Текст книги "Бессонница"

[Конечно! Ты что, думал, что я поглажу тебя по головке и отправлю домой после всего, что мы пережили вместе?!]

Вдруг она улыбнулась – хитрой и озорной улыбкой.

[К тому же, Ральф, неужели сегодня ты еще в настроении всю ночь кувыркаться в кровати? Скажи мне правду, и не надо мне льстить.]

Он обдумал ее слова, а потом рассмеялся и обнял ее. Ее губы были сладкими и слегка влажными, как кожица спелого персика. Поцелуй, казалось, прошел по всему его телу, но сильнее всего странное ощущение было все-таки во рту; такое впечатление, что через него пропустили электрический ток. Когда поцелуй закончился, он почувствовал себя возбужденным, как никогда… но одновременно и странно опустошенным.

[А что, если я скажу «да», Луиза? Что, если я скажу, что хочу кувыркаться в постели всю ночь, и может быть, даже дольше?]

Она отстранилась и критически смерила его взглядом, как будто пытаясь решить, правду он говорит или просто храбрится. Одновременно с этим ее руки потянулись к пуговицам на платье. Когда Ральф принялся их расстегивать, он вдруг заметил странную вещь: Луиза вновь выглядела моложе. Не на сорок, конечно, но на пятьдесят – точно, и это были такие пятьдесят… Разумеется, это все из-за их поцелуя, и самое интересное, она, похоже, даже не осознавала, что только что сделала – помогла себе им, если так можно сказать, как раньше помогла себе тем бродягой. И что в этом плохого, собственно говоря?

Она подалась вперед и поцеловала его в щеку.

[Я думаю, для ночных забав у нас еще будет достаточно времени, Ральф. А сегодня мы будем спать, просто спать.]

Он решил, что она абсолютно права. Еще пять минут назад ему очень хотелось заняться с ней любовью – ему всегда очень нравилось это занятие, и с ним давно уже этого не случалось. Однако сейчас возбуждение прошло. И Ральф совсем не жалел об этом. Он знал, куда оно делось.

Луиза пошла в ванную и включила душ. Пару минут спустя Ральф услышал, как она чистит зубы. Было приятно знать, что они у нее еще есть. Следующие минут десять он занимался нелегким процессом раздевания, в чем ему сильно мешали ноющие ребра. Он все-таки умудрился стянуть с себя свитер Макговерна и ботинки. Дальше была рубашка, а пока Ральф безуспешно боролся с ремнем, Луиза вышла из ванной с зачесанными назад влажными волосами и сияющим лицом. Ральф был заворожен ее красотой и почему-то вдруг почувствовал себя слишком массивным и глупым (не говоря уже о том, что старым) для такого везения. На ней была длинная розовая ночнушка, и он чувствовал запах молочка, которым она мазала руки. Это был очень приятный запах.

– Дай лучше я, – сказала она и быстро расстегнула ремень, прежде чем Ральф успел возразить. В этом не было ничего от эротики – просто привычные действия женщины, которой приходилось ежедневно раздевать и одевать мужа весь последний год его жизни.

– Мы снова спустились, – сказал он. – На этот раз я даже и не заметил, как это произошло.

– Я заметила, когда была в ванной. На самом деле я была рада. Мыть волосы сквозь ауру – это как-то не очень удобно.

Снаружи бесновался ветер, он сотрясал дом и глухо выл в водосточной трубе. Они посмотрели в окно, и хотя они уже спустились на уровень краткосрочников и не могли читать мысли друг друга, Ральф был уверен, что Луиза думает о том же, о чем и он: об Атропосе, который сейчас был где-то там, в ветреной ночи, без сомнения, сильно разочарованный тем, как все обернулось, подавленный, истекающий кровью, но все-таки непокоренный – он проиграл, но не вышел из игры. Теперь они могут его называть Одноухим Приятелем, подумал Ральф и невольно вздрогнул. Он представил себе, как Атропос проносится через испуганную, взволнованную толпу, словно взбесившийся астероид, оглядываясь и прячась, крадя сувениры и обрезая веревочки… другими словами, находя утешение в любимой работе. Ральф вдруг поймал себя на том, что сам уже почти не верит в то, что он сидел на этом существе и резал его скальпелем, причем его же собственным скальпелем. И откуда только смелость взялась? – подумал он, но, разумеется, он знал откуда. Вся его смелость крылась в двух бриллиантовых серьгах, которые носил этот маленький монстр. Интересно, понял ли Атропос, что эти сережки стали его самой большой ошибкой. Скорее всего нет. Судя по всему, Док номер три разбирался в человеческих побуждениях еще хуже, чем Клото с Лахесисом.

Он повернулся к Луизе и взял ее руки в свои.

– Я опять потерял твои сережки. Но на этот раз они действительно пригодились. Извини.

– Не извиняйся. Я их уже потеряла однажды, правильно? То есть я с ними уже распрощалась. И я больше не беспокоюсь о Гарольде с Джен, потому что теперь у меня есть друг, который поможет мне и защитит, если что. Правильно?

– Да. Разумеется.

Она обняла его, легонько прижала к себе и снова поцеловала. Луиза замечательно целовалась. Она не забыла, как это делается, и умела она очень многое, как оказалось.

– Давай иди в душ.

Ральф хотел было возразить, что уснет, как только засунет голову под теплую воду, но тут Луиза сказала еще кое-что, что кардинально изменило его решение.

– И не возражай. Ты очень странно пахнешь, особенно твои руки. Так пахло от моего брата Вика, когда он целый день чистил рыбу.

Две минуты спустя Ральф уже был в душе и отчаянно тер руки мочалкой с мылом.

10

Когда он вышел из ванной, Луиза уже лежала в постели под двумя теплыми одеялами. Она укрылась почти с головой, так что было видно только лицо, да и то, если присмотреться. Ральф поспешно прошел через комнату, поскольку был в одних кальсонах и жутко стеснялся своих тощих ног и брюшка. Он откинул одеяло и быстро нырнул под него, поеживаясь, когда холодные простыни касались его тела.

Луиза пододвинулась к нему и обняла. Он зарылся лицом ей в волосы и наконец позволил себе расслабиться. Это было просто замечательно – лежать в обнимку с Луизой под теплыми одеялами, когда за окном воет обезумевший ветер, сотрясая стекла. На самом деле это и есть настоящий рай.

– Слава Богу, что у меня в кровати мужчина, – сонно сказала Луиза.

– Слава Богу, что это я, – ответил Ральф, и она рассмеялась.

– Как твои ребра? Может, дать тебе аспирину?

– Нет. Я уверен, что утром они опять разболятся, но сейчас все прошло, наверное, из-за горячей воды. – Упоминание о том, что может случиться или не случиться утром, навело его на одну мысль – ту, которая уже очень долго ждала своей очереди у него в голове. – Луиза?

– М-м-м?

Ральфу представилось, как он просыпается посреди ночи, вокруг темно, он очень устал, но совершенно не хочет спать (и это есть, без сомнения, один из самых жестоких парадоксов в мире), а цифры на электронных часах только что поменялись с 3.47 на 3.48. Ночь души человеческой Фицджеральда, когда каждый час кажется таким долгим, что можно успеть построить Великую пирамиду Хеопса.

– Как ты думаешь, мы сегодня уснем? – спросил он.

– Да, – уверенно проговорила она. – Я думаю, что мы будем спать как убитые.

И буквально пару секунд спустя Луиза своим примером доказала свою правоту.

11

Ральф не спал еще, может быть, пять минут – просто лежал, обнимая ее, вдыхая чудесный запах ее кожи, наслаждаясь ощущением гладкого тонкого шелка у себя под руками, удивляясь скорее своему теперешнему положению, а не тем фантастическим событиям, которые привели его в этот дом, в эту постель. Его наполняло какое-то очень глубокое и одновременно очень простое чувство – то, которое можно узнать, но нельзя назвать, может быть, потому, что он уже очень давно не испытывал этого чувства.

За окном все также бушевал ветер, завывая в трубах, как сумасшедший волынщик, а Ральф думал о том, что в жизни нет ничего лучше, чем просто лежать в мягкой кровати, обнимая спящую женщину, когда за окном воет осенний ветер.

Нет, все-таки есть одна вещь, которая лучше – по крайней мере на данный конкретный момент. Ощущение, что ты засыпаешь, уплываешь в потоке неведомого, как каноэ отплывает от пристани по широкой неторопливой реке ярким летним днем.

Из всего, что составляет наши краткосрочные жизни, сон – это самое лучшее, подумал Ральф.

Ветер опять заревел снаружи (теперь казалось, что этот звук идет откуда-то издалека), и Ральф почувствовал, как течение великой реки уносит его с собой, и понял, что это за чувство, которое не покидало его с тех пор, как Луиза обняла его и уснула, быстро и доверчиво, как ребенок. У этого чувства есть много разных названий – умиротворение, спокойствие, удовольствие, – но сейчас, когда за окном дул ветер и Луиза мирно посапывала у него в объятиях, Ральфу казалось, что это одно из тех редких состояний духа, которое невозможно определить словами: текстура, аура, возможно, весь уровень существования на этом срезе бытия. Это был мягкий красновато-коричневый цвет покоя; это была тишина, которая следует за выполнением очень тяжелого, но и очень важного задания.

Когда ветер снова завыл, разнося звук сирен откуда-то издалека, Ральф этого уже не услышал. Он уснул. В ту ночь ему снилось, что он вставал, чтобы сходить в туалет, хотя это мог быть и не сон. Еще ему снилось, что они с Луизой занимались любовью, но это тоже мог быть и не сон. Если были еще какие-то сны или моменты пробуждения, то он их просто не запомнил, и самое главное: он не проснулся в три или четыре часа утра, чтобы промаяться бессонницей до рассвета. Они проспали – иногда порознь, но чаще обнявшись – до семи часов вечера в субботу, то есть около двадцати двух часов.

Луиза сделала завтрак на закате – великолепные пышные вафли, бекон, домашняя выпечка. Пока она готовила, Ральф попытался напрячь в сознании тот потаенный мускул… или что это было, что вызывало вспышку и смещение восприятия. Но у него ничего не вышло. Когда попыталась Луиза, у нее тоже не получилось, хотя Ральф мог поклясться, что в какой-то момент она сделалась полупрозрачной.

– Может, оно и к лучшему, – сказала она, ставя тарелки на стол.

– Да, наверное, – согласился Ральф, но у него было такое чувство, как будто он потерял не то кольцо, которое забрал у Атропоса, а то, которое подарила ему Каролина, – как будто какая-то маленькая, но очень важная часть его жизни просто укатилась прочь, звеня и поблескивая золотом.

12

После двух ночей беспробудного сна ауры начали таять. В течение следующей недели они исчезли совсем, и Ральфу иной раз казалось, что, может быть, на самом деле ничего и не было, что все это было лишь сном – очень долгим и очень странным. Он знал, что это не так, но одно дело – знать, а другое – верить. А верить с каждым днем было все сложнее. Да, у него на руке по-прежнему красовался шрам, идущий от локтя к запястью, но, вполне может быть, этот шрам он заработал сто лет назад, когда у него еще не было седины в волосах и когда он искренне верил, что старость – это всего лишь миф, или сон, или что-то такое, что случается только с другими, а с тобой – никогда.

Эпилог
Тикают часики смерти

Глядя через плечо, я вижу его очертанья,

И снова – вперед, как будто в дремучем лесу,

В ночи вдруг услышишь шаги за спиной,

И остановившись, услышишь не тишину,

А кого-то, кто очень старается быть бесшумным.

Что еще тебе делать – только бежать. Слепо

По темной тропинке,

спотыкаясь, и ветки – в лицо;

А тот, другой, он все ближе и ближе, но он не спешит,

Не страдает одышкой, он просто идет, собираясь убить.

Стивен Добинс. «Погоня»

Если бы у меня были крылья, я бы унес тебя отсюда,

Если бы у меня были деньги, я бы купил тебе этот чертов город;

Если бы у меня были силы, тогда, может быть, я бы сумел тебя вытащить невредимым,

Если бы у меня был фонарь, я бы осветил тебе путь,

Если бы у меня был фонарь, я бы осветил тебе путь.

Майкл МакДермотт. «Фонарь»

1

Второго января 1994 года Луиза Чесс стала Луизой Робертс. Ее сын, Гарольд, был посаженным отцом. Жена Гарольда не смогла приехать, она осталась в Бангоре, сославшись на болезнь, которую Ральф назвал острым воспалением хитрости. Он оставил свои подозрения при себе, однако нельзя было сказать, что его огорчило отсутствие Джен Чесс на свадьбе. Свидетелем со стороны жениха был детектив Джон Лейдекер, который все еще ходил в гипсе на правой руке, но, кроме этого, ничто больше не напоминало о том злополучном дне, когда он чуть не погиб. Лейдекер четыре дня провалялся в коме, но он знал, как ему повезло – в отличие от того полицейского, который стоял рядом с ним в момент взрыва. В тот день шесть полицейских погибли, из них двое были из группы Лейдекера.

Подружкой невесты была ее подруга по жизни, Симона Кастонгвай, а первый тост на свадебном обеде произнес Джо Вайзер. Триггер Вашон выдал корявую, но очень искреннюю и проникновенную речь, которая заканчивалась словами: «Шобы эти двое жили аж до ста пятидясьти и никогда не страдали от ревматизму или запору!»

Когда Ральф с Луизой вышли из банкетного зала – у них в волосах все еще было полно риса; Фэй Чапин и остальные старперы с Харрис-авеню постарались на славу, – к ним подошел старик с книгой в руке и всклокоченными белыми волосами, которые развевались на ветру. Его лицо сияло широченной улыбкой.

– Поздравляю, Ральф, – сказал он. – Поздравляю, Луиза.

– Спасибо, Дор, – сказал Ральф.

– А ты почему не пришел на банкет? – спросила Луиза. – Ты разве не получил приглашение? Фэй сказал, что он тебе все передал.

– Да, он мне передал. Но я не посещаю подобные мероприятия, если они проходят внутри помещения. Слишком это тяжело. А похороны еще хуже. Вот, это вам. Я ее не подписал – пальцы совсем от артрита не гнутся.

Ральф взял книгу. Это был сборник стихов под названием «Совпавшие звери». Имя поэта, Стивен Добинс, почему-то заставило его вздрогнуть, но он не смог понять, в чем причина.

– Спасибо, – сказал он Доррансу.

– Это не так хорошо, как его поздние работы, но все равно хорошо. Добинс – это всегда хорошо.

– Мы будем читать их друг другу во время медового месяца, – сказала Луиза.

– Очень правильное время для того, чтобы читать стихи, – сказал Дорранс. – Может быть, даже самое правильное. Я уверен, вы будете счастливы вместе.

Он развернулся, чтобы уйти, но потом обернулся к ним.

– Вы хорошо постарались. Долгосрочники очень довольны.

С тем он и ушел.

Луиза озадаченно посмотрела на Ральфа.

– О чем это он? Ты что-нибудь понял?

Ральф покачал головой. Он не знал, совершенно точно не знал, но почему-то чувствовал, что должен знать. Шрам у него на руке вдруг как будто нагрелся. Такое иногда случалось – ощущение, похожее на чесотку, только где-то внутри.

– Долгосрочники, – задумчиво проговорила Луиза. – Может быть, он имел в виду нас, а, Ральф? В конце концов мы уже далеко не свежевылупившиеся цыплята, правильно?

– Может быть, именно это он и имел в виду, – согласился Ральф, но ему почему-то казалось, что Дор говорил о другом… и глаза Луизы говорили о том, что и она это знает.

2

В тот самый день, когда Ральф с Луизой произносили слова: «Да, я согласен/согласна», попрошайка с ярко-зеленой аурой – тот, у которого и вправду был дядя в Декстере, хотя он и не видел своего алкаша-раздолбая-племянника уже пять лет, если не больше – брел по Строуфорд-парку, жмурясь от яркого снега, ослепительно блестевшего на солнце. Как обычно, он собирал пустые бутылки и банки. Главное, чтобы хватило на пинту виски – этого будет вполне достаточно, – хотя пинта вина «Ночной поезд» его бы тоже вполне устроила.

Он заметил яркий отблеск металла на снегу рядом с мужским туалетом. Может быть, это просто солнце отразилось от бутылочной пробки, но такие вещи надо проверять. Это мог быть четвертак… хотя отблеск был золотистым. Он…

– Святой Иуда, – воскликнул пьянчужка, поднимая с земли обручальное кольцо. Оно было широкое и наверняка золотое. Он рассмотрел его повнимательнее и увидел на внутренней стороне гравировку: ЭД – ЭД, 8-5-87.

Пинта. Да какая, к черту, пинта?! Эта штучка потянет на целую кварту. Даже на несколько кварт. Может быть, этого хватит вообще на неделю.

Переходя улицу на перекрестке Витчам и Джексон – это было то самое место, где Ральф однажды чуть не упал в обморок, – бродяга не заметил приближающийся автобус. Водитель увидел его и ударил по тормозам, но из-под колес вылетел кусок льда.

Бродяга так и не узнал, что его ударило. Он раздумывал, что лучше взять – «Старую ворону» или «Старого деда», – а потом вдруг провалился в темноту, ту самую, что поджидает всех нас. Кольцо упало в канаву и исчезло в канализационной трубе, где и осталось очень надолго. Но не навсегда. В Дерри все, что исчезает в канализационных трубах, имеет неприятную привычку когда-нибудь находиться.

3

Ральф с Луизой жили счастливо, но, конечно, не вечно.

В мире краткосрочников вообще нету никаких «вечно» – к счастью, или к несчастью, – и Клото с Лахесисом прекрасно об этом знали. Ральф с Луизой действительно жили счастливо, но это длилось очень недолго. Никто из них не говорил друг другу, что это были самые счастливые годы в их жизни, потому что они оба помнили своих первых супругов и вспоминали о них с любовью и нежностью, но в глубине души они и вправду считали годы, прожитые вместе, самыми счастливыми. Ральф вовсе не был уверен в том, что последняя любовь – самая яркая, но он твердо верил, что она – самая добрая и спокойная.

«Наша Луиза» – частенько говаривал он. И смеялся. Луиза делала вид, что сердится, но именно делала вид; она же видела, как он на нее смотрит, когда произносит эти слова.

В первое рождественское утро их совместной жизни (они переехали в маленький домик Луизы, а дом Ральфа выставили на продажу) Луиза подарила ему щенка гончей.

– Она тебе нравится? – спросила она с беспокойством в голосе. – Я не хотела ее покупать, милая Эбби говорит, что нельзя дарить домашних животных, но она выглядела так мило в витрине зоомагазина… и она была такая грустная. Если она тебе не понравилась или ты просто не хочешь возиться с ней и вытирать за ней лужи, то так и скажи. Мы найдем, кому…

– Луиза, – перебил ее Ральф, пытаясь саркастически приподнять брови в духе Билла Макговерна, – ты захлебываешься словами.

– Да?

– Ага. Ты всегда так разговариваешь, когда нервничаешь, но сейчас я не вижу причин для нервов. Мне она очень нравится. Я ее уже обожаю. – И это была чистая правда. Он почти сразу влюбился в этого черно-коричневого щенка.

– Как мы ее назовем? – спросила Луиза. – Есть какие-нибудь идеи?

– Разумеется, – сказал Ральф. – Розали.

4

Следующие четыре года были хорошими и счастливыми и для Элен и Натали Дипно. Какое-то время они скромно жили в квартире в муниципальном доме в восточной части города, поскольку зарплата библиотекаря не позволяла особенно шиковать. Они продали дом на Харрис-авеню, но почти все деньги ушли на оплату счетов. А потом, в июне 1994-го, Элен неожиданно получила страховку… только у этой неожиданности было вполне определенное имя. Джон Лейдекер.

Сначала Большая Восточная страховая компания отказалась выплачивать страховку за жизнь Эда Дипно, потому что, как им казалось, это было самоубийство. Но потом – после долгих разговоров и перепирательств – они все-таки выплатили Элен солидную сумму, благодаря стараниям Говарда Хаймана, хорошего приятеля и партнера по картам Джона Лейдекера. Когда Хайман не резался в покер, он работал адвокатом и находил несказанное удовольствие в том, чтобы выигрывать дела у страховых компаний.

Лейдекер снова встретился с Элен у Ральфа с Луизой в феврале 1994-го и был просто ею очарован («Это была не совсем любовь, – говорил он потом Ральфу с Луизой. – Хотя, учитывая, как все сложилось, может быть, и совсем»). Он представил ее Хайману, потому что ему показалось, что страховая компания хочет ее надуть, мягко говоря. «Он был не просто самоубийцей, он был сумасшедшим», – сказал он тогда и еще долго придерживался этой точки зрения, даже после того, как Элен вручила ему его шляпу и указала на дверь.

После грандиозного шоу, в котором Говард Хайман грозил выставить Большую Восточную этаким злобным дяденькой, отнимающим леденцы у младенцев, Элен получила чек на семьдесят тысяч долларов. В конце осени 94-го она потратила большую часть этих денег на покупку дома на Харрис-авеню; он располагался всего в трех домах от ее предыдущего жилища – прямо напротив дома Хариет Бенниган.

– Я не была по-настоящему счастлива на восточной стороне, – сказала она однажды Луизе. Это было в ноябре, они шли из парка, и Натали сидела в своей коляске и мирно спала, ее присутствие выдавал только розовый кончик носа и морозный парок дыхания, вырывавшийся из-под большой лыжной шапки, которую Луиза связала ей самолично. – Я мечтала о Харрис-авеню. Безумство какое-то, правда?

– По-моему, мечты вообще не бывают безумными, – ответила Луиза.

Элен и Джон Лейдекер встречались почти все лето, но ни Ральф, ни Луиза особенно не удивились, когда этот роман закончился, сразу после Дня Труда, а может быть, еще раньше – когда Элен начала носить розовую треугольную булавку на своих строгих библиотекарских блузках с высоким воротником. Может быть, они не удивились потому, что были уже слишком старыми, чтобы вообще чему-либо удивляться, а может быть, на каком-то глубинном уровне они продолжали видеть ауры, которые приоткрывали им двери в потайной город скрытых намерений, затаенных мотивов и замаскированных планов.

5

Когда Элен вернулась обратно на Харрис-авеню, она стала обращаться к Ральфу с Луизой, чтобы они посидели с Натали, и им это очень нравилось. Для них Натали была тем ребенком, который мог бы появиться у них, если бы они поженились лет на тридцать раньше, и в самые холодные и самые пасмурные зимние дни им становилось теплее и светлее, когда Элен приводила к ним Натали, похожую на миниатюрную копию новогоднего дирижабля в ее ярко-розовом комбинезоне с варежками, свисавшими из рукавов. Она входила в прихожую и радостно сообщала:

– П’ривет, Яльф! П’ивет, Юиза! Я п’ишла к вам в гости!

В июне 1995-го Элен купила подержанный «вольво». На заднее стекло она прилепила наклейку с надписью: МУЖЧИНА НУЖЕН ЖЕНЩИНЕ, КАК РЫБЕ ЗОНТИК. Это тоже не особенно удивило Ральфа, но всякий раз, когда он видел эту наклейку, ему становилось грустно. Иногда ему казалось, что самое неприятное из того, что осталось у Элен после Эда, как раз и было это высказывание – в сущности, горькое и совсем не смешное, – и когда Ральф его видел, он всегда вспоминал, как выглядел Эд в тот день, когда он шел бить ему морду от стоянки «Красного яблока». Как Эд сидел без рубашки под струями воды из поливалки. Как у него на очках краснели мелкие капельки крови. Как он наклонился вперед, глядя на Ральфа честными умными глазами, и сказал, что с глупостью можно мириться, но до определенных пределов.

И после этого все и началось, иногда думал Ральф. Он больше не помнил, что именно началось, хотя это, может быть, было и к лучшему. Однако провалы в памяти (если это были именно провалы в памяти) не поколебали его уверенности в том, что Элен гнусно обманули… что злая, на редкость злая, судьба привязала ей к хвосту консервную банку, а Элен даже не догадывается об этом.

6

Через месяц после того, как Элен купила себе «вольво», у Фэя Чапина случился сердечный удар – как раз в тот момент, когда он уселся составить предварительный список участников своего шахматного турнира. Его отвезли в городскую больницу, где он и умер несколько часов спустя. Ральф навестил его незадолго до смерти, и, когда он увидел номер на двери – 315, – его охватило ощущение полнейшего дежа-вю. Сначала он подумал, что это из-за того, что Каролина скончалась здесь же, на этом же этаже, только чуть дальше по коридору, а потом он вспомнил, что именно в этой палате умер Джимми Ви. Они с Луизой были у него перед тем, как он умер, и Ральфу казалось, что Джимми узнал их тогда, хотя он не мог быть уверен на сто процентов, его воспоминания о тех днях начинались с момента, когда он стал по-настоящему замечать Луизу, но и эти воспоминания были какими-то слишком расплывчатыми. Ему казалось, что тому сразу несколько причин: отчасти – любовь, отчасти – возраст, но основная причина – бессонница. После смерти Каролины он насладился ею в полном объеме, хотя потом она как-то сама по себе прошла, как всегда и бывает с такими вещами. И все же он был уверен, что

[здравствуйте, мужчина и женщина, мы вас ждали]

в этой комнате происходило что-то очень необычное, и когда он взял сухую ослабшую руку Фэя и улыбнулся, глядя в его испуганные, изумленные глаза, ему в голову вдруг пришла странная мысль.

Они стоят там, в углу, и смотрят на нас.

Он огляделся по сторонам. Разумеется, в углу никого не было, но на мгновение… лишь на мгновение…

7

Жизнь в период между 1993 и 1998 годами была самой что ни на есть обычной для небольших городов типа Дерри. Свежие апрельские побеги приходили на смену октябрьским опадающим, в середине декабря в домах ставили новогодние елки и выбрасывали их на Пустоши через заднюю дверь в первую неделю января (на подсохших зеленых ветках висели остатки мишуры и серебристого дождика); новорожденные приходили в мир, старики уходили. Иногда уходили не только старики.

В Дерри прошло пять лет. Пять лет стрижек и завивок, бурь и студенческих балов, кофе и сигарет, обедов с бифштексами в Паркерс-Гроув и хот-догов на поле Маленькой Лиги. Мальчишки-девчонки влюблялись, пьяные вываливались из машин, короткие юбки вышли из моды. Люди перестилали крыши и обновляли дорожки в садах. Старые бездельники уходили на пенсию, новые устраивались на работу. Это была обыкновенная жизнь маленького городка – как правило, без особенных удовольствий, зачастую жестокая, скучная, иногда прекрасная и совсем редко веселая. Ничего, в сущности, не менялось, а время шло.

В начале осени 1996-го Ральф начал подозревать, что у него рак толстой кишки. Он все чаще и чаще замечал кровь в своем стуле, и когда все же решился пойти к доктору Пикарду (веселому и рассеянному человеку, заменившему Литчфилда), то пошел, заранее настроившись на самое худшее. Но оказалось, что у него никакой не рак, а обычный геморрой, который, как сказал доктор Пикард, «вывалился наружу». Он выписал Ральфу рецепт на свечи, которые Ральф купил в аптеке «Первая помощь». Джо Вайзер прочел рецепт, а потом весело ухмыльнулся.

– Не самая приятственная болезнь, – сказал он, – но куда лучше, чем рак толстой кишки, тебе не кажется?

– А я и не думал, что это рак, – сухо ответил Ральф.

Однажды, зимой 1997-го, Луиза решила прокатиться с горки на пластмассовой «летающей тарелке» Натали Дипно. Она спустилась «быстрее, чем свинья по смазанному скату» (это были слова Дона Визи, который случайно проходил мимо и видел все своими глазами), и врезалась в стену женского туалета. Она потянула колено и вывихнула что-то в спине, и хотя Ральф понимал, что этого делать нельзя – это было как минимум бестактно и выставляло его жестким бесчувственным чурбаном, – но он все равно истерически хохотал всю дорогу до больницы. Кстати, Луиза сама смеялась, несмотря на боль, но от этого Ральфу было не легче. Он смеялся, пока у него из глаз не брызнули слезы и ему не начало казаться, что сейчас его хватит удар. Она выглядела так по-наша-Луизовски, черт возьми, когда катилась вниз по склону холма на этой пластмассовой штуке, вертясь волчком и сложив ноги наподобие этих восточных йогов, и она едва не повалила этот злосчастный туалет, когда в него врезалась. Она полностью выздоровела к началу весны, хотя колено с тех пор всегда ныло в дождливые ночи, а сама Луиза уже готова была задушить Дона Визи, который при каждой встрече всякий раз спрашивал, сколько еще сортиров она снесла.

8

Жизнь шла своим чередом. Самая обыкновенная жизнь, которая часто проходит где-нибудь между строк и за полями. Именно так и бывает, когда мы начинаем строить обширные планы в соответствии с чужой мудростью, и жизнь Ральфа Робертса на протяжении всех этих лет казалась ему самому чудесной – наверное, потому, что он не строил никаких планов. Он дружил с Джо Вайзером и Джоном Лейдекером, но его лучшим другом все эти годы была жена. Они почти всегда были вместе и так редко ссорились, что можно даже сказать, никогда. А еще у него были гончая Розали, кресло-качалка, которое раньше служило покойному мистеру Чессу, и почти ежедневные визиты Натали (которая теперь называла их Ральфом и Луизой, а не Яльфом и Юиссой, от чего им вообще-то было чуточку грустно). И он был здоров, что было, наверное, самой главной причиной его хорошего настроения. Это была просто жизнь, с ее краткосрочными взлетами и падениями, и Ральф жил этой жизнью, и был спокоен и почти что счастлив, до середины марта 1998 года, когда он проснулся однажды утром, посмотрел на часы у кровати и увидел на них цифры: 5.49 утра.

Он тихо лежал рядом с Луизой, не решаясь встать, чтобы не побеспокоить ее, и думал о том, что его разбудило.

Ты знаешь что, Ральф.

Нет, не знаю.

Знаешь, знаешь. Слушай.

И он прислушался. Он слушал очень внимательно. И очень скоро услышал, как будто где-то в стене: тихое, мягкое тиканье часов смерти.

9

Назавтра Ральф проснулся в 5.47, а еще через день – в 5.44. Сон вновь уходил от него, минута за минутой, пока зима в Дерри уступала место весне. К началу мая Ральф уже слышал тиканье часов смерти буквально везде, но разобрался, что исходит оно из одного места и просто проецируется ему в сознание, как чревовещатель может спроецировать свой голос вовне. Раньше это тиканье исходило от Каролины, теперь – от него самого.

Он не чувствовал страха, который сопровождал мысли о раке, не чувствовал и отчаяния, которое переживал во время предыдущего приступа бессонницы. Он стал быстрее уставать, и ему было сложно сосредоточиваться и запоминать даже самые простые вещи, но он принял все, что с ним происходило, достаточно спокойно.

– Ты нормально спишь, Ральф? – однажды спросила его Луиза. – У тебя под глазами темные круги.

– Это все из-за той наркоты, которую я принимаю, – ответил Ральф.

– Очень смешно, старый ты весельчак.

Он обнял ее и сказал:

– Не беспокойся обо мне, милая… я сплю вполне достаточно.

Неделю спустя он проснулся в 4.02, от того, что шрам у него на руке пульсировал жаром – в унисон с тиканьем часов смерти. Только, само собой, это были не часы, а его собственное сердце. Но это новое ощущение было не связано с сердцем. Ощущение было такое, как будто ему в руку вживили нить накаливания и подвели к ней ток.

Это шрам, подумал он, а потом: Нет, это напоминание о том, что они сдержат слово. Время почти пришло.

Кто «они», Ральф? Время пришло для чего?

Он не знал.

10

Однажды, в начале июня, Элен и Натали Дипно зашли к ним в гости и рассказали о том, как они ездили в Бостон с «тетей Мелани», служащей банка, с которой Элен очень сдружилась в последнее время. Элен с тетей Мелани ходила на какие-то встречи феминисток, а Натали оставляла в дневных яслях, где за ней и еще за миллионом детей приглядывали специальные тети, а потом тетя Мелани уехала в Нью-Йорк, а потом – в Вашингтон по своим феминистским делам. А Элен с Натали задержались на пару дней в Бостоне, чтобы просто погулять, посмотреть город.