Текст книги "Бессонница"

(сделанного не воротишь)

чтобы дождаться Ральфа.

Вчера вечером Ральф опять поругался с Макговерном из-за того, что тот не закрыл входную дверь, и Макговерн выслушал его так же терпеливо, как сам Ральф выслушивал Каролину, когда она отчитывала его за то, что он не повесил пиджак на вешалку, а бросил на первый попавшийся стул, и теперь Ральф подумал, что, может, Макговерн и не виноват, и это вовсе не он оставил дверь открытой. Может быть, старина Дор подобрал ключ… или заколдовал замок. Почему-то эта последняя мысль вовсе не показалась Ральфу бредовой. Даже наоборот. В свете последних событий она казалась единственно правильным вариантом. Потому что…

– Потому что, – тихо сказал Ральф, машинально собирая весь хлам с телевизора и опять распихивая его по карманам, – он не просто знал, что мне понадобится эта штука, он знал, где она лежит и даже куда ее положить.

У него по спине побежал холодок, и рассудок попытался отбросить эту идею куда подальше и объявить ее полным бредом, который может прийти в голову только безумцу или человеку, измотанному бессонницей. Впрочем, это не объясняло появления клочка бумаги со строчкой из стихотворения у него в кармане.

Он еще раз прочел слова, нацарапанные на разлинованном листочке: «Я делаю все, что я делаю, в спешке, чтобы успеть сделать что-то еще». Это был не его почерк, совершенно точно. Так же точно, как и то, что «Кладбищенские ночи» – это не его книга.

– Теперь-то как раз моя, Дор мне ее подарил, – сказал Ральф вслух, и неприятный холодок опять пополз по спине, как трещина по ветровому стеклу.

А какое еще объяснение тут подходит? Она же не могла просто влететь мне в карман, эта бумажка.

Прежнее чувство, что чьи-то невидимые руки подталкивают его ко входу в темный тоннель, вернулось. Ощущая себя как во сне, Ральф пошел обратно на кухню. По дороге он снял пиджак и бросил на спинку тахты, даже не сознавая, что делает. Он снова остановился в дверях, пристально глядя на календарь с картинкой, изображавшей двух мальчиков, которые делали хэллоуинский фонарь из тыквы, – глядя на завтрашнее число, обведенное кружочком.

«Отмени встречу с булавковтыкателем», – сказал Дорранс. Его попросили, чтобы он передал это предупреждение Ральфу, и сегодня ножевтыкатель подчеркнул это яркой жирной чертой.

Ральф нашел телефон в «Желтых страницах» и набрал номер.

– Вы позвонили в офис доктора Джеймса Роя Хонга, – раздался в трубке приятный женский голос. Автоответчик. – К сожалению, мы не можем принять ваш звонок прямо сейчас, так что оставьте, пожалуйста, сообщение после звукового сигнала. Мы вам обязательно перезвоним.

Дождавшись сигнала, Ральф произнес и сам поразился тону, как спокойно звучит его голос:

– Здравствуйте, это Ральф Робертс. Мне назначена встреча на завтра в десять утра. К сожалению, я не смогу прийти. Изменились обстоятельства. Спасибо. – Он помолчал и добавил: – Разумеется, я заплачу.

Он закрыл глаза и бросил трубку на рычаг. Потом прижался лбом к стене.

Что ты делаешь, Ральф? Что ты делаешь?!

– Долог путь обратно в Эдем, милый.

Ты же не думаешь то, что ты думаешь… так не бывает.

– …долог путь, и поэтому не стоит обращать внимания на мелочи.

О чем ты думаешь, Ральф?

Он не знал; он понятия не имел. Наверное, о судьбе и о встрече в Самаре. Наверняка он знал только одно: что от раны в левом боку, куда его пыряли ножом, расходятся волны боли. Врач «скорой помощи» дал ему полдюжины обезболивающих таблеток, и ему, наверное, нужно было принять одну, но он слишком устал… так устал, что был даже не в состоянии подойти к раковине и налить себе стакан воды… ему не хватало сил даже на то, чтобы пройти через кухню, какой к чертовой матери путь в Эдем?!

Ральф опять же не знал. И сейчас его это не волновало. Сейчас он хотел одного: просто стоять на месте, уткнувшись лбом в стену и зажмурив глаза, чтобы ничего не видеть.

Глава 8

1

Белый песчаный пляж вытянулся вдоль побережья, как полоса белого шелка на кайме яркого синего моря, и он был абсолютно пуст, если не считать какой-то круглой штуковины ярдах в семидесяти от того места, где стоял Ральф. Эта круглая штука была размером примерно с баскетбольный мяч, и когда Ральф смотрел на нее, его сердце почему-то переполнялось страхом, глубоким и – по крайней мере на данный момент – совершенно беспочвенным.

Не подходи к ней, – сказал он себе. Что-то в ней есть неправильное, что-то плохое. Что-то действительно очень плохое. Это черный пес, который воет на синюю луну; кровь в кухонной раковине; ворон, что «на белый бюст Паллады сел у входа моего»[4]4
  Цитата из стихотворения Эдгара По «Ворон». Перевод В. Брюсова. – Примеч. пер.


[Закрыть]. Ты не хочешь к нему подходить, Ральф, и тебе не надо к нему подходить, потому что это один из осознанных снов Джо Вайзера. Тебе сейчас лучше всего развернуться и просто уйти.

Это все верно, конечно, но ноги уже несли его вперед – так что, может быть, это был никакой не осознанный сон. И неприятный, весьма неприятный. Потому что чем ближе Ральф подходил к этой круглой штуке, тем меньше она становилась похожей на баскетбольный мяч.

Это был самый реалистичный сон, из всех, которые когда-либо снились Ральфу, и осознание того, что он спит, казалось, лишь добавляет ему реализма. Он чувствовал мягкий рассыпчатый песок под босыми ногами – теплый, но не горячий, – он слышал громкий, утробный рев волн, когда они набегали на пляж, где песок блестел, как мокрая дубленая кожа, он чувствовал запах соли и сохнущих водорослей, резкий и какой-то печальный запах, который напоминал о летних каникулах, которые он еще ребенком провел как-то на пляже в Олд-Орчард.

Эй, приятель. Если ты не можешь поменять этот сон на другой, тогда попробуй просто повернуть выключатель и вылезти из него – проснуться то есть.

Он прошел уже половину расстояния до странной штуковины, и у него уже не осталось сомнений в том, что это было такое: не баскетбольный мяч, а голова. Кто-то закопал человека в песок по шею, и, как Ральф неожиданно понял, скоро начнется прилив.

Он не проснулся – он побежал вперед. И в это мгновение пенистый край одной из волн коснулся головы. Человек открыл рот и закричал. И хотя голос срывался, Ральф узнал его сразу. Это был голос Каролины.

Еще одна волна нахлынула на берег и попыталась утащить за собой волосы, прилипшие к мокрым щекам. Ральф побежал быстрее, зная, что скорее всего он опоздает. Прилив был достаточно сильным. И он утопит ее куда быстрее, чем сам он успеет выкопать ее из песка.

Тебе не надо спасать ее, Ральф. Каролина уже мертва, и умерла она вовсе не на пустынном пляже. Это случилось в палате 317 в Городской больнице Дерри. Ты был с ней в тот момент, и звук, который сопровождал ее смерть, был вовсе не гулом прибоя. Это было шуршание снега с дождем за окном. Помнишь?

Да, он все помнил, но все равно бежал – все быстрее и быстрее, – поднимая ногами облачка белого песка.

Ты не успеешь даже добежать до нее, ты же знаешь, как это обычно бывает в снах? Все, к чему ты бежишь, либо отступает, либо превращается во что-то еще.

Нет, в стихотворении было не так… или так? Ральф точно не помнил. Он помнил только, что рассказчик в панике убегал по лесу от чего-то смертельно

(Оборачиваясь на бегу, я различаю его силуэт.)

опасного. Это что-то гналось за ним по лесу… охотилось на него, приближалось к нему.

А он был все ближе к темному силуэту на песке. Она ни во что не превратилась, и только когда Ральф опустился на колени перед Каролиной, он понял, почему не сумел узнать свою жену, женщину, с которой они прожили вместе 45 лет: с ее аурой творилось что-то ужасное. Она прилипла к ее коже, как грязный мешок. Когда тень Ральфа упала на Каролину, она подняла глаза, и они закатились, как глаза лошади, которая сломала ногу, одолевая слишком крутой подъем. Она тяжело дышала, и с каждым выдохом у нее из носа вырывались клубы серо-черной ауры.

Потрепанная, изодранная в клочья веревочка, поднимавшаяся от ее головы, была лилово-черная – цвета гноящейся раны. Когда Каролина снова открыла рот и закричала, у нее изо рта вылетела неприятная светящаяся масса, липкие нити, которые исчезли почти сразу, как Ральф их заметил.

Я спасу тебя, Кэрол! – закричал он. Он упал на колени и принялся разрывать песок вокруг своей жены, как собака, выкапывающая кость… и когда эта мысль пришла ему в голову, он вдруг понял, что Розали, утренний обходчик Харрисон-авеню, устало сидит рядом. Как будто это его мысль вызвала сюда собаку. Грязная черная аура окружала и Розали тоже. Между лапами у нее лежала панама Билла Макговерна, вся измызганная и изрядно изжеванная.

Так вот куда делась эта чертова панама, мимоходом подумал Ральф, потом повернулся к Каролине и начал копать еще быстрее. Но все равно ему удалось откопать только одно плечо.

Не трать время, Ральф! – закричала на него Каролина. Я уже мертва, помнишь? Следи за следами белого человека, Ральф! Следи…

Волна – темно-зеленая в глубине и белая по краям – поднялась в море футах в десяти от пляжа. Она обрушилась на песок, залив ноги Ральфа холодной водой и моментально накрыв голову Каролины месивом пены и песка. А когда волна отхлынула, Ральф услышал, что теперь кричит он – кричит от ужаса, запрокинув голову к безразличному синему небу. Эта волна за секунды сделала то, на что обычно уходят месяцы радиационного облучения: она смыла все волосы на голове Каролины, оголив череп. И голова начала как-то странно вздуваться в том месте, где начиналась черная веревочка.

Каролина, нет! – завыл Ральф, копая еще быстрее. Теперь песок стал влажным и неприятно тяжелым.

Не обращай внимания, сказала она. С каждым произнесенным словом у нее изо рта вылетали серо-черные облачка, похожие на грязный дым из фабричной трубы. Это просто опухоль, и она не оперируется, так что не трать свой сон на эту часть представления. Какого черта, долог путь обратно в Эдем, поэтому не обращай внимания на мелочи. Тебе надо найти следы…

Каролина, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Нахлынула очередная волна, замочив Ральфа до талии и снова накрыв Каролину с головой. И когда эта волна отхлынула, Ральф увидел, что опухоль на голове у Каролины начинает вскрываться.

Поймешь, уже очень скоро поймешь, – ответила Каролина, а потом вздутие у нее на голове лопнуло со звуком, напоминающим стук деревянного молотка, когда им отбивают мясо. В чистый, пахнущий солью воздух выплеснулась струя крови, и из дыры в голове Каролины полезли черные жуки. Ральф никогда не видел таких жуков – даже во сне. Они вызывали у него почти истерическое отвращение. Он бы, наверное, убежал и бросил бы Каролину, но он почему-то застыл на месте и не мог даже пальцем пошевелить, не говоря уже о том, чтобы куда-то бежать.

Некоторые жуки заползли обратно в голову Каролины через рот, но большинство спустилось по ее щеке и плечу на влажный песок. И их странные обвиняющие глаза все время смотрели на Ральфа. Это все ты виноват, как будто говорили эти глаза. Ты мог бы спасти ее, Ральф, и кто-нибудь сильнее и лучше тебя наверняка бы спас.

Каролина! – закричал он и протянул к ней руки, но тут же убрал, испугавшись черных жуков, которые все еще лезли у нее из головы. Рядом сидела Розали в своем собственном облаке черноты и обреченно смотрела на Ральфа, держа в пасти пропавшую панаму Макговерна.

Один глаз Каролины выскочил из глазницы и упал на белый песок, как капля черничного варенья. Из пустой глазницы тут же полезли жуки.

Каролина! – кричал он. Каролина! Каролина! Кар…

2

– …олина! Каролина! Кар…

Неожиданно – в ту же секунду, когда Ральф понял, что сон уже кончился – он понял, что падает. И зафиксировал это в сознании за миг до того, как рухнул на пол. Он умудрился как-то смягчить падение, выставив руку, и скорее всего спас себя от ощутимого удара головой, зато под повязкой на левом боку опять начало ныть. Но в первый момент он даже не чувствовал этой боли. Он чувствовал только страх, отвращение и мучительную тоску – но больше всего все-таки облегчение. Плохой сон – самый кошмарный сон в его жизни – закончился, и он снова вернулся в реальный мир.

Ральф задрал свою и так уже почти расстегнутую пижаму и проверил повязку, не пошла ли кровь; убедился, что все нормально, и сел на полу. Это вроде бы незначительное усилие окончательно его доконало; мысль о том, чтобы встать и, может быть, даже опять лечь в постель, казалась совершенно невыполнимой. По крайней мере на данный момент. Может быть, чуть попозже… когда сердце станет стучать чуть спокойнее.

А можно ли умереть от кошмара? – подумал он, и в ответе ему послышался голос Джо Вайзера: Можно, и даже не сомневайтесь, Ральф, хотя медэксперты обычно пишут «самоубийство» в графе «причина смерти».

Все еще дрожа из-за приснившегося кошмара, Ральф сидел на полу, обхватив колени правой рукой, и думал о том, что некоторые сны действительно запросто могут убить. Детали жуткого сна уже начали исчезать из его памяти, но все самое страшное запомнилось слишком хорошо: этот чавкающий звук, как будто кто-то отбивает мясо деревянным молоточком, и отвратительные жуки, лезущие из головы Каролины. Они были толстые, лоснящиеся и живые… а почему нет? Они же питались мертвым мозгом его жены.

Ральф глухо застонал и провел по лицу левой рукой, что вызвало новый укол резкой боли в раненом боку. Потом он отнял руку, и ладонь была мокрой от пота.

Как она там говорила, чего ему следует бояться? Ловушек белого человека? Нет – следов, а не ловушек. Следов белого человека, что бы это ни значило. А еще что-то было? Может, да; может, нет. Он не мог вспомнить, и что с того? Это был только сон, Господи Боже, всего лишь сон, а вне того фантастического мира, который описывали бульварные газеты, сны ничего не значили и ничего не доказывали. Когда человек ложится спать, его мозг превращается в подобие сороки, которая ворошит самые ненужные воспоминания и впечатления и ищет не что-то ценное или полезное, а самые яркие и блестящие фрагменты. А потом собирает их в какие-то отвратительные коллажи, напоминающие шоу уродов, которые обычно производят впечатление, но смысла в них не больше, чем в детском лепете Натали Дипно. В том сне была Розали и даже пропавшая панама Билла Макговерна, но это еще ничего не значит… кроме того, что завтра он не станет принимать эти болеутоляющие таблетки, которые дали ему врачи «скорой помощи», даже если от боли ему захочется лезть на стенку. Потому что та единственная таблетка, которую он принял во время вечерних новостей, не только не помогла ему поспать подольше, как он надеялся, но и, вне всяких сомнений, сыграла свою роль в том, что ему приснился этот кошмар.

Ральф кое-как поднялся с пола и сел на край кровати. Волна слабости накрыла его, как парашютный шелк, и он пару минут посидел с закрытыми глазами, дожидаясь, пока не пройдет слабость. И пока он сидел, опустив голову и закрыв глаза, он дотянулся до лампы на тумбочке и включил свет. Так что когда он открыл глаза, спальня была освещена теплым желтым светом, который был очень ярким и вполне реальным.

Ральф взглянул на часы рядом с лампой. 1.48 ночи, а он уже проснулся и совершенно не хочет спать, хотя он и принял болеутоляющее. Он встал, медленно прошел на кухню и поставил чайник. Потом прислонился к столу и начал массировать бок под повязкой, пытаясь унять боль, которую вызвали его недавние «приключения». Когда чайник закипел, он заварил себе чашку чая «Спокойный сон» – хорошая шутка – и пошел вместе с чашкой в гостиную. Он упал в кресло-качалку, даже не позаботившись о том, чтобы включить свет; ему вполне хватало уличных фонарей и света, пробивающегося из спальни.

Ну и что мы имеем? – подумал он. Вот я снова в первом ряду партера, лучшее место в центре. Начинайте спектакль.

Прошло какое-то время, он не мог точно сказать, сколько именно, но боль под повязкой вроде утихла, и горячий чай стал едва теплым, когда он заметил какое-то движение на улице. Ральф повернул голову, ожидая увидеть Розали, но это была не Розали. Это были двое мужчин: они только что вышли на крыльцо дома на той стороне улицы. Ральф не различал цвет дома – оранжевые фонари, которые поставили по всему городу несколько лет назад, светили очень неплохо, но вот различать настоящие цвета стало почти невозможно, – но все же он видел, что цвет отделки резко отличался от цвета всего остального. Стало быть, это был дом Мэй Лочер.

Двое мужчин, стоявших на крыльце Мэй Лочер, были какие-то очень маленькие, не больше четырех футов роста. Их окружали зеленоватые ауры. Они были одеты в одинаковые белые халаты, которые, как показалось Ральфу, они позаимствовали из каких-то старых сериалов про врачей – черно-белых мелодрам типа «Бена Кэйси» или «Доктора Килдэйра». Один из них держал что-то в руках. Ральф пригляделся. Он не мог сказать точно, но это было что-то острое. Разумеется, он не стал бы утверждать, что это был нож, но вполне вероятно, что нож. Очень даже вероятно.

Первое, что пришло Ральфу в голову, – что эти люди были очень похожи на пришельцев из фильмов про НЛО, «Община» или «Огонь в небе». Потом он подумал, что снова уснул, прямо в кресле-качалке, и ему все это снится.

Правильно, Ральф, – это еще одна куча мусора со свалки твоих идиотских мыслей, вылезшая наружу из-за раны в боку, стресса и этих дурацких болеутоляющих.

Но он не чувствовал ничего угрожающего в этих двух маленьких людях, стоявших на крыльце Мэй Лочер, – кроме, разве что, непонятного предмета в руках одного из них. Ральф подумал, что даже спящему сознанию будет очень непросто сотворить кошмар из двух маленьких лысых ребят во врачебных халатах. В их поведении тоже не было ничего пугающего: ничего странного и ничего угрожающего. Они просто стояли на крыльце, как будто у них было полное право стоять там посреди ночи – в самое темное и безлюдное время. Они стояли лицом друг к другу; и их позы и склоненные друг к другу головы позволяли сделать вывод, что это старые друзья, которые о чем-то беседуют – спокойно и очень культурно. Они смотрелись вполне мирно и интеллигентно. Такие вежливые пришельцы, которые скорее скажут вам: «Мы пришли с миром», – нежели станут похищать людей, втыкать им в задницы зонды и следить за реакцией.

Ну хорошо, не всем же снам превращаться в кошмары. И вообще после последнего сна тебе грех жаловаться.

Да он, собственно, и не жалуется. Одного падения на пол с кровати ему вполне хватит, спасибо. Но все равно в этом сне было что-то тревожное, неприятное. Он казался очень реальным, но не так, как сон про Каролину. В конце концов это была его собственная гостиная, а не какой-то странный безлюдный пляж, который он никогда раньше не видел. Он сидел в том же кресле-качалке, в котором сидел каждую ночь, с чашкой почти уже холодного чая в левой руке, а когда он поднес правую руку к носу, то почувствовал запах мыла… «Ирландская весна»… он всегда пользовался этим мылом.

Ральф резко протянул руку к левому боку и нажал на повязку. Боль была острой и сильной… но двое маленьких лысеньких человечков так и остались стоять на крыльце Мэй Лочер.

Не важно, что тебе кажется, будто ты чувствуешь. Это не важно, потому что…

– Твою мать, – сказал Ральф вслух тихим и хриплым голосом. Он встал из кресла и поставил чашку с чаем на журнальный столик, причем так сильно грохнул ею о стол, что чай пролился на журнал с программой. – Мать твою… это не сон!

3

Шаркая тапками по полу, он прошел на кухню. Расстегнутая пижамная куртка хлопала по бокам, а то место, куда Чарли Пикеринг ударил его ножом, пульсировало болью при каждом шаге. Ральф взял табуретку и оттащил ее в маленькую прихожую, где был встроенный шкаф. Он открыл его, включил внутри свет, поставил табуретку так, чтобы дотянуться до верхней полки, и встал на нее.

На этой полке у него был склад ненужных или забытых вещей, большинство из которых принадлежало Каролине. Всякие мелочи, так, ерунда… но они окончательно убедили его в том, что это не сон. Там был пакетик с засохшими шоколадками «М & M’s» – ее любимое и тайное лакомство. Там было какое-то шитье, одна белая атласная туфля со сломанным каблуком, фотоальбом. И эти вещи причиняли ему куда более сильную боль, чем рана в левом боку, только сейчас у него не было времени зацикливаться на боли.

Ральф наклонился вперед, положил левую руку на самую верхнюю пыльную полку, чтобы удержать равновесие, и принялся шарить правой рукой в вещах, молясь про себя лишь об одном: чтобы табуретка не выскользнула у него из-под ног. Рана снова заныла, и он прекрасно осознавал, что если он сейчас не прекратит эти свои упражнения, то у него опять пойдет кровь, и тем не менее…

Я уверен, что он где-то здесь… ну, почти уверен.

Ральф отодвинул в сторону свою коробку для мотыля и плетеную корзину для рыбы. За корзиной была стопка старых журналов. Сверху лежал «The Look» с Энди Вильямсом на обложке. Ральф отодвинул их в сторону локтем, подняв облако пыли. Старый пакетик с «М & M’s» упал на пол и порвался: яркие разноцветные конфеты рассыпались по полу. Ральф наклонился вперед еще больше, почти встав на цыпочки. Может быть, ему только казалось, но он явственно ощущал, как табуретка ходит под ним ходуном.

Едва эта мысль промелькнула у него в голове, табуретка жалобно скрипнула и действительно начала медленно отъезжать назад по паркетному полу. Ральф не обратил на это внимания. Он не обратил внимания и на ноющую боль в боку, и на внутренний голос, который вопил, чтобы он прекращал это занятие, потому что ничего этого нет – ему снился сон наяву, как в книге Холла; такое нередко случается с теми, кто страдает бессонницей, и хотя этих маленьких человечков на улице на самом деле не существует, но он-то стоит тут на самом деле, и табуретка под ним медленно отъезжает, и он может вполне реально сломать себе что-нибудь, если табуретка все-таки выскользнет из-под него и он рухнет на пол, и как он потом собирается объяснять, что случилось, врачам из городской больницы?

Ральф опять потянулся вперед, по пути отодвинув в сторону картонную коробку, из которой, как странный острый перископ, торчала половина звезды для рождественской елки (и уронив на пол вечернюю туфельку без каблука), и все же нашел, что искал, в левом дальнем углу: старый бинокль Zeiss-Ikon.

Ральф слез с табуретки как раз в тот момент, когда она уже была готова выскользнуть из-под него, подвинул ее поближе и снова залез на нее. Но все равно не сумел дотянуться до бинокля. Тогда он взял рыболовный сачок, который лежал рядом с корзиной и коробкой для мотыля, и со второй попытки подцепил футляр с биноклем. Подтянул его чуть вперед, так чтобы можно было дотянуться рукой, потом слез с табуретки, наступил на упавшую туфельку… и больно вывернул лодыжку. Ральф пошатнулся, раскинул руки для равновесия и только чудом не влетел лицом в стенку. По дороге обратно в комнату он почувствовал, как под повязкой на левом боку разливается жидкое тепло. В конце концов рана все-таки открылась. Чудесно. Просто чудесная ночь, Ральф Робертс… И давно ты отошел от окна? Он точно не знал, но вроде бы достаточно давно, и он был почти уверен, что эти маленькие лысые доктора уже уйдут к тому времени, как он доберется до кресла у окна.

Ральф резко остановился; футляр с биноклем закачался, оставляя за собой длинную тень, которая металась взад-вперед по полу, залитому светом оранжевых уличных фонарей, как будто уродливым слоем краски.

Маленькие лысые доктора? Так он назвал этих маленьких человечков? Ну да, потому что так их называли они – ребята, которых эти самые лысые доктора якобы похищали… изучали… и иногда оперировали. Это были врачи из космоса, проктологи из великого извне. Но это было не главное. Главное было…

Так их называл Эд, вспомнил Ральф. В тот вечер, когда он звонил мне и предупреждал, чтобы я не совался в его дела. Он сказал, что такой вот доктор рассказал ему о Кровавом Царе, и о Центурионах, и обо всем остальном.

– Да, – прошептал Ральф, и по спине снова прошел холодок. – Да, он именно так и сказал. «Доктор мне рассказал. Маленький лысый доктор».

Когда он дошел до окна, он увидел, что эти странные ребята все еще там, хотя, пока он ходил за биноклем, они сошли с крыльца Мэй Лочер на тротуар и стояли теперь как раз под оранжевым фонарем. Ощущение, что по ночам Харрис-авеню напоминает опустевшую после спектакля сцену, вернулось и даже усилилось… но кое-что изменилось. Теперь сцена была не пустой, правильно? На ней шла какая-то зловещая полуночная пьеса, и эти двое на сцене были уверены, что в зрительном зале никого нет.

А что они, интересно, сделают, если узнают, что в зале есть один зритель, подумал Ральф. Что они со мной сделают?

Теперь у маленьких лысых докторов был такой вид, как будто они достигли какого-то соглашения. Вблизи они были совсем не похожи на докторов, несмотря на белые халаты, – скорее они выглядели как инженеры или лаборанты, выходящие со смены на фабрике; как двое приятелей, которые остановились на пару секунд за воротами, чтобы обсудить некую животрепещущую тему, которая не могла подождать даже до ближайшего бара, впрочем, они вовсе не собирались разводить споры… все обсуждение займет пару-тройку минут, тем более что в итоге они все равно согласятся друг с другом.

Ральф достал из футляра бинокль, поднес его к глазам, потерял еще пару секунд, настраивая резкость, и только потом понял, что забыл снять чехлы с линз. Он снял их и снова поднял бинокль к глазам. На этот раз две фигуры под фонарем тут же возникли в поле его зрения – большие и идеально освещенные, но размытые. Ральф подкрутил регулятор резкости, и двое мужчин почти сразу попали в фокус. И у Ральфа перехватило дыхание.

Он смотрел на них очень недолго, секунды три; потом один из мужчин (если это были мужчины и вообще люди) кивнул и положил руку на плечо второму. Они оба развернулись и пошли прочь, оставив на обозрение Ральфу только лысые затылки и гладкие белые спины. Всего три секунды – максимум, но Ральфу хватило и этого. Ему стало нехорошо.

Он побежал за биноклем по двум причинам, и обе они происходили из его нежелания верить в то, что это был сон. Во-первых, он хотел быть уверенным в том, что сможет потом опознать этих двоих мужчин, если в этом возникнет необходимость. Во-вторых (эта вторая причина была мало приемлема для здравого смысла, но от того не менее важна для него самого), ему хотелось отделаться от назойливого ощущения, что у него происходит «близкий контакт третьей степени» с пришельцами из других миров.

Но вместо того чтобы развеять это впечатление, вид в бинокль, наоборот, его усилил. У маленьких лысых докторов, казалось, вообще не было черт лица. Лица были, да: глаза, носы, рты, – но они были какими-то ускользающими и расплывчатыми, как блики на хромированной поверхности. Они, эти двое, могли бы быть близнецами, но у Ральфа сложилось другое впечатление. Они были похожи на манекены в витрине магазина – ночью, когда с них уже сняли дорогие парики, – и это жуткое сходство не имело отношения к генетике. Скорее на ум приходило серийное производство.

Ральф отметил только одну отличительную особенность – и обуславливалась она, судя по всему, сверхъестественной гладкостью их кожи: у них на лицах не было морщин. Ни морщин, ни родинок, никаких прыщей или шрамов, хотя Ральф допускал, что такие незначительные детали можно пропустить, даже глядя в бинокль. И кроме этой неестественно гладкой кожи и отсутствия морщин – ничего; все остальное – лишь субъективные домыслы. Тем более что Ральфу не удалось рассмотреть их как следует. Если бы он достал бинокль быстрее, без всяческих эскапад со скользящими табуретками и падающими рыболовными снастями, если бы он вовремя понял, что забыл открыть окуляры и не возился бы с ручкой настройки резкости, может, сейчас он бы не чувствовал эту свербящую тревогу.

Они выглядят как эскизы, подумал он внезапно, прежде чем они отвернулись от него. Вот что меня беспокоит больше всего. Не их одинаковые лысые головы и белые халаты, и даже не отсутствие морщин. Они выглядят как эскизы людей – не глаза, а круги, маленькие розовые уши, как будто нарисованные розовым фломастером, рты – небрежные быстрые наброски бледно-розовой акварелью. Они не похожи ни на людей, ни на пришельцев… они похожи на приблизительные зарисовки… чего?.. я даже не знаю чего.

Ральф был уверен только в одном: обоих докторов окружали яркие ауры. В бинокль он разглядел, что они были зеленого цвета с золотыми вкраплениями, и по ним пробегали оранжево-красные искры, похожие на искры костра. Эти ауры были воплощением силы и энергии; и неинтересные и совершенно невыразительные лица двух маленьких человечков никак не вязались с такими аурами.

Лица? Я не уверен, что смогу их узнать, если увижу снова, даже под угрозой расстрела. Они как будто сделаны для того, чтобы не запоминаться. Конечно, будь они лысыми, тут бы проблем не возникло. Но если они наденут парики и, скажем, сядут, чтобы нельзя было понять, какого они роста… то что тогда? Отсутствие морщин на лице тоже можно отнести к разряду особых примет, но все относительно. Хотя вот ауры… эти зеленые с золотым ауры, да еще с искрами… вот их я бы узнал. Но в их аурах есть что-то неправильное. Понять бы еще, что именно.

Ответ пришел неожиданно: просто возник в сознании, как те два существа – маленькие лысые доктора – возникли у него перед глазами, как только он снял чехол с окуляров бинокля. Обоих окружали сверкающие ауры… но у них не было тех уходящих вверх ленточек, которые Ральф про себя называл веревочками от воздушных шариков.

Они шли по Харрис-авеню в сторону Строуфорд-парка и напоминали двух приятелей, которые решили прогуляться воскресным утром. И за секунду до того, как они вышли из яркого круга света возле крыльца Мэй Лочер, Ральф успел разглядеть предмет, который один из докторов держал в руке. Это был вовсе не нож, как показалось Ральфу вначале, но все равно увидеть подобный предмет в руках незнакомца на пустой улице посреди ночи было не очень приятно.

Это были длинные ножницы из нержавеющей стали.

4

Неприятное ощущение, что его подталкивают ко входу в тоннель, где в темноте может таиться все что угодно, вернулось с удвоенной силой. Только на этот раз вместе с ним пришла паника, потому что Ральфу показалось, что последний, самый сильный толчок в спину он получил как раз тогда, когда ему снился сон про его умершую жену. Ему хотелось кричать от страха, и он понял, что надо немедленно что-то делать, иначе он и вправду закричит в полный голос. Ральф закрыл глаза, сделал глубокий вдох и представил себе еду. Новое блюдо с каждым новым вдохом: помидор, картошка, мороженое, брюссельский салат. Доктор Джамаль в свое время научил Каролину этой несложной технике релаксации, и она помогала ей бороться с головными болями, даже в последние шесть недель, когда опухоль уже начала убивать ее. И теперь она помогла Ральфу справиться с паникой. Сердце забилось спокойнее, и чувство, что он сейчас закричит, вроде бы начало проходить.