Текст книги "Бессонница"

Воробей улетел. Ральф этого не заметил. Он думал о маленьких докторах, которые пришли к Мэй Лочер в ту ночь, когда она умерла. Что он еще о них знал? Что он еще видел? На них были белые халаты – такие, как у врачей в телесериалах в пятидесятых – шестидесятых годах; такие, какие до сих пор носят фармацевты в аптеках. Только их халаты в отличие от того, который был на Докторе номер три, всегда чистые и аккуратные. У номера третьего был ржавый скальпель, и если на ножницах, которые были у Доктора номер раз, и была ржавчина, то Ральф ее не заметил. Даже в бинокль.

И было еще кое-что. Может быть, не особенно важное, но ты это заметил. Доктор с ножницами был правшой. По крайней мере тебе так показалось, а Доктор со скальпелем – однозначно левша.

Да, может быть, это не важно, но что-то в этом определенно есть. Еще один силуэт в тумане, маленький, но для него – очень важный. Что-то насчет дихотомии левого и правого.

– Иди налево и будешь прав, – пробормотал Ральф, повторяя первую строку шутки, которую не вспоминал уже очень давно. – Иди направо и будешь лев.

Ладно, проехали. Что еще он знает об этих докторах?

Ну, у них тоже есть ауры, разумеется – причем достаточно приятного золотисто-зеленого цвета, – и они оставляют следы,

(следы белого человека)

похожие на танцевальные диаграммы Артура Мюррея. И хотя он так и не смог внимательно рассмотреть их лица, самое главное он разобрал по аурам. От них исходило ощущение силы… и рассудительности… и…

– И достоинства, черт побери, – сказал Ральф.

Опять подул ветер, и с деревьев посыпались листья. Где-то в пятидесяти ярдах от площадки для пикников, недалеко от старых железнодорожных путей, стояло старое искореженное дерево с торчавшими наружу корнями. Казалось, оно пыталось дотянуться до Ральфа – ветки торчали так, что и в самом деле напоминали руки.

Ральф вдруг подумал, что той ночью он видел вполне достаточно для старика уже почти в том возрасте, который Шекспир (и Билл Макговерн) называл «шестым возрастом». «Уж это будет тощий Панталоне… в штанах, что с юности берег, широких для ног иссохших…»[6]6
  Шекспир. «Как вам это понравится», акт II, сцена 7. Перевод Т. Щепкиной-Куперник. – Примеч. пер.


[Закрыть] И ничто из того, что он видел, не предполагало зла или опасности. Ральф вывел эту опасность логическим путем, что было вовсе неудивительно. Какие-то странные незнакомцы с весьма неординарной внешностью выходят из дома больной старой женщины поздней ночью, когда обычно никто не зовет гостей… тут поневоле задумаешься. Тем более что Ральф увидел их буквально через несколько минут после того, как ему приснился кошмар монументальных масштабов.

Однако теперь, вспоминая ту ночь, Ральф думал совсем о другом. Например, о том, как они стояли на крыльце Мэй Лочер. Как будто у них было полное право там стоять; со стороны они были похожи на двух старых друзей, которые остановились поговорить, прежде чем идти дальше, – на двух старых приятелей, которые решили обсудить что-то важное еще раз, прежде чем разойтись по домам после ночной работы.

Это было твое ощущение, да, но это не значит, что ты можешь ему доверять, Ральф.

Но Ральфу все же казалось, что он может ему доверять. Старые друзья, коллеги, которые работают вместе на протяжении многих лет… каждую ночь. И в ту ночь дом Мэй Лочер был последней их остановкой.

Ну ладно. Стало быть, Док номер раз и Док номер два отличались от Доктора номер три, как день от ночи. Они были чистые, он – грязный, у них были ауры, у него ее не было (по крайней мере Ральф ее не видел), у них были ножницы, у него – скальпель, они были разумны и респектабельны, как парочка городских старейшин, а Док номер три был явным психом.

Ясно только одно, правильно? Твои приятели из песочницы – сверхъестественные существа, и единственный, кто знает о них, кроме тебя и Луизы, это Эд Дипно. Интересно, а сколько Эд спит в последнее время.

Ральф поднял руки с колен и вытянул их перед собой. Они немного тряслись. Эд упоминал о лысых докторах, и лысые доктора действительно существуют. Имел ли он в виду именно их, когда говорил о Центурионах? Ральф не знал. Но он очень на это надеялся, потому что само это слово – «Центурионы» – почему-то стало ассоциироваться у него с куда более страшными образами: с Назгулами из трилогии Толкиена, с черными всадниками, сотканными из пустоты, в плащах с низко надвинутыми капюшонами, на громадных конях с горящими красными глазами, которые охотятся на маленьких хоббитов недалеко от таверны «Гарцующий пони» в Бри.

Мысль о хоббитах почему-то навела его на мысли о Луизе, и руки затряслись еще больше.

Каролина: Долог путь обратно в Эдем, милый, и поэтому не стоит обращать внимания на мелочи.

Луиза: У нас в семье умереть в восемьдесят лет – значит умереть рано.

Джо Вайзер: Люди каждый день умирают от недостатка сна, хотя в графе «причина смерти» обычно пишут самоубийство, а не бессонница.

Билл: Он специализировался на Гражданской войне, а теперь он даже не помнит, что такое Гражданская война, не говоря уж о том, кто победил.

Дениз Полхерст: Смерть – она глупая. Акушерка, которая перерезала бы пуповину так медленно…

И тут Ральф кое-что понял. Как будто кто-то включил у него в голове яркий прожектор, и он закричал. И даже рев самолета, который как раз заходил на посадку, не смог полностью заглушить этот крик.

6

Остаток дня Ральф провел, сидя на крыльце дома, который они делили с Макговерном. Он ждал, пока Луиза вернется со своей карточной игры. Он мог бы поехать в больницу и поговорить с Биллом там, но не поехал. Необходимость этого разговора уже не была столь насущной. Ральф пока еще не понимал всего, но ему казалось, что теперь он понимает гораздо больше, чем раньше, и если это неожиданное озарение на площадке для пикников было действительно озарением, то рассказывать Биллу о том, что случилось с его панамой, абсолютно бесполезно, даже если он ему и поверит.

Мне надо вернуть его шляпу, подумал Ральф. И сережки Луизы.

Сегодня был удивительный день. С одной стороны, ничего не случилось. С другой стороны, случилось все. Мир аур вновь появился и начал кружиться вокруг, как продолжение теней от туч, которые плыли по западной стороне неба. Ральф замер в немом восхищении и просто сидел и смотрел, только изредка прерываясь, чтобы поесть и сходить в туалет. Он видел старую миссис Бенниган на переднем крыльце; она была в своем ярко-красном пальто и изучала цветы на предмет срезать увядшие. Он увидел ее ауру – здорового розового цвета только что выкупанного младенца – и искренне понадеялся, что родственники миссис Бенниган не ждут ее смерти. Он увидел молодого человека – на вид ему было не больше двадцати, – который шел по другой стороне улицы к «Красному яблоку». Он был само воплощение бодрости и здоровья: потертые джинсы, безрукавка с кельтским узором, – но Ральф видел черный мешок смерти, что расползся вокруг него, как нефтяное пятно, и веревочка, поднимавшаяся от его головы, была похожа на гниющий шнур от портьеры в доме с привидениями.

Он больше не видел маленьких лысых докторов, но где-то в районе половины шестого он увидел, как сияющая волна сиреневого света поднялась из люка в середине Харрис-авеню. Она поднималась в небо, и это было похоже на спецэффекты в экранизации библейских историй Сесила Б. Демилла. Все это продолжалось минуты три, а потом сиреневая волна исчезла. Еще Ральф видел большую птицу, похожую на доисторического ястреба, она парила между трубами старого здания на углу Говард-стрит. И еще – переливчатые красные и синие ленты, которые лениво кружились в Строуфорд-парке.

Когда без пятнадцати шесть в школе Фэрмонта закончилась футбольная тренировка, несколько ребятишек выбежали на стоянку перед «Красным яблоком», где можно было разжиться сладостями и карточками на обмен, в это время года – футбольными карточками, предположил Ральф. Двое мальчишек остановились у входа, о чем-то споря. Их ауры – одна зеленая, а другая ярко-оранжевая и вибрирующая – стали ярче и как бы плотнее, в них замерцали алые спирали угрозы.

Осторожнее! – мысленно закричал Ральф мальчику в оранжевом коконе мерцающего света за секунду до того, как мальчик с зеленой аурой бросил на землю свои учебники и ударил его по лицу. Они сцепились и принялись топтаться по тротуару в странном и неуклюжем танце, а потом повалились на мостовую. Вокруг них тут же собралась кучка вопящих мальчишек. Пурпурно-красный купол, похожий на грозовое облако, развернулся над местом драки. Купол медленно вращался против часовой стрелки, и Ральфу он показался одновременно ужасным и очень красивым, и он вдруг задумался, а как, интересно, будет выглядеть аура над настоящим полем битвы. Потом он решил, что это вопрос, ответ на который ему не очень-то хочется знать. Как раз в тот момент, когда «оранжевый» мальчик залез на «зеленого» сверху и начал его избивать, из магазина вышла Сью и крикнула, чтобы они немедленно прекратили драться.

«Оранжевый» мальчик неохотно подчинился и отпустил «зеленого». Противники поднялись на ноги, настороженно поглядывая друг на друга. Потом «зеленый» развернулся и вошел в магазин, пытаясь сделать вид, что ему все вообще по фигу. Но его быстрый взгляд через плечо в дверях магазина – видимо, чтобы убедиться, что его не преследуют – испортил весь эффект.

Зрители либо последовали за «зеленым» в магазин, чтобы купить чего-нибудь пожевать после тренировки, либо столпились вокруг «оранжевого» мальчишки и принялись его поздравлять. А невидимый пурпурный купол над ними уже разрушался – распадался на части, как туча, гонимая ветром.

Улица – это карнавал энергии, подумал Ральф. Энергии, что излилась из этих двоих за те полторы минуты, пока они дрались, хватило бы, чтобы обеспечить Дерри электричеством на неделю, а если бы можно было использовать энергию, которую сгенерировали наблюдатели… наверное, ее хватило бы, чтобы месяц освещать весь штат Мэн. А вот было бы интересно войти в мир аур на Тайм-сквер за две минуты до полуночи в новогоднюю ночь… там, наверное, такое будет…

Но ему не хотелось об этом думать. Похоже, это была бы такая мощная сила, что все ядерное оружие, сделанное в мире с 1945 года, по сравнению с ней показалось бы безобидным игрушечным пистолетом. Вполне вероятно, что этой силы было бы достаточно, чтобы уничтожить вселенную… а может быть, чтобы создать новую.

7

Ральф поднялся наверх, вывалил в одну кастрюлю фасоль из банки, бросил пару сосисок в другую и принялся нервно расхаживать по квартире, вцепившись пальцами в собственную шевелюру, в ожидании, когда приготовится его холостяцкий обед. Тяжелая усталость, что навалилась на него в середине лета, как груда невидимых кирпичей, наконец-то прошла – в первый раз за все это время. Он чувствовал, как его наполняет лихорадочная энергия; он был набит ею под завязку. Кажется, он понимал, что испытывают люди, принимающие бензодрин или кокаин, только ему казалось, что это было куда лучше, и что когда этот прилив энергии иссякнет, у него не будет никаких ломок, и он не будет чувствовать себя выжатым и опустошенным.

Ральф Робертс, который по-прежнему не замечал, что его волосы стали гуще и что в его шевелюре в первый раз за пять лет появились темные пряди, бродил по квартире. Сначала он что-то бубнил себе под нос, потом принялся напевать старую рок-н-ролльную песенку шестидесятых годов: «Эй, красотка, не сиди… потанцуй, побесись, оттянись…»

Фасоль пузырилась в своей кастрюле, сосиски кипели в своей, но Ральфу казалось, что они там танцуют – танцуют под старый рок-н-ролльный мотивчик. Все еще напевая («Услышав хиппи, что играет бэкбит, никто на месте не усидит»), Ральф нарезал сосиски в фасоль, залил все это полпинтой кетчупа, добавил соуса чили, тщательно перемешал и пошел к двери. Он нес кастрюлю одной рукой. Он сбежал по лестнице вниз, как ребенок, который опаздывает на занятия в первый учебный день года. По дороге он вытащил из шкафа старую кофту – кофту Макговерна, ну да какая, к черту, разница – и опять вышел на крыльцо.

Ауры исчезли, но Ральфа это не расстроило; в данный конкретный момент его куда больше интересовал аромат еды. Он не мог вспомнить, когда он в последний раз был так голоден, как сейчас. Он уселся на верхней ступеньке и стал похож на Икабода Кранеиша – из-за костлявых коленей, что торчали чуть ли не на уровне ушей. Ральф приступил к еде. Первые несколько глотков обожгли ему губы и язык, но вместо того чтобы остановиться и подождать, пока не остынет, он начал есть еще быстрее и жаднее.

Он остановился только тогда, когда съел половину кастрюли. Зверь у него в желудке еще не уснул, но хотя бы слегка успокоился. Ральф бесцеремонно рыгнул и оглядел Харрис-авеню. Уже много лет он не был таким довольным. В нынешних обстоятельствах это чувство было абсолютно необоснованным, и тем не менее… Когда, интересно, ему в последний раз было так хорошо? Может быть, в то утро, когда он проснулся в том амбаре – где-то между Дерри, штат Мэн, и Поукипси, Нью-Йорк, – завороженный лучами света, которые расчертили желтыми мягкими линиями теплый и сладко пахнущий сеновал.

Или, может быть, никогда.

Да: или, может быть, никогда.

Он увидел, как по улице идет миссис Перрин. Очевидно, она возвращалась из богадельни «Безопасный приют», нечто вроде ночлежки с кухней, недалеко от Канала. Ральф снова поймал себя на том, что зачарованно смотрит на ее странную скользящую походку, которой она добивалась с помощью палки и кажущейся неподвижности бедер. Ее волосы, все еще больше темные, чем седые, теперь были убраны – или более точное слово «насильно запиханы» – под сеточку для волос. Безупречно белые туфли, толстые эластичные чулки цвета сахарной ваты… буквально узенькая полосочка; сегодня вечером на миссис Перрин было мужское шерстяное пальто, и его полы спускались почти до земли. Похоже, когда она передвигала ноги, движение шло от бедер – верный признак надвигающихся проблем со спиной, подумал Ральф, – и из-за этого способа передвижения, вкупе с длинным пальто, Эстер Перрин была похожа на некоего сюрреалистичного персонажа: на черную королеву на шахматной доске, которую передвигает невидимая рука или которая вдруг ожила и передвигается с клетки на клетку сама по себе.

Когда она приблизилась к крыльцу Ральфа – а он сидел в той же рваной рубашке, да еще ел фасоль прямо из кастрюли, – ауры начали возвращаться. Уже включились фонари, и Ральф видел тонкие контуры цвета лаванды вокруг каждого фонаря. Он видел красное марево над крышами одних домов, желтое марево – над крышами других, светло-вишневое – над крышами третьих. На востоке, где ночь собиралась с силами, горизонт был подсвечен зелеными искрами.

И еще Ральф увидел, как вокруг миссис Перрин разворачивается ее аура – того же самого серого цвета, который напоминал ему форму кадетов военной академии. Несколько пятен более темного и густого оттенка мерцали на уровне груди, как призрачные пуговицы (Ральф предположил, что где-то под одеждой у нее все же имеется грудь). Он не был уверен, но это могли быть признаки приближающейся болезни.

– Добрый вечер, миссис Перрин, – вежливо сказал он и увидел, как его слова вырываются изо рта, словно снежинки.

Она смерила его пристальным и оценивающим взглядом.

– На тебе та же рубашка, Робертс, – сказала она.

И было еще кое-что, что она не сказала, но Ральф был уверен, что она это подумала: А еще ты сидишь здесь, на крыльце, и ешь фасоль прямо из кастрюли, словно какой-то бомж, которого никогда не учили хорошим манерам… а я все вижу и запоминаю, Робертс.

– Да, – вздохнул Ральф. – Кажется, просто забыл поменять.

– Хм-м, – хмыкнула миссис Перрин, и теперь, кажется, ее интересовало его белье. «Интересно, а когда ты менял его в последний раз? Страшно подумать, Робертс».

– Прекрасный вечер, не так ли, миссис Перрин?

Еще один быстрый оценивающий взгляд, на этот раз адресованный небу. Потом она снова вытаращилась на Ральфа.

– Скоро похолодает.

– Вы так думаете?

– Да, бабье лето закончилось. Моя спина в эти дни не годится вообще ни на что, кроме как на прогнозы погоды, но с этим она справляется отменно. – Она умолкла на пару секунд. – Кажется, это кофта Билла Макговерна.

– Да, – согласился Ральф и думал про себя, а спросит она, интересно, о том, знает ли Билл о судьбе своей кофты. Это было бы забавно.

Но вместо этого она велела ему застегнуться.

– Ты же не хочешь схватить пневмонию, правда? – спросила она и, наверное, добавила про себя: или попасть в психушку?

– Разумеется, нет, – сказал Ральф. Он отставил кастрюлю в сторону и начал было застегиваться, когда вдруг заметил, что у него на руке – кухонная варежка. Он забыл ее снять и до теперешнего момента просто не замечал.

– Тебе будет проще, если ты снимешь это, – сказала миссис Перрин. В ее глазах эта варежка, должно быть, приравнивалась к самому тяжкому преступлению.

– Да, наверное, – смиренно сказал Ральф. Он снял варежку и застегнул кофту.

– Мое предложение остается в силе, Робертс.

– Простите?

– Мое предложение заштопать твою рубашку. Если ты, конечно, сможешь расстаться с ней на пару дней. – Она пару секунд помолчала. – У тебя же есть другая рубашка? Которую ты сможешь носить, пока я буду штопать эту.

– О да, – сказал Ральф. – У меня их даже несколько.

– Наверное, у тебя их так много, что тебе просто сложно выбрать, какую из них надевать. У тебя на щеке сок от фасоли, Робертс. – Миссис Перрин обратила свой взор вперед и снова пошла себе дальше.

То, что Ральф сделал потом, он сделал без всякого злого умысла или задних мыслей. Это было инстинктивно, как то рубящее движение рукой, которым он отогнал Доктора номер три от Розали. Он сложил руку, на которой была кухонная варежка, в трубочку и поднес ее к губам. Потом он резко вдохнул, слегка присвистнув.

Результат был просто поразительный. Из ауры миссис Перрин вырвался луч серого цвета – длинный и острый, как игла дикобраза. Он вытянулся и поплыл назад, в то время как сама миссис Перрин шла вперед, и тянулся он до тех пор, пока не пересек газон, покрытый опавшими листьями, и не втянулся в трубочку, которую Ральф сделал из руки. Он почувствовал, как этот луч проникает в него, и когда он вдохнул, он как будто его проглотил. Неожиданно он почувствовал, что зажегся, как неоновая вывеска на городском кинотеатре. Взрывное ощущение силы – чувство: бабах! – пробежало по груди и желудку и опустилось по ногам до самых кончиков пальцев. И в то же самое время оно ударило ему в голову, пытаясь вырваться из черепа, как будто это была тонкая бетонная крыша стартовой ракетной шахты.

Ральф видел, как сквозь его пальцы проходят лучи света – серого, как наэлектризованный туман. Немного страшное, но радостное ощущение силы зажгло его мысли, но лишь на секунду. Вслед за ним пришли стыд и ужас.

Что ты делаешь, Ральф? Я не знаю, что это за штука, но она не твоя. Ты бы полез к ней в сумочку, если бы тебе понадобилось занять денег?

Ральф почувствовал, что у него горит лицо. Он опустил руку и закрыл рот. Когда его губы и зубы сошлись, он отчетливо услышал – и вдобавок еще и почувствовал, – как внутри что-то хрустнуло. Это был звук, который обычно бывает, когда ты откусываешь кусочек от побега свежего ревеня.

Миссис Перрин остановилась, обернулась и оглядела Харрис-авеню. Я не хотел, мысленно обратился он к ней. Честное слово, я не хотел. Миссис Перрин. Я же еще ничего не знаю… я только учусь.

– Робертс?

– Да?

– Ты ничего не слышал? Звук, похожий на выстрел.

Ральф покачал головой и почувствовал, как у него в ушах бьется горячая кровь.

– Нет… но у меня слух… сами понимаете…

– Может быть, выхлопная труба на Канзас-стрит, – сказал она, пропустив мимо ушей его жалкие попытки оправдаться. – Но у меня зашлось сердце.

Она снова пошла вперед своей странной, скользящей походкой шахматной королевы, потом опять остановилась и посмотрела на Ральфа. Ее аура уже начала исчезать, но Ральф прекрасно видел ее взгляд – острый и цепкий.

– Ты совсем по-другому выглядишь, Робертс, – сказала она. – Как-то моложе, что ли.

Ральф, который ожидал совершенно другого (Верни мне то, что ты украл, Робертс, верни немедленно), сумел только промямлить:

– Вы думаете… это очень… я… то есть спасибо…

Она нетерпеливо подняла руку, мол, помолчи.

– Может быть, это из-за освещения. Очень тебе советую не испортить эту кофту, Робертс. Макговерн производит впечатление человека, который заботится о своих вещах.

– А вот о панаме он что-то не позаботился, – сказал Ральф.

Миссис Перрин, которая уже развернулась, чтобы уйти, опять обернулась и в недоумении уставилась на него.

– Что-что?

– Его панама, – пояснил Ральф. – Он ее потерял.

Миссис Перрин на секунду замерла, пытаясь осмыслить услышанное, а потом снова хмыкнула.

– Иди в дом, Робертс. Если ты будешь сидеть на крыльце, ты умрешь от простуды. – Она пошла прочь. Ральф внимательно смотрел ей вслед. Видимых последствий его бездумного воровства вроде бы не наблюдалось.

Воровство? Мне кажется, это немного не то слово, Ральф. То, что ты сделал, больше похоже на…

– Вампиризм, – тихо произнес Ральф. Он отставил в сторону кастрюлю и принялся сжимать и разжимать кулаки. Ему было стыдно… он чувствовал себя виноватым… и он уже больше не брызжет энергией во все стороны.

Вместо крови ты высосал ее жизненные силы, но вампир есть вампир, Ральф.

Да, все правильно. И Ральфу вдруг показалось, что это уже не первый раз, когда он проделывает подобные вещи.

Ты совсем по-другому выглядишь, Робертс. Как-то моложе, что ли. Вот что сказала ему миссис Перрин сегодня вечером, но ему уже говорили подобные вещи… где-то с конца лета, правильно? И основная причина, почему его друзья насильно не поволокли его к доктору, заключалась в том, что он стал выглядеть лучше и больше не напоминал человека, с которым что-то не так. Он жаловался на бессонницу, но с виду выглядел здоровым и даже бодрым. Наверное, соты все-таки помогли, сказал ему Джон Лейдекер, когда они выходили из библиотеки в воскресенье. Сейчас Ральфу казалось, что это было уже так давно, еще в Каменном веке. И когда Ральф спросил у Лейдекера, о чем это он говорит, тот пояснил, что говорит о бессоннице Ральфа. Вы сейчас выглядите в миллиард раз лучше, чем в тот день, когда я увидел вас в первый раз.

И Лейдекер был не единственным. Теперь Ральф вспомнил. В последнее время он себя чувствует отвратительно, не живет, а волочет себя по жизни… но люди упорно твердят ему, как хорошо он выглядит, как молодо выглядит, как он посвежел. Элен… Макговерн… даже Фэй Чапин сказал что-то похожее пару недель назад, хотя Ральф не мог точно вспомнить, что именно.

– Ну конечно, – сказал он вслух тихим убитым голосом. – Он спросил меня, не пользуюсь ли я кремом от морщин. Крем от морщин, Боже ты мой!

Неужели уже тогда он воровал жизненные силы у других людей? Крал их энергию и даже не знал об этом?

– Да, воровал, – произнес он тем же тихим убитым голосом. – Господи Иисусе, получается, я вампир.

Но верное ли это слово? Может быть, в мире аур тот, кто ворует чужие жизни, называется Центурионом?

У него перед глазами возникло бледное и безумное лицо Эда – словно призрак, который возвращается, чтобы наказать своего убийцу, – и Ральф, неожиданно испугавшись, обхватил руками колени и опустил голову.