Текст книги "Бессонница"

По обеим сторонам от кресла Берты Робертс появились две сходящиеся стены, образовав угол кухни, где она проводила так много времени. На одной стене висела картина, которую Ральф прекрасно помнил. Семья за ужином – папа, мама и двое детей. Они ели картофель и кукурузу и выглядели так, как будто они обсуждают свои благостные дела. Никто из них не замечал, что в комнате был еще пятый человек – мужчина в белом одеянии, с бородой и волосами песочного цвета. Он наблюдал за семьей. ХРИСТОС, НЕВИДИМЫЙ ГОСТЬ, гласила табличка под картиной. Только тот Христос, которого помнил Ральф, казался добрым и немного смущенным, как будто ему стыдно подсматривать. А эта версия Христа была холодно-задумчивой… оценивающей… судящей, может быть. И вид у него был такой, как будто он услышал что-то, что его взбесило. [Мам? Ты…]

Она вновь опустила спицы на красный платок – странный сияющий красный платок – и подняла руку, не давая ему договорить.

[Никаких мне «мам», Ральф… просто послушай меня. Не лезь в это дело! Уже поздно метаться и вмешиваться, уже поздно. Ты только все испортишь.]

Голос был правильным, но лицо было неправильным, и чем дальше, тем больше. Наверное, дело было в ее коже. Гладкая, без морщин, кожа была предметом законной гордости Берты Робертс. Кожа этого существа была грубой… даже больше, чем грубой. Она была как бы чешуйчатой. И по бокам шеи шли два каких-то нароста (может быть, это были жабры?). При взгляде на них какое-то ужасное воспоминание

(убери ее от меня, Джонни, пожалуйста, УБЕРИ)

возникло где-то в глубинах сознания. И…

Кстати, ее аура. Где ее аура?!

[Не думай о моей ауре и не думай об этой старой шлюхе, с которой ты тут таскаешься… хотя, могу поспорить, Каролина уже вертится у себя в гробу, как пропеллер.]

Рот женщины

[не женщины – это тварь, а не женщина]

в кресле-качалке больше не был маленьким. Нижняя губа разрасталась буквально на глазах – раздувалась в стороны и вниз. Сам рот продолжал глумливо усмехаться. Как-то очень знакомо.

[Джонни, оно кусается, оно КУСАЕТСЯ!]

Что-то ужасно знакомое было в этих усах, что топорщились над уголками рта.

[Джонни, глаза… пожалуйста… его глаза, черные…]

[Джонни тебе не поможет, мой мальчик. Он не помог тебе тогда и не сможет помочь сейчас.]

Конечно, не сможет. Его старший брат Джонни умер шесть лет назад. Ральф нес гроб на похоронах. Джонни умер от сердечного приступа, возможно, это было дело Случайности, как и у Макговерна, и…

Ральф посмотрел налево, но кресло пилота и кабина уже исчезли, как и Эд Дипно. Ральф видел старую плиту, на которой мама готовила в те времена, когда они жили на Ричмонд-стрит (она никогда не любила готовить и потому готовила плохо), и открытую дверь в столовую. Он увидел их старый обеденный стол. Посреди стола стоял стеклянный кувшин. В кувшине – ярчайшие алые розы. У каждой, казалось, есть лицо… кроваво-красное лицо с открытым ртом…

Но это неправильно, подумал Ральф. Все это неправильно. У нее в доме никогда не было роз… у нее была аллергия почти на все, что цветет, и на розы в особенности. Если рядом были розы, она начинала чихать, как ненормальная. Единственные букеты, которые она могла держать в доме, были индейские, и в них не было никаких цветов, только осенние травы и листья. Я вижу розы, потому что…

Он опять посмотрел на существо в кресле-качалке, красные пальцы которого теперь срослись и подозрительно напоминали плавники. Он взглянул на багровую массу, которая все еще лежала на коленях у этого существа, и шрам у него на руке вновь начал пульсировать жаром.

Что, черт возьми, происходит?!

Но он знал. Он все понял, как только перевел взгляд с красного существа в кресле на картину на стене – картину, где был изображен краснолицый злобный Иисус, наблюдающий за тем, как ужинает семья. Это был не его старый дом в Мэри-Мид и точно – совершенно точно – не самолет, летящий над Дерри.

Это был двор Кровавого Царя.

Глава 29

1

Не задумываясь о том, почему он это делает, Ральф засунул руку в карман и судорожно сжал в кулаке одну из сережек Луизы. Его собственная рука казалась какой-то чужой и далекой, как будто это и в самом деле была чья-то чужая рука. Он вдруг понял одну интересную вещь: оказывается, никогда в жизни ему не было так страшно. Ни разу. Он думал, что ему страшно, и такое случалось не раз и не два, но это был не настоящий страх. Единственный раз, когда Ральф был близок к нынешнему состоянию, – это в Публичной библиотеке Дерри, когда Чарли Пикеринг сунул нож ему под ребра и пригрозил, что выпустит ему кишки. Но по сравнению с нынешним ощущением это было всего лишь маленькое неудобство.

Приходил зеленый человек… Он казался хорошим, но я могу ошибаться.

Ральф очень надеялся, что Луиза не ошибалась; он очень-очень на это надеялся. Потому что зеленый человек – это все, на что он сейчас мог рассчитывать.

[Ральф! Не считай ворон! Смотри на маму, когда она с тобой разговаривает! Тебе уже семьдесят лет, а ты ведешь себя так, как будто тебе до сих пор шестнадцать, такой же тупица!]

Он повернулся к красноперому существу, расплывшемуся в кресле. Теперь оно было совсем не похоже на его мать.

[Ты – не моя мать, а я все еще в самолете.]

[Нет, ты уже не в самолете, мой мальчик. Не сделай ошибку, считая, что это так. Сделаешь один шаг из моей кухни – и падать будешь долго.]

[Прекращай этот балаган. Я вижу, что ты собой представляешь.]

Эта тварь говорила булькающим и хрипящим голосом, от которого Ральфа пробирал озноб.

[Нет, ничего ты не видишь. Ты, может быть, думаешь, что видишь, но ты не видишь. И это правильно. Тебе лучше не видеть. Тебе лучше не видеть меня никогда в моем настоящем обличье. Поверь мне, Ральф, тебе лучше меня не видеть, ты этого просто не выдержишь.]

С нарастающим ужасом Ральф смотрел на это кошмарное существо, которое было его матерью, а теперь превратилось в огромную рыбу-кошку, хищного обитателя дна с острыми зубами, шлепающими вывернутыми губами и усами, свисавшими теперь почти до подола платья, в которое все еще было одето это существо. Жабры на шее открывались и закрывались, словно длинные порезы, обнажая красную плоть. Глаза стали круглыми и лиловыми, и Ральф увидел, как глазницы начали отдаляться друг от друга. Они раздвигались в стороны, пока глаза не оказались почти на боках головы.

[Не дергайся, Ральф. Стой на месте. Ты скорее всего умрешь во взрыве, не важно, на каком ты сейчас уровне – взрывные волны распространяются здесь точно так же, как и везде, – но эта смерть все равно будет лучше, чем моя смерть.]

Рыба-кошка открыла рот. В зубах она держала кроваво-красного человека, который как будто весь состоял из вывернутых наружу внутренностей и каких-то странных опухолей. Казалось, он смеется над ним.

[Кто ты? Ты Кровавый Царь?]

[Так меня называет Эд… но нам надо придумать другое имя, которым мы будем меня называть. Только ты и я, ты согласен? Давай подумаем. Если тебе не хочется, чтобы я был мамой Робертс, может быть, назовем меня Царской Рыбой? Ты же помнишь Царскую Рыбу, правда?]

Ну да, конечно, он помнит… но настоящая царская рыба никогда не была в «Амосе и Энди», и вообще это была никакая не царская рыба. Настоящая царская рыба – это Царь-Рыба, и она жила в Пустошах.

2

Однажды летом – Ральфу Робертсу было тогда семь лет – он поймал огромную рыбу-кошку, когда ходил на рыбалку со своим старшим братом Джоном – в те времена рыбу, которую ловили в Пустошах, еще можно было есть. Ральф попросил брата снять с крючка бьющуюся рыбину и положить ее в ведро со свежей водой. Джонни отказался, процитировав «Заповеди рыболова», как он это называл: хорошие рыбаки должны сами собирать свои снасти, сами копать своих червей и сами снимать с крючка свой улов. Ральф только потом понял, что Джонни скорее всего пытался скрыть свой собственный страх перед этим огромным и каким-то даже неземным существом, которое его младший брат выловил из грязной и теплой, как моча, воды Кендускега.

В конце концов Ральф сам схватил бьющееся тело рыбы, которое было одновременно скользким, чешуйчатым и колючим. А Джонни напугал его еще больше, предупредив его тихим, зловещим голосом, чтобы он не прикасался к усам. Они ядовитые. Бобби Терриолт мне говорил, что, если рыба уколет тебя этими усами, тебя парализует. И ты проведешь весь остаток жизни в инвалидном кресле. Так что будь осторожен, Ральфи.

Ральф вертел рыбу в руках, пытаясь вытащить крючок из ее темного мокрого тела так, чтобы не дотрагиваться до усов (он не верил Джонни и в то же время безоговорочно верил), ему были противны ее огромные жабры, выпученные глаза, рыбный запах, который, казалось, с каждым вдохом все глубже и глубже проникает ему в легкие.

Наконец в глубине тела рыбы раздался звук, словно что-то порвалось, и крючок начал освобождаться. Свежие струйки крови хлынули их углов дергающегося, умирающего рта. Ральф вздохнул с облегчением… но, как оказалось, он поторопился. Рыба ударила хвостом, и крючок освободился. Рука, которой Ральф вытаскивал его, соскользнула, и в этот момент окровавленная пасть рыбы сомкнулась на его пальцах. Ральф не помнил, было ли это больно. Сильно больно или не сильно? А может, даже совсем не больно? Он совершенно не помнил. Он помнил только крик Джонни, в котором был ужас, и свою собственную уверенность, что рыба заставит его заплатить за свою смерть и откусит ему два пальца на правой руке.

Он помнил, как кричал сам, и тряс рукой, и умолял Джонни помочь ему, но Джонни пятился прочь от него, его лицо было бледным, а губы дрожали. Ральф отчаянно тряс рукой, но хватка рыбы напоминала мертвую хватку бульдога, усы

[ядовитые усы… и ты проведешь весь остаток жизни в инвалидном кресле]

били Ральфа по запястью, а черные глаза таращились на него.

В конце концов он ударил ее о ближайшее дерево, сломав ей спину. Рыба упала в траву, все еще дергаясь, и Ральф наступил на нее ногой. Тогда-то он и пережил последнее в тот день потрясение. Изо рта рыбы полезли внутренности, а из того места, куда наступил Ральф, вывалилась связка кровавых яиц. Именно тогда он и понял, что царская рыба – это на самом деле она, и что он убил ее за пару дней до того, как она должна была освободиться от этой икры.

Ральф перевел взгляд с отвратительной массы на свою окровавленную руку и завыл, словно призрак из страшной истории. Когда Джонни дотронулся до его руки, чтобы успокоить, Ральф вырвался и убежал. Он бежал до самого дома, а потом заперся у себя в комнате и не выходил до вечера. Он потом целый год не ел рыбу, и он никогда больше не имел дела с рыбами-кошками.

До сегодняшнего дня.

3

[Ральф!]

Это был голос Луизы… но очень далеко. Так далеко!

[Сделай хоть что-нибудь! Не давай этой твари тебе помешать!]

Только сейчас Ральф понял, что вещь, которую он принял за красный вязаный платок, на самом деле была кучей кровавых яиц на коленях у Кровавого Царя. Кровавый Царь наклонился к нему через это пульсирующее покрывало, его губы скривились в омерзительном подобии участливой улыбки.

[Что-то не так, Ральфи? У тебя что-то болит? Скажи мамочке.]

[Ты мне не мать.]

[Нет – я Царь-Рыба! И горжусь этим! Я могу ходить и могу говорить! А если честно, я могу быть всем, чем угодно. Ты можешь об этом не знать, но изменение облика – давняя традиция в Дерри.]

[Ты знаешь зеленого человека, которого видела Луиза?]

[Разумеется! Я знаю всех соседских ребят!]

Но Ральф уловил удивление, промелькнувшее на чешуйчатом лице.

Жар вдоль руки снова усилился, и Ральф неожиданно понял: даже если Луиза была где-то здесь, она все равно не смогла бы его увидеть. Царь-Рыба распространяла вокруг себя яркое пульсирующее сияние, и оно полностью окружило его. Сияние было красным, а не черным, но все равно это был мешок смерти, и теперь Ральф понял, что значит оказаться внутри такого мешка, что значит быть пойманным в сеть, сплетенную из твоих самых отвратных страхов и самых мерзких переживаний. От этого невозможно освободиться, этот мешок не разрежешь, как тот, в котором лежало кольцо Эда.

Если я собираюсь спастись, подумал Ральф, мне придется бежать очень быстро – чтобы продрать его насквозь и прорваться на ту сторону.

Он по-прежнему сжимал в кулаке сережку Луизы. Теперь он держал ее так, чтобы острый «гвоздик» торчал между пальцами – теми двумя, которые шестьдесят три года назад ему едва не оттяпала рыба. Он произнес про себя короткую молитву, но обращенную не к Богу, а к зеленому человеку Луизы.

4

Царь-Рыба наклонилась вперед, злобно глядя на Ральфа. Зубы, обнажившиеся в ухмылке, теперь казались еще длиннее и еще острее. Глядя на капли бесцветной жидкости, что стекали с усов, Ральф подумал: Это яд. Проведешь весь остаток жизни в инвалидной коляске. Черт, как же мне страшно. Просто до смерти страшно, блин.

Луиза кричала издалека: [Быстрее, Ральф! ТЕБЕ НАДО СПЕШИТЬ!]

А маленький мальчик кричал где-то намного ближе, кричал и тряс правой рукой, пытаясь стряхнуть рыбу, которая вцепилась ему в пальцы, – беременного монстра, который не собирался его отпускать.

Царь-Рыба наклонилась еще ближе. Ее платье зашелестело. Теперь Ральф почувствовал запах маминых духов. «Святая Елена», смешанная с противным, чуть тухловатым запахом рыбы.

[Таковы вкратце мои намерения. Я хочу, чтобы Эд Дипно все-таки своего добился. Я хочу, чтобы мальчик, о котором тебе говорили друзья, умер на руках своей матери, и я хочу видеть, как это случится. Мне пришлось потрудиться здесь, в Дерри, и, как мне кажется, я прошу очень немногого за свои труды. Но сначала мне нужно закончить с тобой. Я…]

Ральф сделал еще один шаг в эту непереносимую вонь. Теперь он различал другой образ за образом матери и даже за образом Царь-Рыбы. Он видел яркого человека, красного человека с холодными глазами и безжалостным ртом. Этот человек напомнил ему Христа с той картины, которую он видел несколько мгновений назад… а не той, которая висела на кухне у мамы на самом деле.

Выражение крайнего удивления появилось в черных глазах Царь-Рыбы… и в холодных глазах человека, который проступал за ней.

[Что ты делаешь? Пытаешься сбежать от меня?! Ты что же, хочешь провести весь остаток жизни в инвалидной коляске?]

[Знаешь, дружок, я мог бы придумать кое-что и пострашнее… дни, когда мы играли на первой базе, давно позади.]

Голос становился все громче – это был голос матери, когда она сердилась.

[Послушай, что я тебе говорю, мальчик мой! Слушай меня!]

На мгновение старый приказ, произнесенный голосом, так похожим на голос матери, заставил Ральфа остановиться. Но потом он снова шагнул вперед. Царь-Рыба отшатнулась, ее хвост под платьем хлестал вверх-вниз.

[ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ?!]

Собрав все свои силы, чтобы удержаться от крика и не убежать, Ральф протянул вперед правую руку. Сережка Луизы казалась ему маленьким теплым хрусталиком, зажатым в ладони. Сама Луиза была вроде бы где-то рядом, и Ральф подумал, что это вовсе неудивительно – ведь он забрал у нее столько энергии. Чувство ее присутствия было очень приятным; оно успокаивало и придавало сил.

[Нет, ты не посмеешь! Тебя парализует!]

[Рыбы-кошки не ядовиты… это все выдумки десятилетнего мальчишки, который, наверное, был напуган еще больше меня.]

Ральф потянулся к усам рукой, в которой была зажата сережка, и массивная чешуйчатая голова отклонилась назад. Почему-то Ральф знал, что так и будет. Рыбья голова начала меняться, по ней пошла рябь. Если у отвращения и боли есть цвет, подумал Ральф, то это как раз он и есть. И прежде чем перемена дошла до конца, прежде чем человек, которого он видел за образом рыбы – высокий и красивый; но эта была холодная, злая красота, – выступил из иллюзии, которую Ральф сам же и создал, он воткнул сережку в выпученный черный глаз.

5

Раздался жуткий звенящий звук – похоже на цикаду, подумал Ральф, – и существо попыталось отстраниться. Его судорожно бьющийся хвост издавал звук, похожий на звук вентилятора, когда в него попадает бумага. Оно сползло в кресле-качалке, которое теперь превращалось в нечто, похожее на массивный трон, вырезанный из какого-то оранжевого камня. А потом хвост исчез, Царь-Рыба исчезла, и на троне сидел сам Кровавый Царь, его прекрасное лицо исказила гримаса боли и удивления. Один его глаз мерцал красным, как глаз рыси, выхваченный из темноты светом фар, другой переливался ярким сиянием, словно бриллиант.

Ральф потянулся левой рукой к рыбьей икре, убрал ее и не увидел на том конце ничего, кроме черноты. На другой стороне мешка смерти. Выход.

[Тебя предупредили, краткосрочный ты сукин сын! Думаешь, что безнаказанно сможешь дергать меня за усы?! Ну что же, давай посмотрим, давай? Давай просто посмотрим!]

Кровавый Царь наклонился вперед на своем троне, его рот разверзся, целый глаз горел красным светом. Ральф боролся с желанием отдернуть правую руку, в которой теперь не было ничего. Он резко выдвинул ее вперед, к открытому рту, который хотел схватить его руку, как тогда, в Пустошах.

Какие-то существа – бесплотные, но ощутимые – сначала принялись извиваться и биться об его руку, а потом они стали кусаться, как слепни. Ральф почувствовал, как настоящие зубы – нет, не зубы, клыки – впились ему в руку. Через пару мгновений Кровавый Царь прокусит ему руку насквозь, а то и вовсе откусит и проглотит ее целиком.

Ральф закрыл глаза и сразу понял, что те мысли и та глубинная сосредоточенность, которые помогали ему передвигаться между уровнями реальности, никуда не делись – боль и страх не смогли их уничтожить. Только на этот раз ему надо было не передвигаться, а дергать. Клото с Лахесисом вживили ему в руку ловушку, и сейчас она должна была сработать.

Ральф почувствовал в голове уже знакомую вспышку. Шрам у него на руке тут же опять раскалился. Но этот жар не причинил Ральфу боли, он выплеснулся наружу волной энергии. Ральф увидел зеленую вспышку, такую яркую, что ему показалось, будто он оказался в Изумрудном Городе в тот момент, когда Волшебник Страны Оз взорвал свой город к чертям собачьим. Кто-то кричал или что-то кричало. Этот высокий надрывный звук мог бы свести его с ума, продлись он хоть на секунду дольше, но этого не случилось. За воплем последовал глухой удар, который напомнил Ральфу его давнишнюю проделку, когда он поджег фейерверк и засунул его в водопроводную трубу.

Неожиданный поток силы пронесся мимо него в порыве ветра и тающего зеленого света. Он уловил странный перекошенный образ Кровавого Царя, который больше не был молодым и красивым; он стал древним, очень древним, куда более ненормальным и куда менее похожим на человека, чем все те существа, с которыми Ральф общался на краткосрочном уровне бытия. Потом что-то над ними открылось, освобождая темноту, сквозь которую пробивались цветные лучи. Ветер подхватил Кровавого Царя и понес к этой изрезанной красками темноте, словно лист в каминной трубе. Цвета стали ярче, и Ральф отвернулся, прикрывая рукой глаза. Он понял, что между тем уровнем, на котором находится он, и какими-то невообразимыми уровнями наверху открылся канал; и еще он понял, что если долго смотреть на эти

[смертельные огни]

взвихренные цвета, тогда смерть будет отнюдь не худшим, что с ним может случиться. Ральф не просто закрыл глаза, он закрыл сознание.

Мгновение спустя все исчезло: существо, которое представилось Эду как Кровавый Царь, кухня в старом доме на Ричмонд-стрит, мамино кресло-качалка. Ральф стоял на коленях прямо в воздухе, в шести футах справа от носа «Чероки», подняв руки, как ребенок, ожидающий наказания от строгих родителей. Он глянул вниз и увидел Общественный центр и забитую парковку. Сперва он подумал, что это оптическая иллюзия, потому что стоянка, казалось, раздвигалась.

Она не раздвигается, она приближается, спокойно подумал Ральф. Он спускается. Он приступил к выполнению своего последнего задания.

6

На мгновение Ральф застыл в воздухе, зачарованный простым чудом своего положения. Он стал мифическим существом между двумя мирами, точно не богом (боги не бывают такими усталыми и испуганными), но и точно не человеком. Вот что значит летать по-настоящему, увидеть землю с высоты птичьего полета, без границ, очерченных иллюминатором. Это…

[РАЛЬФ!]

Крик Луизы был словно выстрел прямо над ухом. Ральф вздрогнул, и когда он отвел взгляд от гипнотического вида приближающейся к нему земли, он снова обрел способность двигаться. Он поднялся на ноги и пошел обратно к самолету. Прямо по воздуху. Это было легко и просто, словно идешь по коридору в собственном доме. Ветер не бил в лицо и не развевал волосы, а когда Ральф случайно зацепил плечом пропеллер «Чероки», крутящие лопасти прошли сквозь него, как сквозь дым.

В какой-то момент он увидел бледное и прекрасное лицо Эда – лицо человека с дороги, который подъехал к постоялому двору в том стихотворении, которое всегда заставляло Каролину плакать, – и на смену жалости и сожаления пришел гнев. Было сложно действительно ненавидеть Эда – в конце концов он был всего лишь еще одной пешкой, которую двигали по доске, не спросив его разрешения, – и все-таки в здании, на которое он направлял свой самолет, были люди, настоящие люди. Невинные людьми. На лице Эда читалось какое-то детское упрямство и одновременно ленивая отрешенность, и, проходя сквозь стену кабины, Ральф подумал: Мне кажется, Эд, на каком-то уровне ты знал, что в тебя вселяется дьявол. Мне кажется, что в начале ты скорее всего мог бы его прогнать… ведь мистер Клото и мистер Лахесис говорят, что выбор есть всегда. И если это действительно так, то это твой выбор, черт побери.

На мгновение голова Ральфа опять высунулась из крыши самолета, и он поспешно опустился на колени. Теперь Общественный центр занимал собой весь обзор, и Ральф понял, что уже слишком поздно пытаться остановить Эда.

Он уже отсоединил кнопку звонка от сиденья. Он держал ее в руках.

Ральф полез в карман и взял в руку оставшуюся сережку, снова зажав ее в кулаке острым «гвоздиком» вперед. Другой рукой он обхватил провода, протянувшиеся между звонком и коробкой. Потом он закрыл глаза и сосредоточился, вновь создавая в сознании это ощущение вспышки. В желудке что-то оборвалось, и у него еще было время подумать: О как! Это как в скоростном лифте!

А потом он спустился на уровень краткосрочников, где не было ни богов, ни дьяволов, не было лысых докторов с волшебными ножницами и скальпелями, не было аур; где нельзя проходить сквозь стены и поэтому нельзя избежать авиакатастрофы, которая вот-вот произойдет. Вниз, на уровень краткосрочников, где его можно увидеть… и до него вдруг дошло, что Эд как раз на него и смотрит. Смотрит и видит.

– Ральф? – Это был голос человека, который только что проснулся от самого длинного сна в своей жизни. – Ральф Робертс? Что ты здесь делаешь?!

– Да вот, понимаешь ли, проходил мимо и решил заглянуть, – сказал Ральф. – С дружеским, так сказать, визитом. – Он сжал руку в кулак и выдернул провода из коробки.

7

– Нет! – закричал Эд. – Нет, ты же все испортишь!

Конечно, испорчу, уж будь уверен, подумал Ральф и потянулся через Эда, чтобы схватить штурвал. До Общественного центра оставалось еще где-то тысяча двести футов, может быть, даже меньше. Ральф не знал, что находится к коробке на сиденье, но думал, что это пластиковая взрывчатка, какую обычно используют террористы в боевиках с Чаком Норрисом и Стивеном Сигалом. Она по идее должна быть достаточно стабильной – не как нитроглицерин в «Плате за страх» Клузо, – но сейчас был не тот случай, когда можно было довериться киноиндустрии. И вообще, даже стабильная взрывчатка вполне может взорваться и без детонатора, если упадет на землю с высоты двух миль.

Ральф вывернул штурвал влево, насколько это было возможно. Общественный центр внизу принялся тошнотворно крутиться, как будто он располагался на огромном волчке.

– Нет, ты, ублюдок! – А потом что-то очень похожее на маленький молоток ударило Ральфа в бок, парализуя болью и не давая возможности дышать. Его рука соскользнула со штурвала, и Эд ударил его еще раз, на этот раз – в район подмышки. Эд схватил штурвал и вывернул его обратно. Общественный центр, который начал было перемещаться вбок, вернулся в центр обзора.

Ральф схватился за штурвал. Эд положил ладонь Ральфу на лоб и оттолкнул его.

– Зачем ты в это полез?! – прорычал он. – Зачем тебе это надо?! – Он злобно оскалился. По идее появление Ральфа в кабине должно было вогнать его в состояние шока, но Эд, кажется, даже не удивился.

Конечно, не удивился, он же псих, подумал Ральф и заорал во весь внутренний голос:

[Клото! Лахесис! Бога ради, помогите мне!]

Ничего. Кажется, его никто и не слышал. А как бы они услышали? Он снова вернулся на уровень краткосрочников, а значит, он был один.

Общественный центр был уже меньше, чем в тысяче футов. Ральф уже различал каждый кирпич, каждое окно, каждого человека, который стоял внизу, – он даже почти различал, у кого из них были плакаты. Ральф пока что не видел страха у них на лицах, но еще несколько секунд…

Он снова бросился на Эда, пытаясь не обращать внимания на боль в левом боку, и ударил правой рукой, проталкивая ногтем сережку, зажатую между пальцами, как можно дальше.

Трюк с сережкой сработал в случае с Кровавым Царем, но тогда Ральф был на более высоком уровне, и там присутствовал элемент неожиданности. На этот раз он тоже целился в глаз, но в последний момент Эд успел убрать голову. Острый «гвоздик» вошел в лицо над скулой. Эд отмахнулся от сережки, как от назойливой мухи, и продолжал крепко держаться левой рукой за штурвал.

Ральф опять потянулся к штурвалу. Эд ударил его, попал кулаком в лоб над левым глазом и отшвырнул Ральфа назад. Уши Ральфа наполнились громким звоном, чистым, почти серебристым. Как будто у него в голове находился большой камертон и кто-то случайно его задел. Мир стал серым и зернистым, как на фотографиях в газете.

[РАЛЬФ! БЫСТРЕЕ!]

Это Луиза, и сейчас она была в ужасе. Он знал почему: время уже почти вышло. У него было десять секунд, максимум – двадцать. Он опять потянулся вперед, но на этот раз не к Эду, а к фотографии Элен и Натали, которая висела над высотомером. Он схватил ее и зажал между пальцами, не зная, какова будет реакция Эда, но то, что получилось, превзошло его самые смелые ожидания.

– ОТДАЙ ИХ, ОТДАЙ! – закричал Эд. Он забыл про штурвал и потянулся за фотографией, и теперь Ральф увидел его таким, каким он был в тот день, когда избил Элен. Это был человек, который отчаянно несчастлив, который боится сил, сделавших его таким. Слезы текли у него по щекам в три ручья, и Ральф озадаченно подумал: Он что, все это время плакал?!

– ОТДАЙ ИХ, ОТДАЙ! – снова закричал Эд, но Ральф уже начал сомневаться, что этот крик обращен к нему. Скорее всего Эд обращался к тому, что ворвалось в его жизнь, огляделось по сторонам, чтобы убедиться, что никто ему не помешает совершить задуманное, а потом просто взяло и забрало у него эту жизнь. Сережка Луизы мерцала в щеке Эда, как варварское украшение для погребения. – ОТДАЙ ИХ МНЕ! ОНИ МОИ!

Ральф держал помятую фотографию так, чтобы Эд до нее не дотянулся. Эд дернулся вперед, ремень врезался ему в живот, и Ральф со всей силы ударил его по шее. Удар пришелся по твердой выпуклости кадыка, и Ральф почувствовал странную смесь удовольствия и отвращения. Эд отлетел назад и привалился к стене кабины, в его глазах стояла боль, обида и недоумение. Он потянулся руками к горлу. Раздался странный звук, как будто где-то внутри у Эда вышел из строя некий механизм.

Ральф перегнулся через Эда и увидел, что Общественный центр теперь поднимается к ним. Он вновь повернул штурвал до упора влево, и под ним – прямо под ним – Общественный центр опять начал вращаться вокруг «Чероки», уходя вбок… только очень уж медленно.

Ральф вдруг понял, что чувствует какой-то запах – приятный, сладкий и очень знакомый. И прежде чем он успел сообразить, что это может быть, он увидел внизу одну штуку, которая окончательно выбила его из равновесия. Это был фургон с мороженым Худси, который Ральф столько раз видел на Харрис-авеню, – он разъезжал по кварталу, звоня в свой маленький колокольчик.

Господи, подумал Ральф, скорее с трепетом, чем со страхом. Кажется, сейчас я погружусь в глубокую заморозку вместе с вафельными рожками и пластиковыми стаканчиками.

Сладкий запах становился все сильнее, и когда вдруг чьи-то руки легли ему на плечи, Ральф понял, что это был запах духов Луизы Чесс.

– Поднимайся! – кричала она. – Ральф, ты болван, тебе нужно…

Он не думал об этом, он просто сделал. Та штука у него в голове снова щелкнула с яркой вспышкой, и продолжение фразы он услышал уже на другом уровне:

[…подняться! Давай отталкивайся ногами!]

Слишком поздно, подумал он, но тем не менее сделал так, как она сказала: уперся ногами в приборную панель и оттолкнулся изо всех сил. Он чувствовал, как Луиза поднимается по шахте реальности вместе с ним, а «Чероки» уже несся к земле, преодолевая последние сто футов, и когда они рванулись вверх, он почувствовал, как петля силы Луизы обхватила его, словно веревка при прыжках на тарзанке, и потянула назад. Ральф испытал мимолетное ощущение полета одновременно в две стороны.

Ральф поймал последний взгляд Эда Дипно, который вжался в стену кабины, только на самом деле он его не видел. Желто-серая аура Эда исчезла, и теперь вокруг Эда сомкнулся непроницаемо черный мешок смерти, темный, как полночь в аду.

А потом они с Луизой одновременно и падали, и летели.