Текст книги "Веления рока"

* * *

Испуганная, едва дыша, Настя долго лежала и боялась открыть глаза. Дрожь от пережитых кошмаров не проходила, ей еще мерещились жуткие лица, мелькающие во мраке, голоса, которые внезапно рождались и так же внезапно исчезали. Она никак не могла отойти от ощущения подстерегающей ее незримой опасности. Ей снова стало не хватать воздуха, и она отчаянно старалась выбраться из тяжелого состояния, кажущегося ей продолжением сна. Пытаясь хоть что-то понять, она пробовала собраться с мыслями. Что с ней произошло? Бредит она или сошла с ума? Вначале решила, что, наверное, попала в больницу, в которую ее привезли в бессознательном состоянии. Боже, этого не может быть! Потом принялась раздумывать и вспомнила некоторые детали, которые убедили ее, что ничем не болела… Она невольно напрягла слух. На улице лаяла собака: монотонно, из последних сил, словно замерзала или была очень голодная. Гав, гав, гав. В соседней комнате тихо тикали часы. «Это у Митьки Дятлова во дворе лает собака, она у него – на цепи, и поэтому так нудно лает, – размышляла Настя. – А часы тикают в зале»… Все это скорее напоминало раздумья в полусне.

Окончательно убедившись, что находится в своей спальне, Настя кое-как успокоилась, понемногу пришла в себя и теперь изо всех сил напрягала память, пытаясь вспомнить, что же все-таки с ней произошло. В голове промелькнули все события минувшего дня. Настя замерла, ей показалось, что она на грани помешательства. Упорно, со всем усилием воли она внушала самой себе, что ничего в реальности не происходило. Нет! Все это лишь приснилось?! Но ее сознание восстановилось окончательно, события в ее памяти всплыли с удивительной ясностью, и сомнений больше не оставалось – это, к сожалению, было. Да, да, все было на самом деле. «Почему же я еще жива, почему не повесилась? – промелькнуло в ее голове. Она повернулась на спину, глаза раскрылись сами собой, обезумевший взгляд ее застыл в темноте – Митька Дятлов, он шел ко мне. Это он помешал… Нет, он не помешал, он спас меня. Если бы он опоздал на минуту, я бы повесилась – значит, меня сохранил какой-то добрый ангел. Возможно, напрасно Дятлов своим появлением помешал мне умереть, со смертью прекратились бы мои страдания, весь этот кошмар, через смерть я могла бы обрести покой.

Страшно преждевременно оборвать свою жизнь, пугает вечное небытие. Но надо ли его бояться, если все люди из него появились? Ведь все до своего рождения находились точно в таком же небытии, в котором окажутся и после смерти.

Смерть – это избавление от всех мучений, это – как глубокий сон, она неизбежна, просто, чем дольше живешь, тем больше страданий испытываешь, а длительность небытия все равно не сократишь, оно вечно. Трудно умереть? Совсем не трудно: стоит сейчас резко встать, сделать несколько шагов до сарая, забраться на бочку – и все. Веревка уже приготовлена, она лежит на бочке. Только надо сначала привязать веревку к перекладине, а потом просунуть голову в петлю и шагнуть в пустоту. И никто потом не скажет обо мне ничего плохого, все станут только жалеть, говорить, что была такая красивая, молодая, ей только бы жить да жить. И Эрудит поймет, что напрасно так жестоко обидел меня, будет сожалеть об этом, переживать, что умерла из-за него, станет просить у мертвой прощения. Все именно так и произойдет, он же любил меня. Но это уже не будет иметь никакого значения, для живых я останусь лишь в воспоминаниях». Она попыталась внутренне напрячься и ощутить себя повисшей в воздухе на туго пережимающей шею веревке, без точки опоры для ног и опять жуткий страх охватил все ее существо.

* * *

Тревожно шумит ветер, с безудержным порывом обрушивается на окно, потом удаляется, стихает, вновь налетает и стучит по крыше, словно хочет ворваться в дом. Этот ветер, и ночь, и страх кажутся бесконечными. Настя смотрела на потолок, неразличимый в темноте, слышала лай собаки, дребезжанье стекол, мерное тиканье часов, и все эти звуки как-то не вписывались в ее тяжелые размышления, очень тяжелые, не имеющие утешения. Жизнь обрушилась. Весь мир стал для нее беспощадным, холодным, лишенным всякого смысла. Напрасно она снова и снова задавала себе вопрос: «Что делать?», ответ на него был только один: «Умереть». Она даже не старалась гнать от себя эту мысль, все равно другого ответа не нашлось бы. Все произошедшее между ней и Эрудитом никакой надежды не оставляло в её сердце, и никто эту надежду не мог подать. Она еще вчера верила, что родилась под счастливой звездой, казалось, что все беды где-то далеко и они никогда не коснутся ее. Думала, что ее счастье будет вечным, строила планы на будущее… Но, увы, все ее мечты оказались пустыми. Все разрушилось в одночасье. Она вспомнила счастливые мгновения, промелькнувшие в ее жизни. И все они были связаны с Эрудитом, с самым дорогим и любимым человеком, погубившим ее.

Неожиданно в эту секунду она вспомнила сон, давний, в котором через луг к ней шел человек в рыцарских доспехах, а Кучерявый тогда как будто сказал: «Не бойся, ему еще долго идти, сто двадцать шесть шагов, а когда он меня увидит, повернется назад». Сто двадцать шесть шагов? Она много раз размышляла над этим числом. Почему именно сто двадцать шесть? Настя напряглась и задумалась: сколько же дней прошло с тех пор? И стала считать. Получилось, что прошло ровно сто двадцать шесть дней. Числа совпали! Мистика! О, Боже! Ей сделалось жутко, по всему телу ее пробежали мурашки. Значит, все предрешено свыше, это должно было случиться, и ничего изменить было нельзя. Получается, кто-то управляет нами вне зависимости от наших желаний. Это Бог управляет всем, ему все известно заранее, он создает нам все те жизненные обстоятельства, в которых мы вынуждены постоянно оказываться, он толкает человека избрать определенное решение. И Настя взмолилась:

– Господи, мне плохо, страдание мое невыносимо. Я совсем запуталась, уже ничего не понимаю: смерть мне кажется милее этой жизни, но и сил покончить с жизнью, чтобы избежать страданий, у меня нет. Я оказалась в темной бездне безысходности и бессильна что-либо предпринять. Я много раз ошибалась. За это ли мне наказание твое? Я чувствую себя очень виноватой, прости меня, Господи! Мои стремления чисты, ты ведь видишь все, происходящее в сердце человека. Я хочу избавиться от своей боли, но я не знаю, что для этого нужно сделать, как донести до тебя свою молитву. Господи, помоги мне найти решение! – Так Настя молила Бога, но все молитвы, исходящие из глубины ее сердца, подобно крику в пустоту, оставались безответными. Она зарыдала. – Господи, почему не отвечаешь ты на мои молитвы, почему отвернулся от меня? Зачем же ты сотворил нас такими, что мы не можем ощутить тебя? Зачем тебе надо скрываться от нас? Если бы ты раскрылся мне, то я бы увидела и поняла тебя, так, как возможно понять теми чувствами и разумом, с каковыми ты нас сотворил, и, наверное, знала бы, что и как делать в этом мире, который ты создал якобы для нас. А сама я ничего не могу изменить в своей жизни, потому что ты не дал мне знаний, как избежать страданий своего существования. Господи, зачем же жить в созданном тобой жестоком мире, если ты заставляешь нас бессмысленно страдать, а на слезы и призывы не даешь ответа? Где же твое милосердие?

Она умолкла, притаилась и задумалась: «Скоро начнется новый день, люди проснутся каждый со своими заботами и займутся своими обычными делами, а я останусь наедине со своим горем. Я буду только искать его всюду глазами и ждать. Уже ничего не будет, как раньше, уже ничего не вернется, и мы никогда не будем вместе. Умру я сейчас или нет, теперь безразлично, жизнь для меня закончилась».

Она все больше убеждалась, что рассталась с Эрудитом навсегда, и невозможно будет ей забыть все, что связано с ним.

Это было самое страшное… Она лежала, вцепившись в одеяло руками, и вспоминала каждый вечер, проведенный с ним, каждую минуту. Вспоминала, как они гуляли за хутором в ночной тишине по чистому пушистому снегу, как писали друг другу записки на английском языке, как первый раз поцеловались… Воспоминания пронзали ее сердце, оно – и без того полное тоски и горя – разрывалось от боли… «Нет, я не хочу жить без него. Лучше умереть». Она уже привстала, готовая исполнить свое намерение, и внезапно замерла на месте. А вдруг Эрудит простит ее не мертвую, а живую? Ей до боли захотелось увидеть его, чтобы объяснить, как все получилось. Вдруг он поймет и поверит ей! И у нее появилась надежда.

Только бы поскорее наступил рассвет!

Глава IX
Алое платье

В то время, когда Настя находилась без сознания, потом видела страшные сны и, содрогаясь от испуга, искала выход из ужасного состояния, на другой улице хутора произошло еще одно событие. Однако, все по порядку.

Марина вышла из кабинета директора и неторопливо прикрыла за собой дверь. Она всегда закрывала ее спокойно, бесшумно, как и подобает заботливой секретарше. Настроение у девушки было великолепное, ибо все произошло так, как она и хотела. Опасения, что Захар Матвеевич собирается ее бросить, больше не огорчали ее. Теперь он, конечно же, понял, какой угрозе подвергал свою репутацию из-за Насти, и непременно переменит свое отношение к ней.

Власть обнажает все отрицательные качества человека, как бы он ни пытался их маскировать. Но Захар Матвеевич являлся мужчиной исключительным. За три года тайной дружбы Марина убедилась почти в полном отсутствии у него отрицательных черт. Она хорошо изучила характер директора, знала, что он совсем не эгоистичный и очень добродушный. Разумеется, за свое кресло держится обеими руками. И правильно делает, на его месте любой дорожил бы таким местом – есть что терять. Он и от жены не стал бы гулять, если бы она не болела.

Марина, конечно, понимала, что на самом деле она нужна ему лишь для развлечения. Мужику без женщины никак нельзя. И ему необязательно любить ее, лишь бы она была ласковой, уступчивой, неболтливой. А возможно, она ошибается? Ведь она молода, хороша собой, почему бы ему ни полюбить ее. Не раз уже думала она о том, какие у него чувства к ней, но ясно ничего себе представить не могла. Захар Матвеевич – мужчина завидный: высокий, статный; Марина сравнивала его с красавцем Захаровым, артистом из Ленинграда, которого видела не по телевизору, а живьем, когда он приезжал в Семикаракорск и выступал во Дворце культуры консервного завода. У них и в имени было сходство: директор – Захар Матвеевич, а тот – Захаров.

Она ни разу не видела, чтобы Захар Матвеевич относился к ней холодно или неуважительно, тем более унижал ее. Он всегда относился к ней вежливо, делал подарки. Но кто знает? Может, и действительно любит, почему же в продолжение всего времени их взаимоотношений не было, кажется, ни одного дня, когда бы он не повторял ей, что она великолепная, как богиня. Очевидно, сомневается в его искренности из-за того, что он очень осторожен в своих поступках, боится сплетней. Ведь за аморальное поведение может вылететь с работы в два счета, в райкоме партии за такие дела по головке не погладят. Но она никогда не подвела его, в отличие от Насти, всегда была верной любовницей, надежной и преданной.

Мысль о своем превосходстве над Настей в этом отношении удваивала ее радость. Давно ей не доводилось испытывать такое страстное воодушевление. И секретарша погрузилась в мечты о том, как выйдет за Захара Матвеевича замуж и будет распоряжаться его деньгами; представляла зависть всех женщин хутора, в первую очередь – Насти. Уж что-что, а одеваться она будет «с иголочки» – утрет нос любым красавицам и сумеет показать всем, какая она необыкновенная. Потом уедет с ним жить в Ростов, где он скрытно достраивает себе двухэтажный дом. Ее воображению представились комнаты с высокими потолками, огромный зал, обставленный шикарной мягкой мебелью; кухня, ванна и туалет, безупречно ровно отделанные глянцевым кафелем. И все это будет принадлежать ей. Нет, пока Захар Матвеевич будет живой, она не может быть уверенной в завтрашнем дне. Кто знает, что у него на уме? Если бы он внезапно заболел и умер, вот тогда бы она стала по-настоящему богатой. Но сначала должна умереть его жена. Ей казалось, что ждать осталось недолго.

Марина направилась к окну и, одержимая беспощадной жаждой мести к своей мнимой сопернице, продолжила следить за исходом происходящего на пустыре с таким же злорадством, с каким она смотрела из кабинета директора. При этом думала, как умно она все устроила. Собственная способность так все обдумать, организовать и при этом остаться совершенно в стороне, казалась Марине необыкновенной.

Наблюдая за тем, как Настя, прижавшись к сараю, рыдает, она подумала: «Видно, Эрудит хорошо вставил ей». Интересно, что он ей сказал? И пожалев, что невозможно этого узнать, она вспомнила о поручении Захара Матвеевича позвонить в бригаду. Тут же отвернулась от окна и некоторое время находилась в неподвижном состоянии. Телефон стоял слева от печатной машинки. Она сняла трубку, набрала номер, услышав голос бригадира виноградарской бригады Евдокии Григорьевны, что нужно сообщила ей и положила трубку. И тут ее словно прострелило.

Марина вдруг почувствовала внезапную вспышку гнева, который разорвал ее грудь – она побледнела, губы ее задрожали.

«Для чего он пригласил Эрудита? Вероятно, хочет поговорить с ним по-мужски, чтобы тот больше не подходил к Насте». От этой догадки в глазах все померкло. Как она сразу не сообразила что к чему?! На лице ее изобразилось глубокое изумление. Она никак не могла поверить себе, что и после увиденного Захар Матвеевич намерен продолжить свои отношения с Настей.

«Неужели это правда?» – думала она, дрожа от гнева. Она была испугана, возмущена, даже взбешена. Казалось, еще ни разу в жизни Марине не случалось испытывать такого сильного стресса, вызванного столь отвратительным чувством, никогда еще не бывало с ней, чтобы такое великолепное настроение сменилось мучительным беспокойством, страхом и гневом так неожиданно. Значит, она не ошиблась, опасения оправдались: наступил конец ее любовной связи с директором. Он собирается ее бросить? Девушка поняла: все мечты о богатстве оказались напрасными. Потрясенная свалившимся на нее бедствием, она не могла успокоиться. Неужели все достанется Насте? Не может быть! Неужели это… Сердце пронзила резкая боль, дыхание перехватило. Она беспомощно опустилась на стул и сидела с отрешенным лицом, застывшими глазами уставившись на телефон. Холодная, злобная. Теперь будущее ей представлялось в самых мрачных красках, исполненным безнадежностью.

Все более погружаясь в тяжелые мысли, она выдвинула из стола ящик, нащупала маленькое зеркальце, посмотрелась и швырнула его обратно. «Я все равно добьюсь своего. Ради чего я ублажала его три года? Во что бы то ни стало добьюсь». При этих мыслях она поднялась, взглянула в окно – на пустыре уже никого не было. От хмурого пейзажа судорожные мысли ее понеслись с еще большей скоростью, все они были направлены против Насти. Она так напряглась, что перестала моргать, а рот ее слегка приоткрылся.

В эти тяжкие минуты помимо корыстных целей ее одолевала ревность. Свойственная женщинам острота этого чувства у Марины доходила до крайности, такова была ее натура – она не могла смиряться со своим поражением. Забыв на время о богатствах директора, она стала размышлять об его измене. Любовные сцены его с Настей с впечатляющей яркостью завертелись перед ее взором, и она приступила к обдумыванию своего самого жестокого средства избавления от соперницы. Вопрос, в сущности, был решен – она намеревалась плеснуть Насте в лицо кислотой. Оставалось только разузнать, где добыть кислоту. «Вот как она его захомутала! Но ничего, будет и на моей улице праздник!» Одаренная богатым воображением, которое нередко бывает и у женщин, она второй раз рисовала себе картину своей беспощадной мести. «Как бы это сделать тоже скрытно? Придумаю, придумаю. Я обязана придумать, потому что от этого зависит все мое будущее». Она не сомневалась, что сможет придумать. И через минуту Марину осенило. На машинном дворе, за гаражом она видела списанные аккумуляторы. «Вечером, – решила она, – наберу банку электролита, пойду к ней домой, постучу в дверь и из темноты вылью на нее кислоту. Она не успеет опомниться и со света не угадает меня». Марине, разумеется, приходили в голову мысли об ответственности за преступление, которое замыслила. «На всякий случай надо закрыть свое лицо какой-нибудь тряпкой, – рассуждала она, – и выбрать момент, когда на улице никого не будет. Попробуй, пойди, докажи, если никто не увидит. Разве мало кто мог это сделать? Тот же Кучерявый, например, или Эрудит. Они в первую очередь попадут под подозрение». Эти предположения, уверенность в том, что можно остаться никем не замеченной, окончательно рассеяли ее сомнения.

* * *

Неизвестно, как бы все сложилось, если бы в это время из кабинета не вышел Захар Матвеевич. Бывает иногда, что судьба человека или будущая жизнь многих людей зависит от чьего-то действия, направленного исключительно на личный интерес, того, кто и представления не имеет о значении для них своего поступка.

– Зайди на минутку ко мне, – произнес Захар Матвеевич, высунувшись из-за двери, – мне нужно с тобой поговорить.

Его тон и вид не оставляли сомнения, что за этим приглашением скрывается что-то необычное. Марина вошла в кабинет со смешанным чувством тревоги и недоумения; как и всякий человек, узнавший о свалившейся на него беде, она ожидала худшего и насторожилась. На лице Захара Матвеевича появилась улыбка. Он взял со стола маленькую коробочку.

– Это тебе, духи. Запах чудесный, надеюсь, понравятся. Его жест показался Марине невероятным, стараясь скрыть кипевшую в ней злобу, она не сводила глаз с его лица и не сразу протянула руку.

– Что с тобой? – спросил он, заметив ее странное состояние.

– Ничего особенного, все хорошо, – ответила она и даже выразила на своем лице радость.

Он поцеловал ее в щеку.

– Ты, правда, меня любишь? – вырвалось у нее.

Марина постоянно досаждала ему такими вопросами – женщинам нравится, когда их обманывают. Если этого долго не происходит, они, прибегая ко всяким хитростям, начинают провоцировать мужчин, либо задают вопрос прямо в лоб, ожидая на него заведомо ложный ответ.

– Ты же знаешь, – сказал Захар Матвеевич.

Вопреки своей воле она вздохнула, опустила глаза.

– Одну меня и больше никого?

– Что за глупости, я же не султан какой-нибудь.

Она почувствовала облегчение от его заверения, высказанного с возмущением для убедительности, и хотела спросить напрямую, но поперхнулась от спазма в горле, помедлила и передумала. Во-первых, у нее все же не было полной уверенности, что он встречается с Настей, а во-вторых, если и встречается, все равно не признается.

– Не будем больше говорить об этом, – ободряющим голосом произнес Захар Матвеевич. – Как можно тебя не любить? Завтра, – несколько приглушенным голосом продолжил он, – Надежда Яковлевна – так звали его жену – возвращается с курортов. Так что у нас с тобой осталась последняя вольная ночь. Поедем сегодня ко мне домой. Жди меня там же, у трех тополей. Да, еще вот… Мне позвонили, должен приехать второй секретарь райкома со свитой. Придется задержаться. – При этих словах он приобнял Марину за талию.

Она от счастья чуть не заплакала, ком в горле застрял, слово вымолвить не могла, только обвила шею Захара Матвеевича руками и, скрывая слезы радости, спрятала лицо у него на груди.

– И сколько ждать? – оторвав от шеи свои руки, спросила она.

– Они заглянут к нам по пути из Золотаревки, надеюсь, ненадолго. Может, минут на десять, на двадцать. – сказал Захар Матвеевич и, улыбнувшись особенно сердечной улыбкой, добавил: – Ты сегодня необычная, какая-то загадочная, выглядишь обворожительно.

– Вечером я буду еще обворожительней! – ответила Марина так, как будто с ее губ сорвалась мысль, озаботившая ее в эту секунду, и опять обвила шею директора. Все ее чувства заиграли.

– У меня нет слов сказать тебе, как ты великолепна! В общем, мы договорились. Хорошо? Ну, иди, иди, – шепнул он и ласково похлопал ее по щеке.

* * *

В приемной Марина нетерпеливо посмотрела на часы. Ровно три. Желая ускорить время, она решила заняться делом и села за печатную машинку. Но прежде, чем приступить к работе, достала из ящика стола носовой платочек и зеркальце. Посмотрелась, подтерла тушь под глазами, при этом с радостью подумала, что все ее предположения оказались неверными, и усмехнулась. Затем побрызгала новыми духами себе за ушком, вдохнула нежный, до селе незнакомый аромат, растаяла от блаженства, и ее умные пальцы легко забегали по клавиатуре машинки. Вскоре она полностью оправилась от нервного возбуждения, на смену которому пришли необычайное волнение и радость. Ее мысли захватили предстоящее свидание и мечты о богатой жизни.

Тем временем к Захару Матвеевичу заглянул поделиться своими переживаниями секретарь парткома Иван Ильич Козлов.

– Только что отправил свою в роддом, – сказал он опечаленно.

– А чего грустный такой? Это же хорошо, будем ждать результатов.

– Чего же хорошего? – буркнул Козлов. – Ничего хорошего. Плохо.

– Почему плохо, Иван Ильич?

– Она прямо в машине собралась рожать; не представляешь, как я перепугался. До сих пор не могу прийти в себя. Главное, в машине хотела рожать, всю дорогу кричала на меня, как будто я в чем-то виноват, а в роддом приехала и передумала.

– Вот беда! – сокрушенно покачал головой Захар Матвеевич, – действительно, плохо. – И, тщательно подбирая слова, начал настойчиво убеждать секретаря парткома успокоиться: – Я, конечно, не разбираюсь в этих делах… Да ты не расстраивайся, в жизни часто происходит то, чего и не ждешь. Тут мы с тобой ничем ей помочь не можем… Ты только успокойся, на тебе лица нет. Надо подождать и посмотреть, как сложатся обстоятельства. Думаю, она все равно родит.

– То же самое сказала мне медсестра, сказала, что так бывает, и посоветовала оставить жену в больнице. Я на всякий случай оставил ее.

– И правильно сделал. Там врачи, пока она не родит, они ее не выпустят.

Это уж точно. Им за каждого ребенка коробку конфет дают и бутылку шампанского. Они такое не прошляпят. Так что не беспокойся. А я, – через паузу продолжил Захар Матвеевич, – сижу, жду Баранова, он должен вот-вот подъехать.

Козлов от этих слов вздрогнул, резко выпрямился на стуле и засуетился. В последние дни все хлопоты по домашнему хозяйству легли на его плечи, для работы совсем времени не оставалось. Так что сейчас попадаться на глаза Баранову ему было никак нельзя. Он на мгновение задумался о страшных ударах судьбы, которые обрушились на его голову, и вдруг спохватился:

– Ах, я совсем забыл: мне надо корову подоить; жена велела доить ее строго по времени.

– Может, вместе подождем, успеешь подоить.

Но Козлов как будто не услышал слов Захара Матвеевича. Он неловко встал и, пригнувшись, быстро пошагал к двери. «Зря я проговорился, теперь придется мне одному выворачиваться наизнанку», – глубоко вздохнул Захар Матвеевич и провел рукой по пуговицам пиджака.

* * *

Ровно в пять часов в приемной появился Эрудит. Без шапки, в рабочей куртке и кирзовых сапогах.

– Меня директор вызывал, – сказал он Марине.

– Я в курсе, сама звонила бригадиру.

– Зачем вызывал, не знаешь?

– Да конечно, будет он мне все рассказывать. Самой интересно, – загадочно произнесла она и едко усмехнулась.

Эрудит бросил взгляд на окно и, увидев через стекло кирпичную стену трансформаторной будки, понял, что Марина все видела. Секретарша догадалась, о чем он подумал. Эрудит заметил и это, и его заветренное лицо помрачнело. Тогда она привычным движением подправила линейку, которой для удобства отмечала строчки на документе, и, не поднимая глаз, сказала:

– У него никого нет, заходи.

Увидев входившего в кабинет Эрудита, Захар Матвеевич рукой указал на стул перед собой.

– Присаживайся… Как дела?

– Нормально, – равнодушно ответил Эрудит.

Захар Матвеевич вопросительно посмотрел на него, зная причину его плохого настроения, минуту помолчал. «Ему сейчас не до меня, у человека сердце не на месте. Задурила, значит, Настя голову парню. Такая кого угодно заморочит, только попадись. Уж красивая, ничего не скажешь. И умная, вот что удивительно. Да, редкое сочетание. В нее очень легко влюбиться. – Ему самому всегда хотелось подойти и погладить ее. – При таких обстоятельствах не следует досаждать пустыми разговорами». Сделав вывод, он спросил:

– У тебя проблем с продуктами нет? Я совершил бартер: обменял удобрения на мед. Могу выписать, по шесть рублей за килограмм. Это недорого.

– Спасибо, пока ничего не надо, – ответил Эрудит и подумал, что еще вчера собирался прийти, попросить выписать мяса для застолья по поводу женитьбы. И все так быстро изменилось. Он повернул голову к стенке, где стоял шкаф с книгами. Полное собрание сочинений Ленина в картонных коробках, Маркса и Энгельса, партийные журналы. Над шкафом – портрет хитро прищурившегося Ленина. Эрудит поискал глазами потайную дверь, про которую говорила ему Настя, и разглядел справа от шкафа щель в стене.

– Вы их читали? – спросил он, еле заметно улыбнувшись.

Захар Матвеевич повернулся в кресле.

– Нет, не читал. А что, их кто-то читает?

– Зачем же они вам?

– Так положено, произведения классиков должны быть в кабинете каждого начальника.

– Чтоб умнее казаться?

Директор засмеялся.

– Да нет, это нам ни к чему. Просто для солидности.

– Ну серьезно. Я не понимаю, для чего иметь полный шкаф книг, если их никто не читает?

– У нас многое делается непонятно для чего… Говоришь, все у тебя есть, ничего не надо. Ты только не скромничай, вот что. Ну, а если не хочешь, чтобы я тебе помог, тогда помоги мне. Дело у нас с тобой важное. Сейчас сходи домой, перекуси, а потом заводи бульдозер и двигай к Вишневой балке. Там подожди меня, я подъеду и расскажу тебе, что нужно сделать.

– На бульдозере Борька Лагунов работает, – с некоторым недоумением сказал Эрудит.

Захар Матвеевич посмотрел на него с доброй улыбкой.

– Раз позвал тебя, должен понять, что нужен не Борька, а ты.

– Меня сторож не выпустит со двора.

– Выпустит, куда он денется? Сейчас я нацарапаю ему записку.

Он написал на маленьком листочке для заметок несколько слов и отдал его Эрудиту.

Выйдя из конторы, Эрудит увидел, как подъехала белая «Нива», из нее вышли трое чисто одетых мужчин. Он обошел машину, сел на мотоцикл и укатил.

* * *

– Наконец-то нарисовались, – перевела дух Марина, когда делегация появилась в приемной. Мужчины, беседуя о чем-то меж собой, остановились и в первую минуту словно не замечали Марину, хотя стояли в двух шагах от нее. Она всех их знала в лицо и подметила, что они навеселе. Возглавлял компанию второй секретарь райкома партии, жилистый, с самодовольным лицом и волнистой шевелюрой Леонид Егорович Баранов. По профессии мелиоратор, он оказался на партийной работе случайно – его тесть занимал высокий пост в области, и в свое время помог пролезть ему в Высшую партийную школу, а после учебы пристроил на работу в Семикаракорский райком партии. Впоследствии он, пронырливый и смекалистый, действовал уже самостоятельно: познакомился с нужными людьми в обкоме КПСС, щедро подкормил их. Отправить машину-другую с совхозными овощами или канистру коньячного спирта ко дню рождения заведующему отделом обкома партии – большого труда не составляло, требовалось лишь позвонить любому директору совхоза и дать указание. Теперь он имел хорошие связи и твердую поддержку наверху.

Баранова услужливо окружали, ловя каждое его слово, инструктор райкома партии Игорь Сидорович Гаврилов и уполномоченный «Вторчермета» Антон Петрович Кучеренко. Марина, перестав щелкать клавишами, сосредоточенно ожидала. Наконец Леонид Егорович обратил внимание на нее, поприветствовал с щедрой улыбкой и, подняв брови, спросил:

– На месте?

– Да, конечно, – улыбнувшись в ответ, участливо сказала она, поднялась и всех попросила пройти в кабинет. Не успела дверь закрыться за гостями, как она быстро убрала бумажки со стола, зачехлила машинку и стала торопливо одеваться.

Захар Матвеевич ко всем райкомовским деятелям испытывал неприязнь, потому что любую разумную идею они доводили до абсурда, постоянно вмешивались во все, отвлекали от дел, и неприятней их визитов для него ничего на свете не было. Но он имел за плечами большой стаж работы на руководящей должности, знал, какие почести нужно оказывать тому или иному начальству, церемонии встречи их и прочее. Поэтому, увидев второго секретаря райкома КПСС Баранова, он изобразил радушный вид, вышел из-за стола к нему с рукой, приготовленной для рукопожатия, и заискивающим, воодушевленным голосом, подчеркивающим важность прибывшей персоны, воскликнул:

– Здравствуйте! Здравствуйте, Леонид Егорович! Очень рад! Попробуй осмелиться встретить по-другому, сразу начнутся беды в виде партийных выговоров и других взысканий. Если бы это был не второй секретарь райкома, а – первый, тогда Захар Матвеевич сказал бы не «Очень рад!», а «Очень, очень рад!» С остальными он поздоровался вежливо, но несколько снисходительно – не дай Бог, Баранову покажется, что он уважает и боится их так же, как и самого его.

Баранов, не оценив его стараний, многозначаще покачал головой, раскрыл рот и недовольно произнес целую тираду в назидательном тоне:

– Что же это получается, Захар Матвеевич, постановления выполнять не желаем? Ругаться буду! Не хотите вы шагать в ногу со временем, не хотите. Бюро районного комитета партии, исполком райсовета народных депутатов, районный комитет профсоюза и бюро райкома ВЛКСМ, поддерживая стремление тружеников района, включившихся во Вседонской рейд за экономию и бережливость и взявших обязательства отработать в нынешнем году два дня на сэкономленном сырье и материалах, приняли постановление, которым намечено объявить с 1 марта по 1 января 1986 года смотр работы по экономии и бережливости хозяйств и предприятий. А вас это не касается! Так что ли? Мне непонятна твоя позиция, Захар Матвеевич, непонятна. Я не допущу расхлябанности и разгильдяйства. Ругаться буду!

Как ни странно, Захар Матвеевич уловил суть сказанного.

– За что, Леонид Егорович? – испуганно спросил он и, словно передразнивая второго секретаря райкома партии, на таком же языке парировал:

– Мы на совместном заседании парткома, комитета профсоюзной организации и комитета комсомола совхоза уже разработали план мероприятий и развернули работу по внедрению коллективных счетов экономии, по улучшению организации труда и соцсоревнования по лицевым счетам экономии на каждом рабочем месте. И в данный момент прилагаем все усилия для безусловного выполнения данного постановления.