Текст книги "Веления рока"

– Конечно, понравилась, я тебе уже говорил.

– Да, очень интересно получается, очень интересно. Ты тогда не мне говорил, а ей, поторопился, чтоб она не сомневалась в тебе.

– Так ведь ты тогда сама меня об этом спросила. Что я должен был отвечать? И я же виноват. Знаешь что, надоела ты мне со своими подозрениями, тебе все время что-то не нравится: то я не так смотрю, то не так говорю.

– Потому что я не слепая, все вижу. И нечего обманывать меня. Я так не могу! Никому не нужен твой обман! Ведь ты же не любишь меня…

Она всхлипнула, а потом замолчала. Может быть, ждала, что он скажет сейчас: «Наташа замечательная девочка, очень симпатичная, но я люблю тебя». Только этих слов ей и надо было, для этого она и затеяла весь этот сыр-бор. Но Эрудит нарочно стоял неподвижно с пасмурным видом, не произнося ни слова, будто был чем-то очень озабочен. Нина взглянула на него и увидела, что его лицо стало серым.

– Ну что ты смотришь и молчишь, тебе сказать нечего? – подавленная его молчанием, произнесла, наконец, она.

– А что говорить? – спросил он. – Ты мне все равно не веришь.

– Не верю.

– Значит, нам не о чем больше говорить, – сказал он сухим тоном.

В голосе его Нина услышала что-то жесткое, укоризненное, она испугалась, что он действительно не любит ее, и обрушилась на него с негодованием:

– Ты никогда не любил меня. Я три года ждала тебя, никуда из дому не выходила. Все девчонки смеялись надо мной, как над дурой. Да я такая и есть. – Она начала расписывать свою безотрадную жизнь, которую вела все время с тех пор, как он ушел в армию и после. – Мог бы сказать мне, что я тебе не нужна, что никогда не любил меня, что я тебе безразлична. Зачем я столько мучилась? У меня не осталось ни капли сил, я постоянно только и боюсь, что ты бросишь меня.

Она повернулась к нему спиной и стояла, чуть не рыдая. Эрудит принялся раздумывать о том, как тяжело ей сейчас, что можно предпринять, чтоб она не убивалась так сильно, особенно когда после его ухода останется наедине с собой. Он не знал, стоит ли продолжать разговор, исподволь добиваясь от нее неприязни к себе и нужной развязки, или лучше без промедления сказать всю правду и уйти. В эту минуту его решительность снова исчезла. Стоя рядом с девушкой, с которой были связаны все его юные годы, у того самого крылечка, где они уединялись и в сладких объятиях не замечали, как пролетали счастливые мгновенья, видя, что она едва сдерживает рыдания, он ощущал себя бессердечным человеком, замышляющим против нее, беззащитной и безгранично любящей его, ничем не оправданную несправедливость.

Всего один шаг их отделял друг от друга. Сделать его, взять ладонями ее лицо, заглянуть в глаза, улыбнуться и сказать, что ничего не случилось, что никого кроме нее он не любит, и она засияет от радости, ее руки обовьются вокруг его шеи и будут его крепко держать. Какое счастье доставила бы ей его нежность! Вдруг Нина повернулась к нему лицом. Она поняла, что он хочет поссориться с ней, чтобы расстаться.

– Давай помиримся, прости меня, что я первая начала, – сказала она миролюбиво, почувствовав, что нет в нем прежней решительности, что он не знает, как ему быть.

И Эрудит понял, что она это почувствовала. Ему трудно было остаться равнодушным к ее подкупающему голосу, который, казалось, шел из самой глубины сердца. «Как же я скажу ей, что мы больше не будем встречаться! Она может сейчас броситься ко мне на грудь и обнять меня, – подумал он. – Тогда все кончено, я уже не смогу оттолкнуть ее. Надо быстрее сказать эти страшные для нее слова, сказать во что бы то ни стало, несмотря на всю жалость к ней». И он сказал:

– Нина, ты хотела услышать правду, тогда послушай. Я любил тебя, думал, что люблю и сейчас. Но я заблуждался. Заблуждался, пока не увидел Наташу. Вот так. – Нина посмотрела на него испуганными глазами. – Ну и что мы будем делать? – продолжил он. – Мне очень жаль расставаться с тобой, ты хорошая девушка, красивая, честная, но мы должны расстаться.

– Эрудит, не надо, не уходи от меня! – горько воскликнула она.

– Нет, мы больше не можем встречаться. Неужели ты не понимаешь, что я никогда не полюблю тебя, я люблю другую, понимаешь, другую. – Я ухожу, и больше мы с тобой не будем встречаться.

Похолодев от этих слов, Нина прижала руку к тяжело бьющемуся сердцу и застыла в оцепенении. Она даже не заплакала.

– Как! Ты больше не придешь? – горько сказала она. – Мы расстаемся навсегда?

– Да, – ответил Эрудит решительным тоном и, не дожидаясь, когда она окончательно придет в себя, повернулся и ушел.

Всю эту ночь он бродил из конца в конец по улице и все думал и о Нине, и о Наташе. С неба на него взирала полная луна, тоже задумчивая и тихая. Уж кто-кто, а она на своем веку всего повидала, многие влюбленные доверяли ей свои тайны, поэтому понимала, какие чувства растревожили сердце Эрудита, и старалась не оставлять его в одиночестве. Но он от ее яркого сияния становился еще отрешеннее, и все бродил бесцельно по хутору. Лишь когда стало светать, повернул в свою хату.

Перед тем, как лечь спать, завел будильник, но, снова и снова возвращаясь к событиям прошедшего вечера, ворочался с боку на бок и еще долго не мог заснуть. Теперь никто не мешал ему наладить дружеские отношения с Наташей, только чувство свободы не радовало, его заглушало терзание от той боли, которую он причинил бедной Нине, хорошенькой вспыльчивой девушке, которая любит его с самого детства.

* * *

Наташа проснулась поздно. Она открыла глаза и несколько минут неподвижно лежала. За окном играло утреннее солнце, яркие лучи его заливали веселым светом спальню. В доме стояла тишина: ни шагов, ни голосов. Сладко потянувшись, Наташа обвела комнату взглядом, и все мысли об Эрудите, волновавшие ее перед сном, тотчас вернулись, будто она не спала, а лишь на секунду прикрыла глаза. Но это были уже не те грустные переживания, а скорее мечтания, знакомые каждой молоденькой девушке, которые сравнимы со щемящей тоской по чему-то неизвестному и восхитительному. Никогда еще она не испытывала столь необычных ощущений, ни о ком еще ей не думалось с таким наслаждением. Ей хотелось закрыть глаза и вот так мечтать и мечтать бесконечно. В то же время тело ее не могло больше находиться в спокойном состоянии. Прилив сил, бодрость, словно неудержимые пружинки подталкивали изнутри. Она вскочила с постели, надела платье, подошла к окну и раскрыла его. Во дворе кроме треньканья птичек – тоже никаких звуков. «Значит, мама с папой уже уехали» – предположила она. Это ее обрадовало. Предоставленная самой себе, она ощутила прилив восторженности, настроение ее сделалось веселым, праздничным. Немного постояв у окна, она провела рукой по волосам и побежала умываться. Потом вышла на улицу, походила вокруг дома, вдыхая теплый летний воздух, напоенный запахами летнего сада и испарившейся утренней росы. В первый день этот дом ей не нравился, казался чужим, теперь Наташа привыкла к нему. Она заглянула через изгородь к соседям. В их дворе все было прибрано, вдоль чистых дорожек росли цветы. «Следующей весной и мы с мамой сделаем клумбы», – подумала она и представила, как будет красиво. За погребом она нашла грабли и принялась сгребать в кучу мусор. Начиналась жара. Девушка вспомнила, что ничего еще не ела. В кухне не стала даже заглядывать в кастрюли, решила устроить себе вкусный завтрак и напекла блинов.

До обеда настроение ее не менялось. Она думала об Эрудите, в глубине души надеясь, что обязательно сегодня увидит его, словно предчувствовала это и с мечтательным выражением лица снова и снова вспоминала его волнующие взгляды при встрече с ним и в момент прощания. Ей казалось, что знает парня давным-давно, и вчера они просто встретились после долгого расставания. Она почему-то верила, что вот-вот послышится знакомый гул мотора, и на дороге покажется его мотоцикл. После эта уверенность в ней исчезла, она вернулась в реальность: заволновалась, испугалась, что напрасно ждет его. Ходила по двору и не находила себе места. К вечеру совсем забеспокоилась, начала предполагать, что он, наверное, ни разу и не вспомнил о ней. Разве он бросит Нину ради нее? Конечно, нет. Еще бы! Ведь они с ней так долго дружат. Зачем обманывать себя? Может, вчера ей только показалось, что он как-то особенно держал ее руку? Чем больше возникало предположений, тем сильнее ее охватывало волнение. Нет, нельзя так думать, он обязательно приедет. Она то убеждала себя в том, что он приедет, и тогда снова становилась мечтательной, то говорила себе, что этого не может быть, и тогда, окидывая печальным взглядом улицу, горестно вздыхала. Уже наступал вечер, ее сердце билось все тревожнее, она все чаще выходила к дому, вглядываясь на дорогу до боли в глазах. «Вот сейчас выйду, и он появится» – загадывала она желание, и опять выходила на улицу и опять смотрела, но его по-прежнему не было.

Тогда ей пришло в голову погулять по улице. Она сбегала в дом, посмотрелась в зеркало и беспечным шагом направилась по обочине дороги в сторону клуба. И вот в ту самую минуту вдруг сзади послышался гул мотора. Прислушиваясь все напряженней, она повернулась, и увидела мчащийся мотоцикл. «Это он, это он!» Пытаясь унять волнение, пошла навстречу. Мотоцикл приближался к ее дому, подъехал и остановился. Сердце Наташи судорожно заколотилось, она растерялась и не знала, как быть. Эрудит был один, без Нины. Оставалось сделать всего несколько шагов. Она шла, рассеянно смотрела на него и думала: «Как же успокоить себя? Нельзя, чтоб он догадался, что я ждала его». Эрудит встал возле мотоцикла, повернулся к ней и смотрел так, словно, не верил глазам своим. Наташа ощутила, как ее сердце затопила теплая волна. Подойдя ближе и еще больше смутившись, она сумела выдавить из себя только скомканное:

– Привет. – Голос у нее прервался, и она еле выговорила: – Почему ты один приехал?

– Здравствуй, Наташа. Я приехал к тебе, – ответил Эрудит.

– Зачем?

Она была рядом, самая прекрасная, самая удивительная. Эрудит не мог оторвать взгляда от лица, от исполненных чистоты и невинности необыкновенных глаз любимой девушки, которая всего несколько мгновений тому назад вся была охвачена одним только желанием – быть рядом с ним.

– Наташа, мне очень нужно поговорить с тобой, – сказал он.

– О чем? Я внимательно слушаю тебя.

Эрудит замялся, присел на мотоцикл, потом снова встал. Несмотря на всю свою решимость, едва только он услышал вопрос, его охватила неодолимая робость. Он выдохнул воздух и, сделав над собой усилие, произнес:

– Я хочу дружить с тобой.

Наташа смотрела на него, слышала, как бьется сердце, и невольно любовалась его стройной фигурой. На нем была серая рубашка с расстегнутыми верхними пуговицами и безупречно отглаженные брюки. Выразительное загоревшее лицо, проникающий в душу взгляд серо-зеленых глаз, темные, коротко стриженые волосы…

– Да… – смущенно сказала она. – Вот как? Странный ты человек все-таки. Никогда бы не подумала, что можно предлагать дружбу незнакомой девушке. Мы же только второй раз видимся и совсем не знаем друг друга.

– Ну и что же. Ты мне очень понравилась. Мы не знаем друг друга, но с тех пор, как увидел тебя в автобусе, я не забывал о тебе ни на минуту, все время о тебе думал. Пытался искать… – продолжил было он, но осекся, почувствовав, что сказать ничего больше не сможет.

– Поэтому ты и решил жениться на Нине? – рассмеялась она и равнодушно проводила глазами проходящих мимо и в упор с любопытством разглядывающих «новенькую» двух местных парней, которые были одинаково небрежно одеты в трико, с выпяченными коленями, выцветшие майки и в шлепанцах.

Не ожидая услышать такое, Эрудит растерялся. Это было как приговор, он понял, что все его надежды разбились. Он тоже бросил взгляд на парней, занервничал, не зная, что говорить дальше.

– Мы с Ниной больше не будем встречаться, – наконец, преодолев замешательство и растерянность, сказал он безнадежным голосом.

Наташа взглянула ему в лицо и, словно сожалея о своих словах, посерьезнела.

– Почему не будете?

– Потому что кроме тебя ни с кем не хочу дружить.

– Вы поссорились с ней?

– Нет. Просто я ей сказал, что больше не будем встречаться.

– А она чего?

– Она обиделась. Наташа, она неплохая девушка, ты не думай, я вовсе не хотел ее обижать, – проговорил Эрудит быстро, словно оправдываясь. – Понимаешь, я просто считал, что больше никогда тебя не увижу, поэтому и встречался с ней. Так что же теперь? Что поделаешь, раз уж так получилось? А вчера… вчера произошло чудо. Я снова увидел тебя – это невероятно. Для меня ты ангел, посланный судьбою! Даже если мы с тобой не будем дружить, я никогда не перестану о тебе думать.

– Не надо так говорить! Я ничего не хочу знать о ваших с Ниной отношениях. Вы можете делать все, что сочтете нужным. Но у нас с тобой ничего не выйдет… Скорее всего, я отнеслась бы к твоему предложению совершенно по-другому, если бы Нина не была моей сестрой. Ведь так будет нечестно по отношению к ней. – Она произнесла это печально, словно бы для себя самой, а не для него. С минуту подумала. – Что я скажу ей?

– Не знаю. Что ж теперь делать? – убитым голосом произнес Эрудит, поникнув головой. – Как же быть-то?

– Ты у меня спрашиваешь? – грустно улыбнулась она. – Хочешь, чтобы я тебе посоветовала? Ничего не надо делать. Уезжай домой и забудь про этот разговор. Вот и все.

Наташа проговорила это неуверенно, в ее голосе Эрудит уловил недосказанность и заметил, что она изо всех сил старается сохранить видимость спокойствия. Некоторое время он молчал, потом глубоко вздохнул и тихо сказал:

– Я все равно добьюсь своего.

Ее голубые глаза засияли.

– Какой ты интересный! – медленно проговорила она и усмехнулась. – Ведь я же сказала, что у нас ничего не получится, потому что ты встречался с моей сестрой.

– Разве это важно? Наоборот, хорошо, что я встречался с ней, иначе никогда бы не нашел тебя. Наташа, может, все-таки, будем дружить?

– Нет, нет, нет! Уезжай! И больше не приезжай ко мне, не дай Бог, Нина узнает, – добавила она после какой-то заминки. В голосе ее звучало все больше и больше волнения. – К чему это?.. Ну, пока, я пошла… – Последнее «я пошла» прозвучало совсем тихо, обреченно, как мольба, как упавшая с неба звезда.

Повисло молчание. Эрудит напрягся, точно боялся, как бы она не повторила еще раз, чтоб он больше не приезжал.

Она печально обвела его взглядом, повернулась и сделала несколько шагов.

– Наташа! – негромко позвал ее Эрудит. Она обернулась, ответила чуть слышно:

– Ну что еще?

– Погоди минуточку.

– Зачем?

– Пожалуйста, не уходи, давай просто немного поговорим. Она помедлила, но все же вернулась.

– Ну, что еще?

– У меня появилась идея. Нам с тобой надо подождать немного, пока Нина забудет про нас с тобой или когда она станет старухой.

– Эрудит, перестань.

– А чего, тогда ей будет все безразлично.

Наташа почувствовала, что вот-вот расплачется, и поспешно проговорила:

– Эрудит, нельзя нам встречаться, и ты это прекрасно знаешь. Уезжай.

Увидев ее невеселое лицо, он решил, что она сейчас повернется и уйдет, но она, к его удивлению, стояла. Он взялся обеими руками за руль, проговорил:

– Ну, ладно. Как хочешь. – И добавил решительно: – Сейчас разгонюсь, врежусь в дерево и моя голова отлетит в одну сторону, а ноги – в другую. А что? Так бывает. Такова участь отвергнутого. Прощай навсегда.

Завел мотоцикл, взглянул грустно на нее и уехал.

У Наташи перехватило дыхание, из ее глаз слезы потекли в два ручья. «Что я наделала!» И опять, как и в прошлый раз, не могла тронуться с места и долго глядела ему вслед. «Как теперь мне быть? Почему я прогнала его, ну почему?» – кляла она себя.

Солнце готовилось к ночному отдыху. На прощанье оно бросало косые взгляды на хутор и далеко – за лугами, за морями, на самом краю земли – опускалось на мягкую постель. По улице протянулись широкие вечерние тени. Ненадолго включился волшебный ночник с абажуром алого цвета, потом все стало меркнуть, лишь за бледно-розовой речной долиной, откуда доносился безобразный хор лягушек, старающихся перекричать дру друга, еще светился край горизонта. Над крышами домов появился ранний месяц и из донских степей на землю прокрались осторожные сумерки.

Наташа приуныла вконец, словно уставшая, она все стояла, бормоча сама себе сквозь слезы жалкие слова, которые не успокаивали ее, а наоборот, бередили тронутую первой горечью любви душу, отчего слезы ее становились еще крупнее, и она готова была разреветься, как маленькая девочка, прямо среди улицы. Она уже начала всхлипывать, вдруг, словно бы предупреждая ее поступок, вдали блеснул желтый свет фары. Она затихла, на секунду затаилась, невольно просветлела улыбкой. Она никак не могла поверить себе и воскликнула: «Бог ты мой! Неужели это правда?» Эрудит мчался на огромной скорости. Прошло несколько мгновений, он подъехал и первое, что увидел, это были вспыхнувшие голубыми искрами ее светлые, не просохшие от слез глаза. Уже не скрывая своего волнения, она радостно улыбалась.

– Ты вернулся? С головой?

– Нет, без головы. Я потерял ее, когда увидал тебя.

– Так и будешь всю ночь ездить туда-сюда, как лунатик?

– На всю ночь у меня бензина не хватит, – сказал он, не отрываясь от сладких ямочек на ее щеках.

– И… что это значит?

– Решил последний раз взглянуть на тебя.

– Ты ненормальный?

– Может быть.

Наташа больше ничего не сказала. Смотрела на него, слышала, как бьется сердце, и молчала. Наверно, что-то промелькнуло в ее взгляде такое, что он тоже вдруг замолчал и, не отрываясь, восторженно смотрел в ее глаза. Пушистые ресницы девушки вздрагивали, щеки покрывались румянцем.

* * *

Родители возвратились домой на следующий день, рано утром, и сразу же взялись за свои дела. После разговора с Наташей, когда ее отец, сооружая во дворе сарай, прибивал доску, Мария Ильинична подошла, подождала, пока муж закончит стучать молотком, и сказала:

– Хорошо у тебя получается.

– Да вот леплю из обрезков, хватило бы. Целые доски жалко губить, они нам еще пригодятся.

– Я чего пришла-то. У нашей Наташи объявился кавалер. Ты разрешишь ей гулять с ним?

– Что за кавалер, который к нам на мотоцикле приезжал, что ли?

– Ну да.

– Он вроде неплохой парень. Пусть гуляют, мы же не привяжем ее около себя. Не с ним, так с другим задружит. Грустно как-то, что она уже выросла, я думал, что она у нас еще маленькая.

– Ага, тебе уже сто лет, а она все маленькая.

– Да, – вздохнул он.

– Но я хочу, чтоб ты знал, это Нинин жених. Теперь поругался с ней и прибежал к нашей Наташе. Видать, она сильно понравилась ему.

Отец рассмеялся.

– В этом ничего страшного нет, сам такой был. Только скажи, чтоб далеко с ним от дому не уходила. Мы не знаем, что тут за люди. Не забудь сказать.

– Не забуду, уже поговорила с ней об этом. Коля, хочу еще попросить тебя сделать скамеечку, чтоб в саду поставить, а то у нас на улице и присесть негде.

– Понятно, – посмотрев на молоток, протяжно сказал он. – Ладно, сейчас сколочу.

* * *

На другой вечер Наташа с Эрудитом сидели в саду на новой скамейке, они едва дышали от счастья и, не отводя друг от друга влюбленных глаз, с ласковой робостью разговаривали. Смысл разговора для них не имел никакого значения, главное, они были рядом и слышали друг друга. Сначала они поделились воспоминанием о первой встрече в автобусе и не могли постичь, как могло случиться, что через год снова увиделись.

– Просто невероятно, – сказал Эрудит, – это похоже на чудо.

Наташа согласилась и они вместе решили, что это обязательно должно было произойти. Потом Эрудит спросил:

– Твой отец, правда, артист?

Наташа залилась смехом, как колокольчик.

– Сам ты артист. Откуда ты это взял? Он тоже тракторист.

– Мне Нина сказала.

– A-а, понятно, – все еще смеясь, сообразила она. – Папа в молодости на самом деле работал в ансамбле песни и пляски аккомпаниатором. Он хорошо на баяне играет. Ансамбль назывался «Умарина».

– Какое-то непонятное название.

– Это мордовское слово, по-русски означает «яблонька». Такая песня есть: «Где ты росла, о, яблонька? Краса земли – умарина». Между прочим, в то время они с мамой и познакомились. Она работала на Семикаракорском консервном заводе. После техникума. По-моему, в отделе снабжения. А в Саранске тоже есть консервный завод. Однажды ее туда послали в командировку. Она же молоденькая была, вечером в гостинице не сиделось, пошла на концерт. А папа со сцены приметил ее. Когда концерт окончился, он побыстрей выбежал в фойе, отыскал ее среди толпы, сказал, что она ему очень понравилась, и стал напрашиваться в провожатые. Она отнекивалась, а он все равно не отставал. Во! Точно как ты! Проводить себя мама так и не позволила ему, но свой адрес дала. Потом не успела она вернуться домой, а он – тут как тут. Представляешь? За столько километров приехал. Взял на неделю отпуск и явился. Ну и вот. Давай, говорит, поженимся, жить без тебя не могу. Мама говорит ему: «Ты в своем уме?» А он все равно, без тебя, говорит, не уеду. Больше месяца кружился вокруг нее, похудел весь, осунулся. Наверно с голоду, у него денег было всего на неделю. Потом мама сжалилась над ним, стала его подкармливать. И все-таки он ее уговорил. А когда они в Саранск приехали, его уволили за прогулы. И тогда они поехали жить в его родное село. Он выучился на тракториста и стал работать в колхозе. Вот там я и родилась. Село называлось красиво – Мариуполь, а колхоз – «Красный Колос», потом его переименовали в «имени Кирова». А мама, знаешь, как зовет папу? Друг мой Колька.

– Почему же вы переехали?

– Мы бы не уехали оттуда, но колхоз развалился, работать стало негде. А раньше у нас было интересно жить. Больше всего мне нравилась речка, в которой мы летом купались вместе с гусями, а зимой, когда она замерзала, катались на коньках. Еще в ней мальчишки купали лошадей. Во время сенокоса все село выходило в поле, мы тоже помогали родителям. Сгребали сено, на лошадях свозили его в одно место и укладывали вилами в стог. Это было тяжело, зато очень весело, как на празднике. Солому тоже скирдовали. С начала покоса на полевом стане мужики сколачивали из досок длинный стол и лавки, примерно человек на сорок. А потом резали быка и в одном огромном котле варили щи, а в другом – пшенную кашу с маслом. Ты не представляешь, с каким аппетитом мы уплетали все это на свежем воздухе. После обеда все девчонки собирались под стогом, болтали и почему-то все время хохотали, а мальчишки наперебой хватали лошадей, чтоб прокатиться на них верхом до речки. Они их поили, мыли и вместе с ними сами купались. Летом наша речка была небольшая, а весной разливалась как море. Она протекала почти посередине села. Две улицы: Лягушёвка и Волчий Конец располагались на левом пологом берегу, а одна – Барская, – на крутом, правом.

Девушка говорила с самым приятным для Эрудита певучим волжским говорком, и он ловил каждое ее слово. Наташа улыбнулась ему и спросила:

– Тебе интересно?

– Конечно, – вполголоса сказал он. – Рассказывай еще.

– Тогда расскажу, почему наши улицы так назывались. Лягушёвка, – потому, что ее в половодье затапливало водой. Волчий Конец, – потому, что эта улица уходила далеко в поле, к самой ферме, куда действительно наведывались волки. Кстати, одного из них мой папа застрелил из ружья. Он ночью выследил его, выстрелил, но не убил, а только ранил. Волк озверел и прыгнул на папу. Он успел еще раз выстрелить, и волк упал прямо на него. Это правда. Папе тогда за убитого волка дали премию: мешок муки и сто патронов. Ну и вот. А на Барской улице до революции жил настоящий барин по фамилии Шмидт. У него был красивый дом, который стоял среди сада на берегу речки. А рядом стояла церковь. После революции большевики церковь разгромили. Иконы и книги, которые в ней были, растащили люди, они ими растапливали свои печки. Целыми телегами вывозили. Потом подожгли барский дом, а сад вырубили, на дрова, остались только сиреневые аллеи. Не знаю, каким образом получилось, только барский дом полностью не сгорел, часть его с пятью комнатами уцелела. Большевики не стали эту половинку разрушать до конца, приспособили ее под начальную школу, которая простояла много лет. И я в ней училась. В двух комнатах жил учитель со своей семьей, Семен Михайлович. У него было девять детей. Одна пустовала. В двух других одновременно проводились уроки четырех классов. Первый класс совмещался с третьим, а второй – с четвертым. Вот Семен Михайлович проводил урок, допустим, с первым и третьим классами, а другая учительница, Зоя Александровна, в это время занималась со вторым и четвертым. И сидели мы за настоящими партами, с открывающимися крышками, чтобы удобно было доставать учебники и тетради. Сейчас в школах таких уже нет. Потом я ходила в восьмилетнюю школу в другое село, за три километра. А девятый и десятый классы заканчивала уже в третьей школе, в Больше-Березниковской средней, до нее было километров пять, больше часа ходьбы, так что приходилось вставать рано и быстрым шагом по морозцу. Зимы у нас не суровые, но холоднее ваших и снежные. «Мороз и солнце, день чудесный…» – это о нашей зиме писал Пушкин. А когда из школы идешь, чистый снег на поле искрится на солнце, поскрипывает под ногами. Нос замерзнет, щеки щиплет, ноги как ледышки, особенно коленки. До дому добежишь – скорей на печку, и сразу такой счастливой становишься. У нас в селе во всех домах стояли русские печки, их не углем, как у вас, а дровами топят. И знаешь что? Лес был рядом, но дрова рубить в нем не разрешалось, их выписывали только начальству и учителям, все остальные – воровали. А как летом украдешь? На чем привезешь? Только зимой, на дровнях. Вот папа дожидался зимы, брал с собой самогон и ночью со своим другом Миколой ехал на лошади к леснику. Пилили они деревья в темноте, торопились, чтоб до рассвета успеть. Потом привезут бревна домой и в снег закопают. Полежат они под снегом, полежат, ага, никто не видел. Тогда мы вытаскиваем по одному бревнышку, пилим, колем и в поленницу укладываем. От сырых дров никакого толку нет, они только тлеют да коптят, поэтому мы с мамой сначала сушили их за трубой… Не так все просто. Зато когда с мороза заберешься на печку, прижмешься к горячим кирпичам, глаза прикроешь – красота! Особенно я любила читать на печке. На улице мороз, за окнами ночь, а ты лежишь в тепле, читаешь и прислушиваешься, как в трубе гудит ветер да потрескивают дрова. Это только так говорят, что ветер гудит, на самом деле он то поет, то завывает, а иногда словно плачет, жалостно-жалостно.

Они сидели и разговаривали допоздна, пока Наташу не позвала домой мать.

* * *

В одно из свиданий Наташа сказала, что им скоро придется расстаться, она поедет поступать в институт. Они оба погрустили, потом сошлись во мнении, что разлука бывает у всех, она только укрепляет дружбу. После этого Эрудит стал убеждать Наташу, что без взятки поступить в институт невозможно.

– В любом случае, – говорила она, – у нас денег нет.

– Я займу тебе, – настаивал Эрудит, – у меня есть тысяча рублей.

Наташа смущенно отказывалась. Тогда Эрудит повел переговоры с ее матерью и добился своего.

– Я не знаю, кому давать взятку, – после этого говорила Наташа.

– Я поеду с тобой, – успокоил ее Эрудит, – все устрою сам.

И вот наступил тот день, когда они вдвоем отправились в город Ростов-на-Дону. Наташе казалось, что автобус едет очень медленно, и всю дорогу боялась опоздать, хотя для беспокойства никаких оснований не было. Приехали они вовремя. Но когда поднялись на второй этаж просторного корпуса института, коридор уже был заполнен абитуриентами, пестреющими новыми нарядами. Будущие студенты растерянно ходили туда-сюда, читая на дверях таблички и осматриваясь; некоторые, стесняясь друг друга, пытались знакомиться. Все, видимо, прониклись духом интеллигентности и говорили вполголоса. Минут через двадцать возле одной из аудиторий постепенно собралась значительная толпа, которая вытянулась вдоль стены. Наташа с Эрудитом присоединились к этой толпе.

– Ну вот, все-таки не опоздали, – сказала Наташа. – Не знаю, как сдам? Из головы все вылетело, и руки трясутся. Я боюсь даже войти в аудиторию!

Оказалось, что дать взятку – не такое простое дело. Эрудит озадачился: как найти «нужного человека» и с чего начать с ним разговор? Он стал напряженно осматриваться. Его внимание привлек молодой жилистый мужчина с длинными волосами, одетый в джинсы и серую рубашку, который стоял возле «Доски объявлений» в выжидательной позе. Эрудит стал за ним наблюдать. Вскоре к мужчине подошла женщина, он отвел ее к окну, достал из кармана тетрадь, что-то записал и вернулся на место. Следом подошла другая, третья… Сказав Наташе, чтоб она стояла тут, Эрудит тоже направился в его сторону. Мужчина заметил его, пригласил кивком головы и отошел к окну. Эрудит последовал за ним.

– Извините, вы, случайно, не знаете, какой конкурс в этом году на химфак?

Постучав пальцами по подоконнику, мужчина дал понять, что говорить надо потише, достал тетрадь и карандашом вывел:

«1500».

У Эрудита была точно такая сумма. Он как знал и сообразил предыдущим вечером занять у Борьки Лагунова пятьсот рублей.

– Пишем? – спросил мужчина.

– Да, записывай, – шепотом сказал Эрудит, незаметным движением руки передал ему пачку денег и продиктовал:

– Беседина Наталья Николаевна.

– Сестра?

– Ага.

– Скажи, чтоб на сочинении не расслаблялась.

Эрудит почему-то считал, что на химфак всегда небольшой конкурс, так что хватило бы «тысячи», и несколько расстроился из-за образовавшегося у него финансового долга, но это не повлияло на его восторг, с которым он сообщил Наташе, что теперь она может не беспокоиться за успех.

– Хватит переживать! – шепнул он ей на ухо. – Все будет нормально. Этот тип взял деньги и записал твою фамилию.

А сам, взглянув на то место, где стоял мужчина, которому отдал деньги и, не обнаружив его там, встревожился. «Может это был просто какой-нибудь прощелыга?» – мелькнуло в его голове. Медленно, не привлекая внимание Наташи, Эрудит поворачивал голову и напряженно искал его глазами. Длинноволосого мужчины нигде не было. Он исчез, как будто бы испарился в воздухе. «Куда же он подевался? – размышлял Эрудит, – Возможно, шнырнул в одну из аудиторий? Но важно другое: почему он так быстро спрятался? – У Эрудита екнуло сердце. – Неужели и в самом деле я отдал деньги не тому, кому нужно?!» – в ужасе подумал он. В его висках застучал учащенный пульс.

* * *

Именно в тот день, когда Наташа сдавала экзамены, произошло то, чего Мария Ильинична так боялась: к ним заявилась Нинина мать разбираться по поводу Эрудита. Она решительно вошла в дом, остановилась на пороге и возмущенно изрекла: