Текст книги "Бессонница"
Автор книги: Стивен Кинг
Жанр: Зарубежное фэнтези, Зарубежная литература
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 18 (всего у книги 47 страниц)
– Но это не бред, – прошептал он. – Они были настоящие. И ауры тоже.
Долог путь обратно в Эдем, милый… и пока ты на пути, следи за золотисто-зелеными следами белого человека.
Поговори с кем-нибудь. Выложи все, как есть. Да. И надо успеть до того, как Джон Лейдекер прослушает пленку, записанную в Службе спасения, и начнет требовать у него объяснений. Ему, конечно, захочется знать, почему Ральф солгал и что он знает на самом деле о смерти Мэй Лочер.
Поговори с кем-нибудь. Выложи все, как есть.
Но Каролина мертва, а с Лейдекером он знаком только недавно. Элен – где-то за городом, в убежище Женского центра, а Луиза Чесс наверняка разболтает все своим подружкам. И что ему остается?
Ответ пришел незамедлительно. Но Ральфу почему-то совсем не хотелось рассказывать Макговерну о том, что с ним происходит. Он вспомнил, как нашел Билла на скамейке около футбольного поля, когда тот плакал по своему другу и наставнику Бобу Полхерсту. Тогда Ральф попытался рассказать ему про ауры, но Билл как будто не слышал его: он был слишком занят, проигрывая свою обычную программу на тему «как же дерьмово стареть».
Ральф вспомнил об этой привычке Макговерна скептически приподнимать бровь. Его непрошибаемый цинизм. Вытянутое, всегда недовольное лицо. Излишне умные литературные аллюзии, которые обычно заставляли Ральфа улыбаться, но зачастую он чувствовал себя из-за них глупым ребенком. И еще – отношение Билла к Луизе: снисходительное и иногда просто жестокое.
Ну, это было не совсем справедливо, и Ральф это прекрасно знал. Билл Макговерн мог быть добрым, и чутким, и – что в данном конкретном случае, наверное, было важнее всего – понимающим. Они с Ральфом знали друг друга уже двадцать лет, и последние десять жили в одном доме. Билл помогал нести гроб на похоронах Каролины, и если Ральф собрался с кем-нибудь поговорить о том, что с ним происходит, то с кем же ему говорить, как не с Биллом?!
Ответ простой: больше не с кем.
Глава 10
1
Туманные кольца, окружавшие фонари, исчезли, как только небо на востоке начало светлеть, и к девяти часам день уже был ясным и теплым – начало последних деньков бабьего лета скорее всего. Как только закончилось «Доброе утро, Америка», Ральф спустился вниз, твердо решив рассказать Макговерну обо всем, что с ним происходит в последнее время (во всяком случае, обо всем, о чем он осмелится рассказать), прежде чем у него окончательно сдадут нервы. Однако, подойдя к двери нижней квартиры, он услышал шум душа и – к счастью, звук был достаточно приглушенным – голос Уильяма Д. Макговерна, распевающего «Оставил я сердце свое в Сан-Франциско».
Ральф вышел на крыльцо, засунул руки в задние карманы брюк и огляделся по сторонам. Он подумал, что в мире нет ничего – действительно ничего, – что может сравниться с октябрьским солнцем; он почти физически ощущал, как отступают его ночные тревоги. Они, конечно, вернутся с наступлением темноты, но сейчас он чувствовал себя хорошо. Разумеется, он не выспался, и голова слегка мутная, но в остальном – все-таки хорошо. День был не просто погожим и ясным; он был великолепным. И вряд ли в ближайшее время что-то подобное повторится – теперь надо ждать до следующего мая. И Ральф решил, что глупо было бы не воспользоваться таким прекрасным деньком. Прогулка по шоссе за Харрис-авеню и обратно займет полчаса, максимум – сорок пять минут, если он встретит кого-то, с кем можно будет постоять-поболтать, а к тому времени Билл уже примет душ, побреется, причешется и оденется. И будет готов сочувственно слушать Ральфа – если, конечно, ему повезет.
Он дошел до площадки для пикников за оградой окружного аэропорта и всю дорогу только и делал, что пытался уговорить себя, что он вовсе даже и не надеется встретить там старого Дора. Но если он его встретит, они вполне могут поговорить о поэзии – о книжке Стивена Добинса, например – или даже о философии. И может быть, Дор заодно объяснит ему, что это за «дела долгосрочников» и почему он считает, что Ральфу в них лучше «не вмешиваться».
Но на площадке для пикников Дорранса не обнаружилось; там не было вообще никого, кроме Дона Визи, который вдруг загорелся желанием объяснить Ральфу, почему Билл Клинтон – отвратительный президент и почему для старушки Америки было бы куда лучше выбрать на эту должность финансового гения Росса Перо. Ральф (который голосовал за Клинтона и думал, что тот справляется со своей работой очень даже неплохо) послушал какое-то время, чтобы не показаться невежливым, а потом сказал, что ему надо идти стричься. Это было единственное, что он смог придумать вот так вот с ходу.
– И вот еще что! – крикнул Дон ему вдогонку. – Эта его чопорная жена! Она лесбиянка, точно тебе говорю! Я всегда вижу такие вещи! И знаешь почему? Я смотрю на их туфли! Туфли – это их секретный код! Они всегда носят такие туфли, с квадратными носами и…
– Увидимся, Дон! – прокричал Ральф и быстренько ретировался.
Он прошел около четверти мили вниз по холму, а потом мир вокруг него тихо взорвался.
2
Когда это случилось, Ральф как раз проходил мимо дома Мэй Лочер. Он встал на месте как вкопанный и удивленно уставился на Харрис-авеню. Он не верил своим глазам. Он прижал руку к горлу и открыл рот. Наверное, он был похож на человека, у которого случился сердечный приступ, и хотя с его сердцем все было в порядке – по крайней мере сейчас, – судя по ощущениям, у него и вправду был какой-то приступ. Ничто из того, что он уже видел до этого, не подготовило его к такому. Впрочем, вряд ли хоть что-то могло подготовить к такому.
Другой мир – тайный мир аур – проявился опять, только на этот раз… такое Ральфу и не снилось… он даже всерьез задумался о том, может ли человек умереть от перегрузки органов восприятия. Харрис-авеню превратилась в мерцающую страну чудес, населенную наложенными друг на друга сферами, конусами и полумесяцами самых разных цветов. Деревья, которые меньше чем через неделю сбросят остатки осенних листьев, горели яркими факелами у Ральфа в глазах и в сознании. Небо утратило свой прежний цвет – теперь это было вообще не небо, а что-то огромное, синее и стремительное.
Телефонные линии на западной стороне Дерри по-прежнему висели на фоне этой безбрежной сини, и Ральф уставился на них, как завороженный. В какой-то момент он поймал себя на том, что перестал дышать, и понял, что надо возобновить этот процесс, и как можно быстрее, иначе он просто хлопнется в обморок посреди улицы. Вверх-вниз по черным проводам бегали желтые изломанные спирали; они были похожи на «ежики» на колючей проволоке, какими их Ральф видел в детстве. То и дело в этом желтом мерцании возникали то красные вертикальные полосы, то зеленые вспышки, которые распространялись на всю желтизну и на мгновение перекрывали ее, прежде чем исчезнуть.
Ты видишь, как люди разговаривают по телефону, тупо подумал Ральф. Ты это видишь. Тетя Сэди из Далласа болтает со своей любимой племянницей, которая живет в Дерри; фермер из Хэйвена ругается с продавцом, у которого покупает детали для трактора; священник пытается помочь своему прихожанину, который попал в беду. Их голоса, мне так кажется, как раз и есть эти яркие вспышки и линии, они исходят от людей, и вызваны всплеском эмоций – любовью или злостью, радостью или завистью.
Ральф почувствовал, что то, что он видит и чувствует, – это еще далеко не все; что существует еще целый мир, который лежит за пределами даже его расширенного восприятия. И что по сравнению с этим миром все, что он видит сейчас, показалось бы ему бледным и тусклым. И если действительно есть еще что-то, то как постичь это «что-то» и не сойти с ума? Даже если выколоть себе глаза, это все равно не поможет; Ральф почему-то не сомневался, что его ощущение «видения» происходит из многолетней привычки воспринимать мир глазами. Но тут все было гораздо сложнее.
Чтобы доказать это себе, он закрыл глаза… и – как он и думал – он по-прежнему видел Харрис-авеню. Как будто его веки вдруг превратились в стекло. Единственная разница заключалась в том, что привычные цвета изменились на прямо противоположные и создали мир, который выглядел, как негатив цветной фотографии. Деревья больше не были оранжевыми и желтыми, они стали неестественно-зеленого цвета. Серый асфальт на Харрис-авеню – его поменяли совсем недавно, в июне – стал абсолютно белым, а небо превратилось в удивительное красное озеро. Ральф снова открыл глаза, почти уверенный в том, что ауры исчезнут, но они не исчезли; мир вокруг по-прежнему переливался и расцветал красками, и движением, и глубокими резонирующими звуками.
Когда я начал их видеть? – размышлял Ральф, спускаясь вниз по холму. Когда маленькие лысые доктора начали выходить из соседних домов?
Но сейчас он не видел никаких докторов, лысых или каких-то еще, никаких ангелов на крышах, никаких чертей, вылезающих из канализации. Сейчас было только…
– Эй, Робертс, поаккуратнее! Смотреть надо, куда идешь!
Слова – резкие и немного встревоженные, – казалось, обладали некоей осязаемой плотностью; как будто проводишь рукой по дубовой панели в каком-нибудь древнем монастыре или старинном фамильном поместье. Ральф резко остановился и увидел миссис Перрин, которая жила дальше по Харрис-авеню. Она сошла с тротуара, чтобы он не сшиб ее, как кеглю в боулинге, и теперь стояла по колено в опавших листьях, сжимая в одной руке сумку и мрачно глядя на Ральфа из-под нахмуренных седеющих бровей. Аура, которая ее окружала, была добротного серого цвета униформы Военной академии Сухопутных войск.
– Ты что, пьян, Робертс? – спросила она резким тоном, и буйство цвета и ощущений как-то разом исчезло из мира. Ральф растерянно огляделся: это снова была обычная Харрис-авеню, еще одно обычное, хоть и приятное утро буднего дня в середине осени.
– Пьян? Я?! Да ни разу. Трезв как стеклышко, честное слово.
Он протянул ей руку, чтобы помочь подняться на тротуар. Миссис Перрин, которой было уже за восемьдесят, хотя по ней этого и не скажешь, посмотрела на него так, как будто у Ральфа на руке сидела жаба. Я на это не попадусь, Робертс, говорили ее холодные серые глаза. Ты меня не проведешь. Она поднялась обратно на тротуар без помощи Ральфа.
– Простите, миссис Перрин. Я немного задумался и не смотрел, куда шел.
– Конечно, ты не смотрел, еще бы. Перся вперед, не разбирая дороги и разинув рот, как дебил, вот что ты делал. У тебе вид, как у деревенского дурачка.
– Простите, – повторил он и прикусил язык, чтобы не рассмеяться.
– Хм-м. – Миссис Перрин смерила его пристальным взглядом, как сержант-инструктор морской пехоты, разглядывающий новобранца. – У тебя на рубашке под мышкой дырка, Робертс.
Ральф поднял левую руку и посмотрел. Там и вправду была большая дырка, на его любимой клетчатой рубашке. Сквозь дырку проглядывала повязка и бинт с каплей запекшейся крови, а также неприглядный фрагмент волосяного покрова давно поседевшего старика. Он быстро опустил руку и почувствовал, как краснеет.
– Хм-м, – снова хмыкнула миссис Перрин, выразив этим все, что она думает по поводу Ральфа Робертса. – Можешь занести ее мне домой. И все остальное, что требует штопки. Я еще в состоянии держать в руках иголку, знаешь ли.
– Не сомневаюсь, миссис Перрин.
Теперь миссис Перрин наградила его взглядом, который говорил: Ты старый подхалим, Ральф Робертс, но, наверное, с этим уже ничего не поделаешь.
– Только, пожалуйста, до обеда, – сказала она. – Во второй половине дня я готовлю обеды в приюте для бездомных и помогаю их подавать в пять часов. Это богоугодное дело.
– Да, безусловно…
– В раю не будет бездомных, Робертс, уж поверь мне. А еще там не будет рваных рубашек, да. Но пока что нам надо терпеть и проявлять милосердие к ближнему. Это наша работа. – И я с ней отлично справляюсь, явственно читалось на лице миссис Перрин. – Принеси все, что надо зашить, утром или уже совсем вечером, после пяти. Но только не поздно. Я не люблю условностей, Робертс, но лучше не показывайся у меня дома после половины девятого. В девять я ложусь спать.
– Это так мило с вашей стороны, миссис Перрин. Спасибо, – сказал Ральф и вынужден был опять прикусить язык. Он боялся, что в следующий раз это уже не поможет, и он окажется перед выбором: засмеяться или умереть.
– Не за что. Это мой христианский долг. К тому же Каролина была моей подругой.
– И все равно, спасибо, – повторил Ральф – Эта история с Мэй Лочер… ужасно, правда?
– Нет, – сказала миссис Перрин. – Это была божья милость. – Она развернулась и пошла прочь, прежде чем Ральф успел хоть что-то сказать. У нее была такая прямая спина, что Ральфу стало больно при одном взгляде на нее – такое впечатление, что миссис Перрин проглотила кол.
Ральф прошел еще пару шагов и понял, что больше не может сдерживаться. Он прислонился лбом к телеграфному столбу, зажал рукой рот и засмеялся так тихо, как только мог. Он смеялся, пока из глаз не брызнули слезы. Когда приступ (а это и вправду было похоже на истерический припадок) наконец прошел, Ральф поднял голову и внимательно посмотрел по сторонам. К счастью, он не увидел ничего такого, чего не видели бы все остальные прохожие.
Но это вернется, Ральф. Ты знаешь, что это вернется. В полном объеме.
Да, наверное, он знал. Но оставил это знание на потом. Сейчас ему надо было кое с кем поговорить.
3
Когда Ральф наконец вернулся из своего удивительного путешествия по Харрис-авеню, Макговерн уже сидел на крыльце в своем кресле и лениво просматривал утреннюю газету. Когда Ральф свернул на дорожку к дому, он принял одно решение. Он расскажет Биллу многое, но не все. И он уж точно ему не расскажет о двух лысых ребятах, которые выходили из дома Мэй Лочер и выглядели как пришельцы из бульварных газет.
Билл таки соизволил оторвать взгляд от газеты, когда Ральф уже поднялся по ступенькам.
– Привет, Ральф.
– Привет, Билл. Мне надо с тобой поговорить.
– Ага. – Билл закрыл газету и аккуратно ее сложил. – Вчера моего старого друга Боба Полхерста все-таки увезли в больницу.
– Вот как? Я думал, ты ожидал, что это случится быстрее.
– Ожидал. И все ожидали. Но он нас одурачил. На самом деле ему вроде как стало лучше – по крайней мере что касается пневмонии, – а потом случился рецидив. Вчера около полудня у него остановилось дыхание, и его племянница испугалась, что он умрет раньше, чем приедет «скорая». Но он не умер, и теперь ситуация вроде как снова стабилизировалась. – Макговерн взглянул на улицу и вздохнул. – Мэй Лочер просто умирает посреди ночи, а Боб все еще цепляется за жизнь. Ну что за мир, а?
– Да…
– Ну так чего там у тебя, о чем ты хотел поговорить? Все-таки созрел подкатиться к Луизе? И тебе требуется отеческий совет, как это лучше всего обставить?
– Мне нужен совет. Но не в том, что касается личной жизни.
– Ну, говори.
И Ральф заговорил, обрадованный и успокоенный молчаливым вниманием Макговерна. Он начал с того, о чем Билл уже знал, – с того случая с Эдом и водителем синего пикапа летом девяноста второго, и как все, что Эд говорил тогда, было похоже на тот странный бред, который он нес в тот день, когда избил Элен за то, что она подписала петицию. И пока Ральф говорил, он все лучше и лучше понимал, что между всеми этими странностями, которые с ним происходят, существует какая-то связь. Он ее почти видел, но никак не мог определить.
Он рассказал Макговерну об аурах, но не о том тихом катаклизме, который случился с ним меньше получаса назад – об этом он тоже пока не хотел рассказывать, по крайней мере сейчас. Разумеется, Макговерн знал о том, что Чарли Пикеринг напал на Ральфа с ножом; знал он и том, что Ральф избежал более серьезных ранений, воспользовавшись баллончиком с газом, который дала ему Элен, – но теперь Ральф рассказал ему то, о чем умолчал в воскресенье вечером, когда рассказывал Макговерну об этом случае: как баллончик таинственным образом появился у него в кармане, куда он его не клал. Кроме того, он признался в своем подозрении, что баллончик ему подложил старина Дор.
– Срань господня, – воскликнул Макговерн. – У тебя, Ральф, не жизнь, а сплошные опасности и приключения.
– Да, наверное.
– И что из этого уже знает наш добрый друг Джонни Лейдекер?
Очень мало, хотел сказать Ральф, но потом понял, что даже это будет преувеличением.
– Почти ничего. И я не сказал ему самое главное… ну, может, не главное, но существенное. О том, что случилось вон там. – Ральф указал на дом Мэй Лочер, к которому как раз подъезжали два бело-синих фургончика с надписями ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПОЛИЦИЯ ШТАТА МЭН. Ральф решил, что это те самые люди, о которых ему говорил Джон Лейдекер.
– Мэй? – Макговерн слегка подался вперед в своем кресле. – Ты что-то знаешь о том, что случилось с Мэй?
– Думаю, что да. Знаю. – Тщательно подбирая слова, передвигаясь от слова к слову, словно переступая по камушкам через бурную речку, Ральф рассказал Макговерну, как он проснулся посреди ночи, пошел в гостиную и увидел двух странных парней, выходящих из дома Мэй Лочер. Он рассказал о том, как пошел за биноклем и увидел ножницы в руках одного из них. Он не упомянул про кошмарный сон про Каролину и про следы на тротуаре, потому что подумал, что, услышав такое, Билл точно решит, что он псих. Он закончил рассказ на звонке в Службу спасения, потом сел в свое кресло и с волнением посмотрел на Билла.
Макговерн тряхнул головой, как будто прочищая мозги:
– Ауры, оракулы, таинственные взломщики с ножницами… у тебя точно не жизнь, а сплошные опасности и приключения.
– Что ты по этому поводу думаешь, Билл?
Пару секунд Макговерн просто сидел и молчал. Пока Ральф говорил, Билл скрутил свою газету в трубочку и теперь постукивал ею по колену. Ральф захотел перефразировать свой вопрос и спросить напрямую: «Ты думаешь, я сошел с ума, Билл?» – но потом передумал. Потому что на такой вопрос тебе вряд ли ответят често… ну, по крайней мере без порядочной дозы чего-нибудь психотропного. Да и как он себе это представляет? Что Билл улыбнется и скажет: «О да, Ральф, дружище, я думаю, ты ненормальный, как мартовский заяц, и я думаю, нам с тобой стоит прямо сейчас позвонить в Джунипер-Хилл и спросить, может, у них там найдется местечко и для тебя?» Вряд ли он это скажет… а любой другой ответ будет скорее всего неискренним. Поэтому лучше вообще не спрашивать.
– Я даже не знаю, чего и думать, – наконец сказал Билл. – Пока не знаю. А как, ты говоришь, они выглядели, эти двое?
– Лица я не сумел рассмотреть, даже с биноклем. – Голос Ральфа звучал спокойно и ровно, как вчера в разговоре с Лейдекером, когда он отказывался от звонка в 911.
– И ты, наверное, не скажешь, сколько им было примерно лет?
– Нет.
– А не мог ли один из них быть нашим старым приятелем?
– Эд Дипно, ты имеешь в виду? – Ральф удивленно взглянул на Макговерна. – Нет, Эда там не было.
– А может быть, это был Пикеринг?
– Да нет же. Не было там ни Эда, ни Чарли Пикеринга. Я бы их узнал. Ты к чему вообще клонишь? Что у меня мозги переклинило, и теперь мне повсюду мерещатся эти двое, даже на крыльце у Мэй Лочер?
– Нет. Вовсе нет, – ответил Макговерн, но мерные удары газетой об ногу на мгновение прекратились, и Билл как-то странно прищурился. Ральф почувствовал, как у него заныло в желудке. Да: именно к этому Билл и клонил, но это и неудивительно, правильно?
Может быть, и нет, но ныть в желудке от этого не перестало.
– А Джонни сказал, что все двери были заперты.
– Да.
– Изнутри.
– Угу, но…
Макговерн так резко поднялся с кресла, что Ральфу на мгновение показалось, что сейчас Билл сорвется с места и убежит от него по улице, может быть, даже с воплями: «Берегитесь Робертса! Он спятил!» Но Билл лишь повернулся к двери, ведущей в дом. И почему-то это насторожило Ральфа еще больше.
– Ты куда?
– Хочу позвонить Ларри Перро, – сказал Макговерн. – Младшему брату Мэй. Он живет в Кардвилле, я думаю, он никуда не переехал. – Билл как-то странно покосился на Ральфа. – А ты что подумал?
– Не знаю, – мрачно отозвался Ральф. – Мне показалось, что ты сейчас убежишь от меня, как пряничный человечек[5]5
Пряничный человечек – герой детской сказки типа нашего Колобка. – Примеч. пер.
[Закрыть].
– Да ну тебя. – Макговерн похлопал его по плечу, но Ральфу этот жест показался холодным и неуютным. Каким-то безразличным, что ли.
– А при чем тут брат Мэй Лочер?
– Джонни сказал, что они повезут тело Мэй в Августу для более детальной аутопсии, правильно?
– Ну… по-моему, он говорил о вскрытии…
Макговерн махнул рукой.
– Это одно и то же. И если там все-таки обнаружили что-то странное – что-то, из чего можно было бы заключить, что ее убили, – Ларри уже знает об этом. Он – ее единственный близкий родственник из оставшихся в живых.
– Да, а если он спросит, зачем тебе это надо?
– Ну, я не думаю, что нам стоит об этом переживать, – проговорил Макговерн дружески-успокоительным тоном, до которого Ральфу совершенно не было дела. – Я скажу, что полиция опечатала дом и что старая мельница слухов на Харрис-авеню уже намолола немало мешков муки. Он знает, что мы с Мэй вместе учились и что последние несколько лет я исправно ее навещал. Мы с Ларри вовсе не без ума друг от друга, но вполне ладим. Он скажет мне, все что нужно, уже хотя бы потому, что мы оба с ним выжили в Кардвилле. Ясно?
– Да, наверное, но…
– Очень на это надеюсь, – сказал Макговерн и вдруг стал похож на очень старую и очень уродливую ящерицу – на ядозуба или, может быть, на василиска. Он ткнул пальцем в Ральфа. – Я не дурак, и я знаю, что можно говорить, а что нельзя. У тебя на лице только что было написано, что ты в этом не очень уверен, и меня это обидело. Очень сильно обидело, черт побери.
– Извини, – сказал Ральф. Вспышка Билла его просто ошеломила.
Еще мгновение Макговерн смотрел на него, обнажив свои чересчур крупные десны, а потом кивнул.
– Ладно, твои извинения приняты. Ты же почти не спишь, и это надо учитывать, а я все никак не могу выкинуть из головы Боба Полхерста. – Он вздохнул. Один из коронных тяжелых вздохов «бедного старого Билла». – Слушай, если ты не хочешь, чтобы я звонил брату Мэй…
– Нет-нет, – сказал Ральф, уже жалея о том, что он вообще затеял этот разговор. А потом у него в голове наконец появилось и оформилось то, что Билл, без сомнения, хотел от него услышать: – Прости, если я усомнился в твоем благоразумии.
Макговерн улыбнулся, сперва неохотно и вымученно, но потом вполне искренне.
– Теперь я знаю, почему ты плохо спишь: думаешь о всякой ерунде. Сиди спокойно, Ральф, и думай о чем-нибудь приятном, например, о бегемотах, как говаривала моя мама. Я сейчас вернусь. Может статься, его и дома-то нету: подготовка к похоронам и все такое. Хочешь, пока почитай газету.
– Ага. Спасибо.
Макговерн вручил ему газету, все еще свернутую в трубочку, и вошел в дом. Ральф уставился на первую страницу. Заголовок гласил: АДВОКАТЫ БОРЦОВ ЗА СВОБОДНЫЙ ВЫБОР И БОРЦОВ ЗА ЖИЗНЬ ГОТОВЫ К ПРИБЫТИЮ АКТИВИСТКИ. При статье было две фотографии. На одной из них были молодые женщины, рисующие плакаты с надписями типа: «НАШИ ТЕЛА – НАШ ВЫБОР» и «ЭТО НОВЫЙ ДЕНЬ ДЛЯ ДЕРРИ!» На другой были люди, митингующие перед зданием Женского центра. У них не было никаких плакатов, но это им и не требовалось: черные плащи с капюшонами и косы у них в руках говорили сами за себя.
Ральф глубоко вздохнул, бросил газету на сиденье кресла-качалки и стал смотреть на улицу: картина «Вторник, утро на Харрис-авеню». Ему почему-то казалось, что Макговерн звонит вовсе не Ларри Перро, а Джонни Лейдекеру, и у них сейчас как раз происходит экспресс-брифинг учитель – ученик, а тема брифинга: «Это рехнувшийся Ральф Робертс, поехавший крышей на почве бессонницы».
Мне показалось, тебе будет небезынтересно узнать, кто на самом деле звонил в 911, Джонни.
Спасибо, Проф. Мы были почти уверены, что это именно он, но в любом случае подтверждение не помешает. Но я думаю, он не опасен. Мне он даже понравился, славный дядька.
Ральф попытался не думать о том, кому Билл может звонить или же не звонить. Самое лучшее, просто сидеть и вообще ни о чем не думать, даже о бегемотах. Просто сидеть и смотреть, как грузовик с пивом «Будвайзер» заруливает на стоянку перед «Красным яблоком», останавливается, чтобы пропустить фургон Magazines Inc., который только что привез в магазин недельную порцию брошюр, журналов и дешевых книжек в бумажном переплете. Смотреть на старую Харриет Бенниган, по сравнению с которой даже миссис Перрин выглядела как весенняя розочка. (Харриет вышла на утреннюю прогулку в своем ярко-красном осеннем плаще.) Смотреть на девочку в джинсах, огромной белой футболке и мужской шляпе, которая была ей велика размера на четыре. Она прыгала через скакалку на заросшем сорняками пустыре между булочной Фрэнка и магазином кожаных изделий Вики Мун (Облачать тело – наша специальность). Смотреть на то, как мелькают маленькие руки девочки: вверх-вниз, – и слушать, как она напевает свою бесконечную песню-считалочку.
Три-шесть-девять-сто-одно, гусь с гусыней пил вино…
И вдруг Ральф с удивлением понял – но как-то смутно, словно издалека, – что он сейчас уснет: прямо здесь, на крыльце. И в этот же самый миг ауры снова проникли в мир, наполняя его удивительными цветами и промельками движения. Это было великолепно, но…
…но что-то было не так. Что-то. Но что?
Девочка, которая прыгала через скакалку на пустыре. С ней было что-то не так. Ее ноги, обтянутые джинсовой тканью, которые мелькали вверх-вниз, как бобина швейной машинки. Ее тень, которая прыгала рядом с ней на выщербленном тротуаре, заросшем подсолнухами и сорняками. Мелькала скакалка… вверх-вниз… вверх-вниз…
И это была не футболка, совсем не футболка. Это был халат. Белый халат, такие обычно носят актеры в старых телесериалах про докторов.
Три-шесть-девять-сто-одно, гусь с гусыней пил вино,
А большая обезьяна все ломилась к ним в окно…
На солнце набежала туча, и свет вдруг стал тускло-зеленым – улица как будто погрузилась под воду. У Ральфа по спине побежал холодок. Скачущая тень девочки исчезла. Она посмотрела на Ральфа, и он увидел, что это никакая не девочка. Это был мужчина; ростом четыре фута, но определенно мужчина. Вначале Ральф принял это лицо, закрытое полями огромной шляпы, за детское лишь потому, что на нем не было ни единой морщинки; оно было идеально гладким. И еще: это лицо вызывало у Ральфа совершенно четкие ассоциации – безумная злоба, которую не понять нормальному человеку.
Вот оно, тупо подумал Ральф, глядя на скачущее существо. Я не знаю, что это за существо, но оно абсолютно безумно. Полностью невменяемо.
Существо, должно быть, прочло мысли Ральфа, потому что в этот самый момент его губы расплылись в улыбке, которая была одновременно и застенчивой, и гадкой, как будто они с Ральфом оба знали какую-то мерзкую и неприятную тайну. И он был уверен – да, почти точно уверен, – что сквозь эту улыбку просачивались слова, хотя существо не открывало рта:
[Гусь с гусыней так напились, что до смерти подавились! Обезьяна сорвалась и разбилась – и разбилась!]
Это был маленький лысый доктор, но не из тех двоих, которых Ральф видел возле дома Мэй Лочер, в этом он тоже был почти уверен. Он был таким, как они, может быть, но не из тех двоих точно.
Существо выкинуло скакалку. Она вдруг стала сначала желтой, а потом – красной, и, казалось, она искрила, пока летела. Маленькая фигура – Лысый доктор номер три, – ухмыляясь, смотрела на Ральфа, и Ральф неожиданно понял еще одну вещь. И когда он это понял, ему стало действительно страшно. Он разглядел, что было на голове у того существа.
Пропавшая панама Макговерна.
4
И опять существо как будто прочло его мысли. Оно сдернуло с головы панаму, обнажив круглый, совершенно лысый череп, и помахало панамой в воздухе, как ковбой, объезжающий дикую лошадь. И при этом оно продолжало ухмыляться своей кошмарной ухмылкой.
Внезапно оно ткнуло пальцем в Ральфа, словно помечая его. Потом нахлобучило панаму обратно на лысую черепушку и исчезло в переулке между салоном кожаных изделий и булочной. Солнце вышло из-за тучи, и ослепительная четкость аур начала блекнуть. Спустя где-то минуту после исчезновения существа вокруг снова была обыкновенная Харрис-авеню – все та же скучная Харрис-авеню, такая же, как всегда.
Ральф вздрогнул и с трудом вдохнул воздух, вспомнив безумие на гладком лице, расплывающемся в ухмылке. Вспомнив, как маленький лысый доктор указал
(Гусь с гусыней так напились, что до смерти подавились)
на него, как будто
(Обезьяна сорвалась и разбилась – и разбилась!)
помечая его.
– Скажите мне, что я сплю, – хрипло прошептал он. – Скажите мне, что я сплю, и этот уродец мне просто приснился.
У него за спиной открылась дверь.
– О Господи, ты разговариваешь сам с собой, – сказал Макговерн. – У тебя, наверное, денег в банке немерено.
– Ага, как раз хватит на похороны. – У Ральфа был голос, какой обычно бывает у человека, только что пережившего ужасное потрясение, во всяком случае, ему так показалось. Он все еще пытался справиться со своим страхом. Он почти ожидал, что Билл сейчас наклонится к нему и спросит, что случилось, и на лице у него будет тревога (или, может быть, лишь подозрение).
Но Макговерн не сделал ничего такого. Он просто плюхнулся в кресло-качалку, задумчиво сложил руки на своей чахлой груди и обвел взглядом Харрис-авеню: эту сцену, на которой он сам, Ральф, Луиза, Дорранс Марстеллар и другие старики – люди «золотых времен», как любил называть их Макговерн – играли свои последние, зачастую скучные, иногда страшные, иногда полные боли роли.
Предположим, я расскажу ему про его панаму? – подумал Ральф. Предположим, я начну разговор с фразы: «Билл, а я знаю, куда подевалась твоя панама. Это связано с теми парнями, которых я видел вчера ночью, причем связано очень хреново, есть у меня подозрение. Теперь ее носит один из них – тот, который прыгает через скакалку на пустыре рядом с булочной и салоном кожаных изделий».
И если у Билла еще остались какие-то сомнения насчет его, Ральфа, вменяемости-невменяемости, эта новость их точно развеет. Ага.
Поэтому Ральф промолчал.
– Извини, что так долго, – сказал Макговерн. – Ларри вопил, что я поймал его буквально в дверях, что он как раз собирался ехать в похоронное бюро, что он ужасно спешит, но прежде чем я успел задать ему хоть один вопрос, он умудрился пересказать мне половину жизни Мэй и даже половину собственной, черт бы его подрал. Минут сорок пять трещал без остановки.
Это было явным преувеличением – Макговерна не было от силы минут пять, – но когда Ральф украдкой взглянул на часы, он с изумлением обнаружил, что было уже пятнадцать минут двенадцатого. Он оглядел улицу и не увидел ни миссис Бенниган, ни грузовика «Будвайзер». Он что, и вправду заснул?! Похоже на то… но никакого разрыва в своем восприятии он не заметил.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.