокращения может стоять и в середине предложения.

Больше всего играют в эту игру журналисты. Приведу в хронологическом порядке ряд примеров из моей скопившейся за многие годы «коллекции» (авторы указаны, если это более или менее известные лица).

Крик антисоветской души [заголовок] («Литературная газета» 1959); „находился еще в поэтических пеленках… («Комсомольская правда» 1959); „звучат голоса тех, кто не хочет плясать под американскую дудку… («Литературная газета» 1960); Он не сокрушает цивилизаций и не ломает исторических дров. («Литературная газета» 1960); „родились машины, которые возложили функции перевода на свои электронные плечи («Неделя» 1961); „тех, кто готовит лекцию и хватается за любую учебную соломинку в поисках дополнительного материала («Литературная газета» 1961); „и раньше он [язык] в старших классах существовал на каких-то птичьих, беспрограммных правах… («Литературная газета» 1961); „всё делает на полном и довольно скучном серьезе («Советская культура» 1962); „если у него хватит самокритического пороха… («Литературная газета» 1963); Изобретательность умников вывернула ее [пословицу] на пессимистическую изнанку – что нет добра и без некоторого худа («Литературная газета» 1969); А они заявляют ей со своей математической колокольни… («Литературная газета» 1976); „судно тем временем достраивают, шпаклюют на скорую (и жуликоватую) руку… («Литературная газета» 1976); Зачем же, мол, на людей сатирическую напраслину возводить?

(«Литературная газета» 1980);..будь он хоть семи «педагогических» пядей во лбу («Известия» 1983); О том, как встречают нас в учреждениях – в бюрократические штыки или с искренним намерением оказать возможную помощь («Известия» 1983); „сколько времени еще надо такому полезному и такому в высшей степени необходимому делу ходить в коротких экспериментальных штанишках? («Известия» 1985); Ясное дело, они капля в спортивном море («Литературная газета» 1986); Тогда бы писатель без труда положил своего молодого оппонента на обе теоретические лопатки («Литературная газета» 1986); „как шубу с барского творческого плеча (А. Арканов, «Литературная газета» 1987); Вариться в собственном авиационном соку… («Литературная газета» 1990); „и они решили брать быка за рекламные рога («Известия» 1994); „отдали ему пальму славянского первенства («Литературная газета» 1994); Но о главном редакторе блоковского издания он пишет, если можно так выразиться, закусив творческие удила («Литературная газета» 1995); „кинокомпаниями и киноассоциациями, которые на свой финансовый страх и финансовый риск стали продвигать на отечественные экраны российские и зарубежные фильмы («Известия» 1995); „один из последних печатающихся могикан («Известия» 1995); Вины больше на России, потому что ее представители подложили политическую свинью, обернувшуюся страшной войной («Литературная газета» 1996); Между тем утекло много политической воды… («Известия» 1996); Но как бы от всех русских не стали… шарахаться предусмотрительные итальянцы, у которых и у самих бывает рыльце в мафиозном пушку («Известия» 1997); И мы простодушно клюем «на обманку», меряя всё на филологический аршин (Вл. Новиков, «Новый мир» 1998). Но наших бдительных политиков на научной мякине не проведешь («Известия» 1998); „но бюджетный кризис позволил тогда правительству лишь завинтить фискальные гайки («Известия» 1998): „увидите, что это одного кинематографического поля ягоды («Литературная газета» 1999);..а может, и дальше будет рассыпаться мелким, потешающим и эпатирующим публику бесом («Известия» 1999); Речь идет, наконец, о том, чтобы вынести за политические скобки Организацию Объединенных Наций… (А. Бовин, «Известия» 1999); Безусловно, масла в инфляционный костер подлил налог с продаж в своем новом обличье («Общая газета» 2000); Кто же правил экономический бал в России? («Общая газета» 2000); Это – бешеные деньги, выброшенные на политический ветер… («Литературная газета» 2006); „льют воду всё на эту же рекламную мельницу… («Литературная газета» 2006).

Интересно, когда такую «операцию» проделывают с одним и тем же устойчивым сочетанием разные авторы и оно оказывается «обогащенным» целым набором определений. Приведу такие случаи, представленные не менее чем тремя примерами.

бросать (бросить) тень на кого что: „бросил незаслуженную тень на коллег по профессии… («Литературная газета» 1961); „бросает ненужную тень на светлый творческий облик Мартироса Сергеевича… («Советская культура» 1963); Следовали пункты, бросающие довольно неприятную тень на репутацию пятигорских врачей («Литературная газета» 1964); И я вовсе не хочу бросить хоть малую тень на все эти полезные дела (И. Фоняков, «Литературная газета» 1975); „бросать воровскую тень на человека, свой единственный „заработок положившего „на издание экологических энциклопедий – это называется подлость («Известия» 1994); „слухи, бросающие на Чуковского неблагонадежную тень, возникли в январе 1940 года… (Е. Чуковская, «Литературная газета» 1997).

вставлять (ставить) палки в колеса: „тщетно пытающиеся вставлять палки в колеса советско-французской дружбы («Известия» 1960); А Китай ставит палки в американские колеса [заголовок] («Известия» 1995); Со всеми предметами более или менее разобрались, а литература никак не желает мириться с тестированием и вставляет всё новые и новые палки в колеса образовательной реформы («Литературная газета» 2007).

выносить (вынести) сор из избы: „и из какой избы вынесен пестрый сор отшумевшей жизни? (Алла Марченко, «Новый мир» 1994); „решили вынести сор из аппартной избы («Известия» 1994); „когда можно было хотя бы попытаться не выносить сор из благоустроенной сэсовской избы? («Общая газета» 2000).

есть еще порох в пороховницах: Стоит ли наступать «на горло собственной песне», если такие стихотворные книги, как [следуют названия] показывают, что в лирических пороховницах Тычины есть порох, да еще какойі («Литературная газета» 1959); Случай… показывает, что есть еще порох в конструкторских пороховницах (Ю. Черниченко, Умение вести дом. М., 1984); Есть еще порох в пиар пороховницах! («Общая газета» 2000); Смененное в этом году жюри доказало, что есть еще порох в критических пороховницах («Литературная газета» 2003); „он доказал, что еще остался порох в его лирических пороховницах («Литературная газета» 2007).

место под солнцем: „упорная, ожесточенная борьба за место под атлантическим солнцем («Литературная газета» 1960); За места под «футбольным солнцем» [заголовок] («Известия» 1962); В то время как всем одаренным людям места под литературным солнцем хватит (Беседа с Е. Рейном, «Книжное обозрение» 1995); России обещают место под европейским солнцем [заголовок] («Известия» 1995); Аукцион «ЛГ» завоевывал свое место под антикварно-букинистическим солнцем опытным путем… («Литературная газета» 1998); „а дикость осталась – и успешно конкурирует с просвещенным варварством за место под историческим солнцем («Известия» 1999); „а Есенину с его крестьянским происхождением не так просто будет отвоевать место под холодноватым петербургским солнцем (А. Архангельский, «Известия» 2000); „ищут такого рода извращениям места под рыночным солнцем («Литературная газета» 2001); „стремясь занять тогда еще бесплатное место под рекламным солнцем… («Литературная газета» 2005).

почем фунт лиха: Мне, знавшей почем фунт учительского лиха, стыдно было привести к ней в класс такого ученика («Известия» 1966); Но потом, конечно, показывают и ему, и дьявольскому городу, почем фунт ковбойского лиха (Центр plus 1994); „хорошо знающих, почем фунт аппаратного лиха («Известия» 1994); Почем фунт американского /а/нолиха? [заголовок] («Семь дней» 1996).

разгорелся сыр-бор: „вокруг заурядной плоскодонной колдобинки на пешеходной дорожке разгорелся несусветный бюрократический сыр-бор„(«Правда» 1962); „И разгорелся истинный сыр-бор По идеологическим вопросам (С. Смирнов, Нравоучительные строфы, «Москва» 1967): Отчего разгорелся этот отнюдь не академический только сыр-бор? («Литературная газета» 1972); А между тем вокруг этих объектов уже разгорелся солидный сыр-бор («Известия» 1972); Нешуточный сыр-бор разгорелся лишь из-за одного положения нового закона… («Общая газета» 2000).

В следующих случаях компонент фразеологизма не дополняется, а заменяется.

гадание на кофейной гуще: Гадание на бюджетной гуще [заголовок] («Общая газета» 2000); „продолжение всеобщего гадания на растворимой гуще («Литературная газета» 2001); Гадания на кадровой гуще [заголовок] («Новые Известия» 2001).

Игра с фразеологизмами, конечно, не чужда и разговорной речи. Вот несколько случаев, относящихся к проиллюстрированному здесь «способу»: „покривив фонологической душой… (А. А. Реформатский, 1963); Она это в жуткие штыки приняла (Редактор, 1983); „убиваем двух вредных социальных зайцев… (Редактор, 1990); „потерять лингвистическую почву под ногами… (А. Я. Шайкевич, 1995); Я тертый оркестровый калач (Музыкальный обозреватель, 1997); „под горячую организационную руку… (Телевидение, 1999); Конституционный суд поставил правовую точку… («Эхо Москвы», 1999); „намотала на свой лингвистический ус„(Лингвист, 2001).

С. Е. Никитина
К вопросу о народной герменевтике: «Песнь Песней» в молоканской интерпретации[389]389
  Работа выполнена в рамках программы ОИФН РАН «Текст во взаимодействии с социокультурной средой», направление VI: «Текст в социокультурном языковом пространстве», проект «Религиозные тексты в социокультурном пространстве русских конфессиональных групп».


[Закрыть]

Во время полевых исследований языка и культуры молокан, живущих в США (молокане – разновидность русского народного протестантизма, см. [Таевский 2003: 119, 149; Клибанов 1973], в США эмигрировали молокане в начале двадцатого века), музыковеду Маргарите Мазо и мне пришлось вести с пресвитером одной из наиболее закрытых молоканских общин долгий и безуспешный разговор о разрешении присутствовать на богослужении. Когда мы упомянули про корни молоканства, о которых мы могли бы рассказать, то в ответ услышали: «Корни? Господь насадил дерево молоканства, и мы видим его ствол, его ветви и листья, а корни не видим – они в земле. Если мы начнем их копать, то дерево засохнет». Стертая метафора корни в устах пресвитера – владельца бензозаправочной колонки– преобразилась в яркую разветвленную речевую фигуру: не нужно копать корни, ибо засохнет дерево. Господь дал нам возможность любоваться его листвой, а корни от нас скрыл.

В этом высказывании была демагогическая лукавость – на самом деле молокане очень любят копаться в своих «корнях», связывая, например, появление молоканства как апостольской веры на Руси с приходом на Русь Андрея Первозванного, но не все хотят допускать до этого «копания» «чужих». Однако нельзя было не восхититься способом, каким отказ сотрудничать с нами был выражен, и нельзя было не пополнить им копилку молоканских метафор, щедро рассыпанных по устным и письменным текстам. И не только метафор. Наиболее типичными средствами молоканского дискурса являются также иносказания и сравнения. Обычные грамматически выраженные сравнения часто превращаются в развернутые аксиологические сопоставления. В любом случае присутствует стремление к установлению аналогии между элементами разных миров, а именно мира материального, мира физической конкретности, и мира идеального, духовного.

Разумеется, всегда присутствует обращение к прецедентным текстам. Для так называемых «постоянных» молокан таковыми являются тексты Библии; для «духовных», или «прыгунов», не менее важна другая книга – «Дух и жизнь», написанная, в основном, самым знаменитым их пророком Максимом Рудометкиным во второй половине XIX в. Прецедентные тексты служат источником цитат для подтверждения высказанных мыслей и материалом для толкований.

В любой конфессиональной группе существует множество речевых и певческих жанров конфессионального дискурса. Часть из них реализуется в ситуации богослужения (чтение священных книг, проповедь, моление, богослужебное пение), часть – во внелитургической ситуации (чтение житийной, учительной и полемической литературы у православных, домашние беседы у молокан, пение духовных стихов и духовных песен, создание письменных произведений на религиозные темы и др.). Каждый жанр обладает специфическим набором стилистических черт, связанных как с характером текстов, так и со способом их реализации – письменной или устной. Несмотря на явное различие жанров, их объединяет – на основе религиозной ценностной ориентации – упомянутый когнитивный принцип аналогии. Этот принцип необходимо присутствует при производстве самых разных типов текстов, поскольку представители конфессиональных культур смотрят на жизнь сквозь призму священных текстов, ища параллели между событиями своей жизни – истории и современности – и событиями священных книг. При этом сопоставление направлено к нахождению и утверждению как сходства («не так ли и мы, братья и сестры…»), так и, наоборот, – противопоставления («а мы разве так сумели бы?») и всегда содержит отчетливую оценку. Целью большинства речевых конфессиональных жанров является, по выражению самих носителей культуры, научение основам веры, объяснение и обязательно назидание, что находит соответствие в трех составляющих герменевтической процедуры: понимание, объяснение, аппликация.

В лингвоментальном мире молокан механизм аналогии и обращение к прецедентным текстам работает в полную силу в самых разных семантических сферах и коммуникативных ситуациях. Так, жанр беседы (проповеди) предполагает обязательное цитирование или пересказ библейских текстов; очень популярны в молоканской среде притчи. Само же название молоканской проповеди — беседа – возвращает нас к древнерусскому пониманию этого слова, которым обозначал свои проповеднические произведения вождь раннего старообрядчества Аввакум, назвав их «сборником бесед».

В качестве аргументации при толковании текстов или ключевых слов в ответах на вопросы слушателей искусные беседтіки (проповедники) могут произвести сопоставление разных ситуаций, описанных в библейских текстах, с целью их ценностного противопоставления. Так, в ответе на мой вопрос, почему апостол Петр отрекся от Христа, один из лучших молоканских беседников сопоставил ситуации с двумя кострами – костром, зажженным рабами первосвященника, и костром, зажженным Христом на берегу Генисаретского озера при встрече его с учениками после Воскресения. Замечу, что в Евангелиях в соответствующих текстах употреблено слово огонь, семантическая валентность которого на субъекта-каузатора факультативна в отличие от слова костер, где она обязательна. Беседнику же необходимо было указание на каузаторов – основу сопоставления. Вот как объясняется отречение Петра: «Петр примостился греться – очень уж замерз. А костер разожгли рабы первосвященника, которые Христа привезли. Вот Петр и примостился греться. Оказывается, возле таких костров не укрепляются, возле таких костров отрекаются. Вот Петр и отрекся». В эпизоде встречи Христа с апостолами на озере, когда они подплывают к берегу, «костер для них горит — зажег Христос (…) мир, он к себе затягваит, он свои костры зажигает, привлекает, там хорошо можно погреться, там повеселиться, там сытно поисть и попить – это мир, но возле этих костров – это нам пример даеть – они обязательно отрекутся. А здесь Христос зажег костер, здесь нет отречения, а здесь Христос сразу говорит: «А ты любишь ли меня?»» Замечу, что замена слова огонь на костер с той же самой целью была произведена и другими, православными толкователями Нового завета: «Очень вероятно, что и костер, около которого он (Петр. – С. Н.) теперь стоял, должен был привести ему на память тот костер, около которого он грелся ночью во дворе первосвященника» [Толковая Библия 1987: 502].

Сопоставление элементов мира духовного и физического («плотяного») широко используется у молокан в любых речевых жанрах. В качестве примера объяснения духовного концепта через описание материального предмета приведу фрагмент из рукописной книги уроков-бесед одного из лучших беседников молокан-«американцев», получившего начальное школьное образование в Иране, откуда молодым человеком он приехал в США в пятидесятых годах. Он рассуждает о том, как проявляется в человеке Святой Дух (сохраняется орфография и пунктуация подлинника): «…мы должны уразуметь Святость в человеке и как его можно понять. Здесь мы приведем маленький, но чудный пример: Возьмите головку лука и носите его при себе, и он не зделает вам ни какого вреда. Но пусть этого лука коснется что-то острое; и тогда опять не можете видеть, что исходит от этого лука, и только обоняете его запах. Глаза ваши только скажут вам правду, потому что слезы идут из ваших глаз. Так и о человеческом Святом Духе. Когда станешь с человеком говорить что-то серьезное и коснешься крепкого разговора, и когда станешь получать ответ, тогда только узнаешь какого этот человек намерения и какого он духа. А дух видеть ты не можешь, только можешь определить по словам выходящим из уст человека».

При объяснении более «технических» концептов духовной жизни через образы жизни материальной оценочный элемент может нейтрализоваться. Так, перепады высот в процессе пения псалмов молоканские певцы самых разных регионов России и Америки с удивительным постоянством сравнивают с переключением скоростей при езде на автомобиле. Необходимость слушать сказателя, промазывающего (проговаривающего текст перед его пением) и других певцов, а также одновременно соображать, как «разложить» текст, чтобы он уместился в музыкальную строфу – «звод», певцы сравнивали с работой шофера: надо и баранку крутить, и на дорогу смотреть. Объясняя структуру молоканского собрания, где все тексты – и речевые (беседы) и певческие (псалмы) – должны быть едиными «по тону и по смыслу», то есть соединены единым эмоциональным настроем и объединены одной темой, молоканский беседник представлял процесс создания этого дискурса как соединение смысловой золотой нити, данной конкретному собранию (богослужению и людям, в нем участвующим) Богом, с прядями человеческого разума («Живем по Духу и по разуму, как сказал апостол Павел»). В результате получается неразрывный канат, соединяющий человека и Бога.

Все типы аналогии проявляются в толковании разных фрагментов Библии. Однако в молоканской культуре существует разделение толкователей на «букварей» и «духарей», соответствующее разделению на буквальное и иносказательное толкования. «Буквари» объясняют смысл текста через объяснение прямого смысла отдельных слов и путем отсылок к другим текстам Библии, подкрепляющим предложенное толкование (исключением являются притчи, требующие иносказательного толкования по своей природе). Эта герменевтическая процедура сходна с иудаистскими и протестантскими толкованиями (см. [Гадамер 1988: 223] об интерпретации Библии Лютером). Вот, например, толкование одной фразы, вернее, двух слов – сей и каждый из текстов молитвы «Отче наш» в Евангелиях от Матфея и Луки. Это объяснение возникло в разговоре с молоканским старцем, пресвитером П. А. Петровым. Речь шла об элементе человеческого в священном тексте молитвы:

В Библии есть вещи далеко ие духовные. Хоть и написана в основном Духом Святым. Вот молитва «Отче наш» – Христос учил учеников. Мы имеем два текста – по Матфею и Луке. Прочитайте внимательно, вы найдете различие, есть разночтение. Почему, спрашивается, разночтение? Потому что Матфей пишет со слов Христа, сам учился у Христа, а Лука сам пишет, что по тщательному исследованию, по тому, что рассказали другие, он написал. Вот этот оттенок человеческий проник и получилось разночтение. Вот разница какая? Матфей пишет, Христос говорил: «Хлеб наш насущный дай нам на сей день» – не заботьтесь о завтрашнем дне – он сам о себе позаботится – и много еще пояснил. Но нашей человеческой натуре – суетной жизни – она не удовлетворяется «на сей день»: сейчас пообедал, а завтра что буду обедать? А послезавтра? и дальше – всю жизнь! Вот и изменение – не на сей день, подавай нам на каждый день! У Луки. И сегодня и завтра. Вот человеческий отпечаток, человеческая мудрость.

Здесь нет ни метафор, ни сравнений, ни иносказаний. Они являются принадлежностью речи «духарей», которых, по-видимому, в молоканстве гораздо больше. Духовное толкование довольно трудно ограничить определенными рамками. Молокане вольны в толкованиях: «Библия глубока, как море, и каждый раз опускаешься на новую глубину», что, естественно, ведет ко множественности толкований, спорам и даже – в некоторых случаях – расколу собраний (общин). «У каждого беседника свое толкование: Если десять человек – десять разных смыслов есть в беседе». Правильное и глубокое толкование предполагает элемент откровения свыше; поэтому существует мнение, что «не Библия открывает истину, а истина открывает Библию».

Однако уметь правильно читать, чтобы понять, – необходимое условие, и каждый хороший проповедник наверняка и со знанием дела согласится со словами А. Б. Пеньковского: «правильно прочесть можно, только научившись правильно читать» [Пеньковский 2005: 5]. Вот что говорит молоканский беседник, объяснявший мне, что служение нужно вести «по тону и по смыслу»:

Я Библию от крышки до крышки много раз читал. Если тебе дали струну Бум– бум-бум, то ищи бум-бум-бум, если дали урок динь-динь-динь, то ищи динь-динь динь. Такой установ. Вся священная Писания по звуку изложена и каждый звук ведет тебя в свое место. Слово божье – звуковое. Если ты будешь молчком читать, ты никогда не поймешь. Я им говорю – когда вы читаете дома, вы читайте, чтоб ваши уши слышали. Тогда вы будете звук понимать… Если не понимаете, поститесь почаще. Единый учитель – Иисус Христос. Он в нас: не просто с нами – в нас, если мы поворачиваемся к нему сто процентов; если восемьдесят процентов, мы косолапые; если пятьдесят, то больные. Если сто процентов, то смысл приходит.

И если «букварь» толкует иносказательно только библейские притчи, то для «духаря» собранием притчей предстает почти вся Библия. Многие библейские эпизоды предстают как вещные корреляты глубочайших духовных событий.

«Духарём» был видный теоретик молоканства Николай Матвеевич Анфимов, принадлежавший к закавказским молоканам. Он родился в Тифлисе и умер в 1913 г. всего тридцати лет отроду от тяжелой неизлечимой болезни. Получив лишь начальное образование в одном из городских училищ, он, в силу природной одаренности и страстного стремления к исследованию священного Писания, самостоятельно овладел историческими и богословскими знаниями и написал много богословских сочинений, большинство которых осталось неизданными.[390]390
  Сведения о жизни и творчестве H. М. Анфимова я получила от пресвитера молоканской общины пос. Слободка Тульской обл. Виктора Васильевича Тикунова, за что искренне ему благодарна.


[Закрыть] H. М. Анфимов изложил основные догматы и составил молитвенник общины духовных христиан-молокан [Изложение догматов… 1912], где дал многим христианским понятиям яркие метафорические толкования, сопровождая их многочисленными ссылками на соответствующие фрагменты библейского текста. Так, «духовно» толкуется причастие (обряда причастия, как и водного крещения, у молокан нет): «причастием признаем не буквальное вкушение хлеба и вина – ибо когда мы едим или пьем, то едим и пьем для себя (Зах. 7:7), потому что пшца для тела (Римл. 14:17,1 Коринф. 8:8), – а вкушение благих глаголов Божиих (Евреям 6:45, Пс. 33:9, 1 Петр 2:3), питающих душу человека… (Ис. 55:1, Притч. 3:3, Ефес. 5:29,1 Тимоф. 4:6)» [Изложение догматов 1912: 172]. Ветхозаветная манна рассматривается H. М. Анфимовым прежде всего как преобрсіз новозаветного духовного хлеба [Там же: 174]. Автор цитирует слова Иисуса: «Я есмь хлеб жизни… сшедший с небес» (Иоанн 6:27). Отметим, что эти слова почти дословно повторяются в молоканской духовной песне: «Ты истинный хлеб сшедший с неба, / Для вечной жизни всех верующих душ. / Кто вкусит хлеб сшедший с неба, / Тот не увидит смерти вовек». Библейские концепты небесного хлеба и шире – духовной пшци – являются наиболее употребительными, наиболее семантически разветвленными, мощными и творчески осмысляемыми в речах и беседах молоканских старцев.