Текст книги "Веления рока"

Наташа спрыгнула с мотоцикла, обеими руками поправила сначала платье, потом волосы. И тут поняла, что ее полет закончился, она приземлилась. У нее гулко забилось сердце. Эрудит понравился ей. И она ему понравилась – видно было по его взгляду. Но к чему это все приведет? Ведь Нина за него выцарапает глаза.

А Нина выбралась из коляски и сказала:

– Ну, вот и приехали. – И как перед выходом на сцену, она внимательно оглядела себя, провела ладошками по тугой юбочке, повернулась к Эрудиту.

– Ты подождешь меня? Неудобно сразу уезжать.

– Я никуда не спешу, – ответил Эрудит, мельком взглянув на ее наручные часики.

Пока Нина доставала из коляски сумку, он отошел на несколько шагов от мотоцикла, а когда девушки повернулись в его сторону, вытянул руку со сложенными под углом двумя пальцами, словно прицеливаясь, посмотрел на горизонт, к которому приближалось солнце. И отчетливо изрек:

– Восемь часов сорок одна минута.

Наташа взяла руку Нины и взглянула на часики: стрелки показывали точно такое время. Нина, привыкшая к различным его штучкам, только усмехнулась, а Наташа не могла этому поверить. Она еще раз взглянула на часики, удивленно уставилась на Эрудита и воскликнула:

– Вот это чудеса! Невероятно, просто фантастика!

Она так поразилась, что даже приоткрыла рот. Глядя на нее, Нина не смогла удержаться от смеха.

– Не понимаю, что тут смешного? – недоумевала Наташа.

– Это же на самом деле удивительно!

Нина залилась смехом. По рукаву рубашки Эрудита суетливо, то и дело останавливаясь и меняя направление, ползла крохотная серенькая букашка. Еще не перестав смеяться, Нина стряхнула ее и сказала Наташе:

– Пошли домой, чудо мое.

«Какая она нежная!» – глядя вслед Наташе, подумал Эрудит. Оставшись один, он, не зная, как убить время, а, главным образом, чтобы прийти в себя и как-то отвлечься от мыслей о Наташе, стал крутить головой по сторонам. Перед окнами дома стояла корявая засохшая черешня. Он остановил свой взгляд на дереве и рассматривал его. «Ей года три-четыре. Только плодоносить начала, наверное. И пропала. Что-то случилось с ней, а ведь еще долго могла бы жить. У деревьев тоже бывают неизлечимые болезни. Вот так и люди, – размышлял он. – Один человек может прожить до девяноста лет, а в другом, еще не успевшем толком оглядеться на этом белом свете, заведется какой-нибудь вирус, совсем ерундовский, невидимый глазу, и наступает конец. Неужели и это происходит по воле божьей? Почему так создан мир, почему в нем нет справедливости? Как же так? Человек – само совершенство. Он создан Богом по образу и подобию Его, он – властелин природы, покоритель Вселенной, ему подвластны все живые существа, населяющие нашу планету… Все, да не все. Как он ошибается, этот человек, как он глуп и ничтожен! Нечто невидимое, микроскопическое, обитающее в своем неведомом нам мире, существующее по своим законам – вот кому повинуется все, что ощущаем мы, о чем знаем и что неизвестно нам. Вот кто истинный властелин. По существу, мы находимся посередине двух миров, невообразимо микроскопического и невероятно гигантского, и не являются ли они теми самыми мирами, не доступными даже воображению, от которых существование наше будет зависеть вечно, ибо наш мир мал, порочен и примитивен, а те миры – велики и разумны».

Продолжая размышлять, он достал из коляски тетрадь, которую всегда возил с собой. Собственно, это была не тетрадь, а журнал в твердом переплете с разлинованными страницами, как большая амбарная книга. В свое время Настя принесла его из конторы и подарила ему. Эрудит всегда сочинял что-нибудь. С самого раннего детства порой его вдруг охватывало неподвластное его воле воодушевление. Он погружался в мечты и рисовал в своем воображении самые невероятные картины.

Усевшись на мотоцикл, он раскрыл журнал, снова сосредоточенно посмотрел на засохшую черешню и начал записывать плод своих фантазий.

«Погибшая молодая черешня одиноко и уныло стояла под окнами старого дома. В буйстве зелени, охватившей все подвластное взору пространство, ее безжизненные черные ветки были неуместными, чуждыми. Казалось, они никогда не были упругими, гибкими, с нежной глянцевой кожицей. А звонкими весенними днями, когда дурманящий воздух пьянил все живое, по ним не бежал животворный сок, на них не набухали клейкие хрупкие почки. О, нет! Было все, конечно же, было: таял пожухлый снег, сверкали резвые солнечные зайчики в лужицах и ручейках, окутывал ветки розовый кипучий цвет, над которым жужжали пчелы, впервые покинувшие свой леток после длинной, холодной зимы.

Весны приходили и проходили, оставляя на стволе черешни все новые кольца. Но минула последняя весна, которая ее не встревожила. И вот скоро придет хозяин с острым топором, поплюет на руки и со всего размаха вонзит лезвие топора в самое основание. Рядом выкопает неглубокую ямку и посадит в нее маленький беспомощный росток, который станет безудержно стремиться к жизни. А подопревший остов черешни, как корявый укор живому, сгинет в огне на свалке вместе с ветхим хламом и прошлогодней травой, высохшей в куче под лучами знойного летнего солнца».

Закончив писать, Эрудит поднял голову и увидел, как из-за угла дома вышел мужчина с молотком в руке.

* * *

– Тетя Маша, мы приехали, – распахнув дверь и еще не увидев свою тетю, с порога объявила Нина. Мария Ильинична стояла в прихожей и копалась в вещах.

– А я уже заждалась, – ответила она.

В доме пахло краской. В коридоре и зале грудой навалены ящики, баулы. Со стен прихожей и кухни обои были содраны. А в Наташиной спальне стало чисто и опрятно.

– Когда вы все это успели, – удивилась Нина.

– Я не одна, мы тут с отцом воевали, – сказала Мария Ильинична и начала расспрашивать Наташу, как бабушка встретила ее.

Во дворе слышался стук молотка.

– Чего дядя Коля стучит? – спросила Нина.

– Не знаю, ему там хватает работы.

Наташа распахнула окно и высунулась на улицу.

– Папулечка, привет! Я приехала.

– Молодец, – донеслось с улицы. – Бабушку видела?

– Ага. Она обиделась, что вы с мамой не приехали.

– А ты чего сказала?

– Сказала: чуть приладимся, чтоб было где спать и есть, и моментально приедем все вместе.

– Ну, хорошо. Пока помогай матери.

– Боже, я сойду с ума, – развела руками Мария Ильинична.

– Мамочка, только не это, – засмеялась Наташа. – Что у тебя стряслось?

– Не могу найти свой сарафан в горошек. Как будто исчез. Знаю, упаковывала его в узел, а в который, хоть убей, не помню.

– Это дело серьезное, наверно кто-то украл. Помочь тебе?

– Сначала надо чем-то покормить вас.

– Мы со своей едой приехали, – сказала Нина. – Вот, все для окрошки. – Она приподняла сумку и показала тете. – Бабушка передала.

– Господи, вот уж беспокойное сердце. Ставь, дочка, картошку варить.

– Хорошо, мамочка, я сейчас, – крикнула из маленькой комнатки Наташа.

Она разглядывала свою спальню, в которой стояли обшарпанный шкаф и застеленная железная кровать с сеткой. Еще утром, проводив Наташу с гостями, Мария Ильинична доклеила в этой спальне обои, навела порядок, даже усадила на кровать куклу Матрену. Теперь на ее розовом с мелкими кружевами платьице и на подушке подрагивал солнечный свет, отраженный от открытой створки окна.

– Мамочка, спасибо тебе! – воскликнула Наташа. Мария Ильинична заглянула в спальню.

– Что ты делаешь? Немедленно закрой окно и дверь не открывай, а то обои отстанут.

Сама закрыла дверь и опять занялась разборкой вещей, склонившись над другим баулом. Она доставала кофточки, простыни, рубашки, развертывала их, отряхивала, рассматривала и укладывала ровной стопкой.

– Обои уже высохли, – выйдя из спальни, сказала Наташа.

– Все равно рано открывать, отстать могут.

Наташа вернулась в спальню, закрыла окно и, погладив свою куклу по голове, пришла в кухню. Поставила на электроплитку кастрюлю с водой и, встав у краешка стола так, чтобы было видно мать и Нину, принялась чистить картошку.

Нина стояла возле подоконника, на котором лежала картонная коробка с ворохом фотографий и рассматривала их.

– Кто это? – держа в руке одну из фотографий, спросила она.

– Это не наши, – сказала Наташа. – Хозяин этого дома умер, они и остались.

– У кого же вы покупали дом?

– У его внука. Он в Новочеркасске живет. Тут еще много орденов и медалей было. Ты знаешь, как внучек обрадовался, когда увидел их. Они же дорого на рынке стоят. Вот он ордена забрал, а фотографии – бросил.

Нина перебрала еще несколько фотографий, добралась до военного билета и стала читать, перелистывая странички.

«Любимов Михаил Гаврилович, русский, беспартийный, место рождения: Константиновский район, станица Усть-Быстрянская. Образование: три курса Ростовского пединститута в 1958 году. Учитель немецкого языка. Женат. Минометчик 82-миллиметровых и 120-миллиметровых минометов. Правительственные награды. (Тут исписана вся страница.) Легкое ранение в правую голень, бедро и левую ягодицу. Шестого августа 1941 года. Участие в боях, боевых походах с июня 1941 года по май 1945».

Она положила на место военный билет, взяла в руки пожелтевшую фотографию, запечатлевшую группу солдат и офицеров на фоне рейхстага, рассмотрела ее.

– Что вы собираетесь с ними делать?

– Не знаю, – ответила Мария Ильинична. – Выбросить как-то рука не поднимается. Отнесу их пока на чердак.

– Зачем?

– Пусть полежат, может быть, у него еще какие родственники есть, отдам им.

– Я сейчас чай поставлю, окрошки мы долго не дождемся, – закончив чистить картошку, сказала Наташа и выдвинула из-под стола табуретки.

Нина, теперь участливо рассматривающая вместе с тетей вещи, возразила:

– Ага, мы будем чаек попивать, а Эрудит – у двора сидеть.

– Что за Эрудит? – удивилась Мария Ильинична.

– Это моего жениха так зовут, он нас привез на мотоцикле.

– Какое-то странное имя.

– Это прозвище у него такое, а зовут его Витей. Тетя Маша, хотите на него посмотреть?

– Удобно ли? – отозвалась Мария Ильинична, – к тому же я в таком виде, не прибрана. Мне, конечно, интересно посмотреть, с кем ты дружишь. Но… я не знаю, может в другой раз?

Нина присела рядом с тетей и взяла ее за локоть.

– Тетя Маша, ну я прошу вас. И вид у вас вполне нормальный, я же не в театр вас приглашаю.

Мария Ильинична не решалась.

– Как быть, доченька, – спросила она Наташу, – ничего, если я в таком виде?

– Мама, ну что ты, в самом деле? Он же соображает, что ремонт в доме делают не в шифоновых платьях, – выйдя из кухни, ответила Наташа.

– Видать, ты сильно его любишь, если так настаиваешь, – по-свойски улыбнулась Нине Мария Ильинична.

– Конечно, мы с ним со школы дружим. Я в любовь с первого взгляда не верю.

– С первого взгляда? – повторила Мария Ильинична, как будто что-то припоминая. – Напрасно не веришь. Наверное, больше всего с первого взгляда и влюбляются.

– А вы в дядю Колю тоже с первого взгляда влюбились?

– Я – нет. Это он в меня влюбился с первого взгляда, а я уже потом. Значит, говоришь, сильно любишь своего Витю.

– Ага, прямо не знаю как.

– Это хорошо. Ты только голову не теряй, а то ведь любовь – дело такое, словно приступ зубной боли, как прихватит, перестаешь соображать, что к чему.

– Любовь? – вступила в разговор Наташа. – Я вообще не понимаю, что такое любовь. С дружбой, например, все ясно: общие интересы, сходство взглядов. А любовь похожа на привидение: все о ней говорят, но никто ее не видел.

Мария Ильинична загадочно улыбнулась.

– Нет, доченька, о любви и говорят много, и видели ее многие. Вся беда в том, что не всем она приносит радость. Вот такие девчонки, как вы, теряют голову и не дают себе отчета в своих поступках. Вы посмотрите: и с алкашами связываются, и с дураками. О последствиях никто не задумывается, а когда прозревают – уже поздно. Замуж выскочат и мучаются всю жизнь. Еще хуже, когда до замужества рожают. – Она на секунду задумалась. – Вот и не угадаешь, каким боком жизнь повернется из-за этой самой любви. Добро, если хороший человек попадется.

– Мой Эрудит не пьет.

– Опять – «Эрудит».

– Да вы не удивляйтесь, его все так зовут, у нас в хуторе некоторые даже не знают его настоящего имени. Он и сам к этому привык. Я уверена, что он вам понравится. Ну, что, пойдемте, тетя Маша, познакомитесь. А осенью приглашу вас на свадьбу. Мы с ним уже решили пожениться.

От этих слов Наташу словно прострелило, она застыла посередине зала. Нина говорила и ей об этом, еще в саду, но тогда она, видно, пропустила мимо ушей. А теперь… К горлу подступил горький комок.

Мария Ильинична всплеснула руками.

– Господи! Рано тебе замуж, и чего вы торопитесь с этих пор. Погуляла бы вволю, успеешь хомут на шею одеть. Никуда не денется твой Эрудит. – В это время она извлекла из сумки свой сарафан в горошек, развернула его и облегченно вздохнула: – Ну, наконец-то, вот он. Не пойму, как он здесь очутился? – Она задумалась. Потом вспомнила, что когда упаковывала вещи, пришла соседка прощаться. – Наверное, я все в эту сумку и бросила.

Она приткнула сарафан в стопку белья, села на табуретку и, сложив руки на коленях, посмотрела на Нину. Нина пригнулась, взяла сарафан, развернула, внимательно разглядела, держа его перед собой, приложила к груди и со знанием дела отметила:

– Вот ведь не угадаешь, какой материал подобрать. Вроде бы простенькая расцветка, а выглядит классно.

– Мне он тоже по душе, – сказала Мария Ильинична.

– Вы говорите рано выходить замуж, – вернулась к прерванному разговору Нина, – а, по-моему, с этим тянуть ни к чему. Если парень путевый, – тянуть не надо. Вы же сами сказали, какие нынче парни. Одни алкаши и наркоманы.

– Не все, конечно, – возразила Мария Ильинична, – но в наше время пили меньше, а наркоманов вообще не было.

– Понятно, что не все, – согласилась Нина. – Я все-таки не пойму, почему девчонок пугают замужеством, что в этом страшного? Если какая-то по глупости выходит за пьяницу, тут все ясно. Но за нормального человека, по любви… да ради Бога. Я считаю так: понравился парень, повстречалась с ним два-три месяца и можно идти в ЗАГС. А дружить годами, по-моему, ни к чему. Конечно, когда парень ухаживает за тобой, на руках носит, – это интересно и приятно. Но бессмысленно, пустая трата времени.

Мария Ильинична слушала Нину и смотрела на ее густые темные волосы, четкие линии бровей, любовалась ее глазами, ярким румянцем на загорелом чистом лице, ровными красивыми зубами, утонченностью припухших губ.

«Вот уж красавица, – думала она, – ни убавить, ни прибавить. Мою Наташу Бог тоже красотой не обделил. Да все в эти годы красивые, а как пойдут морщины – куда все и девается».

– Вы меня слушаете? – спросила Нина.

– Что ж я, уши, что ли, заткнула, – спокойно ответила Мария Ильинична.

– В восемнадцать лет, – говорила Нина, – девушки вполне взрослые и самостоятельные. Если девушке за двадцать, то, по нынешним меркам, она считается перестарком.

Мария Ильинична не соглашалась, говорила, что если девушка ведет нормальный образ жизни, она и в двадцать, и в двадцать пять такая же привлекательная, как и в восемнадцать.

Наташа слышала их голоса и думала, что Нина говорит специально для нее. Она вся собралась, еле сдерживаясь, чтоб сию же секунду не расплакаться. Повернувшись к ним спиной, открыла дверь в спальню, подошла к кровати, взяла куклу и прижала ее к своей груди. Остановившись у окошка, почувствовала, как по щеке к уголку рта прокатилась слезинка. Она смахнула ее и, склонившись над куклой, стала поправлять пышный капроновый бантик, вплетенный в ее блестящую косу. Матрена была единственной, кому Наташа могла бы сейчас доверить свои чувства. Ей захотелось чьей-то жалости к себе, и глаза снова наполнились слезами. Она вздохнула, как ребенок, которого мать только что простила и пожалела, двумя пальчиками взялась за шпингалет, чтоб открыть створки окна, но передумала и опустила руку на подоконник.

– Вы говорите, не надо спешить, – продолжала отстаивать свое мнение Нина. – Знаете, сколько девчонок ему глазки строят! А я не хочу терять такого парня: во-первых, он не пьет; во-вторых…

– «Во-первых» достаточно, – перебила ее Мария Ильинична.

Нина засмеялась.

– Главное – люблю я его. Сил нет, как люблю. Правда, он к хозяйству не приучен, только книжки читает. А кто бы его приучал, он – сирота. Но это не страшно, вот поженимся, я из него человека сделаю. Настоящий мужчина всегда добьется того, чего захочет женщина.

– Да, с тобой не соскучишься, – улыбнулась Мария Ильинична.

Нина продолжала:

– Зато у него дом хороший, да и руководить нами никто не будет. Самим жить лучше. Свекрови ведь такие бывают, что не угодишь никакими судьбами. Вон наша соседка, баба Тоня Шаповалова, веревки вьет из своей невестки. Мало того, что продыху ей не дает со скотиной да с огородом, так еще и позорит на весь хутор. Как только не обзывает ее: и неряхой, и тощей воблой. А недавно скандал устроила из-за того, что Надька, – ее невестку Надькой зовут, – неправильно белье развесила. Представляете, та стирала, стирала, а она как разоралась, как рассвирепела, как начала срывать белье с веревки и ногами топтать. Ну вот скажите, какое ее дело, как с такой дурой в одном доме жить?

– Конечно, глупая женщина, – сказала Мария Ильинична, – но ведь люди разные, не все же такие. А он местный, хуторской? – спросила она, вставая с табуретки.

– Конечно, вы должны помнить Донцовых, на Школьной улице жили, не очень далеко от школы – ответила Нина.

– Ну, как же, помню, хорошие люди были, работящие. Мать его, как и меня, Машей звали. Да, жалко их, не живши век ушли в могилу.

Мария Ильинична огляделась и направилась в спальню к Наташе.

– Что ты здесь, подружка моя, приумолкла? – увидев ее грустное лицо, спросила она. – Доченька, что с тобой? Мне кажется, ты побледнела.

– Ничего, – уныло ответила Наташа, – просто немного голова заболела.

– Ну вот, краской надышалась. Пойдемте на воздух, заодно, так и быть, посмотрю на вашего Эрудита.

Она сняла с головы косынку, повесила ее на спинку стула, перед круглым зеркалом стала причесываться, мысленно вернувшись к разговору с Ниной. «Вот такой же самоуверенной, такой же смелой была в ее возрасте и я, так же легко и просто рассуждала обо всем. Господи, как летит время! – думала она. – Не успеешь оглянуться, и моя замуж засобирается».

Длинные темные волосы раскинулись по плечам. Она вздохнула, собрала их, уложила сзади и пришпилила невидимками.

Нина положила сарафан, который до сих пор держала в руках, встала и подошла к Наташе.

– Ты и правда бледная, на тебе лица нет, – сказала она, обведя взглядом тесную спальню. – Все еще с куклами играешься? Ну-ка, ну-ка, что тут за принцесса? – Она протянула к Наташе руки. – Дай подержать.

Наташа улыбнулась с усилием и отдала куклу.

– Какая ты у нас модница, какая красавица! И носик есть, и ротик, и глазки моргают, – разглядывая куклу, с детским умилением лопотала Нина. Но Наташе казалось, что Нина говорит каким-то изуверским тоном, словно приготавливаясь оторвать кукле голову.

– Как же тебя зовут? – спросила Нина куклу.

– Меня зовут Матреной, – ответила за нее Наташа.

– Какое интересное у тебя имя. Хочешь со мной дружить?

– Хочу. А ты хорошая девочка? – ответила кукла Наташиным голосом.

– Наташа, ты чего, обиделась на меня?

– С чего ты взяла?

– Девочки, я готова, идемте! – позвала Мария Ильинична. Наташа взяла из рук Нины куклу, посадила ее на подушку. Нина быстрым шагом направилась к двери, Наташа с грустным видом последовала за ней.

– Это тетя Маша, – радостно сообщила Нина Эрудиту, когда они все трое подошли к нему. – Про тебя я ей уже рассказала.

Мария Ильинична и Эрудит протянули друг другу руки.

– Наташа, наверно, постеснялась тебя в дом пригласить, – сказала она, – у нас такой беспорядок. Мы только три дня назад приехали, никак в себя не придем. Дел всяких не оберешься, надоело до смерти все с места на место перекладывать. Все равно надо было позвать, с ума сойдешь на такой жаре сидеть?

– Я не сидел, – улыбнулся Эрудит. – Только сейчас подошел сюда. Уже успел с Николаем Михайловичем познакомиться и доски во дворе перетаскать.

Мария Ильинична засмеялась.

– Он такой, никому не даст спокойно пожить. Прямо как-то нехорошо получилось, незнакомого человека заставил работать.

– Все нормально, – сказал Эрудит, – я таких людей уважаю.

Наташа стояла чуть в сторонке. Она нагнулась, сорвала одуванчик, поднесла его к губам и дунула – пушинки разлетелись и плавно закружились в воздухе. Перекинувшись с Эрудитом еще несколькими ничего не значащими фразами, Мария Ильинична пригласила его на окрошку, но Нина опередила с ответом.

– Нет, нет, в другой раз, вам сейчас не до гостей.

Попрощавшись, Мария Ильинична повернула за угол дома, во двор, где все еще слышался стук молотка.

Наташа подошла поближе.

– Ну, мы поехали, – садясь на заднее сиденье, сказала ей Нина.

– Спасибо вам, что привезли меня, – вымолвила Наташа. При этом протянула руку Эрудиту. Эрудит на мгновенье задержал в своей руке пальчики, похожие на тонких пухленьких змеек, и в ответ на теплый загадочный взгляд ее голубых бездонных глаз, которые были еще голубее, чем прежде, улыбнулся проникновенно и задушевно. Ему хотелось сказать, что она прекрасна, как ангел, что по красоте никто не может с ней сравниться.

Нина обратила внимание на столь трогательное прощание, похлопала Эрудита сзади по плечу.

– Алё, поехали!

Мотоцикл плавно тронулся с места. Оставшись одна, Наташа словно приросла к земле и глядела им вслед; ветерок, подувший внезапно, чуть пошевелил ее платье. «Уехал… И больше я его не увижу. Ну, вот и все, – думала она. – И пусть…». На повороте Эрудит оглянулся.

– А ты еще разок оглянись, – рассержено прокричала Нина прямо в ухо и ударила своим кулачком его по спине.

* * *

Единственное облако, вытянутое над горизонтом, словно длинная рука, своей ладошкой прикрыло неуемное солнце. На улице слышались будничные голоса женщин и подростков, загоняющих по своим дворам уставшую от жары скотину. Кого-то негромко и строго окликнул мужской голос. По середине дороги, уцепившись за руль большого велосипеда и изогнувшись под его рамой, чтоб достать ногами до педалей, ехал и громко бренчал звонком семилетний малыш. Наташа невольно посмотрела на него, потом обвела улицу растерянным взглядом и задумчиво пошла в сад, к старой груше. Она почувствовала, что прежний, привычный мир, в котором жила до этой минуты, треснул, разрушился. «Ничего не произошло, – говорила она себе, – подумаешь…» А сама все думала и думала о нем. На всем белом свете был только он, все остальное в жизни стало неважным. И вдруг задохнулась от нахлынувшего жгучего затаенного желания сказать ему какие-то ласковые слова, хотя бы одно слово. Ее охватило чувство бесконечной досады: почему она не сказала ему такого слова?!

У нее и тогда, когда он сжимал ее пальцы в своей сильной ладони, было такое желание. Сейчас она осознавала это отчетливо. Но как она могла сказать при Нине? У Наташи возникло чувство, будто она знала Эрудита давно, даже мечтала о нем, знала, что они повстречаются. «Я могла бы подружиться с ним раньше сестры, – мысленно воскликнула она, – тогда бы Нина нам не помешала! – Вспомнила, как первый раз увидела его, когда они ехали в одном автобусе. – Нет, тогда он уже встречался с Ниной, ведь они с ней начали дружить еще в школе». Наташа была совершенно подавлена мыслью о том, что Нина навсегда, как пропасть, встала между нею и Эрудитом. Так, значит, нечего ждать, не о чем мечтать. Она не сможет даже видеть его. Новое, неведомое чувство, похожее на страх, как пламенем, опалило ее, затем всю объяло холодом. Она не понимала, что происходит. В голове пронзительно и коротко вспыхнула мысль: не будет этого никогда, о Боже! Ее даже в дрожь бросило, и она беззвучно зарыдала.

Вечерело. Жаркий и богатый событиями день исчезал в опускавшихся на хутор сумерках. Наташа по-прежнему стояла, неподвижно и грустно смотрела перед собой влажными от слез глазами. Кругом не было слышно ни звука, лишь изредка набегающий ветерок чуть-чуть шелестел листвой. Вдруг тишину прервал глухой кашель отца. В тусклом свете угасающей зари появилась его фигура и слабый огонек сигареты. Он опять кашлянул и, видимо, увидев дочь, негромко позвал:

– Наташа, ты чего там притаилась? Иди домой, мать ужинать зовет.

Она медленно пошла, опасаясь, что отец посмотрит на ее лицо и что-то заметит. Но отец смотрел в сторону.

– Ни одной тучки на небе! – разочарованно проговорил он, когда Наташа проходила мимо с опущенными глазами, затем, затянувшись сигаретой, пошагал со двора на улицу.

Мать возилась в кухне. Когда Наташа вошла, она налила ей из кастрюли окрошку и, не оглянувшись, пригласила:

– Садись, не стесняйся.

– Вы уже поели? – спросила Наташа не своим голосом.

Мать повернулась и замерла.

– Что с тобой, – вглядываясь в отрешенное лицо дочери, испуганно произнесла она. – У тебя какая-то неприятность?

– Да нет, – грустно улыбнулась Наташа и тут же уткнулась в тарелку.

– Я же вижу, – сказала мать и пристально посмотрела, пытаясь найти ответ. Дочь сидела, потупив глаза.

– Что случилось, доченька?

Наташа хотела что-то ответить, но часто заморгала, почувствовала, как ее начали душить слезы, и не смогла выговорить ни слова. Не в силах справиться с собой, встала и хотела уйти, но мать рукой задержала ее и, присев на табуретку, недоверчиво уставилась. Наташа всхлипнула, из глаз ее градом посыпались слезы. Мать отшатнулась, словно обожглась обо что-то, и потрясла головой.

– Да ты, кажется, влюбилась. В Нининого жениха влюбилась? Господи, этого еще не хватало! Глупышка моя, немедленно выбрось его из головы. Ты подумала, к чему это приведет?

– Не знаю, – выдавила сквозь слезы Наташа.

– Выбрось из головы и вообще забудь о нем. Наташа пожала плечиками.

– Я не могу.

– Ради Бога, перестань! Слышать не хочу. Нет, ты только подумай. О Господи, помилуй! А Нина ничего не заподозрила?

Наташа всхлипнула.

– Откуда я знаю?

Мать пододвинула табуретку и покачала головой.

– Давай поговорим. Хорошо, Эрудит, может быть, прекрасный парень. Но ведь они с Ниной собрались пожениться. Что ли других парней тебе нет? Ты представь только, что если он к тебе перебежит, тогда мы с сестрой навеки станем врагами. Я уж не говорю о Нине. Подумай хорошенько.

– Ну и пусть. Мне без него плакать хочется.

– Ну, я не знаю. Ты думаешь, я такая не была? Но надо соображать, что делаешь. И потом, он же Нину любит, ты плачь не плачь, ничего от этого не изменится. И дай Бог, чтоб не изменилось.

– Я хочу, чтоб он бросил ее, потому что… не знаю.

– Малышка моя, о чем ты говоришь? Это совсем глупо, так не бывает.

– Бывает.

– Забудь, говорю, о нем. Мало ли кто кому нравится. Я же не запрещаю тебе ходить в клуб на танцы. Познакомишься с каким-нибудь парнишкой, будете с ним дружить, об Эрудите и не вспомнишь.

– Мама, да пойми же ты меня. Мне никто не нужен кроме него и ни на какие танцы никогда не пойду. Я когда увидела его, у меня в груди все забилось.

– Ты есть будешь или нет?

– Я не хочу.

– Боже мой, что же это такое? Ладно, вытри слезы, сейчас отец придет. – Мария Ильинична прекрасно понимала, что сейчас происходит в сердечке ее дочери, и старалась быть как можно осторожной, чтоб не ранить его. – Тогда иди спать. Нам с отцом завтра надо будет рано вставать, поедем к бабушке.

Она проводила Наташу в спальню. Наташа разделась и легла под одеяло.

– И я с вами поеду.

– Ни в коем случае.

– Почему?

– Потому, что сама не понимаешь того, что говоришь. Ты же там только и будешь искать повод, чтоб увидеть Эрудита. Думаешь, Нина не догадается.

Да и нехорошо это для девочки.

Наташа снова захныкала. Мать, только чтобы успокоить ее, сказала:

– И еще вот что. Вдруг Эрудит надумает приехать к тебе сюда, а тебя не будет дома.

– Я все равно поеду, – пробормотала Наташа.

– Доченька, успокойся. Давай договоримся с тобой так. Если Эрудит приедет, я разрешу тебе выйти к нему, только оставайся, пожалуйста, дома. Хорошо?

Наташа затихла.

– Ты, правда, разрешишь?

– Правда, правда.

– И всегда будешь разрешать?

– Посмотрим, что будет дальше. А теперь спи. Спокойной тебе ночи.

Мать поцеловала ее, с тягостными думами вернулась в кухню и стала прибирать со стола. «А ведь Эрудит точно примчится, уж он-то наверняка заметил, что она втюрилась в него. Нина очень красивая, но Наташа такая нежненькая, разве он удержится? И никакие запреты не спасут. Вот уж беда, так беда. О, Господи! Что же делать-то?».

Наташа перевернулась на бок, поджав ноги, как в детстве, и не смогла заснуть. В полной тишине ночи девичье сердечко билось беспокойно. Она мысленно бежала навстречу Эрудиту и все никак не могла найти тех слов, которые непременно нужно было сказать ему. В голове крутилось только:

«Ты самый лучший. Ты самый лучший». Но это были не те слова, и она снова и снова бежала навстречу ему. Какие же это слова? Она не знала, знала только, что надо говорить их тихо, чтоб он понял, как она его любит. Она понимала, что если бы и нашла эти слова, все равно не смогла бы произнести их, но пока длилась эта ночь, не хотела противиться своим мыслям, позволяла им себя баюкать, легко кружить, сладко и самозабвенно предвосхищая завтрашний день.

* * *

Тем временем Эрудит с Ниной стояли возле крыльца и вели далеко не мирный разговор. Сразу же, как только её жених отогнал домой мотоцикл и вернулся к ней, она начала строить всякие предположения о том, что он неслучайно «пялил свои глаза на Наташу».

– Ты готов был прямо броситься к ней, – сказала она ему. – Может быть, мне надо было на автобусе уехать, а ты с ней остался бы? Вот бы вы уж вволю нагляделись друг на друга.

Эрудит как будто только этого и ждал. Встреча с Наташей довела чуть ли не до исступления страстное чувство, пылавшее в его сердце с той минуты, как впервые увидел ее прошлой весной, и решил порвать столь нежную сердечную дружбу с Ниной, но совсем не мог себе представить, как отважиться на жестокий решительный шаг без всякого повода. Все исчезло из его сердца по отношению к Нине, когда она из хорошенькой милой девушки, с которой ему было весело и интересно проводить вечера, превратилась в помеху для его дружбы с Наташей. Но ему было жалко ее, он не хотел причинять ей душевную боль, доводить до отчаяния. Теперь же он больше не колебался: опасение перед угрызениями совести, которые потом отравляли бы ему жизнь, отступило; он посмотрел на Нину и холодно сказал:

– Чего же ты не уехала?

– Вот именно, мне так и надо было поступить. А ты и глазом не моргнул бы, – с негодованием воскликнула она. – Почему ты не посадил Наташу в коляску? Ждал, когда она запрыгнет на сиденье, чтоб обнимать тебя… Сидел как обморочный… Если она тебе понравилась, так сразу и скажи, нечего мне пудрить мозги.