Текст книги "Веления рока"

Наташа сделалась очень серьезной и спросила:

– Ты хочешь сказать, что Валера с Оксаной преступники? Ты же говорил мне, что они эти… иллюзионисты. Это неправда?

– Нет, неправда.

– Тогда кто?

– Жулики они. Квартиры обворовывают.

– Жулики? – удивленно переспросила Наташа и хмыкнула, показывая, что не верит ни единому его слову. – Не может быть. Ты пошутил?

– Нет, – ответил Дима, – я серьезно сказал, домушники они. – И чтобы не быть голословным, предложил: – Пойдем, посмотрим их семейное гнездышко, ты убедишься.

Наташа недоверчиво отстранилась.

– Не хватало только.

Но Дима осторожно взял ее за руку, подвел к одной из комнат и раскрыл дверь. Наташа на минуту лишилась дара речи: комната напоминала склад магазина радиотоваров, меховых изделий, а также импортной одежды. Прямо на полу стояло несколько телевизоров, музыкальных центров и магнитофонов, вдоль стены висели норковые шубы, десятка два мужских костюмов, целый ряд платьев, блузок, юбок самых различных цветов и фасонов, на другой вешалке – с полсотни мужских рубашек.

– В спальню не пойдем, без меня посмотришь, – сказал Дима и повел ее в следующую комнату.

Она, по всем признакам, служила для отдыха. На стенах в богатых резных рамках висели картины, на столах и тумбочках по обе стороны роскошного дивана стояли хрустальные вазы, бронзовые статуэтки, судя по всему, старинные. На полу лежал мягкий ковер с немыслимыми узорами и пушистым ворсом. У Наташи было ощущение, что она попала в музей изобразительного искусства.

– А ведь правда! – проговорила она и смешно заморгала глазами. – Я не понимаю, ты же сказал, что презираешь тех, кто ворует, а сам дружишь с жуликами. – В голосе ее звучали робкие нотки и недоумение.

– Дело в том, – словно размышляя вслух, стал объяснять Дима с невозмутимым добродушным видом, – что Валерка с Оксаной необыкновенные жулики, справедливые. Они обворовывают квартиры только тех, кто сам грабит государство и народ. Особенно взяточников: прокуроров, начальников милиции, врачей, руководителей учреждений и депутатов.

– Да? – Наташа задумалась. – Ну, с начальниками и врачами понятно, все знают, что они взятки берут, а причем тут депутаты?

– Как раз их Валерка больше всего и ненавидит. Он говорит, что депутаты – враги народа, потому что бессовестные. Люди им доверяют, а у них только одна цель – втихаря грести под себя. Россия – страна чиновников и для чиновников, они безудержно разрастаются и жиреют. Прежде депутатов избирали по разнарядке: столько-то рабочих, столько-то крестьян, а теперь народ голосует только за чиновников; такая вот у простых людей беззаветная любовь к начальству пробудилась. Ты думаешь, почему они так мечут икру перед выборами, налетают на избирателей, как вороны на кости, оккупируют телевизоры, улицы и заборы? Чтобы изо всех сил трудиться на благо общества? При большом желании этого можно достичь и без депутатского мандата. Тут причина в другом – они стремятся в депутаты ради привилегий и возможности набивать собственные карманы. Это каста неприкасаемых, законы на них не распространяются, вот Валерка и решил своим методом бороться с ними, наказывать хотя бы некоторых. Так он выражает свой протест обществу. У него терзающаяся неуемная душа.

– Что вы все тут какие-то душевнобольные. И ты, наверное, жулик и тоже испытываешь душевные муки?

– Не, я не жулик.

– Ну, скоро станешь. Ведь с кем поведешься, от того и наберешься.

– Жуликами не становятся, жуликами рождаются.

– Даже так?

– А как же? Для того, чтобы воровать способности нужны.

– Значит, Валерка талантливый жулик?

– Конечно, у него это наследственное, от отца передалось.

– Оксана – тоже?

– Оксана вообще одаренный человек, она даже гипнозом обладает.

– Здорово! И я хочу. Пусть она меня научит.

– Не получится, не каждому дано. Мы с тобой, Наташа, совсем другие люди, обреченные на честную жизнь.

– Ты-то чего ко мне клеишься? Или ни грамма не унаследовал от своего отца, он же у тебя тоже не на лопате сидит.

– Я в мать пошел, она инженером работает.

– Как же тебе, бедненькому, не повезло. Сейчас бы шнырял по чьей-нибудь квартире и засовывал за пазуху серебряные ложки. – Она недоверчиво взглянула на Диму. – Почему же ты сразу мне не сказал, кто они такие?

Дима чувствовал, что испытывает она. Взявшись за ручку и аккуратно закрыв дверь в комнату, он очень спокойно сказал:

– Тогда бы ты не поехала со мной к ним, и это было бы твоей ошибкой. А я хочу, чтобы ты жила в нормальных условиях.

– Дима, а почему их не посадят?

– Я же сказал, что их мент крышует. Раньше они воровали в Ростове, но однажды этот майор поймал их с поличным. Они откупились и договорились между собой, что впредь в Ростове не будут чистить квартиры, будут промышлять по другим городам. И теперь в случае подозрения, когда в наш отдел милиции присылают запросы, он подтверждает их алиби. – Дима помолчал. – Ну, как ты? Остаешься?

Наташа грустно вздохнула.

– Не знаю даже…

– Ты недовольна Валеркиным и Оксаниным отношением к себе?

– Довольна.

– Может быть, тебе не нравится, что они жулики?

– Пусть воруют, мне-то что.

– Тогда давай так: поживешь немного, потом примешь окончательное решение.

– А сколько я буду платить за такую квартиру?

– Ты Оксану об этом не спрашивала еще?

– Нет.

– Вот хорошо. И не спрашивай, рассердится. – Он улыбнулся. – Значит, договорились?

Наташа ничего понять не могла. Но что-то теплое уже тлело в её груди, и от отчаяния не осталось следа.

Не дождавшись ответа, Дима спросил:

– Ты когда поедешь домой?

– В субботу, не в эту, а в следующую.

– Если хочешь, можем поехать вместе, на машине. Я решил своего друга повидать. Хочешь?

– Ну, поехали.

– В субботу я за тобой заеду, жди меня. – Он направился к двери и на прощание сказал: – Все будет хорошо.

Глаза Наташи сияли от благодарности, она заулыбалась и громко, как бы отметая все свои опасения, произнесла:

– Спасибо тебе.

* * *

Наташа заперла дверь, обдумывая происшедшее, постояла, затем прошла по прихожей, заглянула в спальню, пропущенную при совместном с Димой осмотре квартиры. Оглядев сказочную красоту и роскошь комнаты, она подошла к тумбочке, на которой стояла расписанная золотом ваза для цветов. Взяла ее в руки, полюбовалась. Ни разу не видала она такой диковинной вещи. Вероятно, вазу привезли из далекой страны, скорее всего, с Востока.

«Эта штука, должно быть, стоит очень дорого», – предположила Наташа, отчего руки у нее задрожали, и она поспешила поставить вазу на место. Не дай Бог, уронить на пол и разбить. Оглядела всю спальню еще раз и пошла в кухню. Заглянула в непомерно высокий холодильник. Он был забит до отказа. С таким же удивлением она осмотрела ванную комнату и душевую кабину. Не удержалась, открыла сверкающие никелем краны. Пока хлынувшая с шумом вода бурлила и заполняла ванну, она сняла с себя белье, перебрала на стеклянной полке тюбики и флакончики. Ей понравился один с красивым трехгранным колпачком, она побрызгала из него в ванну и стала рукой размешивать воду. Легкая белоснежная пена вспучивалась, нежно искрилась и источала весеннюю свежесть ландыша. Когда невесомые пышные клочья добрались до краев, Наташа забралась в ванну и счастливо зажмурилась.

Искупавшись, она в кухне заварила крепкий чай, неторопливо, с чувством попила, раздумывая, чем заняться. Выглянула в окно. Был изумительно ясный день. По аллее гуляли люди. В такие дни не сидится дома, что-то словно тянет на улицу, и ее ноги сами направились к гардеробу ворованных вещей. Через несколько минут она уже стояла перед зеркалом, рассматривая себя в новом наряде: черной декольтированной футболке, почти такой же, как у той гордой длинноносой однокурсницы, которая сидела в аудитории рядом с ней, и короткой джинсовой юбочке. Покрутившись, она отметила, что действительно красавица и вышла из квартиры.

На улице по-летнему ярко светило солнце, в листве деревьев кружился теплый ветерок, иногда он касался Наташиных распущенных волос, и тогда они чуть-чуть развевались. Наташа ловила мимолетные взгляды прохожих и думала: «Вот сейчас бы оказаться в хуторе, чтобы меня в таком наряде увидел Эрудит». И ей захотелось домой, захотелось самой увидеть его, поговорить с ним. Она долго бродила по Пушкинской, потом свернула на перекрестке, вышла на улицу Энгельса, на которой было очень шумно, оживленно от мчащихся машин и несметного числа идущих навстречу друг другу людей.

Мысли уносили ее к Эрудиту и вечером, когда она лежала в новой кровати под легким пуховым одеялом. Загадав по-девичьему обычаю: «Ложусь на новом месте, приснись жених невесте», она попыталась уснуть, но сон долго не приходил. Вероятно, потому, что была очень взволнована: столько пришлось пережить за прошедшие сутки. Наконец, ощущая, как по всему телу разливается приятное тепло, она понемногу успокоилась, постепенно мысли об Эрудите заслонили собой все неприятные события в ее воображении. Дремотно вздохнув, она повернулась на бок, подсунула руку под голову. «Вот бы он увидел меня в такой кофте и юбочке», – это было последнее, о чем подумала Наташа. На губах ее промелькнула детская улыбка и, незаметно для себя, она погрузилась в сладкий глубокий сон.

* * *

Этой ночью так же долго не мог заснуть и Эрудит. Двоих влюбленных разделяло расстояние в сотню километров, но как схожи были их думы, желания и надежды. Ради того, чтобы только на мгновенье увидеть ее, он готов был на все. С той самой минуты, когда они расстались, время для него шло в муке ожидания и мечтах о ней: самой нежной, самой прекрасной. Ему вспоминались ее необыкновенно голубые глаза, ее сияющая, такая невинная и такая чистая улыбка. Он думал о том, что оставшиеся до ее приезда на выходные девять дней и девять ночей будут тянуться все медленнее, но, в конце концов, наступит та минута, когда он подъедет на мотоцикле к ее дому, а она, очень соскучившись, выбежит навстречу и бросится в его объятия. Между тем ночной сумрак рассеивался, временами тесную хату наполняло голубое сияние; Эрудит легко мог рассмотреть в ней стол, беленую печь, чайник, стоявший на электроплитке. Так он лежал, обглядывая свою хату и прислушиваясь к отдаленным звукам сонного хутора. Сколько же сейчас времени? Эрудиту казалось, что скоро утро. Он откинул одеяло, встал и подошел к маленькому окну. За окном прозрачный месяц скользил по небу и нырял в бесконечные облака. Эрудит включил свет – часы показывали без четверти два; он щелкнул выключателем, снова подошел к окну. Месяц все нырял и нырял в облака: холодный, безмолвный и одинокий; Эрудит понаблюдал за ним с минуту, затем отвернулся от окна и упал на постель. Когда же закончится эта ночь? Закрыв глаза, он начал снова представлять встречу с Наташей, и мечтания постепенно перешли в сон. Внезапно чей-то глухой отрывистый голос нарушил его приятные сновидения: «Несбыточны твои мечты, больше никогда ты ее не увидишь». Эрудит мгновенно проснулся, его охватило ужасное беспокойство, он привстал, огляделся, чтобы убедиться, что в комнате никого нет, что голос ему лишь почудился. «Какая ерунда померещилась». Он закрыл глаза и хотел опять заснуть, но уже не смог.

Эти слова, услышанные сквозь сон, так сильно всполошили душу Эрудита, что им овладела безотчетная тревога, которая не оставляла его и все последующие дни.

* * *

В пятницу после работы, желая хоть как-то отвлечься от навязчивого сомнительного прорицания, он договорился с Борькой Лагуновым пойти на рыбалку. Взял удочку, позвал еще Генку Шмелева, который случайно попался на глаза, и друзья отправились на речку. В начале сентября устойчивые солнечные дни все еще напоминали о летнем зное, но в воздухе уже ощущалась свежесть. И в этот вечер погода стояла ясная, тихая. Со стороны хутора дул слабый ветерок, который рябил поверхность реки.

Рыбаки с удочками в руках расположились возле камышей, на пологом берегу. Эрудит изредка перекидывался двумя-тремя словами со своими друзьями, но целиком поглощенный мыслями о Наташе, оставался не в духе, – не помогали ни речка, ни рыбалка. Обычно воспринимающий мелкие неудачи с иронической ухмылкой, он непомерно возмущался по поводу плохого клева и из-за своего нелепого возмущения стал злиться на самого себя. Его настроение окончательно испортилось, когда Борька напомнил, что завтра у Нины с Женькой Лопачуком свадьба, и пошутил:

– Как же они собираются жить, будут вместе плавать по морям или ей, бедненькой, придется скучать на берегу? Она не посоветовалась с тобой?

Эрудит нахмурился.

– А чего ты-то беспокоишься? Не волнуйся, они как-нибудь без нас с тобой разберутся. Все нормально у нее будет. Станет морячкой, квартиру в городе дадут. Это мы с тобой трактористы, а Женька молодец, неплохую профессию приобрел.

– Романтическую, – вставил Генка.

– Твоя Ниночка настырная, но интересная. Все равно, тебе жалко ее, вижу, какой расстроенный, – продолжал Борька, поправляя червя на крючке.

– А ты как думаешь? Первая любовь, – холодно ответил Эрудит.

Неторопливо встал и, бросив взгляд на друга, который приготовился еще что-то сказать, иронично улыбнулся. – И хватит душу мне теребить, ты же прекрасно знаешь, что Нина давно не моя, а Женькина. – Он еще постоял немного, посмотрел на воду, покрытую спокойной мелкой рябью. – Вам еще не надоело?

– Да что-то сегодня хреново идет… – начал было Борька. Но Генка опередил его и выпалил на одном дыхании:

– Давайте еще подождем, сейчас начнется клев, видите, малек запрыгал.

В этот момент действительно возле камышей, рикошетя по водной глади, серебристыми брызгами засверкала мелкая рыбешка. Борька уселся поудобней.

– Ну, ловите, а я пойду домой, не хочу без толку сидеть, – сказал Эрудит. Смотал удочку, отдал Генке своего единственного гибрида и ушел.

* * *

Накануне свадьбы Нины и Женьки Лопачука весь хутор только о них и судачил. Обсуждая предстоящее событие, женщины высказывали самые различные предположения по поводу такого поворота, строили догадки, пытаясь понять, почему после стольких лет дружбы с Эрудитом Нина неожиданно решила выскочить за Женьку. Для подозрения ее в конфузных делах никаких фактов не выявлялось, и каждая судила о ней в меру своей испорченности. Одни с неописуемым восторгом наперебой расхваливали Женьку, говорили, что ей просто посчастливилось отхватить такого парня; другие, в том числе обе Женькины родные тетки, хаяли его, нашептывали, что он ей не пара. Нине пришлось столкнуться с такими несуразными выдумками, что она почти не удивилась, узнав о том, что выходит за Женьку по расчету, так как его направляют на работу за границу, то ли в Америку, то ли в Европу. Она все только отшучивалась, никому ничего не объясняя, потом ей надоела такая озабоченность любопытных казачек, она стала стараться реже попадаться людям на глаза.

И этим вечером Нина сидела с Женькой подальше от чужих глаз, на бревне за его двором. Разговор между ними не клеился. Она находилась в глубоком унынии, одолеваемая самым мучительным для молодой девушки страданием из-за отвергнутой любви. Воспоминание о разлуке с Эрудитом лежало камнем у нее на сердце. С юных лет она была влюблена в Эрудита. Да что там влюблена, была без ума от него, и когда он, зная о подлинно страстных чувствах девушки, отмахнулся от нее, она никак не могла смириться с мрачной истиной, с каждым днем все больше цепенела от холода одиночества, а горькая обида разрывала ее душу на части. Нину не покидало ощущение, что напрасно решила выйти замуж за Женьку. За несколько встреч она нисколько не привыкла к нему, к его постоянному присутствию. Ей представлялось, что пройдет еще пять, десять лет, она и тогда не сможет привыкнуть к нелюбимому мужу.

Задумавшись, незаметно для себя Нина тяжело вздохнула и совсем загрустила. Женька попробовал развеселить ее анекдотами о Вовочке, но тщетно, Нина лишь для приличия улыбнулась; ее задумчивый взгляд устремился куда-то далеко-далеко. А Женька в это время не сводил своих глаз с нее.

– Почему ты такая невеселая? – прикоснувшись к ее голым коленям под юбочкой, – спросил он.

Нина нервно отдернула его руку, придумала какую-то отговорку. Женька выслушал ответ, продолжая смотреть на ее грустное лицо. Она казалась ему такой прекрасной. Странное, смешанное чувство, непонятно – горести или счастья, шевельнулось в его сердце. Схожее чувство, вспомнил он, возникло в нем и тогда, когда она неожиданно позвала его гулять с собой.

«Как бы не поссориться перед самой свадьбой, – смутно пронеслось у него в голове, – ведь больше никогда я не встречу такую чудесную девушку!» Ему не хотелось верить, что он не нравится ей, это было бы уж слишком. Просто между ними пока лежит отчуждение, которое нужно перешагнуть. Ему показалось, что случай для совершения этого геройского действия настал именно сейчас, и он вдруг обнял Нину, страстно сжал в своих объятиях и не давал ей освободиться, как она ни старалась.

– Женька, – без намека на притворство возмутилась она, – отпусти меня!

Он еще сильнее прижал ее к себе и осмелился припасть губами к ее губам. Внезапно Нину охватила ярость.

– Ты что, спятил? – гневно вскричала она. – Чего ты меня тискаешь, я тебе что, плюшевый медвежонок какой-нибудь?

Женька отпустил ее. Нина немного отшатнулась, вытерла ладонью губы.

– Извини, – примирительно произнес он. – Не обижайся.

– Мне на тебя нельзя обижаться. Но я не думала, если честно, что ты такой наглый, – как бы сама себе сказала Нина, подняв голову и напряженно вглядываясь в темное небо.

Она посмотрела на лесополосу, в которой много лет тому назад ее, с растрепанными волосами, всю перепачканную в тютине, впервые поцеловал Эрудит, снова тяжело вздохнула и подумала: «Ничего в моей жизни уже не изменить… Ничего… Сама во всем виновата… Как это грустно…»

Женька все так же смотрел на нее и восхищался ее красотой, а сердце его сжималось: напрасно он обнял и поцеловал ее. Его взгляд, полный мучительной тревоги, не отрывался от ее глаз, он словно боялся, что она вот-вот встанет и уйдет. Об этом было страшно даже подумать! Наконец он опять решился извиниться и прерывающимся голосом, который явно изобличал его беспокойство, произнес:

– Нина, чем я могу искупить свою вину? Прости меня, пожалуйста.

Нина не ответила, и вновь повисла между ними неуклюжая тишина. Женька теребил нервно свои пальцы.

– Почему ты меня не можешь простить? – спросил он. – Нина, извини за то, что я так сделал…

Он взял ее за руку.

– Пусти. Что тебе надо? Кажется, я всё сказала, никакой обиды у меня нет.

– Она замолчала, как будто бы перенеслась в другое место и уже не замечала его. Тяжелая тоска сидела в ней. Девушке было очень плохо, и сейчас, сию минуту, ей захотелось убежать к Эрудиту, убежать навсегда. «Я хочу быть с Эрудитом, я никогда не разлюблю его, и мне не нужен никто, кроме него. Никто. Думала сделать ему назло. Зачем? Глупо, очень глупо. Сама во всем виновата… Зачем познакомила его с Наташей? Что я наделала!.. Что я наделала!.. Какая я дура… Господи, что я наделала!.. Почему, почему так? Почему я такая глупая?» Она чувствовала себя несчастной, подавленной. Вдруг, словно вспомнив о Женьке, посмотрела в его сторону и сказала: – Я понимаю тебя. Очень понимаю.

Женька почему-то ободрился, вскинул голову, выпрямился.

– Я просто думал, что завтра у нас свадьба, а мы еще ни разу не поцеловались. Прости, пожалуйста.

Нина пожала плечами.

– Ты читал «Смерть чиновника» Чехова?

– Да. А что?

– Ничего. Там тоже один извинялся, извинялся и, в конце концов, умер. – Снова возникла пауза, которая, как тонконогий паук, начала плести между ними неприятную липкую паутину. Словно смахнув ее рукой, Нина сказала:

– Женька, ничего страшного не произошло, просто я не люблю такие нежности. Все нормально, забудь об этом. Ладно?

Хутор постепенно замирал. Вскоре стало совсем тихо, только деревья шелестели листвой. Даже вдалеке не было звуков. Но вот где-то на улице застучали в окно, видно, какая-то девчушка прибежала с улицы и подавала сигнал матери. Немного погодя послышалось как отворилась дверь и донесся сонный голос:

– Это ты?

Ответа не последовало, только хлопнула дверь. Минуты через две в Женькином дворе испуганно загалдели гуси, за стеной сарая, устав жевать жвачку, сытно выдохнула корова. Эти звуки в ночной тишине, с которыми скоро придется навсегда расстаться, показались Нине такими родными и тоскливыми. В груди ее заныло. Она обвела взглядом силуэты хутора, покачала головой, как будто бы хотела избавиться от грустных мыслей, и снова в ее памяти возник образ Эрудита. Ей не верилось, что еще недавно они вдвоем гуляли по этой улице, беспечно болтали, смеялись, целовались. Она пробовала думать о предстоящей свадьбе, но помимо воли вновь и вновь приходили непрошеные мысли и подобно жажде, не давала покоя несообразная тайна, которая проявлялась в ее голове все настойчивей и четче. С Ниной происходило что-то такое, чего с ней никогда не бывало. Да, она больше не надеялась вернуть Эрудита, но беспрестанно мечтала о нем, ждала какого-то чуда, теперь же в ее мыслях появилось большее, какое-то откровенное желание. Она окончательно поняла, что не сможет жить без него, и ее охватила нестерпимая тоска, печальная опустошенность. «Боже мой, что же делать?» Внезапно к Нине пришло ясное осознание своего сумасшедшего намерения, ее сердце тревожно забилось, а она все задавала самой себе один и тот же вопрос, волнуемая то решимостью, то страхом и все более убеждаясь, что ответ на него уже готов и неизбежен. Она понимала, что ей не следовало этого делать, но справиться с собой и предотвратить задуманное она была уже не способна.

Женька не понимал состояния Нины. Наблюдая за ней и не соображая, отчего это у нее такая тоска, отчего она так грустит, он следил за каждым ее движением. Помявшись, он неуверенно проговорил:

– Нина, я так счастлив. Наступит завтрашний день, и мы с тобой поженимся. Я всю свою жизнь буду любить тебя, беречь и гордится, что у меня самая красивая жена. – Он запнулся и, словно боясь обидеть ее снова, добавил: – Знаешь, мамка сказала, что перед свадьбой нам с тобой надо хорошо выспаться.

Нина оживилась.

– Правильно она сказала, и я так думаю. Нам надо завтра выглядеть свеженькими, потому что все только на нас с тобой и будут пялиться. Пошли по домам.

Женька проводил Нину до ее калитки. Расставание было недолгим. На прощание он даже поостерегся обнять ее, только взялся за руку и ласково произнес:

– Желаю тебе спокойной ночи.

– И тебе, – ответила Нина. – Иди, а я постою немного, посмотрю, как ты пойдешь. Мне хочется возле своей калитки побыть одной, подумать. Ведь это было последнее в моей жизни свидание.

– О чем ты будешь думать?

– Не знаю, – прошептала Нина, – ничего не знаю…

Как истинно влюбленный, Женька сделал несколько шагов задом, не отрывая своего взгляда от нее, помахал рукой, повернулся и стал удаляться. Нина проследила, когда он скрылся за углом, еще некоторое время постояла в нерешительности и вышла за калитку. С опаской, словно перешагивая незримую запретную черту, она направилась в ту сторону, где жил Эрудит.

* * *

Когда Эрудит пришел с речки, тревога и беспокойство терзали его еще больше, чем прежде. Но отчего? Не зная, куда себя деть, он брался то за одно, то за другое дело. Затем посидел в хате и пошел в дом, не зная, что ему там нужно было. Снял со стены ковер, выбил его и повесил на место, так же выбил половики, протер тряпкой пол и вернулся в хату. Разогрел суп, поел. Потом взял в руки том Сервантеса и принялся за чтение. Но лишь глаза скользили по строчкам, а на ум ничего не шло. Он закрыл книгу и, решив лечь спать, стал готовить постель.

Вдруг в дверь постучали. Эрудит не сомневался, что это Генка, который, набегавшись по улице, решил заглянуть к нему на огонек и похвастаться своей удачей на рыбалке. Аккуратно складывая покрывало, не оглядываясь, Эрудит крикнул:

– Заходи.

Дверь открылась, кто-то, осторожно ступая по полу, вошел. Поняв по звукам шагов, что это не Генка, Эрудит быстро обернулся и очень удивился, когда увидел Нину.

– Ты? Чего тебе нужно?

Нина вздрогнула, замерла на месте и сердце у нее екнуло. Бледное лицо ее вспыхнуло ярким румянцем. Эрудит понял, что своим грубым вопросом поставил Нину в неловкое положение и поспешил исправиться.

– Нина, я очень рад, что ты пришла. Просто ты появилась так нежданно-негаданно, что я не сообразил, что сказать. Проходи, присаживайся. Он добродушно улыбнулся, и сам подошел к ней.

– Что-то случилось?

– Ты меня не прогонишь? – едва выговорила она и в глазах ее застыло тревожное ожидание.

– Ну что ты, Нина, о чем ты говоришь? Почему я тебя должен прогнать? Проходи. Что с тобой? – проговорил он и подумал: «Уж не поругалась ли она с Женькой?»

Нина больше не могла выговорить ни слова, она просто стояла перед ним вся сжавшись и глядела на него. Потом неожиданно для себя бросилась к нему на шею и стала твердить:

– Любимый мой. Родной. Мой единственный. Я такая глупая, такая глупая. Я не могу жить без тебя, любимый. Мой самый любимый.

Эрудиту стало жалко девушку, он тоже обнял ее и погладил по голове.

«Точно поругалась с Женькой и с горя пришла ко мне». Он вдруг почувствовал, как всего его охватывает волна нежности, порыв искупить свою вину за причиненное ей страдание, когда они расставались, успокоить своим участием, защитить от беды. Она словно почувствовала это, прижалась к нему еще сильнее и с бесконечной робостью проговорила:

– Завтра у нас с Женькой свадьба, а в понедельник я с ним уеду. И может быть, больше никогда не увижу тебя. Зачем же мне тогда жить? Эрудит, мой любимый, я хочу, чтоб ты был моим первым мужчиной, чтоб я родила твоего ребенка. – Она судорожно вздохнула. – Я решила сказать тебе об этом сразу, потом… потому что потом не смогу это выговорить.

Она говорила так тихо и так медленно, как будто бы у нее не было сил говорить.

Эрудит не знал, что делать, ему даже и в голову не могло прийти такое. Как можно родить ребенка по заказу? Все выходило так, как будто бы она просто просила его сделать ей одолжение. Он взял Нину за плечи, бережно отстранил от себя, пристально посмотрел в лицо. И поддавшись привычке разговаривать с ней запросто, не церемонясь, спросил:

– А твой Женька в курсе? Ты ему рассказала, для чего пошла ко мне?

Она вздохнула, открыла глаза и, встретив его взгляд, неимоверно смутилась. Щеки ее просто заполыхали.

– Эрудит, не говори со мной так, прошу тебя, или я сейчас умру от стыда. Я и так готова провалиться сквозь землю.

Кровь от ее щек вдруг отхлынула, они стали бледными. Она опустила свои длинные ресницы, стояла испуганная и растерянная.

– Нина, не волнуйся, пожалуйста, – ласково заговорил он, пытаясь успокоить ее. – Слышишь? Все в твоей жизни будет хорошо, вот увидишь!

– Скажи, ты меня хоть капельку любишь? – робко спросила она. Скажи, что любишь, хотя бы обмани.

– Конечно, люблю и не одну капельку, а очень много, целый океан. Как же я могу не любить тебя, ведь ты такая хорошенькая и ты мне очень дорога, потому что у нас с тобой столько всего было.

Нина с замиранием сердца прислушалась к его голосу, взглянула на его радушное улыбающееся лицо, вновь бросилась в его объятия и осыпала поцелуями. А Эрудит, целуя Нину, думал: «Неужели она не понимает, что Женька может догадаться, чьего ребенка она родит. Очень может быть, что догадается. Это сильно осложнит ее жизнь. Кому понравится воспитывать чужого ребенка? Как же мне быть? Она и так из-за меня вдоволь наплакалась, я не хочу стать причиной еще больших страданий, не хочу исковеркать ей жизнь. Ведь она решилась на этот шаг необдуманно, вероятно она сейчас не вполне соображает, не дает отчета своему поступку. Но как сказать об этом? Может быть, я, как последний идиот, должен оттолкнуть ее от себя, объяснить ей, что ее намерение безнравственно, неприлично? Сколько раз в армии представлял ее в своей кровати. И вот она сама меня просит – это сбывается моя мечта. Как откажешься от такого дела? Нет, это не в моих силах. Возможно, даже и глупо».

Нина прижималась к нему все плотней, ее распущенные волосы рассыпались у нее на спине, она улыбалась, глядя в его лицо.

– Мне так хочется, чтобы ты меня целовал, – прошептала она. – Сладостнее твоих поцелуев ничего нет.

И он целовал ее, ощущал запах ее дыхания и целовал снова и снова. Она закрыла глаза, ее возбужденное тело, жаждущее ласк, уже бесконтрольно стремилось к нему.

– Я тебя люблю. Ничего мне больше не надо, только бы ты вот так целовал меня всю жизнь.

Эрудит несколько насторожился. «Почему она говорит: «всю жизнь?» Может быть, она вовсе и не хочет выходить замуж за Женьку, видать, придумала завлечь меня в постель, чтобы таким способом я попался на ее уловку? А вдруг так оно и есть? Потом расскажет обо всем Наташе, а через девять месяцев еще и вещественное доказательство предъявит». Подумал он об этом и, ощущая ее всем своим телом, прошептал, задыхаясь, как будто бы ему уже не хватало воздуха:

– Ты такая нежная, такая вкусненькая, как спелая ягодка.

– Я люблю только тебя, Эрудит! Я люблю тебя, люблю! – шептала она, чуть дыша, поглаживая его рукой по щекам.

И опять их губы слились в долгом поцелуе. Так страстно они целовались и прежде, когда Эрудит, как и сейчас, обнимал ее. Тогда точно так же она испытывала неизведанное состояние, но не хотела выказывать это никоим образом, прятала захватывающие ее чувства, старалась побороть острое желание, всеми силами подавляла в себе дурманящий, терзающий тело порыв к неизвестному. Теперь все было иначе. Нина раскрылась перед любимым, расслабилась, пришла с полной готовностью отдаться ему и не боялась высвободить свои чувства, напротив, именно этого и хотела, потому что любила его безмерно. Ей нужны были его поцелуи, как ничто другое на свете. Она ждала его действий, затаив дыхание, слыша каждый удар своего сердца.

Эрудит провел рукой по ее шее, талии, опустил руку еще ниже. Легкое подрагивание ее длинных ресниц выдавало в ней страстное волнение, она вопрошающе смотрела на него. Он почувствовал, как убыстряется его пульс, как у него в жилах сильнее бьется кровь и уже отвлекся от всех мыслей относительно возможных проблем с Наташей, действительность стала незаметно ускользать от его восприятия. Нина подставляла ему свои губы, жаждая бесконечно долго быть в его сильных, крепких объятиях, чувствовать его мускулистое тело и ощущать себя желанной. Эрудит бережно-бережно отстранил ее, сделал шаг и она все поняла. Одной рукой он подтянул к себе дверь, а другой накинул крючок. Когда повернулся к выключателю, она на мгновение подняла голову, взглянула на него, увидела в его серо-зеленых глазах неистовое желание и опешила. Эрудит указательным пальцем нажал на выключатель. В хате стало темно.