Текст книги "Веления рока"

Однажды Мария Степановна стояла в очереди. Вдруг появился опрятно одетый мужчина, причесанный, в галстуке. Не присоединился ко всем, а встал напротив, представился как член Всесоюзного общества трезвости и с чрезмерным самодовольством на лице, рискуя собственной жизнью, начал громко говорить о вреде алкоголя. Смущенная и возбужденная до предела очередь слушала его недоверчиво. Щеки многих пьяниц вспыхнули от гнева, но кровавая расправа ему не грозила, никто пальцем не тронул члена Общества трезвости, потому что рядом, сцепив руки за спиной, прохаживался сержант милиции.

«Пить вредно, – убеждал член Общества трезвости, – особенно помногу и каждый день. Все это знают. Но в начале приобщения к спиртному каждый нормальный человек умеет пить, употребляет небольшими дозами, с пользой для здоровья и не напивается до свинства. Алкоголиком он становится уже потом, когда ему понравится, как от водки одурманиваются мозги, когда появляются зависимость и пристрастие к спиртному. Вот тогда уж он напивается до потери рассудка, уходит в запои. И так алкоголику хорошо от этого, что он не может удержаться и пропивает все, что имеет, включая свою совесть… Трезвость – норма жизни! Такова стратегическая задача нашей партии и правительства. На её утверждение должны работать все общественные организации, все патриоты нашей Родины».

В тот день Марии Степановне водки не досталось, вернулась домой с пустыми руками. В ожидании подруг она обессилено легла на кровать и стала обдумывать речь члена Общества трезвости. «Все правильно, – крутилось в ее больной голове, – когда выпьешь, хорошо становится, а не похмелишься – одно мученье. Лучше бы не перебирала вчера. Главное: «Сначала все начинают пить понемногу, потом становятся алкоголиками». Что же теперь, не пить совсем?» И мысли ее повернули в другую сторону, она медленно осознавала, что жизнь ее перевернулась в одно мгновенье. Ее снедала злоба, она не могла смириться с такой судьбой – простоять полдня в очереди и уйти ни с чем. Мария Степановна вспоминала поминутно, как медленно, сдавливаемая толпой жаждущих и страждущих, продвигалась к заветному прилавку. От этих воспоминаний на душе становилось ещё тягостней.

Время было уже три часа, а может, даже больше, повернуть голову и взглянуть на часы у Марии Степановны не хватало сил. Да, наверное, больше, а она еще не выпила и ста граммов. Вероятно, поэтому весь мир ей казался таким несправедливым, ее лицо искажалось от страдания. Она изнемогала в ожидании подруг, и ей очень хотелось ускорить бег времени. «Неужели и их постигла неудача? Нет, этого не может быть! – размышляла она. – Завтра настанет новый день. Что он сулит? Вдруг и завтра ничего не достану!» И она призадумалась над тем, как выйти из замкнутого круга, как покончить с этой проблемой раз и навсегда. «Надо гнать самогон!» – таков был итог ее глубоких дум.

Когда пришли Яковлевна и Люся с бутылкой портвейна, Мария Степановна сообщила им о своей задумке, предложила обсудить этот вопрос и наладить совместное производство.

– Мы в очередях томимся, а умные люди за два часа до открытия магазина уже хорошие. Думаете, где они успевают набраться? Самогон гонят. Вот я и решила: давайте-ка тоже начнем бодяжить. – И чтобы не было возражений, заверила: – Самогонный аппарат Борька достанет, у него друзья с большими возможностями.

– Да уж, порядком надоело торчать в очередях, пока стоишь, мужики всю облапают, – посетовала Люся. – А из чего будем гнать? Сахара в магазинах нет, даже дешевые конфеты уже не продают.

– Самогон можно гнать из чего попало: из сиропа, из сока, из томатной пасты. Не хуже казенного получается.

В эту минуту пришла Алла Петровна. Она подхватила их идею на лету, загадочно улыбнулась и, поставив на стол две бутылки водки, сказала:

– Чихала я на ваш самогонный препарат. На черта нам это надо. Садитесь! Будем отмечать новую Степину работу!

На лицах Марии Степановны, Яковлевны и Люси выразилось удивление и любопытство одновременно. Выпили, закусили, и Алла Петровна рассказала, что устроила своего сына Степу водителем в гастроном, самого директора будет возить. На «Жигулях».

Тут же наши подруги вспомнили о прежних заслугах Аллы Петровны, опять стали лицемерить и заискивать перед ней.

«Мать ты наша родная! Слава Богу! – говорили они. – Давайка, за твое здоровье!».

Теперь каждая из них в любое время суток могла обратиться к Степану. Алла Петровна рассказала, что директор гастронома ее давний приятель, он познакомил Степу с директором спецбазы, с которым договорились о совместном бизнесе. Так что водку Степа будет брать прямо на спецбазе по десять рублей, а продавать по тридцать рублей днем и по сорок рублей ночью. Вам же, как своим, в том числе и Борьке – по магазинной цене. Иногда, конечно, надо будет сделать ему какой-нибудь подарок, но это на ваше усмотрение.

– Слава Богу! – еще раз обрадовалась Яковлевна. – И все выпили.

– Ты у нас просто ангел-спаситель, – забыв про закуску, лицемерили счастливые женщины. – И тут же забеспокоились: – Но это ведь небезопасно, спекуляция ведь. Как бы не посадили Степана.

– В чем ты видишь опасность? Степа ведь не сам по себе, будет работать под руководством директора гастронома. А у того все схвачено и в милиции, и в прокуратуре.

– Да, молодчина ты: и квартиру сыну выбила, и на такую работу приткнула. Он теперь далеко пойдет! И про тебя под старость лет не забудет.

– Щас, размечталась, – смахнув с лица самодовольную улыбку, отрезала Алла Петровна. – Детям сколько ни помогай, они никогда довольны не будут, им всегда мало. Благодарности от них не дождешься.

* * *

Таким образом, благодаря Алле Петровне для подруг в тот день черная полоса закончилась.

И вот они сидели и пили.

– Слушайте, а что там с Гурончихой, я слышала, она отравилась? – вдруг вспомнила Яковлевна.

– Да, умерла Гурончиха, – кивнула Алла Петровна. Помолчала, потом налила стакан, хлебушек на него положила. – Давайте помянем ее беленькой.

Помянули, и Алла Петровна погрузилась в грустные воспоминания о давних временах.

– Гурончиха интересной женщиной была: высокая, стройная. А какие у нее были волосы: черные, густые, как грива! Еще в молодые годы мы с ней каждое лето частенько ходили культурно отдохнуть на левый берег Дона. Брали одеяло, два термоса разливного пива, закуску. Иногда чекушку беленькой. На бережку, за кустиками постелем одеяло, выпьем и загораем. Нередко к нам присоединялись разные ребята. Если уж кто наткнется на нас, то весь день палкой не отгонишь; сами знаете, раздетым девкам лучше не попадаться ребятам на глаза. Мы с ними спортом занимались: играли в волейбол, бадминтон. Чем же еще с ними заниматься? В общем, нам весело было. Потом признакомились с двумя друзьями-приятелями. Мой был такой же недомерок, как я сама, звали его Артемом, а ее парня – Эдиком. Долговязый был, культурный и не дурак выпить. Он всегда приходил с собственной бутылкой. Стали мы вчетвером греться на солнышке. В первые дни порознь, потом – в обнимку. Потом перед заходом солнца мы с Артемом линяли, они же оставались на берегу пошептаться. Я со своим дружила недолго – самое большее месяц, а Гурончиха до тех пор, пока не забеременела; ее долговязый спорт не любил. Она очень уж хотела выйти за него замуж, но он оказался парнем сообразительным – узнал, что у нее живот, быстро врубился и сбежал. И как только она, бедняжка, ни убивалась, сколько слез пролила. Да, если кому что на роду написано, разве слезы помогут? Тогда она решила избавиться от ребенка, но аборт делать боялась. Кто-то посоветовал ей животом на перекладине повисеть, хину попить, таблетки разные. Наглоталась она их, едва откачали в больнице, но… все напрасно, никакие таблетки не подействовали, ребенка все равно родила, уродца: глухого мальчика с вывернутыми ножками. Она отдала его своей матери, а сама жила одна в квартире, доставшейся ей от покойной бабушки, и запила с горя. Эдик женился на другой. Но к Гурончихе наведывался. В основном, когда бывал с похмелья, иногда – после получки, когда не знал, куда себя деть. А лет через десять бросил жену, пришел к ней насовсем, и они стали жить вместе. Бухали по-черному. Последние годы мы с ней не дружили, а недавно я встретила ее в парке. Боже, как она изменилась, страшно смотреть: худая, грязная. – Алла Петровна помолчала, разлила по стаканчикам водку и продолжила: – Стеклоочистителем отравилась. Мне ее Эдик рассказывал, когда я у нее на похоронах была. К ним накануне заходил в гости его друг. Посидели, выпили пять бутылок бормотухи. Как допивали остатки, как ушел гость, Эдик не видел и не слышал, видимо, заснул. Утром он первым пришел в себя и еле привел в чувство Гурончиху, она спала на полу, возле кровати. У нее так трещала голова, что не могла подняться, а похмелиться было нечем, ничего не осталось с вечера. Эдик пошел за «Тройным» одеколоном. Говорит, пришлось два часа простоять, а когда очередь подошла, ему достался последний флакон. Надо было быстрее подлечить Гурончиху. Он поспешил, но дорогой ему тоже сделалось плохо, похоже, прихватило сердце. Видно, пока толкался в очереди, организм совершенно ослаб. Сердце могло остановиться, поэтому ему пришлось завернуть за угол и принять самому. Я его не осуждаю за это. В конце концов, если бы он не похмелился, у него все равно не хватило бы сил дойти до дому. Пока он отходил да обдумывал, как теперь спасти Гурончиху, а спасать надо было срочно, подошел какой-то мужик и спросил: «У вас закурить нет?» Эдик дал ему закурить, разговорились. «Жена мучается, – сказал Эдик, – ты не знаешь где тут, что взять можно?» – «Знаю, – сказал тот и посоветовал купить в хозяйственном магазине стеклоочиститель. – Только будь очень осторожен с этой гадостью». Эдик так и сделал. Говорит, он знал об опасных свойствах стеклоочистителя, а что было делать? Пришел домой, показал бутылку Гурончихе. Она тоже слышала, что от стеклоочистителя можно умереть и сначала отказывалась пить, но Эдик уговорил ее сделать несколько глотков, лишь бы чуть-чуть здоровье поправить. Гурончиха выпила. Минут через десять Эдик посмотрел, – она живая и почувствовала себя лучше. Он сильно удивился. Ему трудно было преодолеть соблазн и самому не попробовать это целительное средство для мытья окон, уже налил граммов пятьдесят, но вспомнил предостережение – нужно быть очень осторожным: выпивать стеклоочиститель можно только в крайних случаях, когда больше нечем похмелиться – и не стал сам пить, отдал ей. Гурончиха выпила и ничего, даже аппетит появился, съела тарелочку пшенного супа, повеселела, дрожь в теле прошла, на ноги поднялась, – совсем хорошо стало. Тогда она глотнула еще немного, прямо из бутылки. А через пять минут посинела, сказала ему: «Что-то мне так плохо?» Он ей быстрей еще налил, она потянулась к стакану, но не успела взять его в руку, – перестала дышать. Потом упала на пол и умерла.

– Народу много на похоронах было? – спросила Мария Степановна.

– Какой народ? И поминки-то не делали. Кто бы их делал? Так отвезли на кладбище и закопали.

– Все там будем, – сказала Мария Степановна. – Мы же глупые. Куда-то все спешим, куда-то бежим, а в итоге вот так же посинеем и придет конец.

– Это все ладно, давайте выпьем! – икнув, произнесла Люся.

– Давайте, – сказала Яковлевна, разливая по стаканам. – За всех умерших и живых. Всем царство небесное.

Выпили, взяли по сосиске, только Алла Петровна закусила селедкой.

– Да, все там будем, задумчиво произнесла она и с гордым выражением на лице сделала очень важное сообщение: – Мой муж уже купил место на кладбище. Изгородь кованую поставил, – для себя, для меня и дочери.

– А моему идиоту ничего не надо, – закашлявшись от зависти, возмутилась Яковлевна. Открыла портвейн, промочила горло и недоуменно спросила: – Почему же только для троих купил, а как сын с зятем?

– Хотел и Степану отгородить, но он сказал, что ему не надо, сам заработает. А зятю – вот! – Алла Петровна показала всем кукиш. – Для него друзья дороже жены, вот пусть они и копают ему могилу.

– А я рядом с матерью буду покоиться, я пригородила себе место еще когда ее хоронила, – проговорила Мария Степановна.

– Ясно все с вами, – поправив очки, сказала Люся, – Яковлевна, подай-ка пиво, а то тоскливо че-то…

– Кто это тебе засветил? – только теперь заметив у Люси под глазом синяк, расхохоталась от души Алла Петровна.

– Своего Гаврошу (так она называла бывшего мужа, потому что он целыми днями собирал стеклотару и сдавал ее на выпивку) в парке встретила. Злой был, с похмелья, вот и оторвался на мне. Видали? – Она сняла на мгновенье очки и продемонстрировала лиловый синяк.

– Ты же не умеешь держать язык за зубами, опять, наверно, задела его? – посочувствовала Мария Степановна.

– Да нет, денег просил, сволочь, ревновал. Говорю ему, нет у меня денег. А он набросился на меня, заорал: «Вот тебе, сука, за все!» и врезал под глаз.

Я, дура, от тюрьмы его спасла, еще до развода. А зря, теперь вот думаю – посадить надо было.

Люся сделалась хмурой, даже полный стакан пива ее мало обрадовал. Повеселела лишь после того, как пропустила граммов пятьдесят портвейна. Алла Петровна утерла выступившие у нее от смеха слезы и, как-то особенно, с чувством собственного превосходства, затянула: «Как умру я, умру, похоронят меня». Люся допила стакан, браво стукнула им по столу, и, обняв Марию Степановну, со всеми вместе подхватила: «И никто не узнает, где могила моя…».

Вдруг она перестала петь. Эффектно закурила и, далеко отставляя дымящуюся сигарету в длинных пальцах, стала возмущаться.

– Деньги ему давай! Где я ему их возьму? И вообще, кто он мне? Знаете, чего сказал? Говорит: «Ты таскаешься с кем попало». Не его дело, я теперь свободная птица и нечего мне указывать: с кем хочу, с тем и гуляю. – Сказав это, подняла вверх обе руки, потянулась и засмеялась – Эх, сейчас бы соснуть… Вот захочу и с Борькой спать лягу. Так ведь, Мария Степановна?

Мария Степановна посмотрела на нее сурово.

– Ты к Борьке не лезь. Ишь чего еще выдумала, пьянь политурная! Была у него уже одна такая. Тоже все, что умела, – это пить и вертеть задом. – Она грозно встала, стараясь сохранить равновесие, уперлась рукой о стену. – Вы это… давайте отседова…

Гости несколько обиделись и замолчали, в тишине слышался только Борькин храп.

В это время, открыв дверь своим ключом, в комнату вошла Наташа. Увидев притихшую компанию, она секунду стояла молча, пытаясь угадать, что здесь происходит и как вести себя. Потом сказала:

– Здрасьте!

Алла Петровна и Яковлевна вразнобой поздоровались с ней тоже. Только Люся рта не открыла, даже не повернулась. Сидела с опущенной головой, словно прицеливаясь к стакану, печальная и озабоченная; лицо ее было мрачно, а глаза были полны невыразимой печали и упрека. Наташа прошла в кухню.

– Кто это? – шепотом спросила Алла Петровна.

Мария Степановна не ответила, помахала рукой в сторону двери.

– Вставайте, вставайте, все равно портвейн кончился.

– Одна бутылка осталась, – возразила Алла Петровна. – Давайте-ка на дорожку!

– Чего, и в карты играть не будем? – удивилась Яковлевна. Люся подошла к ней и, опираясь на ее плечо, сказала:

– Пойдем, пойдем отсюда поскорей, чтоб не видеть эту дуру сумасшедшую.

– Чего уж там обижаться, – примирительно сказала Алла Петровна. – Ну, я открываю. Вы как?

– Давай.

Едва опрокинули по неполному стакану, огорченная Люся заявила Марии Степановне, что ее Борька – козел и медленно побрела к двери.

– Ты мне это брось! – буркнула Мария Степановна себе под нос, взглянув ей вслед, тут же хитровато улыбнулась Алле Петровне и обняла ее на прощание.

– Люська, ты чего взъершилась? Нормально отдохнули сегодня, – сказала заплетающимся языком Яковлевна.

* * *

Выпроводив гостей, Мария Степановна заглянула в кухню и немедленно отправилась в спальню, будить Борьку. Он спал как убитый, широко раскинув руки, и по-прежнему угрожающе храпел.

– Вставай, сынок! Проснись! Наташа пришла, – вполголоса повторяла она, теребя его за плечо.

– Что за дела? – пробормотал Боров и перевернулся на бок.

– Иди, посмотри на девку.

Борька раздраженно натянул одеяло.

– Какую еще девку?

– Мария Степановна продолжала:

– Ты же сам велел разбудить тебя.

Наконец он открыл глаза, шумно зевнул и огрызнулся:

– Слушай, отвали, хватит меня трясти.

– Вставай!

– Что тебе надо?

– Наташа пришла, иди, посмотри на нее.

– Какая еще Наташа?

– Квартирантка. Поднимайся!

– Ты дашь мне поспать или нет? – И тут он рывком откинул одеяло и сел. – А? Кто пришел?

– Наташа.

– Кто она такая?

– Наташа, квартирантка, на кухне сидит. Выйди на минуту, поговори с ней.

– Ладно, скажи, пусть подождет.

Мария Степановна торопливо вернулась в кухню и плутовски улыбнулась Наташе, которая, услышав шаги, отвернулась от окна.

– Подруги приходили. Эта Люська – дура дурой, бывший муж ей морду набил. Мы чуть-чуть выпили, заодно Гурончиху помянули. Пошли они все… Сейчас мы с тобой кофейку попьем.

Она взяла в руки чайник, открыла кран. Тут, заслонив собой весь дверной проем, появился Борька, как и в прошлую ночь, в одних трусах и майке.

Грудь и ноги у него были покрыты, как у дикаря, завитками густых черных волос. Еще не очнувшись до конца, привыкая к свету, он полминуты стоял в молчании, глядел на Наташу и жмурился, как ленивый кот. Испуганная квартирантка искоса посмотрела на него, но Боров заговорил тихо и ласково.

– Привет. Че-то мне твои черты знакомы.

Наташа глянула подозрительно на Марию Степановну, потом на него и ничего не ответила.

– Так я не понял, мы где-то встречались? – спросил Боров.

– Нет.

– Только не надо ля-ля. Чего-то там бывает по пьяни, а на память я пока что не жалуюсь. Такую малявку ни с кем не спутаешь. У тебя впечатляющее лицо.

Наташа молчала.

– Мне гляделки твои нравятся, – сказал он, подходя поближе. – В жизни мне нужна именно такая. Можно, я тебя чмокну?

Наташа растерялась, покраснела и покачала отрицательно головой.

– Иди ко мне, – с издевкой произнес он и попытался схватить ее за руку, но она увернулась и испуганно замерла, умоляюще глядя на Марию Степановну.

Мария Степановна только подбодрила ее елейным голосом:

– Не бойся его, он играется, – подмигнула, захихикала и отвернулась.

– Че шугаешься? Не бойся, я шучу. – Он подошел к крану, налил в кружку воды, попил и вернулся к Наташе. – Ты всегда такая молчаливая?

– Нет, – испуганно покачав головой, ответила она. Он внимательно, немного насмешливо смотрел ей в глаза.

– Ну что, попробуем познакомиться поближе. Типа ты молодая, неопытная, я холостой, тоси-боси.

Наташа молчала.

– Тебя как кличут?

– Наташа.

– А меня Борис Марусьевич.

– Почему Марусьевич?

– Так у меня же пахана почти не было, только вот одна она.

– Тут же, шевеля пальцами, спросил у матери: – Ма, слышь? У тебя чего-нибудь осталось?

– Вон, под столом возьми, – ответила она.

Чайник закипел, Мария Степановна повернула белую пластмассовую ручку на газовой плите, стараясь стать незаметнее, опустила голову, пригнулась, тихо вышла из кухни и прикрыла за собой дверь.

– Мария Степановна! – крикнула Наташа, испугавшись, что она оставила ее наедине с Боровом.

Мария Степановна не ответила и не вернулась. Наташа стояла спиной к окну, с ужасом глядя на отвратительное, имеющее пошлое выражение лицо Борьки, испытывая странное чувство, словно столкнулась с чем-то необычным и чуждым. Но Борька изображал равнодушие, он достал из-под стола бутылку с пивом, открыл ее столовым ножом.

– Будешь?

– Нет, не буду.

– Ну да, мать говорила, что ты правильная. Тогда это самое, кофе сделай, побазарим, перетрем ситуацию. Присаживайся.

– Спасибо, я лучше постою.

Он выпил с жадностью три стакана подряд и стал смотреть на Наташу с чувством.

– Я пойду к Марии Степановне, – робко проговорила Наташа.

– Подожди! Ты любишь меня? Да… Можешь не отвечать… сейчас я тебе по фигу. Ты будешь любить меня, когда я буду работать, бабло приносить тебе буду.

Наташа невольно поежилась и тихим голосом опять проговорила:

– Прости, я пойду с Марией Степановной со стола убирать.

– Стой, я сказал. Дай досказать-то! Я врубился: ты бедная деревенская бикса, поэтому меньжуешься. А мне наплевать, я тебе скажу… Дело не в этом. Короче, с этого момента ты моя, женой моей станешь, в квартире тебя пропишу. – Сделал паузу и добавил внушительно: – Все будет пучком. Поняла?

Наташа не поняла, она испуганно уставилась на него и заметно сникла. «За кого он меня принимает? Что же мне делать? Как глупо я поступила, что пришла сюда, лучше бы на вокзале переночевала, среди людей. Может, еще раз позвать Марию Степановну? Нет, она не поможет, нарочно вышла из кухни. Если что, буду все равно кричать. Неужели не поможет? Только бы не ушла никуда, не оставила бы меня наедине с ним в квартире. О боже! Что мне делать?» Она стиснула зубы, так что их заломило от боли.

– Ну, что делать будем? – глядя на пустую бутылку, спросил он.

– Ничего не будем, – ответила Наташа, почувствовав явную опасность и ощущая, как гулко забилось ее сердце.

– Спать пошли тогда, – предложил он с такой наивной простотой, словно ни о чем другом не стоило и думать, точно в его приглашении не было ничего особенного.

Тут же привстал, наклонился, медленно протянул правую руку к ее маленьким грудям.

Наташа резко отстранилась и вскрикнула:

– Ты что? Не прикасайся ко мне!

Ему не понравилось ее поведение; у него дернулись нервно губы: как посмела помешать его удовольствию? Вроде бы она обязана была обрадоваться его обещанию жениться и прописать ее в квартире и, захлебываясь от счастья, с восторгом броситься ему на шею. В глубине его глаз, секунду назад таких дружелюбных, как у волка, блеснул дикий огонь, излучая угрозу.

– Чего ты дергаешься?

– Отойди от меня. Что тебе надо?

– Мне надо то же, что и тебе надо. Ты че, в натуре, под дурочку косишь? Слушай, прекрати, в натуре… Пошли в спальню, я сказал и нечего мне тут семафорить своими глазищами.

Наташа на минуту лишилась дара речи.

– Никуда я не пойду! Сейчас Марию Степановну позову.

– Послушай, начнешь артачиться, хуже будет, – пригрозил он.

Наташа продолжала защищаться от очень близко стоявшего Борьки. Он, невзирая на отчаянное сопротивление, поймал ее за запястье, больно сжал, затем обхватил ее грудь и ноги, приподнял, намереваясь насильно утащить в спальню.

– Что ты делаешь? Отпусти меня! – кричала она и взывала к Марии Степановне: – Помогите! Помогите!

А Мария Степановна в эту минуты стояла в зале на коленях, уткнувшись лицом в стену, неровно дышала и не желала слышать Наташины призывы о помощи. Она слышала Голоса, доносящиеся сверху, из самого космоса. Мужские Голоса, низкие, спорящие друг с другом, сквозь церковное пение сообщали ей очень важные вести; церковное пение убаюкивало ее, поэтому она не замечала Наташиного крика, он был излишним при таком священнодействии. Она хорошо знала эти Голоса, они словно птицы слетались на мягкий лунный свет в одну стаю, направлялись через необхватную мрачную пустоту к ней, и с невероятной убедительностью предрекали грядущую судьбу. Она слышала их уже два года, а может, даже больше. Вначале не осознавала, что они доносятся сверху, не понимала, о чем говорят; и молила, и просила их прояснить ее рассудок.

Однажды это случилось – к ней пришло озарение, и она сразу во все вникла. Теперь она иногда даже видела тех странных существ, которые с ней беседовали, а, возможно, это были сами Голоса, все похожие на ангелов, с такими же, как у ангелов, крыльями и тоже одетые во все белое. Прежде эти неизвестные существа могли целыми днями, да нет, неделями хранить полное молчание, а затем по неизвестным причинам принимались так откровенничать, что лучше бы еще помолчали. Потом они стали возникать все чаще, особенно в поздние часы, перед сном. Именно они вразумили ее, что Борькина жена Эльвира умерла от менингита, потому что с мокрой головой гуляла по улице, а не он убил ее. «Еще ничья жена не умерла оттого, что муж ее постоянно бьет по голове, жены от этого только лучше становятся», – внушали ей Голоса.

Спустя некоторое время, почти ежедневно, как только наступали сумерки, обитатели космоса сообщали Марии Степановне другую тайну. Они наперебой говорили ей: «Если твой сын по имени Борька не прекратит пьянствовать и слоняться ночами по городу, то с ним произойдет то же самое, что произошло с его отцом. Он рискует своей свободой и самой жизнью. Кстати, ты обманула сына, его настоящим отцом был не тот, который считался твоим мужем, а совсем другой человек, один из твоих любовников». Она постоянно слышала это надоедливое напоминание горделивых Голосов и их предупреждающий совет: «Ему необходимо жениться, предпочтительно на ласковой и красивой девушке, которую ты должна прописать в своей квартире. Это единственный способ уберечь его от беды, в противном случае он никогда не бросит пить и лишит себя всяких надежд на будущее».

Мария Степановна все чаще обращалась к небесным Голосам с просьбой, и, судя по всему, они понимали то, о чем она их просила.

– Спасибо вам за умные советы, – дрожа всем телом и подняв к небу голову, чтобы слова летели в нужном направлении, говорила она. – Мне не нужно ничего иного, только бы Борька обзавелся семьей, устроился на работу с хорошей зарплатой, чтоб мог прилично одеваться сам и одевать жену, обставить квартиру мебелью, купить машину, каждый год ездить на море отдыхать, чтоб он был здоровым, а жена его ласковой. Я мечтаю только вот об этом, больше ни о чем. – Потом она долго и подробно рассказывала о своих бесконечных муках. – Что же касается отцовства, то я сама не знаю точно, от кого родила Борьку, и раскаиваюсь в моем грехе; смилостивитесь и не напоминайте мне больше об этом, – умоляла она прерывающимся голосом порицательных собеседников. А так как Голоса внимательно слушали речь и не перебивали ее, то она теряла ориентир, вскидывала голову еще сильнее, поворачивая ее то влево, то вправо.

– Делай все так, как говорим тебе мы, и тогда ты станешь жить с легким сердцем, – вещали в ответ ей Голоса совершенно с неожиданной стороны. – Мы научим тебя многому. Испытывай к сыну жалость, он у тебя такой одинокий, мы ведь понимаем, как тяжело ему без ласковой жены, сами тебе об этом твердим все время.

И всякий раз после подобных сеансов связи Мария Степановна еще крепче задумывалась об одиночестве сына, опечаливалась и, следуя указаниям сверху, предпринимала все меры для спасения его. Ночами, когда ей не давали спать тревожные мысли, она разрабатывала план женитьбы сына, пусть схематичный, со многими недостатками, но зато реалистичный.

Сегодня Голоса сменили свою пластинку, они известили Марию Степановну о том, что настало время Борьке жениться на той, чьи мягкие волосы он трогает в данный момент. Это было что-то новенькое. Лицо Марии Степановны осветилось радостью, улыбка тронула уголки ее губ, бровь и щека задергались. «Надо поднять голову выше, так Голоса лучше услышат меня», – подумала она. И подняла голову, взывая к ним:

– Просветите меня, я хочу знать все, что Борьке делать. Вы слышите меня?

– Ну, конечно! – ответили Голоса наперебой. – Ему сейчас нельзя напрасно тратить время, нужно немедленно тащить ее в постель. А ты сразу уходи к подругам. – Вдруг церковное пение сменилось на монотонный похоронный звон, Голоса встревожились. – Пусть поторапливается, – вещали они, – ибо возле двери стоит человек, который может вмешаться в его судьбу.

«Значит, – ликовала Мария Степановна, – Наташа понравилась Борьке, он переспит с ней, и она никуда от него не денется. Сегодня это произойдет непременно. Какое счастье! Сколько лет я уговаривала его жениться, и вот сбылось! Наконец-то мой сынок женится!» Мария Степановна уже торжествовала, она знала, что если он что-то задумал, то не успокоится до тех пор, покуда не получит полного удовлетворения, а Голоса подскажут, как правильно поступить.

Вдруг в дверь позвонили. Мария Степановна словно очнулась ото сна, она поднялась с колен, стояла как вкопанная и исступленно смотрела в потолок, не соображая, что нужно делать.

В это время между Борькой и Наташей продолжалась борьба. Всецело подвергнувшись стремлению завладеть молоденькой неуступчивой девушкой, Борис вначале не обратил на звонок внимания, поймал Наташину руку, упертую в его лицо, с силой заломил ее за спину. «Вот и конец всему!» – пронеслось в голове Наташи, она завизжала отчаянно и, с яростью освобождаясь от него, изгибалась, пытаясь укусить ему руку. От упорного и явно бессмысленного Наташиного сопротивления Борькой овладело желание продолжить подольше забавную возню, до тех пор, пока она не выбьется из сил окончательно; он хотел довести ее до такого состояния, чтоб она совершенно сникла и не могла даже пошевелиться. Предвкушая наслаждение от финала борьбы, он все сильнее возбуждался, прищурив глаза от удовольствия, улыбался издевательской, вожделенной улыбкой, и то с силой сжимал Наташу, сковывая движения ее рук и ног, то давал ей возможность побарахтаться. Тут снова раздался звонок – длинный и два коротких. Борька словно опомнился, секунду будто бы прислушивался, а Наташа заметалась в его руках сильнее. Он прижал ее к своей груди и с каким-то изуверством сжал так, что затрещали ребра – она даже не могла вздохнуть; когда почувствовал, что она обмякла – отпустил, но сразу не ушел, сначала пронаблюдал, как она, посинев, ловит ртом воздух. У него не было сомнения в том, что она сейчас упадет на пол. Наташа пошатнулась и, вцепившись в подоконник, повисла на нем. Рефлекторно, как пойманная рыба, открывая рот, она все пыталась глотнуть воздух и уже теряла сознание, вдруг вздохнула – глубоко, протяжно, с тяжелым стоном. Из глаз ее брызнули слезы. Борька, словно удовлетворившись результатом своего действия, произнес с неуместной для данной ситуации учтивостью:

– Это ко мне, я сейчас вернусь. Из кухни не выходи и расслабься. – И, направляясь к двери, добавил уже со злостью:

– Выйдешь – придушу совсем!

У Наташи помутнело в глазах, в висках ее учащенно, тяжело била кровь. Она прижала руки к груди и, с жадностью вдыхая воздух, услышала, как кто-то вошел в дверь. Боров строго сказал ему:

– Мы же на вчера забились, я тебя ждал.

– Да не смог я, загудел. Телку подцепил, ну и понеслось.

– Вот ты балабол.

– В натуре, дурканулся.

– Че ты втираешь? Теперь у нас из-за твоей биксы напряг. Слушай, я не уважаю, когда со мной быкуют… Ну ладно, попробуем сегодня провернуть. Ты на тачке?

– Да.

– Подожди меня у подъезда.

Хлопнула дверь; Боров быстро прошагал в свою спальню. Мать последовала за ним.

– Ну, что скажешь, понравилась? – зашептала она.