Текст книги "Веления рока"

– Что же это такое? Какой стыд!

Мария Ильинична не удивилась ее визиту и сразу поняла, с чем она пожаловала, но надеялась, что они смогут все обсудить в спокойной обстановке. Сложив руки на груди, она сдержанно спросила:

– Ты чего, сестрица, сходу набросилась на меня?

– Нет, вы посмотрите на нее, она не знает! Совсем бестолковая! Вот ужас-то какой! Ты всё отлично знаешь. Или тебе не известно, что твоя дочь с Нининым женихом спуталась? Нет, ну надо быть такой бессовестной! Или ты меня напрочь дурой считаешь?

– Да никого я дурой не считаю, какие глупости, – вздохнула Мария Ильинична. – Присаживайся вот, я сейчас чайник поставлю.

Она пододвинула табуретку и пошла в кухню. Нинина мать нервно тряхнула головой, села и выдавила на губах кривую усмешку.

– Ну вот, нежданно-негаданно и выдадите дочку замуж. Еще не решили, когда будем свадьбу играть?

– Какую свадьбу, сестрица, что ты говоришь? – отозвалась с кухни Мария Ильинична. – Ты никак поругаться со мной приехала?

– Нет, спасибо хочу сказать!

– По-моему, нам лучше все-таки по-доброму поговорить, мы же с тобой не чужие.

– По-твоему? Вот как? Если бы ты хотела по-доброму, не привечала бы Эрудита и своей скромнице объяснила, что нельзя вешаться на чужих мужиков.

– Хм, получается, виновата я? Ты думаешь, я с Наташей не говорила? – выходя из кухни и словно не обратив внимания на оскорбительные слова в адрес дочери, миролюбиво сказала Мария Ильинична. – У меня у самой голова кругом идёт! Что я могу? Разве они нас слушают? Что же, я ее сама, что ли, заставила с ним встречаться? Они ведь взрослые, вполне смогут разобраться без нас с тобой. Мы же не знаем, что там у них в головах?

– Мне и знать не надо, я и так все вижу. С Ниной у Эрудита были серьезные отношения, а твоя сама повисла у него на шее. Да слыханное ли это дело, чтобы у сестры жениха отбивать. У нее еще молоко на губах не высохло, а она уже на мужиков кидается. Если бы моя Нина так сделала, я бы сгорела со стыда. А тебе хоть бы хны. У вас у обеих совести нет.

– Ну, знаешь что, моя хорошая, ты говори, да не заговаривайся! – Голос Марии Ильиничны сорвался, и она подалась головой вперед. – Если ты считаешь, что моя дочь хуже твоей, – воля твоя, но плести о ней такую брехню не смей! Я не допущу, чтоб ты моего дитя позорила!

Нинина мать отреагировала на эти слова странным образом. Она резко поднялась, отшвырнула табуретку в сторону, вся раскраснелась и перешла на повышенный тон.

– Вот тебе – на! Значит, твоя Наташенька такая… робкая? Вот как! А что же она вцепилась в него? Она что, глупая, да? Она не соображает, какую гадость делает? Распутница она! Вот! Распутница! Распутница!

Мария Ильинична смотрела на свою сестру, почти потерявшую от злости контроль над собой, и удивлялась, – как это она может такое высказывать. А та с какой-то обреченной решительностью продолжала:

– Этого и следовало ожидать, яблоко от яблони далеко не падает. Какая сама, такую и дочь вырастила! Ну, погоди! Отольются тебе мои слезы! Ты вспомнишь мои слова…

– Что? Что ты сказала? – возмутилась Мария Ильинична.

– А то, что слышала! – выкрикнула ее сестра.

Мария Ильинична бросила на нее недоумевающий взгляд.

– Как тебе не стыдно!

– А как ты думала, ты будешь смеяться надо мной, а я терпеть буду? Моя Нина не пропадет, и я к тебе не приду с поклоном. А ты еще натерпишься со своей дурой, еще приползешь ко мне!

– Ну, хорошо. Только уйди отсюда Христа ради, больше видеть тебя не хочу!

Но сестра уже не хотела ее слушать, она никак не могла замолкнуть и выкрикивала самые отвратительные, самые гнусные слова, предрекая Марии Ильиничне и Наташе крайне зловещее и мрачное будущее. Потом резко шагнула на порог, сильно хлопнула дверью, и уже из коридора донеслось:

– Отныне ноги моей не будет в этом доме!

Мария Ильинична, крайне расстроенная скандалом, вышла следом за сестрой на крыльцо, проводила ее взглядом, а когда та скрылась за соседским домом, тяжело вздохнула. «Господи, ну зачем мы приехали сюда?»

Глава XIII
Голоса из космоса

Расставшись с Эрудитом, Нина совсем поникла, ходила со страдальческим лицом, словно человек, оказавшийся в безвыходной ситуации, который не ждет уже ничего от жизни хорошего; она понимала, что все ее муки напрасны, что Эрудита уже не вернуть, но не могла с собой ничего поделать. А когда дошла до отчаяния, решилась на странный поступок – выйти замуж за первого попавшегося, назло Эрудиту, хотя не представляла свою жизнь с кем-нибудь другим. С горькой язвительной усмешкой, как будто издеваясь над собой, она с неумолимой обреченностью стала перебирать в голове хуторских парней, пытаясь при этом любовь к Эрудиту превратить в ненависть к нему.

«Нет, – думала она, – с любым я жить не смогу, надо выбрать такого, который хотя бы чуть-чуть мне нравился». Но такого не находилось, и она, надеясь сделать правильный выбор, заходила в поисках по второму, третьему кругу, как будто бы спешила быстрее что-то доказать Эрудиту. Убедившись в бесполезности своего занятия, она придумала сделать по-другому – впредь ни одного вечера не сидеть дома. Все узнают, что у нее с Эрудитом больше ничего общего нет – и жених найдется сам, она даже догадывалась, кто первый предложит ей встречаться. «Пусть будет, что будет», – решила девушка и ее захлестнуло необъяснимое злорадство.

И Нине повезло – если считать это везением, – в первый же вечер. Она гуляла по улице, когда было еще совсем светло, и встретила Женьку Лопачука. Лицо у него было как у турка – сухое, скуластое, вытянутое. Привыкнув скрывать свои крупные желтые зубы, он разговаривал с почти закрытым ртом. «Наверняка, на него никогда не посмотрела ни одна приличная девушка, – подумала Нина. Прежде и она не обращала на Женьку внимания и когда перебирала хуторских парней, даже не вспомнила о нем. – Вот и хорошо, за него и выйду, во всяком случае, буду женой моряка».

– А по какой причине моряк ходит на суше? – адресовала она ему вопрос и, похлопав своими длинными ресницами, заулыбалась.

Женька с удивлением посмотрел на нее, оглянулся, словно она спросила не его, а кого-то, находившегося за его спиной.

– Да вот приехал погостить. Лето побуду, а потом отчалю надолго.

– По хутору соскучился?

– Ну, а как же? И по хутору, и мамку больше года не видел.

– Уже закончил учебу?

– Ага. Уже оформился на работу, в сентябре пойду в плавание.

– Куда же ты будешь плавать?

– В загранку, в основном, в африканские страны.

Сказав это, Женька смущенно улыбнулся, как бы извиняясь за слово «загранка», вдруг она посчитает, что он выделывается. Так же смущенно окинул ее взглядом и по-дружески сказал: – Ты такая красивая стала!

– А что, когда мы в школе учились, я была хуже?

– Нет, просто я не представлял, насколько невероятно красивой может быть девушка!

– Спасибо за комплимент. Ты куда идешь?

– Да так, у меня никаких серьезных дел нет, никуда не тороплюсь.

Нина глубоко вздохнула и сказала:

– Пошли тогда со мной, поболтаем, а то мне скучно одной.

– Она кинула на него кокетливый взгляд и добавила: – Или не хочешь?

Женька замешкался, видя, как мечтательно хлопнули девичьи реснички. «Наверное, она пошутила» – подумал он, не зная, что и ответить на столь неожиданное приглашение. Наконец решился сказать:

– С превеликой радостью.

– Нет, если ты не хочешь, не надо.

– Ты что, посчитаю за честь, – галантно, с глубокой признательностью воскликнул моряк. Все еще недоверчиво улыбаясь, он поднес руку ко рту и предусмотрительно спросил об Эрудите. Нина не стала посвящать его в подробности, не упомянула и о Наташе, сказала только, что между ними все кончено. Они пошли вместе. Сначала кругами бродили по хутору, потом полюбовались безмятежным теченьем реки с утонувшим в ней звездным небом, послушали задумчивую тишину вишневого сада. Женькина душа ликовала, он мысленно благодарил судьбу и эту волшебную ночь, подарившую ему счастье быть рядом с девушкой, о которой он и не смел мечтать. А Нине было скучно с ним, поэтому, узнав, что он на практике уже побывал в Мапуту, столице далекого Мозамбика, она, пытаясь хоть как-то скрасить время, поглядывала по сторонам и расспрашивала его о тамошней жизни, о природе.

– Там одни негры, – рассказывал Женька. – Они все очень загорелые, но живут бледно. Раньше ими командовали португальцы, а теперь они – сами по себе. Как только стали самостоятельными, сразу начали воевать. До сих пор все воюют, а с кем, и сами не знают. И президент у них такой ушлый – пообещал нам строить у себя социализм, а мы теперь оказываем ему интернациональную помощь в виде автоматов Калашникова, продуктов и техники.

Женька рассказывал о том, что негры ходят полуголыми, потому что у них зимы вообще не бывает. Говорил об экзотических растениях и про речку Лимпопо. «Я когда узнал, что такая река в самом деле есть, знаешь как удивился. В детстве я считал, что Чуковский выдумал ее». Казалось бы, он обо всем рассказывал интересно, но Нина чувствовала себя уставшей и сказала, что пора идти спать. Женьке, напротив, никак не хотелось расставаться, он учтиво просил ее погулять еще немного. Так что ничего неожиданного не произошло, когда, спустя две недели, ошалевший кавалер упал перед своей возлюбленной на колени, взял ее махонькую ладошку в свои руки и торжественным голосом произнес:

– Моя прекрасная королева, я сражен твоей несравненной красотой, готов целовать землю, на которую ты ступала – и, перейдя на прерывистый волнительный шепот, добавил: – Прошу твоей руки и сердца. Прошу твоего согласия стать моей женой.

Нина тяжко вздохнула, сжала губы, её темные глаза, казалось, остекленели на какую-то долю секунды. Случилось то, чего и хотела, но в этот миг она испугалась своего намерения. «Что ответить ему? Сейчас скажу «да» и все, жизнь моя превратится в самоистязание. Будь что будет. Я устала и не хочу ни о чем думать». Словно очнувшись, она сверху бросила на него свой взгляд и равнодушным голосом ответила:

– Я согласна.

Женька не поверил своим ушам. Девушка, которая прежде не замечала его, вдруг говорит: «Я согласна». У него от счастья закружилась голова, и все чувства вырвались наружу. Не вставая с колен, он очень крепко обхватил руками ее ноги и стал целовать их. Приговаривая: «Ты моя повелительница, а я твой ничтожный раб», он причмокивал долго, минуты две, а Нина стояла неподвижно и смотрела вдоль темной улицы, в ту сторону, где живет Эрудит. Там пробежал по деревьям свет одиночной фары. Должно быть, в эту минуту он подъехал на мотоцикле к своей хате. Женька разошелся не на шутку – изо всех сил сдавливал обе ее ноги, повыше колен, чмокал все чаще и никак не мог угомониться.

– Может, хватит! – не выдержала она. – Отцепись, мне больно.

Не откладывая в долгий ящик, они согласовали дату свадьбы. Решили сыграть ее в первую субботу сентября, в тот же день, на который до этого у нее была намечена регистрация брака с Эрудитом.

Уже потом, наедине с собой, когда о предстоящей свадьбе стало известно всему хутору, она искала оправдание своему сумасбродному поступку и не находила. «Боже, какая дура! – с досадой думала она. – Как я буду жить с ним? Ведь я никогда к нему не привыкну. Зачем обманываю себя? Ведь все равно не разлюблю Эрудита. Что же мне делать? Отказаться?»

– Нет, пусть будет так, – говорила она себе. – Уеду с ним навсегда из хутора и обо всем позабуду.

* * *

Лето кончалось. Женькины родители сосватали Нину, начались хлопоты по приготовлению к свадьбе. А Эрудиту с Наташей ночей стало не хватать. Они давно покинули скамейку в саду, несколько вечеров гуляли по улице, не отходя далеко от дома, затем – по всему хутору, потом вовсе исчезали из поля зрения Марии Ильиничны, уезжая кататься на мотоцикле по окрестностям и другим хуторам.

Наташа сдала экзамены успешно и была зачислена в институт. Эрудит так и не понял, то ли помогла взятка, то ли его деньги достались жулику, а Наташа прошла по конкурсу на законном основании? Для него это теперь не имело никакого значения, главное, что она поступила учиться. Эрудит и радовался ее успеху, и сожалел о связанной с этим предстоящей разлуке, до которой оставались считанные дни.

В последний вечер они вернулись на свою скамейку в саду, где прошло их первое свидание. Сидели допоздна. Мария Ильинична вышла на крыльцо и позвала дочку, но Наташа не послушалась. Девушка как будто бы еще что-то недосказала своему парню и никак не могла проститься с ним. Он же слушал ее тихий голос, звучавший как самая нежная музыка, а когда Наташа, сбивчиво дыша, загадочно умолкала, раза два порывался обнять ее и не решался даже прикоснуться к ней, лишь неотрывно смотрел на нежную ее красоту. Уже ночная тьма начинала рассеиваться, и бледные просветы просочились в сад между притихших деревьев. Тогда Наташа сама осмелилась: она обняла Эрудита и впервые поцеловала. И был ее поцелуй чистый и свежий, как это робкое предрассветное утро.

На следующий день Мария Ильинична проводила дочь до Семикаракорского автовокзала. Там, прижимая Наташу к себе, она еще и еще раз повторяла свои наказы, а Наташа, понуро потупившись под внимательными взглядами матери, думала об Эрудите и не произносила ни слова. Когда подошел автобус, она попыталась улыбнуться.

– Мама, да не переживай ты так! Я ведь не на край света уезжаю.

Мария Ильинична словно простонала.

– Как мне не переживать? У тебя же теперь новая жизнь начинается.

Наташа подошла к дверцам автобуса, мать провела рукой по ее щеке и улыбнулась. Автобус тронулся с места. Мария Ильинична посмотрела ему вслед, затем отступила к развесистой иве. Несколько минут она стояла в ее тени и краем платка утирала слезы.

* * *

В Ростове Наташа оказалась без чьего-либо сопровождения первый раз. Во время сдачи вступительных экзаменов всех абитуриентов поставили в известность, что рассчитывать на место в общежитии не стоит, поэтому сразу же после приезда она занялась самым важным делом – поиском частной квартиры. А где искать ее и как, даже не представляла. Покрутив головой на вокзале, она подняла свою сумку и пошла по улице наугад. Дойдя до остановки, облепленной объявлениями, стала читать их. На одном из клочков бумаги извещалось, что сдается комната с хозяйкой для проживания студентки. Наташа обрадовалась, переписала его; но она совсем не ориентировалась в большом городе и не знала, как найти указанный адрес, в какую сторону и на каком автобусе нужно ехать.

Троллейбусы и автобусы громоздко подворачивались один за другим, как прожорливые монстры отрыгивали пережеванных людей и тут же, проглотив новую порцию обреченной толпы, с довольным рыком грузно отползали. Нерешительно осматриваясь по сторонам, Наташа размышляла: как ей быть? Надо спросить у кого-нибудь. У кого? Народу кругом полно, а обратиться не к кому. В уличной толчее все спешили туда-сюда и имели такой сосредоточенный вид, что Наташа не смела подойти к кому-то и спросить. Наконец, когда рядом с ней остановилась тучная женщина в широком просвечивающемся балахоне и коротких цветастых штанах, она отважилась обратиться к ней. Но та неожиданно резво для своего телосложения сорвалась с места, подбежала к обочине, махнула рукой с вытянутым пальцем и так же неожиданно проворно нырнула в подъехавшее к ней такси.

Тут из-за ларька плотной группой, держась друг за друга, вывалили пятеро пьяных мужчин. На тротуаре возле остановки остановились и, безбожно матерясь, стали громко обсуждать свои проблемы. Снующие мимо люди косились на них и обходили стороной.

– Эй, как тебя, подержи Толяна, – обратился к сутулому парню с короткими черными волосами здоровенный детина с внушительной золотой цепочкой на шее, всем обликом походивший на упитанного борова, – мне надо за угол сбегать.

Сутулый пошатнулся, поднял маленькие глазки безо всякого выражения.

– Ты чего рылом щелкаешь?

– Да вот Толяна надо подержать.

– Зачем?

– Упадет.

– Иди ты… со своим Толяном.

Боров, переступая с ноги на ногу, каждую минуту порывался бежать за угол и стал сутулого подталкивать.

– Надо подержать, ты видишь, ему трудно стоять, бери быстрей.

Сутулый только собрался высказать свои соображения и уже крякнул, как Толян, держась за рукав борова, подал признаки жизни, полез в карман и достал бутылку портвейна, вместе с которой из кармана выпала смятая «пятерка».

– О! уже не надо, он очнулся, – выговорил Боров и, почти теряя сознание, ринулся за угол дома.

Сутулый подобрал «пятерку», засунул ее Толяну в карман, а бутылку у него выхватил.

Толян с обиженным видом вполне осознанно, но нечленораздельно заревел. Сутулый, едко глядя на него, возмутился:

– Ну что за дела?! Не нервничай так, нервные клетки не восстанавливаются. Его поддержал красномордый забулдыга со стаканом в руке.

– Этот Толян, я смотрю, тот еще корефан, – прохрипел он пропитым голосом.

Толян, тяжело дыша, со страданием взглянул на красномордого.

– А ну верни пойло! – страшно закричал, вернувшись к компании, боров, весь багровея. Жилы на его шее надулись, он со злостью посмотрел на сутулого, вдруг схватил его за грудки и сильно рванул.

Швы на рубашке затрещали, пуговицы разлетелись как брызги, а сам сутулый чуть не упал; он оказался в некоторой растерянности, но понял свою вину и протянул бутылку Толяну. Однако тот, закачав отрицательно головой, надменно отверг ее. Тогда боров властным голосом сказал:

– Пошел он… Разливай!

Наташа повернулась к ним спиной.

Пятый член компании пошатывался, как подгнивший пенек, выжидал и ничего не говорил. Неряшливо одетый, обросший, должно быть, бомж. Губы его беззвучно шевелились. Сутулый ногтем сорвал пробку и стал разливать. Все по очереди, кроме бомжа, выпили из одного стакана, а бомжу сутулый отдал бутылку допивать. Тот сразу пить не стал, еще постоял молча, словно прислушиваясь к внутреннему чувству, потом присосался, но до конца не допил, оставил еще на раз и двумя пальцами начал разминать «приму».

– Чего, не лезет? – спросил его сочувственно сутулый.

– А нет, закурить хочу.

Красномордый эффектно щелкнул зажигалкой, прикурил сам, с приятною улыбкой поднес огонек к лицу бомжа.

– На, пожалуйста, прикуривай.

Бомж пригнулся, его сигарета задымилась. Все потянулись за сигаретами, а взгляд красномордого упал на Наташу, он сунул руку в карман и стал следить за ней.

– Центровая шоболда! – сплюнув сквозь зубы, пробормотал он. Затем сделал к девушке шаг, громко сказал: – Эй, Прасковья из Подмосковья, слышь, чего ты мнешься?

Наташа обернулась и посмотрела на него. Глубоко затягиваясь сигаретным дымом и чуть сощурив мутные глаза, пьяный мужчина смотрел так, словно она была перед ним голая. У нее сжалось сердце от взгляда его колючих глаз. Таким наглым и откровенным он был. Она очень растерялась, покраснела, не зная, как ответить. Его губы скривились в ироничной усмешке.

– Слышь, я вроде спросил тебя?

Наташа произнесла прерывающимся от волнения голосом:

– Я поступила учиться и ищу квартиру, а то мне негде жить.

– Тогда поехали ко мне, – приблизившись к ней, твердо заявил красномордый. К его и без того красному лицу еще больше прилила кровь. – Давай познакомимся! Меня зовут Федей, – сказал он и протянул руку.

– Наташа, – ответила Наташа, но руку не подала.

Вся компания вмиг окружила ее полукольцом и прижала к остановке. Наташа побледнела и, судорожно сжимая в руках сумку, бросала испуганные взгляды на стоящих перед ней пьяных мужчин. Ей стало не по себе. Ее глаза расширились от страха, дыхание перехватило, и она даже не могла вскрикнуть.

– Не шуметь! – засунув руки в карманы, с угрожающим видом прошептал сутулый. – Вы окружены! Всякое сопротивление бесполезно!

Боров положил на ее плечо свою тяжелую ладонь, многообещающе кашлянул и сказал хриплым басом:

– Если хочешь, мы можем поехать ко мне. Оттянемся в полный рост.

– Нет, – робко ответила Наташа, похолодев от своей безысходности под пронизывающим, словно раздевающим взглядом и убрала его руку.

Сутулый достал из-за пазухи бутылку с пивом, ловко шаркнул ею поперек металлического уголка. Пробка взметнулась, полилась пена.

– Пиво будешь? – спросил он Наташу, затянувшись сигаретой и пустив ей в лицо струю дыма.

Наташа с опаской отшатнулась.

– Ой! Ой! Ой! Боится чего-то. Не парься, кукла, мы не преступники, мы хорошие, добрые, – успокоил он ее, скривив в усмешке губы, и подавшись вперед, пристально посмотрел прямо в глаза тяжелым, будто замерзшим взглядом. – Мать честная! Нет, а интересно.

Наташа почувствовала, как от его взгляда у нее гулко забилось сердце.

Толян вынул из кармана бутылку портвейна. Не отводя взгляда от девушки, Боров вежливо хлопнул его по плечу и сказал:

– Толян, дай-ка я зафигачу. Гляди, какая лялька! Ты гляди. Гляди… Ей ночевать негде… Со мной поедет. – Он схватил бутылку, запрокинув голову, выпил ее из горла, утерся рукавом и вновь уставился на Наташу. – Ты как хочешь, а я сегодня решил надраться!

– Нормально! – сказал Толян, и вытащил из-за пазухи другую бутылку.

Бомжа меньше всего интересовала Наташа, он горько глядел на бутылку в руках Толяна. Когда тот приладился к ней, обеспокоено потянул его за рукав.

– Братушка, оставь, только глоточек сделать.

– Пошел ты в задницу.

– Елы-палы! – расстроился бомж, выразив на лице муку. Затем виновато скрестил руки на груди и, хлюпнув носом, вперился в землю.

У красномордого осталась только бутылка пива, от которой вмиг отлетела пробка. А у сутулого в небольшой спортивной сумке, свисавшей на длинном ремне почти до земли, имелся запас портвейна. Сорвав пробку зубами, он отхлебнул и заявил:

– Подождите, пусть выберет сама, с кем хочет. – И, обращаясь к Наташе, сказал: – Кукла, мне нужен твой искренний ответ на один вопрос. Только ответь на него, пожалуйста, от всего сердца. Я тебе нравлюсь вообще-то?

Беззащитная девушка была в замешательстве, не понимала, что происходит, стояла не жива, не мертва, от испуга дрожала, озиралась по сторонам и не могла ничего предпринять. Бомж чуть приподнял голову и снова уронил ее. Ему стало так плохо, что он даже закрыл лицо руками. Сутулый снова приладился к горлышку, отхлебнул и отдал бутылку бомжу.

– На, пей.

Бомж принял бутылку со слезами умиления, на его лице засиял неописуемый восторг. Он высморкался, приложился и стал цедить, мысленно уединившись.

– Слышь, пойдем со мной, я заплачу, – добивался своего сутулый.

Потерявший терпение Боров нервно кашлянул, повторно рванув его рубашку и свирепо пробасил:

– Ты чего, совсем уже оборзел?

– Не фига! За что?! За что ты меня так?! – сощурившись и часто заморгав, распсиховался сутулый. – Нет, только одно скажи, волчина позорный, за что ты со мной так?! – Он был почти в беспамятстве, со злостью срывал с себя остатки рубашки, плевался во все стороны и матерился, выбирая момент для броска.

На шее багровеющего Борова вновь надувались бугристые жилы. Он изрек недовольно:

– Еще один гудок в мою сторону – и твои зубы тронутся. Но непомерно озлобленный сутулый не слышал его.

– Разорву, как грелку! Глаз на жопу натяну! – распалялся он все больше, устрашающе молотя себя по груди кулаками.

Боров посмотрел на своего озверевшего собутыльника, приловчился и врезал ему в челюсть.

Воспользовавшись ситуацией, Толян пригнулся к Наташе и дружелюбно прошептал:

– А, ну ладно. Сестренка, дай трешку, хоть пузырь возьму. Только не обижайся, сама знаешь, какая жизнь сейчас. Да и вообще…

Наташа боязливо достала из сумки деньги, отдала ему. В этот миг бомж, допив бутылку, зашатался и упал. Перепуганная Наташа сначала замешкалась, но через мгновение сообразила, что надо делать. Она быстро осмотрелась, выскользнула в образовавшуюся брешь и опрометью бросилась к троллейбусу.

– Эй, куда ты? Постой! – недоуменно крикнул ей Толян, вероятно, наметивший раздобыть пузырь и по-джентльменски раздавить его с Наташей на двоих.

А Наташа едва успела заскочить на ступеньки троллейбуса, как двери захлопнулись. Троллейбус резко тронулся, она попятилась назад и схватилась за поручень. Поводив испуганными глазами по салону, с прижатой к груди сумкой пробралась к свободному сиденью, села рядом с женщиной, читающей журнал с яркими иллюстрациями. Опасность осталась позади, но девушка только сейчас в полной мере осознала весь ужас происшедшего. От нарастающего напряжения еще больше побледнела и вдруг ее забила крупная дрожь. Женщина подняла голову, стала участливо смотреть на нее.

– Девушка, с вами все в порядке? Вам не нужна помощь? – спросила она Наташу, заглядывая ей в глаза.

Наташа еле опомнилась.

– Да, мне нужна помощь. Подскажите, пожалуйста, как проехать по этому адресу.

Чуть помедлив, она вынула из сумки ученическую тетрадь и прочитала название улицы и номер дома.

Женщина укоризненно закачала головой.

– Вам надо ехать в обратном направлении, в Александровку. На автобусе. Теперь придется делать пересадку. Давайте, я все напишу вам, а то потеряетесь.

* * *

По записи, как по путеводителю, Наташа легко добралась до нужной остановки почти на краю города. Выйдя из автобуса, она, тщательно запомнив место, дождалась, пока проедет поток машин, пересекла улицу и нашла большой девятиэтажный дом номер 46, указанный в объявлении.

Зашла в один подъезд, затем во второй и, просматривая на табличках номера квартир, поднялась по ступенькам на шестой этаж. С трудом переводя дыхание, поставила тяжелую сумку на пол, прислонилась спиной к стене. Отдышавшись, позвонила и стала ждать. Спустя минуту снова нажала на звонок. За дверью послышались шаги. Наташа прислушалась. Шаги затихли, видимо, кто-то, подойдя к двери, смотрел в глазок.

– Кто там?

– Я по объявлению, студентка, – сказала Наташа, почему-то сконфузившись. К горлу ее подкатил какой-то комок.

Немного погодя раздался щелчок замка, дверь открылась. Показалась худая женщина, похожая на пенсионерку, с опухшим заспанным лицом и темными кругами под глазами. Она, лениво облокотившись рукой о стенку, вопросительно посмотрела на Наташу и тут же оживилась. Лицо засияло, словно она встретилась с близким человеком, которого долго ждала.

Женщина и в самом деле ждала квартирантку, причем ждала напряженно. На то у нее были нешуточные причины.

– Входи, деточка!

Наташа шагнула в квартиру; женщина быстро закрыла дверь, накинула цепочку и два раза повернула в замке ключ. – Вот тут разувайся и проходи в зал, – говорила она ласково, искоса поглядывая на бледное, простодушное лицо деревенской девушки.

В комнате было светло, прибрано и относительно чисто. Посередине – покрытый застиранной скатертью стол, окруженный стульями, у одной стены деревянная кровать, напротив – телевизор на тумбочке, в середине другой стены – грязная белая дверь в соседнюю комнату, а по углам – мягкий диван и сервант. Наташу поразило огромное окно, совмещенное с балконной дверью и занавешенное легким тюлем. Через него проникали рассеянные солнечные лучи, создавая в комнате особенный уют, отличающийся от того, к которому Наташа привыкла в своем доме. Но ее взгляд остановился на грязной двери, из-за которой слышался храп, похожий на рев колхозного быка.

– У вас двухкомнатная квартира?

Женщину изумил ее тихий, мягкий говорок.

– Двухкомнатная. В той комнате живет сын, он сейчас там спит, а ты будешь спать на этом диване, – торопливо сказала она еще ласковее. – Наташа недоуменно взглянула на хозяйку. С минуту длилось молчание. – Ты не беспокойся, – неизвестно для чего подмигнула женщина, при этом щека ее слабо дернулась, – разговаривай громко, он только что пришел и лег, вымотанный весь, его сейчас из пушки не разбудишь. Будем знакомиться?

Как тебя, деточка, зовут?

– Наташа.

– А меня звать Мария Степановна. Вот и хорошо, Наташа, располагайся, я сейчас кофейку приготовлю. Ты вино еще не пьешь, наверное?

– Нет, не пью. А сколько я должна буду платить вам за проживание?

– А, пустяки, потом договоримся. Присаживайся пока, отдыхай, – сказала она скороговоркой и исчезла в кухне.

В чрезмерной вежливости и сердечности женщины было нечто неестественное, словно скрывалось какое-то нехорошее намерение. Наташа поставила сумку возле серванта, села на диван и ощутила усталость. Сильно стучало сердце, в груди стало так тревожно, что даже плакать захотелось. Прошло несколько минут. Она продолжала ощущать растущее беспокойство. Засвистел чайник, Мария Степановна что-то буркнула, чайник прошипел и умолк. Немного погодя послышался ее заботливый голос:

– Кофе готов, иди, Наташа, угощайся. Должно быть, проголодалась?

– Я есть не хочу, – сказала, подсаживаясь к столу, Наташа, – только кофе попью.

– Нет, сначала съешь бутерброд, – приказала Мария Степановна с таким выражением, как будто знала девушку всю жизнь. – Вот пирожное. Любишь сладкое?

– Кто же не любит?

– Есть такие. Борьке, например, сладкое что есть, что нет, ему лишь бы мясо было.

– А кто это – Борька?

– Сынок мой, конечно, кто же еще? Ты кушай, кушай.

– А вы не будете?

Мария Степановна вздохнула, прижала ладонь ко лбу и со страдальческим выражением на лице покачалась из стороны в сторону.

– Я сначала подлечусь немного. Ничего в глотку не лезет после вчерашнего.

– И обхватив голову обеими руками, скорбно промолвила философски: – Это от непутевой жизни. Ладно, пройдет. Бог терпел и нам велел!

Наташа опять озадачилась: «Что произошло вчера и почему ее сын спит днем? Если у них было какое-то торжество, то почему он откуда-то пришел? И почему в объявлении было написано, что квартира с хозяйкой и сдается именно студентке? Ведь она с сыном живет, не одна». Наташа хотела узнать у Марии Степановны, но спрашивать было как-то неловко. Для нее это так и осталось загадкой.

В кухне стоял запах испорченных продуктов, похоже, она никогда не проветривалась. Наташа стала осматриваться. На пыльных стенах – бурые, словно высохшая кровь, потеки. О том, что доски на полу когда-то были покрашены в красный цвет, напоминали лишь прожилки в их структуре и полоски вдоль черных щелей. В раковине, как после прожорливых гостей, лежала гора немытой посуды с остатками недоеденной пищи и грязная деревянная разделочная доска. На кухонном столе в тарелках валялись зачерствелые и подмоченные ломтики хлеба, перемешанные с остатками гарнира из макарон с подливкой, стояла банка, в которой плавали два маринованных огурца, рядом – несколько стаканов. В углу на полу – бутылки из-под пива, водки, вина. Не кухня, а свинарник, сказала бы Наташина мать, увидев такое.

Мария Степановна остановила на Наташе испытующий взгляд.

– Не обращай внимания. В комнате-то еле прибралась, а тут… никто не видит. Вот силы восстановлю…

Наташа доела бутерброд, взяла двумя пальчиками пирожное, сделала глоток крепкого горячего кофе.

– Давайте, я помою посуду.