Текст книги "Веления рока"

– Бог в помощь, – бросил он сходу сильным голосом. Потом недовольно оглядел друзей и спросил: – Что вы тут, когда работу надо искать, делаете?

– Пьем, – ответил Борька.

– Ты устроился на работу?

– Нет.

– Почему?

– Успею, – махнул рукой Борька. – Работа ни волк, в лес не убежит. Иди лучше шарахни с нами по маленькой.

– Я тебе, обормот, шарахну! – вспылил, подойдя к столу, отец.

С этими словами он взял в руки оба стакана с недопитым самогоном, и со всего маху разбил их об пол. Стаканы разлетелись вдребезги. Он смахнул со стола еще не совсем опустошенную литровую банку, вслед за ней полетели обе тарелки.

– Ты что, батя? – только и смог промямлить ошарашенный Борька.

– Да ничего! Вон из дому! Быстро! – закричал угрожающе отец, багровея от негодования.

– Слушай, – сказал Борька спокойно, вставая. – Ты чего посуду молотишь? Она денег стоит.

Отец схватил его за грудки и с силой тряхнул.

– Пошел вон! Вали отсюда, чтоб я тебя больше не видал. Затем он решительно приблизился к Эрудиту и, понимая, что ничего с ним сделать не сможет, закричал – И тебя в шею отсюда вытолкаю! Работать надо, а не пьянствовать! Посмотри на себя, на кого ты похож. Сам не работаешь и ему не даешь.

Борька, превосходивший ростом Эрудита и немногим уступающий ему по комплекции, встал напротив своего тщедушного отца, склонил перед ним голову.

– Прости нас, святой отец. Мы покаемся.

Сконфуженный Эрудит стоял, отведя глаза в сторону, и вздохнул облегченно, когда хозяин дома, продолжая громко кричать, сильно хлопнул дверью с обратной стороны.

– С твоим батей не соскучишься, – слегка пошатываясь, проговорил он заплетающимся языком. Приблизился к задней стенке комнаты, в дверях остановился и, словно вспомнив что-то, повернулся к Борьке. – Пошли лучше ко мне. Пойдешь?

Не дождавшись ответа, быстро вышел за дверь.

Борька последовал за ним. Почти литр самогона на двоих дело свое сделал. В друзьях стали пробуждаться мощные силы самовыражения, а посему захотелось добавить. Они свернули на Песчаную улицу, к бабке, не без участия которой их так развезло. Шагать старались легко и ровно, но это получалось с трудом.

Борька расстегнул верхние пуговицы рубашки.

– Если пьянка мешает работе, надо бросить работу… Смотри, луны на небе нет. Сегодня прекрасная погода.

– Замечательная погода! Уж такая хорошая, ну, прямо не знаю какая хорошая!

– Я честно говорю. Нет, ты заметил: совсем темно, а тепло-то как.

– Тепло, темно и мухи не кусают.

– Ну и чего ты сморозил? Мухи вообще по ночам не могут кусать, в принципе. Неграмотный, что ль?

Манька Надежная на стук в окно показалась из хаты в ярком платке, обрадовано улыбаясь. Старушке было за семьдесят, но, несмотря на почтенный возраст, ее звали именно так: Манька Надежная. Видимо, за добросовестное отношение к изготовлению самогона. Она не добавляла в свой продукт ни пшена, ни дихлофоса. Еще говорили, что использует исключительно речную воду. Поэтому ее самогон имел мягкий вкус, а по крепости был как спирт.

– Манька, нам надо еще два пузыря.

– На что вам? Уж вы, милые, и так хорошие, – озабоченно разглядывая их с застенчивой улыбкой, сделала комплимент старуха.

– Ну что за привычка людей томить? – упрекнул ее Эрудит. – Бюрократию, понимаешь, развела. Надо людям, значит надо, об чём разговор. Дай нам в долг, под расписку.

– Он крестик поставит.

– Да, крестик. Неграмотный я.

Старуха развеселилась, принесла две пол-литровые бутылки самогона, протянула их Эрудиту.

– Первяк. Вот тут у меня помечено. Ступайте.

– Чем отблагодарить тебя за это? – спросил Борька.

– Ничем – отмахнулась старуха. – Когда будут деньги, принесете. А забудете, я в другой раз напомню. Ступайте, ступайте.

– Ты видал? – удивился Борька. – Дай-ка я тебя поцелую.

– Сильно пригнулся и поцеловал ее в щеку.

– Душевный какой ты человек, – уважительно вздохнула старуха. – Вот надо-то как! Когда по-людски, то ведь и жить хочется.

– А мы к Эрудиту идем. Это друг мой, Эрудит. Ты знаешь, где он живет? А?

Старуха очень тепло и дружески улыбнулась, поправила платок.

– Как не знать.

Борька словно поразился такой осведомлённости и поцеловал ее еще раз.

– Дорогу нам не подскажешь?

– А то сами не найдете?! – фыркнула она. – Э-э, молодёжь! Ступайте, невесты, поди, заждались. Аль у вас их нету?

Как не пьян был Борька, а сообразил, что старуха затронула нежелательную для данного момента тему, не знал, как себя повести, чтобы снова не растревожить душу Эрудита. Сделав вид, что ее вопрос не достоин внимания, сказал:

– Хороших тебе снов, бабуля, и успехов в плодотворной работе на благо народа.

Ночь, в самом деле, случилась тёплая, тишина и покой объяли весь хутор. Людей на улице видно не было. В хате Эрудита горел свет, свидетельствуя о том, что в ней еще не спят. Здесь друзьям никто помешать не мог. Они сидели за столом, доброжелательно беседовали, наливали, закусывали. Речь шла в основном о несчастье, которое, по всей вероятности, постигло Наташу, о том, какие меры предпринять для ее поиска, как узнать, что произошло, куда она пропала. Эрудит становился все задумчивее и мрачнее. В одной бутылке оставалось еще граммов двести самогона, Борька разлил его по стаканам, но пить уже было некуда.

– Так ты чего так переживаешь, все образумится, – говорил он.

– Я хочу спать, – поднимаясь из-за стола, неразборчиво произнес Эрудит. – Батя опять шуметь будет. Ночуй у меня.

– Не, пойду к Зинуле.

– Зачем?

– Я уже давно хожу к этой моли. Она влюбилась в меня, думает, что женюсь на ней, – сказал Борька и хлопнул дверью.

Он прошел мимо окна хаты и увидел фигуру Эрудита, который, пошатываясь, одной рукой уперся о стол, другой поднял стакан, махом выпил. «Его Наташи скорей всего уже нет на белом свете», – подумал Борька. С трудом разглядел тропинку и пошагал дальше. А Эрудит утерся рукавом и рухнул на кровать. Впервые за последний месяц он уснул как убитый.

* * *

Борька тоже спал крепко, в обнимку со своей молью. Он к ней приходил регулярно, но не часто, раза два в неделю, всегда в позднее время и в трезвом виде. Иначе и не могло быть, потому что он совсем не пил. Эрудит еще мог позволить себе опрокинуть бокал игристого на Новый год, а у Борьки праздничным напитком считался растворимый кофе. И так получилось, что эта странность обоих друзей у односельчан не вызывала никакой подозрительности, они воспринимали их поведение как само собой разумеющееся, хотя оно явно не укладывалось в привычные границы, традиции, норму. Назовите как угодно. Словом не соответствовало сложившемуся стереотипу нравов и образу жизни хуторской молодежи. Да и старшего поколения.

Зинуля так удивилась, увидев, каким пьяным пришел к ней Борька, и так обрадовалась, что он вообще пришел, что надселась от смеха и долго не могла справиться с собой. А когда у нее больше не было сил для хохота, она вытерла обеими ладонями слезы и еще долго смотрела на него, как на чудо. Пьяный Борька казался ей чрезвычайно забавным, необычайно ласковым и настойчивым, – все это в совокупности вызвало у нее невероятно знойные ощущения. А Борька целовал ее бескровные щеки и тонкие губы беспрестанно, и она от страстных проявлений его желаний, от невыносимо жарких поцелуев воспламенилась, всполохнула, как измятая охапка соломы, и так же, как и у Борьки, у нее начала кружиться голова. Хотя в тот вечер она не брала в рот ни грамма спиртного и была совершенно трезвой.

Мечта Зинули выйти за Борьку замуж имела под собой кое-какие основания, можно сказать, достаточно четкие, но являлась абсолютно несостоятельной, призрачной, химеричной, обманчивее гадания на кофейной гуще. Борька сначала даже не подозревал, что у Зинули может зародиться такая наивная идея, догадался о ее существовании только недавно, когда она ненароком показала ему распашонку, купленную ею как-то инстинктивно, без всякой необходимости. Ведь в отношениях с Зинулей Борька не видел ничего серьезного и после каждого свидания с ней говорил себе:

«Все, хорош, – это последний раз». Но не проходило трех дней, и неведомый зов природы, какая-то непостижимая бесовская сила, подобная неуправляемой ядерной реакции, толкала его к ней снова. А у него не хватало воли воспротивиться этому стихийному бедствию, и как вор под покровом темной ночи подкрадывается к совхозному комбикорму, так и он темными переулками пробирался к своей бледнолицей Зинуле.

Ночь прошла, унеся с собой и утаив навсегда все Зинулины «охи». Борька смылся от нее утром, затемно, незаметным образом, прихватив с собой презент – бутылку «шмурдяка», стоявшую в ее комнате на подоконнике. В хату Эрудита он проник беспрепятственно. Эрудит, как нам известно, уснул с незапертой дверью и теперь еще спал – крепко, без снов. Вдруг он почувствовал, что кто-то отрывает ему руку. Он выругался, уселся на кровати, протер глаза и смотрел на Борьку с тупым недоумением еще не совсем проснувшегося человека.

– Что случилось?

Борька лихо стукнул дном бутылки по столу и воскликнул:

– Я пришел. А это подарок от Зинули!

Эрудит с похмелья чувствовал себя весьма неважно, и подарку обрадовался. Он пробормотал что-то, тяжело поднялся, сделал несколько шагов. Потом протянул руку к бутылке, спросил хрипловатым со сна голосом:

– Заслужил, что ли?

Борька гордо промолчал, только выпрямился как герой, достойный неувядаемой славы за ратные подвиги.

Они выпили не мешкая, стоя. «Шмурдяк», или, как еще называли это плодово-ягодное вино в народе, – «червивка», им не понравился. Голова от него не просветлела, наоборот, обоих затошнило, стало нехорошо.

– Самогон лучше, – совершил открытие не вооруженный знаниями в таких делах Эрудит.

– Лучше, – почувствовав себя несколько уязвленным, согласился Борька. – Но и такое не всякому достается.

Вообще нужно заметить, что Борька, может быть, и заслужил награду от Зинули, но когда ему в очередной «последний» раз понадобилось встретиться с ней, она долго смотрела на него с некоторой подозрительностью, смущенно, словно никак не могла решиться на что-то, потом все же осмелилась и спросила:

– Это не ты увел бутылку с подоконника?

– Я, – ответил он.

– Зачем?

– Подумал, что ты мне ее приготовила.

– Да щас, тебе, – сказала Зинуля и так же, как и в прошлый раз, закатилась истеричным смехом, отрывисто выговаривая: – Размечтался! Я соседке принесла это вино, носки подкрашивать… Она вяжет их на продажу, крашеные лучше берут… Я часто приношу ей. Ты больше не цапай, пожалуйста.

Данный факт Борька скрыл от своего друга.

* * *

После дружеской попойки Эрудит кое-как оклемался, ум его прояснился, и он снова погрузился в тоску и нещадное отчаяние. Мысли о Наташе не оставляли его ни на минуту. Он еще два раза ездил на мотоцикле к ее родителям, но потом перестал. От их безутешного горя душа его разрывалась на части, он был не в состоянии видеть, как они обливаются слезами. Теперь он уже перестал верить в чудо, потерял надежду на то, что Наташа когда-нибудь найдется, и содрогался от понимания этой жуткой реальности. У него больше не было сомнения в том, что она при каких-то неясных обстоятельствах погибла, вероятнее всего, ее кто-то убил.

Он решил, что кроме самогона ему не найти другого утешения, по-другому просто не выживет, и начал пить. Люди видели его пьяным все чаще и чаще.

Закончилась зима, незаметно пришла весна. Теперь он пил уже беспробудно. Такая маскировка страдания сделала свое дело. За какие-то четыре месяца Эрудит похудел, походка его стала медлительной, лицо опухло, глаза ввалились.

По целым дням всем на удивление ходили они с Борькой как неприкаянные, в их лицах проглянула беспечность, безразличие ко всему. Когда же пить было не на что, а денег не хватало часто, они становились возбужденными, нервными; шли к Маньке Надежной с уговорами и обещаниями, и она всегда наливала самогон в долг. Но вскоре, сразу после масленицы, когда в хуторе еще продолжалось бурное веселье, Манька Надежная умерла.

Друзьям жалко было ее, они поникли. Как раз в тот день у них не было денег. Их выручил Митька Дятлов: опытный алкоголик, профессиональный тунеядец, вдобавок ко всему – неплохой жулик. Эрудит не любил Дятлова, хотя он ничего плохого ему не сделал. Может, за то, что вид у него был какой-то вечно неопрятный – грязные стоптанные туфли, куртка рваная, штаны мятые и драная ушанка. В любую погоду ходил так Дятлов, разумеется, летом – без куртки и шапки. А может, за то, что жил он как-то очень уж бесцельно. После того, как Эрудит запер его в сарае, они даже не здоровались.

* * *

В тот день они встретились на улице и впервые за прошедший год поздоровались. Дятлов сразу обратил внимание на удрученный вид Эрудита и Борьки, догадался, в чем дело и пригласил обоих к себе, сказав, что у него дома море выпивки.

И действительно, самогону на стол он поставил много, закуски тоже было порядком. Когда все приготовил, приподнялся и на правах хозяина, произнёс первый тост, за дружбу, конечно. Эрудит изумился тому, как проникновенно говорил Митька, как уважительно, в его словах не чувствовалось фальши.

– От твоих слов аж слезу вышибает, – вполне серьезно подметил Эрудит, когда Дятлов закончил речь. – За это надо выпить.

И они выпили за дружбу. А потом еще. Глаза Дятлова стали влажными. Первая встреча Эрудита с Наташей произошла в его присутствии, и он был в курсе того, что с ней произошло. Весть о пропаже в Ростове какой-то девушки из Топилина разнеслась по всему хутору, обросла всевозможными подробностями. Ему же о несчастном случае с племянницей и невестой Эрудита, которая отбила его у Нины, совершенно случайно рассказала ее мать.

– Я помню твою девку, ёклмн, помню даже, в каком платье она была. Волосы у нее, еклмн, были белые, а глазищи вот такие, – говорил он и, подсаживаясь к Эрудиту ближе, успокаивающе хлопал его по плечу. – Да хватит тебе, Эрудит… Не терзай душу… У всех у нас, ёклмн, когда-то своя любовь была. Наливай и бросай это дело. На хрена, ёклмн, портить нервы. Незачем.

Эрудит не слышал его, он жил чувствами и воспоминаниями: то вставал, выходил на свежий воздух и долго смотрел в голубое небо, на Настин дом, который стоял через двор, перед Митькиным крыльцом; то удалялся к калитке, обводил взглядом ветки грецкого ореха, под которым они с Наташей встретились, тяжело вздыхал и снова шел пить. Потом отключился и что было дальше, ничего не помнил.

Проснулся он с раскалывающейся головой, да и то не сразу понял, что проснулся – так вокруг было темно. Пошарил по стенам и догадался, что уснул в коридоре у Дятлова. «Во ужрались, – подумал он. – Это ж надо – столько выпить!» Он нащупал дверь, вошел в дом. Борька спал на кровати, а Митька – на полу, с вытянутыми под стол ногами.

От звука хлопнувшей двери Дятлов проснулся и краем глаза видел, как Эрудит ходил взад-вперед по грязному полу, потом прибрал ноги, при помощи рук встал, со склоненной головой и опущенными плечами сел, при этом задев другую табуретку. Табуретка грохнулась – и Борька тоже проснулся. Завелся дружеский разговор.

– Ну, что, наливай, – сказал Борька.

– Было бы что… – вздохнул Дятлов.

– И что делать будем? – спросил Эрудит после обсуждения ситуации, глядя на стол с пустой посудой.

– Одной банки самогона нам мало будет, – сказал Дятлов.

– А денег у меня не очень.

– Давайте возьмем в долг, – предложил вдруг Борька.

– Я в долг беру в крайних случаях. Брать-то хорошо, отдавать потом тошно, – возразил Дятлов и предложил: – Давайте сходим к одному тут, ему надо яму под туалет выкопать.

– Пойдем, – согласился Эрудит. – Только сначала похмелиться надо.

* * *

Дятлов имел богатую биографию: он еще с детских лет пил, к семнадцати годам научился воровать, а после до тридцати трех лет ни одного дня в совхозе не работал. От него Эрудит и Борька научились, как можно обходиться без поддержки покойной Маньки Надежной. Они втроем, как тимуровцы с взлохмаченными шевелюрами, кому-то копали огород, кому-то ремонтировали электропроводку, убирали во дворе мусор или сколачивали сарай, кроме того, меняли на самогон свои вещи. Посуду, радиоприемник, инструменты, инвентарь и другие предметы приносили только Эрудит и Борька. Митька уже давно все продал, в его доме остались только голые стены. В исключительных случаях они ходили «на дело» – воровали совхозную дерку. Почему в исключительных? Потому что Эрудиту с Борькой это занятие было не по нутру, они все-таки оставались другими людьми и старались не воровать, а зарабатывать. Склоняли к этому и Митьку Дятлова.

Разумеется, не все дни их походили друг на друга. Иногда они и со смекалистым Дятловым бедствовали, искали деньги, просили самогон в долг. Как-то вскоре после смерти Маньки Надежной начала гнать самогон их бывший бригадир Евдокия Григорьевна. Они больше не стали покупать пойло у кого попало, брали только у нее. Ее самогон был не хуже качеством, и в долг она тоже всегда давала.

* * *

Так бы, наверное, и продолжались будни этого дружного трудолюбивого коллектива, если бы размеренный ход их не прервали форс-мажорные обстоятельства. Той весной, в ночь с 25 на 26 апреля на четвертом блоке Чернобыльской АЭС произошла крупнейшая ядерная авария, заставившая содрогнуться весь мир. А 29 апреля по телевизору известили о пожаре на АЭС и успокоили людей, что к восьми часам утра он ликвидирован подразделениями пожарной охраны.

Через пару дней директор Захар Матвеевич приехал в райком партии для беседы с Барановым. После назидательных наставлений относительно проведения весенних полевых работ он направился по коридору к выходу. Проходя мимо открытой настежь двери кабинета общества «Знание», увидел своего друга, лектора Бориса Митрофановича. Зашел к нему поздороваться. Разговорились. Борис Митрофанович всегда знал о том, что происходит в стране, больше, чем кто-то другой. Он как лектор получал обширную официальную информацию, кроме того, втихаря слушал радиостанции «Свобода» и «Голос Америки».

Захар Матвеевич поинтересовался: что же на самом деле произошло в Чернобыле? Кроме сообщений о пожаре, по телевизору сравнительно спокойно информировали, что уровни радиации в районе происшествия превышены, но не в значительной степени, мол, тревожиться не о чем. Руководители страны решили не пугать народ, никаких экстренных объявлений не делали. Но люди почему-то этому не верили и, хотя последствий случившегося практически никто не представлял, всё-таки говорили между собой о серьёзности положения.

– Дело действительно серьезное, даже очень, – рассказывал директору Борис Митрофанович. – Там случилось вот что.

Персонал атомной станции попытался проделать эксперимент по снятию дополнительной энергии во время работы основного атомного реактора, при проведении программы испытаний нарушил инструкции, в результате произошел взрыв и возник пожар. Взрыв выбросил в атмосферу 190 тонн радиоактивных веществ. На воздух взлетели восемь из 140 тонн радиоактивного топлива реактора. Еще много опасных веществ попали в атмосферу в результате пожара. Реактор пока не потушен, горит до сих пор.

– Борис Митрофанович и так говорил тихо, но еще понизил голос, до шепота. – Обстановка на АЭС чрезвычайно сложная. Предпринимались попытки охладить его водой. Не получилось. Теперь создают защиту из песка, глины, бора, доломита, известняка и свинца. Забрасывают все эти компоненты в кратер реактора с вертолетов. Для ликвидации последствий аварии к Припяти направили полк гражданской обороны, подразделы МВД и КГБ, курсантов учебных заведений милиции Киева. Но этих сил недостаточно. – Он пригнулся поближе и прошептал:

– Насколько мне известно, завтра утром в нашем районе будут собирать по домам людей, для отправки их в Чернобыль.

– Ну не всех же? Молодых, скорей всего, тех, кто после армии?

– Разумеется. Кому нужны старики? Там надо будет пахать, а не в домино играть. Но дело не в этом. Они будут работать в радиоактивной зоне, опасной для жизни человека. Ты понял, о чем я?

Выйдя из здания райкома партии, Захар Матвеевич пошагал в «Пушинку». Неделю тому назад он заказал там для жены кофту; уже должны были связать. Подошел к приемщице заказов, которая выписывала квитанцию пожилой женщине и не обращала на него внимания. Он скромно стоял в сторонке и ждал, наблюдая за вязальщицами. Они словно играючи управлялись с послушными им шумными машинами, сопровождая свои ловкие движения очаровательными улыбками, – словно демонстрировали свое искусство перед посторонним человеком. И их улыбки, казалось, заполняли все пространство чистого и очень светлого помещения цеха.

Между рядов трещащих и жужжащих машин, сосредоточенно посматривая то в одну, то в другую сторону, легко и проворно передвигалась заведующая Галина Лазаревна Якунина. Захар Матвеевич был знаком с ней. Как руководитель, она тоже бывала на различных районных совещаниях и случалось, что они общались друг с другом. Увидев его, заведующая сдержанно кивнула и ускорила шаг, при этом на ее лице тоже появилась улыбка. По пути она обратилась к мастеру, молоденькой пухленькой женщине с красивой фигуркой:

– Тамара Ивановна, у нас кофточка для жены Захара Матвеевича готова?

– Да, уже упакована, – ответила Тамара Ивановна, лично принесла изделие, вежливо вручила ее важному клиенту и спросила:

– Захар Матвеевич, вы не желаете съездить с нами в Ленинград. У нас одна туристическая путевка лишняя.

– Сколько стоит?

– Бесплатная. Я председатель профкома, отвечаю за организацию поездки и за путевки. Но из наших больше никто ехать не хочет. Жалко, если пропадет.

– Спасибо! Давайте. Это вовремя. Не зря зашел к вам, она мне сейчас очень кстати. В долгу не останусь.

* * *

Захар Матвеевич знал о том, что с Эрудитом произошла беда.

«Плохи дела его, погибнет парень от пьянки, – размышлял он.

– Надо как-то спасать». Однажды он попытался с ним потолковать, но разговора не получилось. Эрудит не захотел даже разговаривать, только нагрубил и ушел. Захар Матвеевич и теперь обдумывал, как помочь ему. – «Нельзя попадать парню в Чернобыль, никак нельзя этого допустить. Это крах ему, погибель. Надо любой ценой отправить его в Ленинград. Во-первых, сама обстановка, новые впечатления отвлекут его от самогона; потом, больше недели будет общаться с этими красавицами, наглядится на их улыбки, может быть, и очнется.

А то и выберет себе какую-нибудь, например, эту Тамару Ивановну. Пожалуй, не хуже его Насти будет. Она незамужняя, видать: такая уж смазливая и приветливая. Замужние женщины не так ведут себя, они какие-то приземленные. У этой же глаза искрятся… Вот она, по-моему, и доулыбается. Только приеду в хутор, немедленно найду его и уговорю.

Долго искать Эрудита Захару Матвеевичу не пришлось. Он оказался дома, был не очень пьяный, и вел себя спокойно, не грубил, как прошлый раз.

Беседовали они сдержанно. В начале разговора Эрудит дважды задал Захару Матвеевичу один и тот же вопрос, почему он вырубил виноградник, на что директор, так же дважды ответил:

«Я пришел к тебе не для того, чтобы ты меня допрашивал». Потом все же, не стесняясь, рассказал ему правду, убедил в том, что ни при каких обстоятельствах сохранить виноградник не удалось бы, если бы ему даже пришлось самому лишиться работы.

– В стране идет борьба с пьянством и алкоголизмом, ничего тут не поделаешь, плетью обуха не перешибешь, – заключил Захар Матвеевич раздраженно, с явным недовольством.

Это расположило Эрудита к разговору. Никаких реплик с его стороны не последовало, хотя было видно, что ответ Захара Матвеевича ввел его в недоумение. Немного помолчав, он словно бы вспомнил все добро, которое для него сделал директор, и обнажил перед ним свою душу. Захар Матвеевич слушал парня, и все больше проникался его трудным положением. Искренне посочувствовал, помолчал. Потом, рассказав о Чернобыле и о том, как и для чего у него оказалась туристическая путевка, предложил ему воспользоваться случаем.

– Завтра утром будут собирать по домам людей для отправки в Чернобыль, – сказал он. – В первую очередь, недавно отслуживших в армии. Так что за тобой придут точно. Я очень советую тебе поехать в Ленинград. Вот, возьми путевку.

Но Эрудит решительно отказался, не взял путевку.

– Мне уже ничего не нужно, – сказал он.

– Ты понимаешь, – убеждал его Захар Матвеевич, – отправиться в Чернобыль, значит, шагнуть в пропасть. Можешь получить смертельную дозу облучения, вероятность этого очень и очень велика. Нельзя так относиться к своему здоровью. Ты молодой, тебе жить надо.

– Зачем? Моя жизнь ничего не стоит. Чем быстрее загнусь, тем лучше. Один философ сказал, что только Иванушка-дурачок выбирает себе дорогу к смерти, а не к женитьбе, здоровью и богатству. Я не согласен с ним. Человек хочет жить до тех пор, пока у него может быть надежда, вера. Пока есть смысл. У меня больше нет ни одного, ни другого, ни третьего. Я разобрался во всех тайнах жизни и понял, – все обман, иллюзия. Мораль природы правит миром.

Захар Матвеевич не совсем понял смысла последней фразы и спросил:

– Мораль? Что же в этом плохого?

– А то, что люди живут по законам природы, как животные. Эти законы хороши только для тех, кто наверху пищевой цепочки.

Им дозволено все, а нам ничего, мы – козявки. В человеке нет ничего божественного, он подобен зверю, дереву, букашке. Вы обратили внимание, как в газетах называется народ? Население. То есть, мы не люди, а лишь безликие существа, населяющие страну. Винтики, как однажды выразился Сталин. Единственное, что отличает человека от животного, – это совесть. Но у кого она есть? Назовите мне хотя бы одного человека, живущего по совести. Нет такого. Ни у кого нет потребности поступаться своими благами во имя других, каждый борется за собственное выживание. И чем ни богаче человек, чем ни больше у него власти, тем он становится алчнее, беспощаднее. Так чем же мы отличаемся от животных?

– Возможно, ты прав, – с сомнением согласился Захар Матвеевич. – А возможно, ты так рассуждаешь оттого, что тебе сейчас очень тяжело. Тебе надо развеяться, успокоить нервы.

Ты же прекрасно понимаешь, горе бывает у всех, не у одного тебя оно случилось. Твердая почва, частенько бывает, уходит из-под ног каждого из нас, но люди все-таки продолжают жить без почвы или с вечно колеблющейся под ногами почвой. Я просто не узнаю тебя. Ты же сильный человек. Надо набраться мужества, перебороть свое горе и вновь научиться радоваться каждому дню.

– Испытывать чувство радости или печали, торжества или отчаяния, скуки или веселья, не имея к тому достаточных оснований, есть верный признак душевной болезни. Так говорится в учебниках психиатрии… На мой взгляд, лучше умереть, чем стать сумасшедшим. Причем я чувствую, все яснее понимаю, что у меня все идет к этому, – сказал Эрудит и как бы сам для себя повторил: – Жизнь потеряла смысл. Ни совести, ни правды нет, ни справедливости, поэтому и смысла нет.

Он подолгу мог философствовать о жизни, но сейчас умолк и, как часто стало с ним случаться в последнее время, ушел в себя. Ни до чего ему, казалось, теперь не было никакого дела. Его отказ воспользоваться путевкой показался Захару Матвеевичу столь категоричным, что он больше не пытался настаивать. Они попрощались.

* * *

Проводив гостя, Эрудит снова сел и задумался. «Перебороть свое горе», – мысленно повторил он слова Захара Матвеевича. Но как? Как я его переборю, когда оно целиком заполнило мое существование и отнимает мои силы; когда оно не подвластно моему рассудку!? Если бы я мог узнать, кто погубил Наташу, я бы задушил его вот этими руками, своими зубами перегрыз бы ему глотку, разорвал бы его на части! Наверное, тогда бы почувствовал хоть какое-то облегчение. Но как я его найду? Мне бы только узнать, кто он! Нет, это невозможно! Невозможно!

Его до боли сжатый кулак обрушился на стол, зубы со злостью проскрипели. Он поднялся, вне себя прошагал из угла в угол, с силой хлопнул дверью и вышел на улицу. От безмерной злости и отчаяния его грудь готова была разорваться.

Наступил вечер. Так и не успокоившись, Эрудит сходил к Евдокии Григорьевне, купил бутылку самогона, сразу выпил стакан и попросил в долг еще два пузыря. «Неизвестно, в дороге найти удастся или нет, – размышлял он, возвращаясь домой. – В поезде с кем-нибудь выпью».

Собравшись в дорогу, он поставил начатую бутылку на стол, нарезал сало. «Может, Борька придет… Подожду немного и лягу». Было уже за полночь, глаза начали слипаться. Он налил полстакана, опрокинул в рот и собрался лечь. Но поспать ему не пришлось. Едва приблизился к кровати, в дверь, а потом в окно громко и настойчиво постучали. Раздался мужской голос:

«Откройте, это из военкомата». Он закинул за плечо вещмешок, вышел. Замыкая дверь на замок, в темноте успел окинуть полусонным взглядом двоих мужчин. Ни о чем не спрашивая их, вышел за калитку и заскочил в автобус, в котором уже сидели шестеро хуторских мужчин, в их числе – Борька и бригадир молочно-товарной фермы Анатолий Алексеевич. У всех был озадаченный вид от столь неожиданного пассажа среди ночи. Когда автобус тронулся, Эрудит в двух словах ввел попутчиков в курс дела. Потом они заговорили о том, кто в каких войсках и как служил, стали делиться догадками об ожидающей их работе.

В ту же ночь возле военкомата их и еще человек семьдесят распределили в два больших автобуса, часа за полтора довезли до Батайской железнодорожной станции, а ранним утром подошел поезд и раздалась команда:

– По местам!

В вагоне вся семерка из Заречного расположилась в одной секции. Эрудит, сидя у окошка за столиком, похожим на вытянутый язык, развязал свой вещмешок и предложил принять по нескольку граммов. Его предложение нашло активную поддержку. Появилась закуска и еще две бутылки, заткнутые туго свернутой газетной бумагой. Поезд набрал ход, перестук колес однообразно сопровождал мерное покачивание вагона. Мужики пили, закусывали, говорили о жизни, о перестройке, о делах совхозных.