Текст книги "Веления рока"

– А от меда ты зря отказался, я тебе сам завезу завтра вечерком, у меня дома есть трехлитровая банка.

– Захар Матвеевич, что вы? Мне не надо.

– Иди, работай, я в этом тоже лучше тебя разбираюсь, сам знаю: что надо, а что не надо.

Небо продолжало темнеть; порывистый ветер сгибал кусты. На лицо Эрудита упала первая холодная капля. Начал накрапывать небольшой дождик.

– Ну вот, теперь развезет, – взглянув на небо, сказал Захар Матвеевич.

Они пожали друг другу руки. Эрудит быстрыми шагами поспешил к трактору, а директор нырнул в кабину «уазика» и поехал к трем тополям – на свидание с Мариной.

* * *

Десятью минутами позже Захар Матвеевич уже приближался к назначенному месту. Темный силуэт отделился от стоявшего особняком дерева. Марина узнала машину директора и, нисколько не сомневаясь в том, что это именно он, опустив голову, разглядывала тропинку и осторожно ступала по земле. Захар Матвеевич повернул машину и осветил ее фарами, она прикрыла ладонью глаза от ослепляющего света и, недовольная его ребячеством, отбежала в тень.

– Зачем тебе эти штучки, хочешь, чтобы увидел меня кто-нибудь? – садясь на переднее сиденье и притворяясь рассерженной, спросила она.

Захар Матвеевич включил первую скорость; машина поехала.

– Захотел полюбоваться тобой, – ответил он и добавил: – Тут нас никто не увидит, некому смотреть.

– А вдруг кто-нибудь за нами наблюдает? Почему с поля едешь? Где ты был?

– Решил следы запутать, сбить наблюдателей с толку, – насмешливо ответил он.

– A-а, ты пьяненький!

Захар Матвеевич рассмеялся.

– Не замерзла?

– Нет, я только сейчас пришла, знала, что ты от этих друзей быстро не отвяжешься, поэтому не спешила. Промокла немного.

В действительности Марина не пришла на встречу пораньше потому, что долго прокрутилась перед зеркалом, примеряя новое платье из алого ворсистого вельвета. Она его сшила в районном ателье лишь недавно, это была ее первая обнова за три последних года, если не считать сапожек, подаренных Захаром Матвеевичем, и нижнего белья, привезенного им из Ростова. Эти подарки он сделал в начале их дружбы, в дальнейшем время от времени преподносил импортную косметику и духи, которые в магазинах не сыщешь днем с огнем.

Новое платье с откровенным вырезом доставило ей большую радость. Она с удовольствием разглядывала его, ощупывала, затем бережно, со всей предосторожностью погладила утюгом, надела и ахнула от восторга. Шелком скользящий по телу вельвет, придававший изгибам фигуры мягкость, пластичность и плавность, сразу обворожил ее. Она чинно, с достоинством, не меняя положения головы, повернулась перед зеркалом в одну, затем в другую сторону, выпрямилась и слегка подтянула живот; платье на ней сидело великолепно. Не отводя взгляда от зеркала, накинула на шею легкое газовое кашне и снова осмотрела себя. Чего-то все-таки не так. Ну конечно! Надо какое-нибудь украшение. Она вспомнила о подарке Захара Матвеевича – миниатюрной, чуть больше булавочной головки, блестящей брошке, которую берегла в старом комоде. Приколола ее на левую сторону груди.

Весь наряд преобразился. Каким свежим, румяным и побелевшим казалось ее лицо в этом наряде. Она с довольным видом повернулась к матери, сидевшей у печки, наблюдавшей за ее занятием и любовавшейся своей дочкой.

– Ну и как я?

Старушка разделила ее радость причитанием:

– Куда они, эти мужики, только и смотрят? Не красавица ли!? Прочь никчемных берут, а тут, что те артистка!

Затем Марина занялась прической и немало повозилась, прежде чем решила окончательно, как уложить волосы; брови подводила уже наспех. Покрутила головой туда-сюда, убедилась в достижении эффекта, торопливо набросила плащ, хлопнула дверью и пошла к трем тополям.

И вот они встретились. Покопавшись в сумочке, она извлекла платочек и вытерла лицо.

– Ты боишься, если кто-то увидит нас и все выйдет наружу? Чего тогда будешь делать?

– Не беспокойся. Разве сама кому проговоришься?

– Что я, дурочка, что ли? – заглядывая Захару Матвеевичу прямо в глаза, возмутилась Марина. – Как ты можешь такое говорить, когда знаешь, что мне это и в голову не придет.

– А ты боишься? – подумав о чем-то, спросил Захар Матвеевич.

Она приоткрыла рот, но прежде, чем ответить, тоже подумала и вздохнула.

– Ну да. Я мечтаю никогда не расставаться с тобой. Пусть никакой случай не помешает нам оставаться вместе.

Захар Матвеевич молчал, помолчала за компанию и она. Слышался шум ветра и гудение мотора, в свете фар мелькали трассирующие полосы от летящих капель дождя. «Уазик» катился по краю поля, прокультивированного в прошлом году и оставленного под пар. Марина стала напряженно всматриваться в темноту, словно сама вела машину и опасалась соскользнуть с гладкой колеи, чтоб не увязнуть в рыхлой пашне. От трех тополей до хутора было метров триста, не более. Въехав в него, Захар Матвеевич повернул на Садовую улицу, а через минуту остановил машину у своего дома, тут же загнал ее во двор и закрыл ворота.

Когда Марина шла на свидание, она чувствовала себя превосходно, а у трех тополей, оказавшись наедине с собой, ощутила непонятную тревогу, которая не покидала ее до той минуты, пока она не вышла из машины. Теперь в ночной темноте просторного двора это состояние неожиданно сменилось на такую же непонятную веселость, как будто у нее появилась уверенность в полной безопасности. По всему ее телу пробежала легкая приятная дрожь – то ли от озноба, то ли вследствие непомерного дневного перевозбуждения. Если бы она оказалась одна в этом замкнутом пространстве, окруженном глухим забором и сараем с чернеющими окнами в глубине двора, вероятно, испугалась бы. Тем более неуютную картину дополняли вой усилившегося ветра и похожего на устрашающие шорохи шум дождя. Но, находясь рядом с Захаром Матвеевичем, она, казалось, ничего не замечала.

– Марина, не мокни! Пойдем! – услышала она его голос и протянула ему свою руку.

Они поднялись по ступенькам на крыльцо и вошли в дом через заднюю дверь. Сразу возникла тишина. За стенами дома остались и порывы ветра, и дождь.

– Чем это так вкусно пахнет, – повернувшись к Захару Матвеевичу и с удовольствием вдохнув в себя воздух, сказала она.

– Пельменями. Я вчера до полуночи колдовал над ними, надо же чем-то обрадовать жену. Налепил и заморозил в холодильнике. Десятка два сварил себе. Вкусные получились. Хочешь попробовать?

Запах был аппетитный. Если бы он не сказал, что делал пельмени для жены, она бы непременно попробовала, а так отказалась.

– Я не хочу есть, только что поужинала. В последнее время аппетит вообще у меня почему-то пропал.

– Я тоже поужинал в конторе.

– В таком случае их надо прибрать в холодильник, а то пропадут.

Она взяла со стола тарелку, накрытую другой тарелкой, и поставила в холодильник. В коридорчике они повесили на вешалку верхнюю одежду и, минуя зал, прошли прямо в спальню, где на бежевом ковре стояла широкая деревянная кровать с двумя подушками поверх покрывала из атласной материи, у одной стены – бельевой шкаф с зеркалами на дверках, возле другой – трельяж, туалетный столик и гладильная доска. Захар Матвеевич снял с себя пиджак и остановился перед Мариной. Опрятный, в накрахмаленной белой рубашке, он показался ей таким домашним и близким. Поседевшие виски выдавали возраст, но все равно пригожий, а главное – обеспеченный. Рано или поздно она добьется своего, станет его женой! Для нее это было единственной возможностью выбраться из нищеты.

Марина жила в маленькой хате с отцом – безногим инвалидом войны – и больной матерью, а когда вышла замуж, с ними в хате ютился еще и муж. Она была недовольна судьбой, чувствовала себя несчастной, стеснялась своей бедности, злилась из-за этого и на себя, и на тех, кто живет лучше. Ей очень хотелось иметь ребенка, но из-за тесноты рожать не стала, сделала аборт. Муж уговаривал ее родить, в противном случае угрожал разводом, но она решила по-своему; он не простил её и ушел к другой. Без мужа в хате стало свободнее, но денег меньше. Своей зарплаты ей хватало только на уголь, кое-как одеться да на хлеб. Пенсия родителей – одно название. От голода спасал огород: картошка, помидоры и другие овощи всегда были.

Марина знала, что своими силами избавиться от беспросветного прозябания невозможно, поэтому даже не предпринимала никаких попыток. Она боялась тяжелой работы в поле, была благодарна случаю устроиться секретарем-машинисткой. Несмотря на это, пошла бы в поле с тяпкой, если бы там платили.

За три недели, пока не было жены Захара Матвеевича, они встречались в его доме всего дважды: сразу после ее отъезда в санаторий и еще раз, спустя несколько дней. После она заметила, что он стал уделять ей куда меньше внимания, ссылаясь на бесконечные дела. Все дела, дела и дела! Она считала это всего лишь его отговоркой, причину видела совершенно в другом. Разве может здоровый мужик все время думать только о работе? Кто поверит? Перед ее глазами всплыло свеженькое с неотразимой улыбкой лицо Насти, и приступ ненависти на мгновение затруднил дыхание. Наверное, чувства отразились у нее на лице, потому что Захар Матвеевич обнял ее особенно трепетно и произнес:

– У тебя красивое платье, оно тебе очень идет.

Собираясь на встречу, Марина специально надела это платье, чтобы он голову от нее потерял. Так и случилось, ей стало очень приятно. Она всегда хотела казаться ему особенной, увлекательнее по сравнению с другими женщинами. Подойдя к трельяжу, она повертелась и полюбовалась своим отражением, распустив немного намокшие от дождя волосы и раскинув их по плечам. «Что он сейчас обо мне думает?» Она часто интересовалась этим. Ей так хотелось проникнуть в его подлинные чувства и мысли, потому что не могла успокоиться от постоянного сомнения в его искренности. Ей все казалось, что он скрывает свои настоящие намерения так же, как это делает она сама, что свои ласковые слова: нежные, проникающие вглубь души, он произносит лишь для маскировки истинного отношения к ней; по существу же она нужна ему лишь для временного удовольствия. Иногда, перебирая в уме разговоры с ним после очередной встречи, она приходила к выводу, что быть подозрительной, тревожиться мыслью о его неискренности и так рассуждать заставляет ее то же самое осознание собственной нищеты, жажда избавиться от нее; тогда успокаивалась, начинала думать иначе и принимала все его комплименты и обещания за чистую монету.

Отвернувшись от зеркала, она взглянула на туалетный столик и ахнула.

– Это же моя заколка!

Захар Матвеевич посмотрел на столик и среди коробочек, флакончиков с духами и тюбиков с кремами увидел поблескивающую заколку в виде изогнутых металлических полосок с вкрапленными бусинками.

– Я-то думала, куда она делась? Это я прошлый раз позабыла. Ты что, не видел, что тут лежит?

– Видел, но как-то и не подумал, что это твоя.

– Ну, дорогой мой, ты очень невнимательный. Это же самый опасный компромат, после бюстгальтера, конечно. Спасибо, я заметила. Какой ужас!

– Когда будешь уходить, не забудь забрать ее, это действительно стратегическое оружие, – растерянно произнес Захар Матвеевич, обдумав свою оплошность и поглядев еще раз на заколку таким взглядом, словно это была не пустая безделушка, а мина замедленного действия.

– Да уж нет, лучше сразу убрать. – Она взяла заколку, отправила ее в свою сумочку и выжидательно уставилась на него. – Ну и дела! Надо во всех комнатах проверить, вдруг еще какие-нибудь следы обнаружатся.

Захар Матвеевич промолчал, он, все еще находясь под впечатлением, вызванным неосторожным поступком обоих, видимо, представлял, к каким последствиям могла бы привести эта улика, и не вник в слова Марины.

* * *

Они стояли друг против друга. Марина, пышущая здоровьем, в алом платье и Захар Матвеевич, высокий и немного хмельной. Из-за обнаруженного вещественного доказательства произошло некоторое замешательство, и никто из них не решался первым нарушить тишину. Марина обратила внимание, какой у него озабоченный вид, и отметила про себя, что его отношение к своей жене куда почтительнее, чем ей казалось. Вроде бы ничего страшного еще и не случилось, а возникла неловкая заминка, как будто им не о чем больше говорить. Марина с минуту поразмышляла, собралась с мыслями и спросила:

– Как ты думаешь, Надежда Яковлевна не подозревает о наших встречах?

– Мою жену подобные вопросы нисколько не трогают. С ее здоровьем не до ревности, – сухо, без всяких эмоций проговорил он.

Такой ответ Марине очень понравился, ее настроение приподнялось.

– Это хорошо!

– Ты что имеешь в виду?

– То, что не подозревает! Я все-таки пройду по комнатам, вдруг и правда найду еще чего-нибудь, – сказала она и открыла дверь.

Захар Матвеевич последовал за ней. Марине нравился его дом: большой зал, две уютных спальни, столовая, прихожая, радовавшие взгляд обои и мебель. Не найдя ничего опасного, они вернулись через раскрытую дверь в спальню.

– Теперь я спокойна. Мы точно попались бы с этой заколкой. Я чуть в обморок не упала! А ты так бы и не обратил на нее внимания, да? – сложив руки на груди и обведя его влюбленным взглядом, спросила она. – Не представляю, как бы ты выкрутился.

– Я бы сказал, что себе купил, – пошутил он. Захар Матвеевич иногда любил пошутить.

– Ты обещал свозить меня в Ростов, показать свой новый дом, – напомнила Марина.

Он сделал шаг, взял ее за плечи, потом его руки поползли вниз.

– Пока не на что смотреть, одни стены. Я сам давно не видел.

– Ты мне еще осенью говорил, что он уже под крышей стоит. С тех пор ничего больше не сделано?

– Почему? Люди работают: двери навесили, окна вставили; потихоньку отделка подвигается. Дом построить нелегко, большие деньги нужны. Ты же знаешь, там всем руководит наш завхоз, он заодно и себе строит, в Новочеркасске. Надо как-то выбрать время, проверить, по-моему, свой дом он вперед построит. Прохвост еще тот. Но без его участия не обойтись. – Захар Матвеевич покрепче прижал Марину к себе. – Солнышко, давай поговорим лучше о чем-нибудь другом, а об этом в другой раз.

– Хорошо, мой любимый, – сказала она и погладила его руку. Он прислонился лицом к ее голове и уловил запах духов.

– Какой удивительный запах.

Она прислонилась к нему.

– Это духи, которые ты подарил мне сегодня; бесподобный запах, а я даже спасибо не сказала. Спасибо тебе, мой милый!

– Не за что. Я рад, что тебе понравились.

– Я от них без ума. А больше всего я люблю, как пахнет солома. Вот бы в стогу заночевать, это так здорово! Лежишь, любуешься закатом на горизонте. Ночью такой запах от соломы! А утром пахнет росой, свежестью и влажной землей.

– Откуда все знаешь?

– Я ночевала однажды, давно. С подружкой.

Она убрала пальцами прилипшие к щеке волосы и подняла лицо. Его губы были совсем рядом.

– Знаешь, что мне сейчас пришло в голову? Давай я твои рубашки простирну.

Захар Матвеевич даже отпрянул.

– Какие рубашки!? Раздевайся быстрей и ложись спать.

Она посмотрела удивленными глазами, немного сконфузилась от такой резкости, все же, не желая рассердить его, засмеялась и смиренным голосом сказала:

– С тобой уснешь…

Он снова обнял ее, улыбнулся замысловато и со значением обронил:

– В этом платье ты неотразима, но без него ты все ж прекрасней и милее.

– Намек поняла. Ах, мой милый, у нас с тобой целая ночь впереди, зачем так спешить? Ну, ладно, директору нельзя отказывать. Только потуши, пожалуйста, свет.

Он, бросив на нее любвеобильный взгляд, помотал головой.

– Не надо, я хочу видеть, как ты раздеваешься.

Первое время Захар Матвеевич любил сам раздевать ее, теперь ему было приятней, когда она, беспрекословно подчиняясь ему, покорно выполняла все его желания. Покорность для женщины очень ценное качество.

Марина опустила глаза, помолчала и чуть слышно проговорила:

– Я очень люблю тебя! Очень, очень! Скажи мне, пожалуйста, честно: тебе хочется всегда быть со мной?

– Да. Я всегда думаю о тебе, – тихо сказал он.

– Ты, правда, меня любишь?

– Еще спрашиваешь, я по тебе с ума схожу, мне нужна ты, и больше никто, я тебя даже во сне вижу, почти каждую ночь, – так же тихо сказал он и чуть отстранил ее от себя, дав ей возможность раздеваться.

Она колыхнула грудями, отошла к стулу, стоявшему возле кровати, обвела спальню неопределенным взглядом, словно о чем-то размышляя, сняла свое алое платье. Бережно расправила его, повесила на спинку стула и тряхнула головой, убирая от глаз запутавшиеся волосы, затем откинула их обеими руками за плечи и на секунду задержала взгляд на лице Захара Матвеевича. Он смотрел восхищенным, уверенным взглядом и радовался как долгожданному дождю после многолетней засухи. Она ловко завела руки за спину, расстегнула черный гипюровый бюстгальтер. Его охватило нетерпеливое желание прижаться к девушке, ощутить теплую трепетную нежность. Такого бурного желания он давно уже не испытывал. Сдерживая себя от близости с ней, он ожидал, когда она разденется совсем. Марина повесила на стул бюстгальтер, ненадолго замерла в нерешительности, внезапно почувствовав приступ стыда, потом обнажилась совершенно и скользнула под одеяло, мелькнув пышными округлостями. Настолько пышными, что Захар Матвеевич от удовольствия перестал дышать. Они сильнее всего притягивали его взгляд. Такие формы могли привести в восхищение даже самого строгого ценителя женских прелестей. Она поправила подушку, соблазнительно улыбнулась и, приглашая его к себе, откинула край одеяла так, что были видны не только ее плечи, но обе груди и часть гладкого живота. Этот жест лежащей в кровати Марины вызвал у Захара Матвеевича еще большее желание. Он лег рядом, уткнувшись лицом в ее груди.

– Милый, любовь – дело светлое, но любит темноту, – прошептала она, медленно поглаживая его по спине.

Он тоже стал водить рукой по ее изгибам и ни о чем, другом, думать уже не мог.

– Что-то не так?

– Ты свет не выключил, он мне мешает. Я хоть и привыкла к тебе, а все-таки стесняюсь.

– Это же вставать надо.

– А так я не могу.

– Хорошо, потом выключу. – Он посмотрел на нее, словно пытаясь понять, как на самом деле она себя сейчас чувствует. Вставать с кровати ему не хотелось. – Пусть горит, солнышко мое, лучше глазки закрой.

Марина зажмурилась и, ощущая его силу и нежность, нетерпеливо прильнула к нему. Они одновременно обняли друг друга и потонули в поцелуях. Марина изо всех сил старалась быть ласковой, выражая свою безропотность и нежность всеми возможными средствами. Все кричало в ней о том, что с ним ее связывает только любовь, остальное ее не волнует. Но это было неправдой. Она потеряла покой с той минуты, когда задумала любой ценой выйти за него замуж, рассматривая его исключительно как средство в достижении своих благ. С этой думой она ложилась и просыпалась, эта дума неотступно преследовала ее везде. А сейчас нет. Сгорая от страстных желаний, она не помышляла ни о каких корыстных интересах, ею полностью овладели жаркие чувства, уносящие в волшебный мир блаженства. Обоих всецело захватили упоительные мгновенья прелюдии любви, сладкого безумия, когда каждый миг, каждое прикосновение продлевает откровения умиротворения и восторга, от которых исчезает время, теряется рассудок, рушатся и растворяются в дыхании друг друга неодолимые твердыни стыда и условностей. Марина припала губами к его шее, затихла в продолжительном поцелуе и вдруг содрогнулась. Ей показалось, что хлопнула входная дверь. Она напряглась, подняла голову и негромко воскликнула:

– Ты слышишь? Там кто-то есть!

Захар Матвеевич прислушался и от неожиданности судорожно сжался, как вор, застигнутый врасплох и пойманный за руку: в прихожей происходило какое-то движение, до слуха доносился мягкий звук неторопливых шагов. Не узнать их он не мог – это были шаги его жены. Несколько мгновений он слышал только собственное дыхание, ясно представляя себе, что случилась беда; они оба попали в западню, из которой выхода не существовало. Нервное потрясение было слишком сильным, от ощущения неотвратимости происходящего его словно парализовало. Глазами, застывшими без всякого взгляда, Захар Матвеевич молча уставился на Марину, словно пытаясь осмыслить, что можно предпринять. Через секунду и Марина сообразила, что произошло. Она побелела как мел и лежала совершенно неподвижно. Шаги затихли и послышались вновь. И вновь затихли. Любовники испуганно ждали, что дверь сейчас отворится и Надежда Яковлевна войдет к ним в спальню. Но никто не входил.

– Это Надежда Яковлевна, она приехала, – с дрожью в голосе прошептала Марина. – Давай потихоньку встанем, хоть оденемся.

– Тс с… молчи! Может, она подумает, что меня нет дома, и не заглянет сюда.

Марина кивнула головой и больше не пошевелилась. Разум говорил ей, поверить в это невозможно, но в такой безнадежной ситуации оставалось лишь надеяться на чудо. Ее сердце гулко стучало, а в голове метались и кружились мысли, как стая галок в вихре урагана: все пропало, какой позор! Как бы она хотела в эту минуту превратиться в невидимую ничтожную букашку.

* * *

Тем временем, войдя в дом и поставив сумки на пол возле вешалки, Надежда Яковлевна опустила уставшие руки, немного так постояла, осматривая прихожую. Она очень соскучилась по дому и приехала из Кисловодска на день раньше. Ей не терпелось поскорее увидеть мужа, обнять его, рассказать ему о своих непередаваемых впечатлениях от увиденных красот курортной местности. О том, как по утрам горы окутывает облако, и сама она, забравшись в «храм воздуха», оказывалась внутри его, словно в сказочном мире. Когда облако таяло, белый снег оставался, а деревья окрашивались в жемчужно-серебристый цвет. К полудню иней с деревьев исчезал, и горы вновь обретали буро-зеленый цвет, только на самых высоких склонах еще лежал снег, но он уже не сиял, а был похож на густой туман.

Примерно так она хотела выразить мужу свои восторженные впечатления.

Что же он не встречает? Она сняла с себя плащ, повесила его рядом с пальто Захара Матвеевича и плащом Марины. Задержала на нем свой взгляд и оторопела.

А перепуганные Захар Матвеевич и Марина все не сводили застывших глаз с двери, напряженно вслушивались в каждый шорох за стеной и некоторое время не замечали, как зубы выбивали мелкую дробь. Послышались приближавшиеся шаги. У обоих перехватило дыхание, когда догадались, что она идет к ним в спальню. Захар Матвеевич машинально приподнялся, в этот миг дверь отворилась, и в спальню вошла его жена.

Картина, открывшаяся ей, поразила ее настолько, что она целую минуту стояла молча, словно окаменевшая, как античная статуя, с широко раскрытыми округлившимися глазами, и уже готовый сорваться крик замер у нее в горле. Марина лежала как неживая, словно упавшая в обморок, глаза ее приняли выражение обреченности, безысходной гибели. Челюсть у нее отвисла, придав лицу далеко не самый радостный вид, все тело окатила волна холодного пота. А Захар Матвеевич дернулся, как от электрического удара, страх пронизал его до костей. Он втянул голову в плечи, подался назад и потянул на себя одеяло, словно перед ним стояла вовсе не его жена, а взбесившаяся волчица, которая готовилась к прыжку, чтобы наброситься и схватить зубами за горло. Привыкший к покладистому характеру жены, с которой прожил столько лет, он никогда прежде не видел ее в таком состоянии, даже не подозревал, что на этом всегда задумчивом, страдальческом от продолжительной болезни лице может изобразиться такая ярость. И он уставился на нее, как приговоренный к смертной казни на своего палача. На какое-то незабываемое мгновение ему показалось, что у него уже отсечена голова, даже ощутил обжигающую боль на шее и в горле.

– Надя, ты не подумай, что мы с ней чего-то… – осмелился он подать свой голос, – произошло недоразумение, мы тут совершенно случайно… – Это все, что успел он сказать.

Лицо Надежды Яковлевны исказилось.

– Негодяй! Сволочь! – раздался ее страшный крик, от которого задрожали стены дома, будто прямо на крышу его обрушился град камней с живописных Кисловодских гор. – Вражина проклятый! Изверг! Кобелина ненасытный! Теперь я знаю, какая я тебе жена; не дождешься, когда я подохну! Но погоди, поживешь один, посмотрю, что ты будешь без меня делать! А ты, сука, чего притаилась!

В ее руках оказался стул, на спинке которого висело Маринино алое платье, она подняла его, замахнулась и бросила. Стул пролетел над головой Марины, ударился о стенку и рассыпался на части. Продолжая кричать, Надежда Яковлевна резко шагнула к гладильной доске и схватила утюг. Это был хотя и ожидаемый, но сильный эффект для Марины; она испуганно вскрикнула, откинула одеяло, сорвалась с кровати и совершенно голая, как молодая кобыла, наткнувшись на туалетный столик и перевернув его, пронеслась к выходу.

– Ты у меня не убежишь!

Захар Матвеевич тоже вскочил, еле успел схватить развоевавшуюся жену за кофту и с целью предотвращения возможного смертоубийства стал одной рукой удерживать ее, а другой надевать брюки, но никак не мог попасть ногой в штанину, потом наступил на другую и запутался совсем.

– Надя, прекрати! Прекрати! – повторял он боязливым и неуверенным голосом, каким ни в коем случае нельзя разговаривать с человеком, впавшим в истерику. – Я виноват перед тобой. Успокойся! Успокойся!

Яростно освобождаясь от него, разгневанная Надежда Яковлевна занесла над головой мужа утюг. Подпрыгивая на одной ноге, он изловчился, вырвал у нее орудие мести и только тогда надел брюки. Надежда Яковлевна повернулась обратно в спальню, сделала один шаг и застыла у двери, как бы не решаясь переступить невидимую запретную черту; лицо ее пожелтело, под веками возникли выпуклые зеленоватые круги. Захар Матвеевич, широко открыв глаза, в замешательстве смотрел на нее. Очнувшись, он опрометью кинулся в спальню, взял уцелевший стул и усадил на него обессилевшую жену. Промелькнула мысль: что, если сейчас она умрет. По спине его побежали мурашки. Ощутив прилив сочувствия и угрызения совести, он импульсивно едва не упал перед ней на колени, но, подавив в себе это желание, поспешил достать из тумбочки таблетку нитроглицерина, дал ей и побежал в кухню.

Там дрожащей рукой накапал в стакан с водой настойку пустырника и принес. Она выпила. В эти секунды он забыл обо всем на свете, думал только о спасении жены. Не в силах что-либо предпринять еще, не зная, как справиться с нервным напряжением, вытаращив глаза, долго стоял перед ней и молча поддерживал ее за плечи. Прошло минут десять, наконец, она почувствовала некоторое облегчение и произнесла слова, которые он никак не ожидал:

– Что стоишь? Отнеси своей проститутке одежду, околеет ведь на холоде, с голой задницей.

Захар Матвеевич недоуменно взглянул на нее и не знал, как поступить.

– Может, приляжешь? Давай, я помогу.

– Иди! – повысила она голос и шевельнула рукой.

В комнате был полный разгром. Он поднял с пола Маринино платье, белье, разбросанное по всей комнате, и опрометью кинулся в прихожую. Там, надев пальто, снял с вешалки ее плащ, выбежал на улицу и под дождем внимательно осмотрелся в ночной темноте. Кругом ни души. Куда она спряталась, как ее обнаружить? Не кричать же, вдруг кто-то еще услышит. Над хутором висело мрачное темное небо. Ветер порывами бросал на черные дома и деревья холодные снопы дождя, стихал на мгновенье и снова выл и свистел. По обеим сторонам улицы неяркой изреженной гирляндой просвечивали огоньки окон.

Он прошел по середине дороги сначала метров сто в одну сторону, затем – в другую. Все безуспешно. Постоял немного, прижимая к груди одежду, чтобы не вырвало ее ветром и не намочило дождем. Некоторое время озирался кругом, потом тихо позвал:

– Марина.

Молчание. Еще раз произнес ее имя немного громче – опять тишина. Убедившись в бессмысленности поиска, он поднялся на крыльцо и открыл дверь, через которую в дом ворвался сырой резкий ветер. Не раздеваясь, прошел в зал, сбросил пальто на диван, сделал круг по комнате и остановился у шкафа.

– Нет ее, наверное, убежала.

Надежда Яковлевна сидела в зале с пустым стаканом в руке, наклонив голову, беззащитная, растерянная. Ее волосы растрепались. Она ничего не ответила, подняла голову и посмотрела ему в лицо. Для взрослого мужчины, с сединой на висках, попавшего в такую историю, непросто было встретиться глазами со своей женой.

– О господи, боже мой! Как тяжело жить на свете! – вздохнув, произнесла она. – Губы ее дрожали, в глазах стояли слезы. – Теперь я знаю, чем занимается мой муж, пока меня нет дома. Больные жены никому не нужны…

– Надя, прости меня, это просто недоразумение. Я ее случайно встретил по дороге с работы, на улице шел дождь, решил подвезти до дому, и пригласил попить чаю. Никаких таких мыслей у меня и не было. А тут как-то само собой получилось, против воли… Нечистый попутал… Дьявол в меня вселился, что ли?

Отойдя от шкафа, он сел на диван и закрыл лицо руками.

– Хватит ерунду молоть! О чем ты говоришь? Зачем врешь мне? – Она тяжело вздохнула, прижимая стакан к груди; лицо ее оставалось мертвенно-бледным. – Почему? Почему я должна все это терпеть? – сорвался с ее губ возглас досады, похожий на короткий стон. – Я больше так не могу…

Надежда Яковлевна была моложе мужа на два года, но выглядела значительно старше его; она рано начала стареть. Ее исчерченное морщинами лицо, бледные губы, тусклые глаза неоспоримо свидетельствовали о невзгодах, о сильном горе, которое досталось ей в прошлом. Первые морщины появились, когда умер ее ребенок. Мальчик родился здоровеньким крепышом, почти на четыре килограмма, а акушерка погубила его: выронила из рук на кафельный пол. Пять лет прожил он: лежал без движения, говорить не мог. Куда только ни возила Надежда Яковлевна своего несчастного сыночка, к каким только врачам ни обращалась – никто не помог. Эта трагедия перевернула всю ее жизнь, так подействовала на ее психику, что она решила больше не рожать. С тех пор прошло много лет, казалось, переживания от страшного несчастья должны были притупиться, но стоило ей побыть минуту наедине с собой, как снова воспоминания обступали ее со всех сторон, выматывали последние силы. От горя она места себе не находила, белый свет был не мил. Потом пошли болезни, которые отучили от мыслей, что кто-то посмотрит на нее; она стала одеваться безвкусно, кое-как, совсем прекратила следить за собой.

Захар Матвеевич сидел сам не свой, обдумывая последствия конфуза и безуспешно пытаясь справиться со стыдом и смятением; он то закрывал лицо, то тер руками о колени, сжимая пальцы в кулак и разжимая их. Картина складывалась мрачная ему казалось, что произошла катастрофа. История его любовных похождений, если жена не смолчит о ней, в райкоме партии наделает много шума. Помимо этих грозящих ему неприятностей предстоит еще выслушивать сплетни и насмешки односельчан и всех знакомых. Он считал себя обреченным человеком.