Текст книги "Бессонница"

Луиза неожиданно поняла, что она боится этих сверкающих ножниц. Она захотела крикнуть Ральфу, чтобы он остановился, чтобы он отдал им то, что им нужно, их маленького мальчика. Пусть он сделает все что угодно, лишь бы эти ножницы исчезли.

Но у нее просто не было слов.

Ральф: […в конце концов… просто хотелось знать, чего ожидать.]

Клото: […готов?…должно быть…]

Скажи им нет, Ральф, подумала она, стараясь передать эту мысль ему. Скажи им НЕТ!

Ральф: […готов.]

Лахесис: [Понимаешь… условия… и цена]

Ральф, уже нетерпеливо: [Да-да. Может, мы все-таки уже…]

Клото, с чрезмерной торжественностью в голосе: [Хорошо, Ральф. Да будет так.]

Лахесис положил руку Ральфу на плечо, и они с Клото отвели его подальше, туда, где зимой заливали горку, чтобы дети катались на санках. Там была маленькая круглая площадка размером примерно со сцену в ночном клубе. Когда они дошли дотуда, Лахесис остановил Ральфа и развернул его так, чтобы они с Клото стояли лицом друг к другу.

Луизе вдруг захотелось закрыть глаза, но она не смогла. Она могла только смотреть и молиться о том, чтобы Ральф знал, что он делает.

Клото что-то сказал ему, Ральф кивнул и снял с себя свитер Макговерна. Когда он выпрямился, Клото взял его за правое запястье и вытянул его руку. Потом он кивнул Лахесису, который расстегнул рукав рубашки Ральфа и закатал его до локтя. Потом Клото повернул руку Ральфа ладонью вверх. Следы голубых вен на его руке были абсолютно чистыми, освещенными почти незаметными нитями ауры. Все это было до ужаса знакомо Луизе; как будто пациента в мыльной опере по телевизору готовят к операции.

Только это был не телевизор.

Лахесис подался вперед и снова заговорил. Хотя Луиза по-прежнему не различала слов, она поняла: Ральфа предупреждали, что это его последний шанс отказаться.

Ральф кивнул, и хотя его аура подсказала Луизе, что он ужасно боится того, что сейчас произойдет, он даже сумел выдавить из себя улыбку. Когда он заговорил с Клото, казалось, что он не ищет поддержки, а, наоборот, ободряет маленького человечка. Клото попытался улыбнуться в ответ, но у него ничего не вышло.

Лахесис обхватил запястье Ральфа, скорее чтобы его успокоить (или так показалось Луизе), а не чтобы зафиксировать руку. Он напомнил ей медсестру, которая делает пациенту болезненный укол. Потом он взглянул на своего партнера испуганными глазами и кивнул головой. Клото кивнул в ответ, вздохнул, а потом провел пальцем по руке Ральфа с призрачной сеткой вен. Он на мгновение замешкался, потом медленно открыл ножницы, которыми они с Лахесисом меняли жизнь на смерть.

7

Луиза встала на ноги и теперь стояла, покачиваясь взад-вперед; ноги по ощущениям напоминали два бревна. Она пыталась как-то справиться с параличом, который заставил ее молчать, пыталась крикнуть Ральфу, чтобы он остановился, – крикнуть ему, что он сам не знает, что эти ребята собираются с ним сделать.

Но он все знал. Это читалось у него на лице, в его полузакрытых глазах, в его крепко сжатых губах. Но яснее всего это проявлялось в его ауре: в черных и красных пятнах, которые проносились по ней, как метеоры, и в самой ауре, которая почти прилипла к Ральфу, словно вторая кожа.

Ральф кивнул Клото, который медленно опустил ножницы, так что лезвия коснулись руки Ральфа на локтевом сгибе. Сначала порез только наметился, и там набухла яркая капля крови. Ножницы скользнули в порез. Когда Клото сжал пальцы, чтобы свести вместе лезвия ножниц, кожа на обоих концах пореза вдруг разошлась. Подкожный жир заблестел, словно тающий лед в ярком синем мерцании ауры Ральфа. Лахесис покрепче стиснул его запястье, но Луиза видела, что Ральф не сделал даже инстинктивной попытки отдернуть руку. Он только опустил голову и взмахнул кулаком, как человек, салютующий Темной Силе. Она увидела, что вены у него на шее напряглись, как туго натянутые тросы. Но он не издал ни звука.

Теперь, когда это ужасное дело действительно началось, Клото действовал со скоростью, которая была одновременно жестокой и милосердной. Он быстро продолжил порез от середины руки до запястья, используя ножницы так, как их используют, чтобы открыть туго завязанный пакет. Порез на руке Ральфа напоминал свежую говяжью вырезку. Кровь текла ручьями, и каждый раз, когда лезвия задевали вену или артерию, наружу выплескивался очередной фонтанчик багровой жидкости. Скоро халаты двух маленьких «докторов» украсились алыми пятнами, отчего те еще больше стали похожими на докторов.

Когда лезвия ножниц дошли до браслетов судьбы на запястье Ральфа (вся операция заняла не более двух секунд, но Луизе они показались вечностью), Клото отдал ножницы Лахесису. Теперь рука Ральфа была разрезана от локтя до запястья; глубокий порез напоминал темную канаву. Клото зажал руками начало пореза, и Луиза подумала: Сейчас тот, другой, использует свитер Ральфа в качестве жгута. Но Лахесис просто держал ножницы и чего-то ждал.

Какое-то время кровь продолжала сочиться между пальцами Клото, а потом неожиданно остановилась. Клото медленно провел руками по руке Ральфа, и плоть, которая только что была нещадно искромсана, вновь стала целой и здоровой, если не считать тонкой белой нити шрама.

[Луиза… Луи-сссса…]

Голос шел не из головы и не с холма; он шел откуда-то из-за спины. Мягкий голос, можно даже сказать – вкрадчивый. Атропос? Нет, не он. Она посмотрела вниз и увидела зеленый свет, как будто бы шедший из-под воды. Этот свет был повсюду вокруг – он проходил сквозь ее руки и сквозь ее тело, сквозь ноги и даже сквозь пальцы. Он нарисовал перед ней ее тень, тощую и какую-то ненормальную, похожую на тень повешенного. Он ласкал ее холодными пальцами цвета испанского мха.

[Обернись, Луисссс…]

Луизе меньше всего хотелось оборачиваться к источнику этого странного света.

[Обернись, Лу-иссса… посмотри на меня, Луи-ссса… приди в свет, Луисса… иди на свет… посмотри на меня и войди в свет…]

Это был не тот голос, которому можно сопротивляться, Луиза обернулась, медленно, как игрушечная балерина, у которой заржавели шестеренки, и в ее глазах заплясали огни – как огни Святого Эльма.

Луиза вступила в свет.

Глава 28

1

Клото: [Теперь у тебя есть видимый знак, Ральф, – ты доволен?]

Ральф посмотрел на свою руку. Боль, которая поглотила его, словно кит Иова, теперь казалась далекой и смутной, как сон или мираж. Он подумал, что это похоже на то отчуждение, которое позволяет женщинам рожать еще детей после первого ребенка, когда после родов они забывают о сильной, казалось бы, невыносимой боли. Шрам был похож на длинную белую струну, которая протянулась через выпуклости его хилых мышц.

[Да. Ты хорошо держался и сделал все очень быстро. Спасибо тебе за это.]

Клото улыбнулся, но ничего не сказал.

Лахесис: [Ральф, ты готов? Осталось совсем мало времени.]

[Да, я…]

[Ральф! Ральф!]

Это кричала Луиза. Она стояла на вершине холма и махала ему рукой. На мгновение ему показалось, что ее аура изменила цвет, вместо обычного светло-серого цвета стала более темной, но потом он увидел, что это не так. Наверное, ему просто почудилось от усталости или шока. Он поднялся на холм, туда, где стояла Луиза.

Ее глаза были мечтательными, а взгляд – отстраненным, как будто ей только что открылась некая истина, изменившая всю ее жизнь.

[Луиза, что случилось? Что произошло? Это из-за моей руки? Если из-за нее, не волнуйся. Смотри! Почти как новая!]

Он повернул руку так, чтобы она могла посмотреть, но Луиза даже не взглянула на шрам. Она не отрываясь смотрела на Ральфа, и только сейчас до него дошло, что она просто остолбенела от потрясения.

[Ральф, приходил зеленый человек.]

Зеленый человек? Он взял ее руки в свои, ощущая в душе какую-то непонятную тревогу.

[Зеленый? Ты уверена, что это был не Атропос или…]

Он не закончил фразу. В этом не было смысла.

[Это был зеленый человек. Если каждый воюет на чьей-то стороне, я не знаю, на чьей был он… этот человек… на чьей он стороне. Мне показалось, что он на нашей, но я могла ошибиться. Я его не видела. У него была слишком яркая аура. Он мне сказал отдать это тебе.]

Она протянула руку и положила ему на ладонь два маленьких мерцающих предмета: ее серьги. На одной из них он увидел багровое пятнышко и предположил, что это кровь Атропоса. Он начал было сжимать руку, но почувствовал резкий укол.

[Ты забыла застежки, Луиза.]

Она ответила медленно и рассеянно, словно во сне:

[Нет, не забыла – я их выкинула. Зеленый человек сказал мне их выкинуть. Будь осторожен. Он… кажется, что он теплый… но я не знаю, не знаю. Мистер Чесс всегда говорил мне, что я самая доверчивая женщина на Земле, которой всегда хочется видеть в людях хорошее. Во всех людях.]

Она медленно протянула руки и взяла его за запястья, глядя ему в глаза.

– Я не знаю, просто не знаю.

Она произнесла это вслух, и собственный голос, похоже, вывел ее из оцепенения. Она вздрогнула и застыла, растерянно моргая и глядя на Ральфа. Он подумал, что, может быть, она и вправду спала. Она спала, и ей приснился этот непонятный зеленый человек. Но все равно стоит взять сережки. Это может вообще ничего не значить, но, если он их возьмет и положит к себе в карман, ему от этого хуже не будет… если, конечно, он не будет об них колоться.

Лахесис: [Ральф, что случилось? Что-то не так?]

Они с Клото шли сзади и поэтому не слышали разговор Ральфа с Луизой. Ральф покачал головой и сжал руку в кулак, чтобы спрятать от них сережки. Клото подобрал с земли свитер Макговерна и снял несколько ярких листочков, которые прилипли к нему. Он протянул свитер Ральфу. Ральф незаметно убрал сережки Луизы в карман, потом молча взял свитер и надел его.

Пора снова браться за дело, и тепло, которое ощущалось вдоль шрама на правой руке, подсказало, с чего начинать.

[Луиза!]

[Да, дорогой?]

[Мне надо будет забрать энергию из твоей ауры, мне надо будет забрать очень много энергии. Ты понимаешь?]

[Да.]

[Ты не против?]

[Разумеется, нет.]

[Тогда держись. Я постараюсь закончить как можно быстрее.]

Он обнял ее за плечи и сцепил руки у нее за спиной. Она сделала то же самое, и они обнялись, соприкасаясь лбами. Их губы были сейчас совсем близко друг к другу – меньше чем в паре дюймов. Он чувствовал запах ее духов, исходивший от темных сладких ложбинок у нее за ушами.

[Готова, милая?]

То, что он услышал в ответ, показалось ему одновременно и странным, и успокаивающим.

[Да, Ральф. Увидь меня. Войди в свет. Войди в свет и возьми его.]

Ральф глубоко вдохнул. Струйка дымчатого света потянулась из ее рта и носа к нему. С каждым вдохом его аура становилась все ярче, и так продолжалось, пока вокруг Ральфа не образовался мерцающий облачный ореол. Но он все равно продолжал вдыхать, дыша чем-то таким, что не имело никакого отношения к дыханию, и чувствуя, как шрам у него на руке становится все горячее и горячее. Ощущение было такое, словно ему в руку имплантировали нить накала. Он не мог остановиться, даже если бы захотел… а он не хотел.

Луиза слегка пошатнулась. Он увидел, что ее глаза помутнели, а руки расцепились у него за спиной. Но буквально через пару секунд ее глаза – большие, яркие, полные веры – вновь прояснились, а руки опять крепко сжались. В конце концов, когда затяжной титанический вдох все-таки исчерпал себя и сошел на нет, Ральф увидел, что ее аура стала настолько бледной, что он с трудом ее различал. Ее щеки были молочно-белого цвета, и у нее в волосах опять появилась заметная седина. Ему надо остановиться – надо, иначе он может ее убить.

Он с трудом расцепил руки, и это разорвало какую-то очень важную связь; он наконец смог отойти от Луизы. Луиза опять пошатнулась и упала бы, если бы Клото с Лахесисом – в тот момент они напоминали двух лилипутов из «Путешествия Гулливера» – не подхватили ее под руки. Они осторожно усадили ее на скамейку.

Ральф опустился перед ней на одно колено. Ему было страшно и стыдно, но в то же время в нем было столько энергии, что казалось, толкни его кто посильнее, он просто взорвется, как бутылка с нитроглицерином. Сейчас он мог бы разрушить целое здание парочкой жестов а-ля карате – а может быть, даже несколько зданий.

Но все же он причинил боль Луизе. Может быть, очень сильную боль.

[Луиза! Луиза, ты меня слышишь? Прости меня!]

Она ошалело смотрела на него, женщина, которая постарела на двадцать лет за какие-то пару секунд… а потом – еще лет на десять. Буквально на глазах. Она попыталась улыбнуться, но у нее не получилось.

[Луиза, прости меня. Я не знал, а когда понял, уже не смог остановиться…]

Лахесис: [Тебе пора, Ральф, иначе ты можешь не успеть. Он уже почти там.]

Луиза кивнула.

[Иди, Ральф… я просто немного ослабла. Но все будет в порядке, правда. Я просто здесь посижу – подожду, пока ко мне не вернутся силы.]

Она вдруг скосила глаза влево, и проследив за ее взглядом, Ральф увидел бродягу, которого они недавно спугнули. Он вернулся, чтобы продолжить инспекцию мусорных ящиков на вершине холма на предмет бутылок и банок, которые можно было бы сдать, и хотя его аура была не такой здоровой, как у его коллеги, которого они встретили у старого депо, Ральф подумал, что и это вполне сойдет… по крайней мере для Луизы на данный момент.

Клото: [Мы проследим, чтобы он пошел сюда, Ральф… у нас мало власти над миром краткосрочных, но я думаю, на это нас хватит.]

[Вы уверены?]

[Да.]

[Хорошо.]

Ральф посмотрел на двух маленьких человечков, увидел их беспокойные, испуганные глаза и кивнул. Потом он наклонился и поцеловал Луизу в щеку, которая стала теперь морщинистой и холодной. Она улыбнулась ему улыбкой старой усталой бабушки.

Я сделал с ней это, подумал он. Я.

Тогда тебе лучше побеспокоиться, чтобы это было не зря, ответил на это голос Каролины.

Ральф в последний раз посмотрел на всех троих – Клото с Лахесисом теперь сидели рядом с Луизой на скамейке, как будто защищая ее – и пошел вниз по склону холма.

Он дошел до туалетов, пару секунд постоял между ними и прижался головой к стене того, на котором была буква «Ж». Все тихо. Тогда он приложил ухо к синей пластиковой стенке мужского туалета и услышал слабый монотонный голос, который напевал:

 
Кто поверит, что мои дичайшие мечты,
Сумасшедшие мечты станут правдой.
Никто, дорогая, одна только ты.
 

Господи, да он ненормальный, как мартовский кролик.

А для тебя это новость, милый?

Да, наверное, это давно уже не новость. Он открыл дверь туалета. Теперь он различал еще и далекое жужжание самолета, но не увидел ничего странного: сломанное сиденье на толчке, рулон туалетной бумаги, который выглядел как-то необычно – волнисто, что ли, – и писсуар слева от двери, который был похож на пластиковую слезу. Стены все были исписаны. Самая большая – и самая яркая – надпись красовалась над писсуаром. Огромными красными буквами: У ТОНИ БОЙНТОНА САМАЯ УЗКАЯ ЖОПА В ДЕРРИ! Запах хвойного дезодоранта волнами плыл над запахом дерьма, застарелой мочи и немытых тел, наподобие грима на лице покойника. Голос, который он слышал, казалось, шел прямо из унитаза, а может быть, просто со всех сторон.

 
Когда я ложусь спать,
И когда просыпаюсь наутро,
Я мечтаю о тебе, дорогая, опять.
 

Где он? – подумал Ральф. И как, черт побери, мне до него добраться?

Он вдруг ощутил сильный жар в районе бедра, как будто кто-то положил ему в карман раскаленный уголек. Он озадаченно нахмурился, но потом вспомнил, что это такое. Он запустил руку в карман и достал золотое кольцо. Оно лежало у него на ладони на пересечении линий любви и жизни и как будто пульсировало. Оно снова стало холодным. Ральф понял, что он не особенно удивлен.

ЭД – ЭД 8-5-87

– Чтобы всех их связать, черной волей сковать, – пробормотал Ральф и надел кольцо на палец. Оно подошло идеально. Он продвинул его дальше, пока оно не лязгнуло об обручальное кольцо, которое Каролина надела ему на палец около сорока пяти лет тому назад. Потом Ральф поднял глаза и увидел, что задняя стенка туалета исчезла.

2

В обрамлении оставшихся стен он увидел закатное небо и прекрасный образчик ландшафта округа Мэн, окрашенный в сине-серый сумеречный свет. Казалось, он смотрит на мир с высоты около десяти тысяч футов. Он видел мерцающие озера и пруды и широкие полосы темно-зеленых лесов, которые проплывали в сторону унитаза и затем исчезали. Далеко впереди – где-то на уровне крыши кабинки – Ральф увидел россыпь мерцающих огней. Наверное, это был Дерри, и до него оставалось не более десяти минут. В нижнем левом углу этой картины Ральф увидел часть приборной панели. Рядом с высотомером была маленькая фотография, от вида которой у него перехватило дыхание. Это была Элен – невероятно счастливая и невозможно красивая. У нее на руках была спящая Натали, которой, судя по всему, не было еще и четырех месяцев.

Он хочет, чтобы они стали последним, что он увидит в жизни, подумал Ральф. Он превратился в чудовище, но похоже, что даже чудовища помнят, как любить.

На приборной панели что-то запищало. В поле зрения Ральфа появилась рука и щелкнула каким-то переключателем. Прежде чем рука убралась, Ральф успел увидеть белую отметку на безымянном пальце; она уже почти исчезла, но все еще была заметна, там последние шесть лет Эд носил, не снимая, свое обручальное кольцо. Ральф заметил и кое-что еще: аура, окружавшая эту руку, была точно такой же, как аура того ребенка в больничном лифте – беспокойная, как бы подернутая рябью мембрана, такая же неземная, как взвихренная атмосфера газового гиганта.

Ральф оглянулся назад и поднял руку. Клото с Лахесисом тоже подняли руки в ответ. Луиза послала ему воздушный поцелуй. Ральф сделал вид, что поймал его, потом отвернулся и вошел в кабинку.

3

Он на мгновение застыл в нерешительности, соображая, что делать с толчком, но потом вспомнил приближающийся больничный потолок, который должен был бы размозжить им черепа, но все-таки не разможил, и шагнул к задней стенке кабинки. Он сжал зубы, приготовившись ушибить коленки – умом-то он понимал, что он не должен удариться, но если ты семьдесят лет подряд ударялся в подобных ситуациях, перестроиться сразу как-то не получается, – и прошел сквозь унитаз, как будто он был сделан из дыма… или как будто он сам был сделан из этого самого дыма.

Потом было пугающее ощущение невесомости и головокружения; в какой-то момент ему показалось, что его сейчас стошнит. И на все это наложилось еще и ощущение полного истощения, как будто вся сила, которую он взял у Луизы, сейчас выплескивалась обратно. Наверное, так оно и было. В конце концов это было что-то вроде телепортации, что-то из серии научной фантастики, а подобные вещи требуют очень много энергии.

Тошнота отступила, вместо нее появилось новое ощущение, которое было еще хуже, – ощущение, что у него треснула шея. Он понял, что картина мира начинает расползаться.

Господе Иисусе, что со мной происходит? Что происходит?!

Его органы чувств сообщили ему, что ничего плохого не происходит, просто он находился в такой позиции, которая по идее никак невозможна. Он был семидесяти трех дюймов ростом, а высота самолетной кабины от пола до потолка едва достигала и шестидесяти дюймов. Это означало, что любой пилот, если он не был Лахесисом или Клото, должен был пригибаться, проходя по кабине до своего сиденья. Ральф, однако, не только очутился в самолете стоя, он до сих пор стоял в полный рост между двумя сиденьями в кабине чуть позади кресла пилота. И причина такого странного обзора была очень простой и одновременно кошмарной. Его голова торчала из крыши самолета.

Ральфу вдруг вспомнился его пес, Рекс, который очень любил ездить в машине, высунув голову из окна, так чтобы уши развевались на ветру. Он закрыл глаза.

А что, если я упаду? Если я могу высунуть голову через крышу, то почему я не могу провалиться сквозь пол и упасть на землю? Или, может, сквозь землю?

Но он не падал. Да и не смог бы упасть, не на этом уровне – все, что ему надо было сделать, это вспомнить, как они без проблем поднялись на крышу больницы и встали там. Если помнить об этом, с ним все будет в порядке. Ральф попытался сосредоточиться на этой мысли, и, когда ему показалось, что он может себя контролировать, он снова открыл глаза.

Прямо под ним располагался козырек кабины. Перед ним находился нос самолета с блестящим, похожим на ртуть, вертящимся пропеллером. Скопище огней, которое он видел из кабинки туалета, теперь стало ближе.

Ральф опустился на колени, и его голова легко прошла сквозь крышу кабины. Пару мгновений он чувствовал во рту привкус масла, и волоски в носу встали дыбом от электрошока, но потом он опустился на пол между креслами первого и второго пилота.

Он не знал, что должен почувствовать, увидев Эда по прошествии такого количества времени и в таких обстоятельствах, но укол сожаления – не просто жалости, а именно сожаления – очень сильно его удивил. Как и в тот день в 92-м году, когда Эд врезался в грузовичок садовников Вест-Сайда, на нем была старая выцветшая футболка вместо обычного строгого костюма, застегнутого на все пуговицы. Он очень сильно похудел – по прикидкам Ральфа, фунтов на сорок – и поэтому сильно изменился. Сейчас он выглядел как некий романтический или готический герой, а вовсе не как истощавший ученый. Ральфу тут же представился герой любимого стихотворения Каролины «Человек с дороги» Альфреда Нойса. Кожа Эда по цвету напоминала бумагу; его зеленые глаза, одновременно и темные, и светящиеся (как изумруды в лунном свете, подумал Ральф), блестели за круглыми очками а-ля Джон Леннон, губы были такими красными, что можно было подумать, будто Эд их накрасил. На голове у него был повязан белый шарф с японскими иероглифами, свободные концы шарфа спадали на спину. Умное и подвижное лицо Эда внутри завихрений ауры было исполнено сожаления и одновременно решимости. Он был прекрасен – прекрасен, – и Ральф почувствовал, как на него нахлынуло дежа-вю. Теперь он понял, что он увидел в тот день, когда встал между Эдом и мужчиной из садовников Вест-Сайда. Теперь он увидел это снова. Смотреть на Эда, окруженного торнадоподобной аурой без веревочки над головой, было примерно то же, что смотреть на бесценную вазу эпохи Минь, которую швырнули об стену, и она разбилась вдребезги.

По крайней мере на этом уровне он меня не видит. По крайней мере мне кажется, что не видит.

И как будто в ответ на его мысли Эд повернул голову и посмотрел прямо на Ральфа. В его широко распахнутых глазах была безумная настороженность, из уголков рта сочилась слюна. Ральф инстинктивно дернулся назад, решив, что его все-таки видно, но Эд никак не отреагировал на его движение. Он подозрительно посмотрел на пустое четырехместное пассажирское сиденье, как будто если и не увидел, то уж точно услышал своего безбилетного пассажира. Потом он протянул руку, которая прошла сквозь Ральфа, и положил ее на коробку, пристегнутую ремнями к креслу второго пилота. Осторожно погладил коробку, потом поднял руку ко лбу и поправил шарф. Он продолжал напевать… но уже другую песню, от которой у Ральфа по спине побежали мурашки.

 
От этой таблетки ты станешь меньше,
От этой таблетки ты станешь больше.
А от тех, что дает тебе мама,
С тобой не будет вообще ничего…
 

Правильно, подумал Ральф. Спроси у Алисы, когда в ней десять футов роста.

Его сердце бешено колотилось в груди – когда Эд так внезапно повернулся к нему, он не на шутку перепугался. Гораздо сильнее, чем тогда, когда понял, что летит на высоте десять тысяч футов с головой, торчащей из крыши самолета. Эд его не видел, Ральф был в этом почти уверен, но тот, кто сказал, что чувства безумных обострены до предела, наверняка знал, о чем говорит, потому что Эд понял, что что-то изменилось.

Внезапно включилось радио, от чего оба – и Эд, и Ральф – подпрыгнули от неожиданности.

– Сообщение для «Чероки» над Саус-Хэйвеном. Вы находитесь на границе воздушной трассы Дерри на широте, для которой требуется разрешение от центра планирования полетов. Повторяю, вы вот-вот войдете на контролируемую воздушную трассу над муниципальной зоной. Поднимитесь на высоту 16 000 футов, «Чероки», и летите по курсу 170, один семь ноль. И еще назовите себя…

Эд сжал руку в кулак и принялся молотить по приемнику. Стекло на панели треснуло, кровь потекла из порезов. Она капала на приборную панель, на фотографию Элен и Натали и на серую футболку Эда. Он продолжал бить кулаком по приемнику, пока голос диспетчера не затих в шуме помех, а потом и вовсе исчез.

– Хорошо, – сказал Эд низким голосом человека, который часто разговаривает сам с собой. – Так намного лучше. Ненавижу эти вопросы. Они только…

Он увидел свою окровавленную руку и замолчал. Поднял ее к глазам, внимательно осмотрел и снова сжал в кулак. Большой кусок стекла торчал на тыльной стороне ладони около костяшки безымянного пальца. Эд вытащил его зубами, а потом сделал такое, от чего Ральф застыл в ужасе: провел своим окровавленным кулаком сначала по левой щеке, а потом по правой, оставляя на лице алые следы. Он открыл пластиковое отделение, встроенное в стену слева от кресла пилота, достал зеркальце и внимательно осмотрел свою боевую раскраску. Судя по всему, Эд остался довольным тем, что увидел, потому что он улыбнулся и кивнул, прежде чем вернуть зеркальце на место.

– Просто помни, что сказала соня, – сказал себе Эд все тем же низким приглушенным голосом и нажал на штурвал. Нос «Чероки» опустился, и показатели высотомера поползли вниз. Теперь Дерри был прямо перед ними. Город был похож на пригоршню опалов, разбросанных по темно-синему бархату.

В боку картонной коробки, стоявшей на сиденье второго пилота, была проделана дырка. Оттуда торчали два провода. Они вели к кнопке звонка, прикрепленной к сиденью Эда. Ральф предположил, что, когда Эд увидит Общественный центр и приступит к финальной стадии своей миссии камикадзе, он положит палец на эту самую кнопочку. И перед тем как самолет врежется в здание, он нажмет на нее. Динь-динь-дон, звонит Авон.

Порви провода, Ральф! Порви их!

Замечательная идея, но есть одно «но», на этом уровне он не мог бы порвать даже паутину. Стало быть, ему надо вернуться на уровень краткосрочников, и он уже приготовился это сделать, как вдруг мягкий, знакомый голос произнес его имя откуда-то справа.

[Ральф.]

Справа?! Но это было никак невозможно. Справа не было ничего, кроме сиденья второго пилота, борта самолета и огромного неба Новой Англии.

Шрам вдоль руки снова начал пульсировать, словно нить накаливания в электрическом обогревателе.

[Ральф!]

Не смотри. Не обращай внимания. Забей.

Но он не мог не смотреть. Словно подчиняясь какой-то невидимой, но великой силе, он медленно повернул голову. Он пытался сопротивляться – попутно заметив, что угол снижения самолета стал явно круче, – но это не помогло.

[Ральф, посмотри на меня… не бойся.]

Он предпринял последнюю попытку воспротивиться этому голосу и не смог. Он обернулся на голос и понял, что смотрит на свою мать, которая умерла от рака легких двадцать пять лет тому назад.

4

Берта Робертс сидела в своем бентвудском кресле-качалке футах в пяти от борта «Чероки» и спокойно вязала, раскачиваясь взад-вперед, на высоте около мили над землей. На ногах у нее были тапочки, которые Ральф подарил ей на день рождения, на полувековой юбилей – с отделкой из настоящей норки, как глупо. На плечи была накинута розовая шаль, скрепленная древним политическим значком: ВЫИГРЫВАЙТЕ С УИЛКИ!

Все правильно, подумал Ральф. Она носила такие значечки вместо украшений… такой у нее был безобидный бзик. А я и забыл.

Единственное, что могло бы считаться фальшивой нотой в этой симфонии (не считая того, что мама давно умерла и болталась сейчас в своем кресле на высоте шестьсот футов над землей), – это ярко-красный платок, который она вязала. Ральф ни разу не видел, чтобы его мать вязала, он даже не был уверен в том, что она вообще умеет вязать, но сейчас она вязала. Спицы сверкали у нее в руках.

[Мама? Мам? Это действительно ты?]

Спицы на мгновение остановились – она перевела взгляд с кроваво-красного платка у себя на коленях на Ральфа. Да, это была его мать – такая, какая она была во времена его молодости, – но это было не важно. Узкое лицо, высокий «умный» лоб, волосы, уже тронутые сединой, и маленький рот, который всегда выглядел строгим и даже слегка раздраженным, до тех пор пока она не улыбалась… это была она.

[Ну-ну, Ральф Робертс! Меня удивляет, что ты вообще задал этот вопрос!]

Но это был не совсем вопрос, правильно? – подумал Ральф и открыл было рот, чтобы сказать это вслух, но потом решил, что умнее будет помолчать – по крайней мере сначала. Справа от кресла, в котором сидела мама, появился какой-то странный силуэт; он быстро оформился в журнальный стенд из вишневого дерева, который Ральф сделал для нее на уроках труда в средней школе. Стенд был забит номерами «Ридерз Дайджест» и «Лайф». Далекая земля у нее под ногами начала исчезать, вместо нее проступил узор из коричневых и темно-красных квадратов, расходившийся кругами от ее кресла-качалки. Ральф сразу узнал его – линолеум на кухне в доме на Ричмонд-стрит в Мэри-Мид, в том самом доме, где он жил ребенком. Сначала сквозь линолеум еще можно было рассмотреть землю – квадраты полей и огни Дерри, – но потом он стал плотным, непроницаемым. Еще одно призрачное облако превратилось в мамину старую ангорскую кошку, Футзи, которая умерла, еще когда Дин Мартин и Джерри Льюис перестали вместе снимать кино.

[Этот старик был прав, мальчик мой. Тебе не стоило соваться в дела долгосрочников. Послушай слов матери и не лезь в то, что тебя не касается. Слушай, что я тебе говорю.]

Послушай слов матери… слушай, что я тебе говорю. Эти слова Берта Робертс произносила всегда, когда дело касалось ее взглядов на искусство и воспитание детей. О чем бы ни шла речь – подождать час после еды перед тем, как идти плавать, или убедиться, что старый ворюга Буч Боуерс не положил в низ корзины гнилой картошки, которую она посылала тебя купить, – пролог (Послушай слов матери) и эпилог (Слушай, что я тебе говорю) оставались всегда неизменными. И если ты ее не слушал, тебе приходилось столкнуться с материнским гневом, и тогда уже, как говорится, да поможет тебе Бог.

Она опять принялась за вязание, и ее пальцы почему-то тоже казались красными. Ральф решил, что это просто такой свет. Или может быть, краска на пряже была нестойкой и испачкала его пальцы.

Его пальцы?! Что за идиотская оговорка. Ее пальцы.

Вот только…

В уголках ее рта топорщились маленькие кустики волос. Длинных волос. Достаточно мерзкое зрелище. И непривычное. У мамы не было никаких усов. Это что-то новенькое.

Новенькое? Новенькое? Ты о чем вообще думаешь? Она умерла через два дня после того, как в Лос-Анджелесе застрелили Роберта Кеннеди, так что, Бога ради, в ней может быть нового?